Дракон и роза

      – Но я в этом не виновата, – возразила Элизабет, но сообразив, что это непригодно для обороны, добавила: – О, возможно, в этом и было немного моей вины. Я была сердита и сказала… Возможно, я была груба. Генрих…
      Он ответил вопросительным мычанием, что прозвучало еще более вяло. Если попросить его сейчас, он бы потом это вспомнил? Он, словно ее мысль потревожила его, облизал губы и пошептал:
      – Что?
      – Я была сердита не потому, что ты выбрал придворных, а лишь потому, что надеялась дать работу некоторым старым друзьям отца. Глостер… – ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки и продолжила спокойным голосом, – лишил их всего. Они потеряли все ради меня. И мне казалось правильным, что я должна помочь им.
      Генрих снова закрыл глаза, но через некоторое время перевернулся на спину, зевнул и спросил:
      – Кто?
      Элизабет назвала ему пять имен, но вместо ответа он придвинулся к ней и положил голову ей на грудь.
      – Ты изменишь назначения? – мягко спросила она, перебирая его волосы.
      – Не могу, – пробормотал Генрих, довольный тем, что мог чувствовать легкое напряжение ее тела, что ее пальцы продолжали нежно гладить его волосы.
      – Пожалуйста, Генрих! Я больше ни о чем не буду тебя просить. Пожалуйста!
      – Дай им другие места, если хочешь. Не у себя, а у меня, – у меня всегда найдется место.
      Его слова были невнятными. Элизабет молилась, чтобы он не забыл об этом. Она снова коснулась его волос и прошептала:
      – Благодарю тебя. Благодарю тебя, Генрих. Ты не забудешь, не правда ли?
      Генрих вяло рассмеялся.
      – Никогда не забывай того, что тебе говорят. Генрих никогда ничего не забывает… – его голос затих, он глубоко вздохнул и провалился в сон.
      Однако Тюдор редко бывал более осмотрителен или более озадачен. Элизабет была довольна тем, что он обещал принять этих людей к себе – в этом он был уверен. Он прижался к ней всем телом. Он ощущал удары ее сердца. Когда он отказался изменить назначения, он услышал, как участилось сердцебиение Элизабет, почувствовал напряжение в ее теле. Как только он пообещал позаботиться о них, она вернулась к нормальному состоянию с облегчением – да, но не с общим расслаблением, как должно было бы быть, если вопрос был действительно большой важности. Означало ли это, что место назначения людей не имело никакого значения, лишь бы они были при дворе? Если она хотела, чтобы эти люди служили у него, почему бы ей просто не попросить? Зачем ссориться? Просто попросить было бы, возможно, слишком очевидным. Элизабет из семьи Вудвиллов. Они всегда выбирали извилистые пути, потому что это давало наилучшую возможность замести следы в случае необходимости.
      Очень хорошо, если она хотела, чтобы он взял их к себе, то для чего? Возможно, в качестве шпионов. «Зуб за зуб». Генрих закашлялся, подавляя охватившее его огромное желание рассмеяться. Рука его супруги, некоторое время лежавшая спокойно, опять начала перебирать его волосы. Он вздохнул и прижался к ней сильнее. Долгие годы он приучал себя поддерживать ровное дыхание и держать мышцы расслабленными, когда мысли мечутся, словно крысы в клетке. Поэтому он не боялся, что тело выдаст его. Он чувствовал прилив тепла и симпатии к своей прекрасной молодой жене. Она не знала, какой у нее был противник, – и никогда не должна узнать, иначе может стать опасной. Сейчас она была такой легкой добычей. Она играла ему на руку, создавая впечатление, что имеет влияние на короля, а также явно указывая на людей, которые были сторонниками Йорка, и за которыми следовало следить.
      Однако над удовлетворением взяло верх чувство замешательства, потому что Генрих никак не мог понять, чего же Элизабет пыталась добиться. Любая опасность для него будет опасностью и для нее. Она была его женой, не имеющей власти королевой, потому что Англия не приняла бы правящую королеву. Несомненно, ее положение в качестве жены было лучше, чем, скажем, тетушки Уорвика, если бы тот взошел на трон. Кроме того, она достаточно ненавидела его, чтобы потерять мир ради реванша… Тело Генриха все же подвело его. Он вздрогнул, и Элизабет в полусне крепче обняла его и пробормотала словно непослушному ребенку:
      – Тише…
      Нет, не то. Это так непохоже на Вудвиллов: жертвовать собственной персоной или выгодой ради достижения какой-то цели.
      Генрих с некоторым усилием снова расслабился. Подсознательно, в поисках утешения, он стал касаться губами груди Элизабет, нежно лаская благоухающую кожу. Все еще сонная, она вздрогнула и немного повернулась к нему, чтобы посодействовать его ласкам. Тошнота, которая подкатывала к горлу Генриха, исчезала. Его жена была одной из Вудвиллов, такая же похотливая, как и ее мать. Слава тебе, Господи, за это. Даже ненавистная вдовствующая королева не нападала на мужчин, удовлетворявших ее желания. Пока он удовлетворяет Элизабет в постели, она не будет причинять ему вред. Только когда Эдвард уклонялся от исполнения супружеских обязанностей, его жена устраивала скандалы для достижения цели. Эдвард, должно быть, был сумасшедшим, думал Генрих, все более страстно и целеустремленно лаская свою жену. Кто пожелал бы уклониться, когда страсть и выгода так переплетались?
      Генрих не намеревался провести ночь так же, как предыдущую, но рассвет уже озарил небо, когда он поднялся.
      – Я дам тебе немного отдохнуть, – сказал он, когда Элизабет тоже села. – Останься в постели. Когда потеплеет, мы встанем вместе, чтобы ты могла поехать со мной на охоту.
      – Я надеюсь, это будет для меня маленьким отдыхом, – засмеялась Элизабет.
      Это была искренняя чувственность, которой ее научили никогда не стыдиться, но Генрих принял это за предупреждение.
      – У тебя никогда не будет возможности отдохнуть больше, чем пожелаешь, – ответил он мягко. – Я стараюсь подбирать пищу по аппетиту.
      Она снова засмеялась, вдруг стала серьезной и коснулась его руки.
      – У нас ночью был разговор, помнишь?
      – Генрих никогда ничего не забывает, – повторил он и перечислил имена.
      Это также было предупреждением, но то ли Элизабет было все равно, то ли она ничего не поняла. Она в восхищении хлопнула в ладоши.
      – О нет, не надо. Погоди, Генрих, – сказала она, протягивая к нему руку, когда он повернулся к выходу. – Ты будешь приходить ко мне каждую ночь?
      – Каждую ночь? – его брови поползли вверх.
      Элизабет слегка покраснела и весело покачала головой.
      – О, я знаю, что это не всегда возможно. Мы можем быть слишком уставшими, или я не смогу принять тебя таким образом. Я не это имела в виду. Просто у нас никогда не будет более удобного случая, чтобы поговорить наедине. Если мы станем отсылать своих придворных, им станет любопытно, о чем мы беседуем.
      Он так быстро наклонился, чтобы поцеловать ее, что Элизабет не успела уловить его взгляд. Когда их губы расстались, выражение лица Тюдора было просто мягким.
      – Я буду приходить каждую ночь в силу своих возможностей. Может случиться, что мы вынуждены будем расстаться, – он снова наклонился и нежно прикоснулся губами к ее лицу. – В таких случаях я буду писать тебе письма каждую ночь или просто записку, если у меня не будет времени на письмо.
      «Чем больше она будет верить, что я нахожусь в ее власти, – думал Генрих, – тем сильнее она будет стараться удержать эту власть и уберечь короля».
      Когда дверь за ее супругом закрылась, Элизабет снова легла. Она устала, но была очень довольна. Генрих был, несомненно, добр, когда с ним обращаются хорошо. Элизабет подумала, что вчерашнее послание было грубой ошибкой. Но, к счастью, его сердце легко успокоилось, намного легче, чем она заслуживала за свою неосторожность. Это было естественно, что потомок уэльского искателя приключений чувствует себя более уязвимым в вопросах, касающихся его достоинства, чем чистокровный член королевской семьи.
      Она должна быть осторожной, чтобы никогда не оскорбить его чувства пренебрежительным отношением к его родословной. Она могла заставить свою гордость покориться, потому что была дочерью короля и принадлежала к линии более законной, чем теперешний ланкастерский узурпатор.
      Было бы также необходимо постараться не спрашивать слишком много или слишком часто. Но Элизабет не боялась, что это отпугнет Генриха от ее постели именно сейчас – его удовольствие было слишком явным и новым. Однако этой силой нужно осторожно управлять, чтобы жертва не рассмотрела ловушку. Ее мать совершила эту ошибку. При мысли о матери радость Элизабет угасла. Она начала засыпать.
      Полностью пробудившись ото сна, Элизабет подумала, что должна была лучше выспаться. Что бы она стала делать, обнаружив реакцию матери на ее желание назначить этих людей в его владение, желание, которое было выше простого милосердия? Сказать Генриху? Ее инстинкт противился позволить чужаку, а Генрих все еще был для нее чужим, хотя стал мужем и любовником, копаться в грязном белье ее семьи. Нет, она сама будет управлять своей матерью.
      Но еще задолго до того как Элизабет поднялась, их «грязное белье» хорошо потрепали Генрих, Фокс и Реджинальд Брэй.
      – Где вы достали этот список, сир? – спросил Брэй, при этом он выглядел очень несчастным.
      – Я думаю, что в этом вопросе я разберусь сам, – ответил Генрих с улыбкой. – Ты их знаешь?
      – Я знаю их, потому что знать такие вещи – моя обязанность. Вы верите, что большинство из них благосклонно расположены к вам, но я знаю точно, что Бродруган организует или будет участником восстания против вас. Броутан, братья Харрингтон немного более осторожны, но отстанут не намного.
      – Люди Глостера? – спросил Фокс. Брэй покачал головой.
      – О, нет. Они жестоко ненавидели Глостера, поэтому их можно считать вашими друзьями. Но они – легитимисты, как они себя сами называют, йоркширские легитимисты.
      – Они бы восприняли Ее Величество как правящую королеву?
      Вопрос казался почти праздным, так как Генрих все еще был сонным. Он сидел, развалясь у огня в отороченных мехом тапочках и халате.
      – Я не думаю, что они до такой степени сумасшедшие, – сказал Брэй. – Они бы подняли весь Уорвик. В самом деле, это успокоило бы мое сердце, если бы вы сказали, сир, кто предложил вам этих людей. Они опасны. Нужно следить за каждым, кто произносит эти имена.
      Генрих рассмеялся.
      – Не беспокойся по этому поводу. Если они опасны для меня, то чем они воспользуются, ядом или ножом, чтобы уничтожить меня?
      – Я не думаю, что они станут использовать обычные способы. Они считают себя честными людьми. Но я не ручаюсь за них в данном случае. Почему бы не приказать арестовать их?
      – По какому обвинению? – спросил Фокс.
      – Я люблю справедливость, – ответил Брэй, нахмурившись. – Если бы у меня было хоть малейшее основание, эти люди уже давно чахли бы в надежной тюрьме или, что еще надежнее – в своих могилах.
      – Господи, прости! – воскликнул Генрих. – Это полнейшая глупость – убивать козла, который ведет овцу на бойню. Фокс, подыщи для каждого из них место, при этом сохраняя их при дворе, но чтобы они не слишком были близки ко мне. Может быть, Ричард, тебе срочно нужна подмога? Как насчет Мортона, Эджкомба, Пойнингса? Не слишком ли они все переутомлены? А ты, Брэй?
      Два мрачных лица абсолютно не отреагировали на усмешку Генриха.
      – Вы играете в очень опасную игру, сир, – запротестовал Брэй.
      Улыбка Генриха расширилась, он потянулся и зевнул.
      – Когда мне было шесть лет, Эдвард призвал меня ко двору. Если бы моя мать забрала меня, я бы умер. Когда мне было четырнадцать, мой дядя убежал со мной в Бретань, и мы угодили прямо в зубы бури, которая обещала утопить нас. Когда мне было восемнадцать, Эдвард предложил мне мою нынешнюю жену в качестве приманки и послал за мной двух убийц. Когда мне было двадцать шесть, Ричард подкупил Ландойса, чтобы тот убил меня или послал меня сюда, на кровопролитие. Я не принимаю в счет убийц, которые пытались убить меня и потерпели неудачу. Так что ты сказал об опасности?
      – Не одна, а больше жизней висят сейчас на той же нити, что и ваша, Ваше Величество, – сказал Фокс, с укором поджимая губы. – Моя в том числе. Я бы хотел, чтобы вы были более осмотрительны. Нисколько не меньше я вижу и положительные стороны этого поступка. Необходимо вести строгое наблюдение.
      – Они сделают пять маленьких окошек, чтобы подсматривать в более темные сердца, – пробормотал Генрих. – Брэй, дай мне список тех, кто еще склонен к этому. – Он уловил испуганный взгляд Брэя, который достаточно легко сменил страх на взрыв смеха. – Самых главных из них. Я не собираюсь выслушивать от тебя список имен всех противников ланкастерской династии в стране.
      – Среди них есть также и женщины, – ответил Брэй.
      – Тогда и женщин тоже, – легко согласился Генрих, хотя казалось, что тяжесть этого решения выжимала из него дыхание. – На данный момент, Реджинальд, этого будет достаточно.
      Когда он ушел, Генрих сказал мягко:
      – Мой маленький Фокс, ты будешь следить за ним. Брэй – любитель справедливости со слишком большим сомнением и страхом. В конечном счете, ты должен принять на себя его деятельность. Короли не могут допускать сомнений.
      – Он будет проверять и следить за судьями, – согласился Фокс. – Он сделает для вас много хорошего, потому что ему будет доставлять удовольствие вынюхать предательство, и вы узнаете имя любителя справедливости.
      – Ричард, я люблю тебя, – пробормотал Генрих. – Ты так часто избавляешь меня от необходимости выражать мои собственные мысли.
      – И я вас тоже люблю, Ваше Величество, потому что великие дела для меня как мясо и вода. Все же я не могу допустить ошибки слепого правителя. Но, по правде говоря, не пора ли сейчас нанести визит к заключенным в башне?
      – Да, сейчас как раз пора освободить Нортумберленда. Как проходит перемирие с шотландцами?
      Фокс все понял. Как только перемирие будет подписано, Нортумберленд будет освобожден. Любое вероломство, которое он предполагал, могло быть затем замечено и доложено шпионами Генриха на севере и при дворе Джеймса.
      – Почти сделано. Посланники очень подходящи.
      – Слишком подходящи?
      – Я не думаю. Они этим исполняют волю короля, Джеймс миролюбивый человек. Ваше Величество, я бы молился за его здоровье.
      – Ты думаешь, оно в опасности?
      – Из-за проскользнувших то тут, то там слов я думаю, его сын перережет ему горло, а затем вам, если сможет.
      Генрих уставился на огонь.
      – Змея на груди – хорошая причина для мира за границей, – сказал он мягко, при этом он все время вертел кольцо, которое на его палец надела Элизабет.
      Несколькими часами позже Элизабет пригласила на завтрак свою мать. Это было оскорбительно, поскольку вдовствующая королева была уверена, что имеет полное право входить и выходить из апартаментов своей дочери, когда ей заблагорассудится. Поступок дочери подразумевал, что Элизабет не намеревалась позволять своей матери такую свободу. Глубоко возмущаясь, она сделала заключение, что Элизабет была неблагодарной и бессердечной дочерью, и если бы ее постигла болезнь, она это заслужила. Ее когда-то красивое лицо было искажено гримасой разочарования и жалости к себе. Всех любящих ее детей у нее отняли, и она осталась с недоброжелательными дочерьми: Элизабет, которая так высоко поднялась с тех пор, как вышла замуж за этого ублюдка Вэлмана, что нуждалась в хорошей трепке, а также те обе хныкающие младшие, которые так и льнули к своей сестре, игнорируя свои обязанности перед обманутой матерью.
      – Я предполагаю, что должна сделать вам реверанс до самой земли, – резко сказала она после того, как надменно распустила фрейлин королевы.
      Элизабет нисколько не возмутилась. В данный момент им лучше было остаться наедине.
      – Но не мне, мама, – ответила она. – Если ты и сделаешь реверанс, то только моим покоям.
      – Я не буду. Даже, даже…
      – Королю, мама?
      – Называй его, как хочешь – для меня он не король. Он даже своей матери запретил кланяться ему.
      Элизабет опустила глаза. Ей стало стыдно, но не за то, что она дразнила мать реверансом, а за разницу в отношениях, которая позволяла Генриху упасть на колени перед своей матерью, не боясь последствий. Возможно, она была неправа. Жизнь ее матери была такой горькой, шатко колеблющейся между слишком большим великолепием и слишком темным мраком.
      – О, мама, это был дурной жест. Ты знаешь, а ведь я немного умна. В самом деле, я приложила все усилия, чтобы исполнить твою волю. Я осторожно попросила своего супруга и получила то, что хотела. Дворяне будут назначены. Личный секретарь Генриха, доктор Фокс, принес приказы.
      Мать королевы схватила бумаги, увидела, что они были подписаны и с печатями, и принялась читать.
      – Ты дура! – выкрикнула она.
      – Дура? – Элизабет побледнела. Ее самые худшие опасения подтвердились.
      – Я сказала назначить их в твое владение, ты идиотка, а не в его!
      – Но какая разница? У них сейчас есть средства к жизни. Разве это не то, чего ты добивалась?
      – Чего я?..
      Она заметила, что губы ее дочери дрожат, и смягчила выражение своего лица. Как они с Эдвардом, которые оба любили власть, могли иметь таких слабоумных детей, она не могла себе представить. Однако нужно успокоить дочь, иначе хныкающая дура будет достаточной идиоткой, чтобы сказать своему ублюдку супругу, что ее мать недовольна назначениями.
      – Элизабет, любовь моя, – сказала она спокойно, – твоего супруга заставила жениться на тебе та любовь, которую люди все еще питают к твоему отцу. Разве ты не видишь, что его единственное желание – это избавиться от тебя? Поэтому он наполнил твое владение шпионами.
      – Я не боюсь шпионов, мама, – твердо сказала Элизабет. Если из-за этого тревожилась ее мать, тогда она могла успокоиться. Она не боялась Генриха. Она представила его мягкое лицо и устремленные на нее, горящие страстью глаза. Губы, которые так ласково целовали ее грудь, руки, которые так нежно выискивали секреты ее тела. – Я никогда не сделаю ничего, что бы шпион мог рассматривать, как мою измену. Тогда чего же бояться?
      – Идиотка! – выругалась ее мать, снова теряя над собой контроль. – Разве нельзя привести доказательства? Кроме того, как ты можешь быть уверена, что никогда не примешь человека или дашь милостыню кому-нибудь, кто является скрытым предателем? Ты должна все начать сначала и избавить себя от этих наблюдающих за тобой глаз. Я найду других людей, подходящих тебе.
      – Я сейчас не могу ничего просить, – медленно сказала Элизабет.
      Вдовствующая королева нахмурилась.
      – Сейчас как раз пора, сейчас, до того как он устанет от тебя, до того, как наполнит свою постель проститутками. Отказывай ему до тех пор, пока он не выполнит твое желание. Он еще не может уложить в постель любовницу. Даже его собственные слуги выразят неодобрение, если он это сделает до того, как у тебя появится ребенок. Им нужен наследник Йорков, чтобы выражать свои ничего не стоящие притязания на трон твоего отца.
      «Ты только что перехитрила себя, – подумала Элизабет – Генрих не может причинить мне вред, если ему нужен наследник. Если люди в моем владении шпионы, не для того ли они, чтобы защищать меня от опасности, от которой ты предостерегаешь меня? В любом случае убрать их отсюда – не послужит ли это доказательствами злого намерения по отношению ко мне?»
      Слезы накатились на глаза Элизабет и стекали по щекам. Она не знала, что было ужаснее – ее боязнь, что мать была права либо оживший страх, что вдовствующая королева тайно подготавливала заговор.

ГЛАВА 15

      – Что вы думаете о нравах жителей Лондона? – спросил Генрих у Джона Мортона, который был теперь архиепископом Кентерберийским, сменив на этом посту Бурчье.
      – Относительно вас, Ваше Величество? – кивнул Мортон в ответ на улыбку Генриха. – Священники рассказывают мне, что никогда ранее не было так много и таких пылких молитв за здоровье определенного человека. Смею заверить, что если бы враг подошел к этому городу, его жители закрыли бы ворота и сражались.
      Генрих вздохнул.
      – Молюсь, чтобы никогда не было необходимости оказывать мне подобное одолжение.
      Архиепископ молча смотрел на стекающие по стеклу маленького окна в личном кабинете Генриха дождевые капли. Кабинет был небольшой, красивой комнатой позади спальни, обставленной с изрядной роскошью и предназначенной для конфиденциальных разговоров. Генрих пользовался им, если ему хотелось побыть одному или побеседовать с кем-либо в частном порядке. Хотя он проводил здесь обычно немного времени, но это время имело для него огромное значение.
      – Нет никакой причины откладывать наше путешествие по стране, за исключением, конечно, погоды. – Мортон сделал паузу, а затем медленно продолжил: – Вы должны ехать. Вам необходимо сменить обстановку. Вы устали, сын мой.
      Генрих исповедался, и эти слова были взяты из его исповеди. Король сжал губы.
      – Неужели я выгляжу слишком озабоченным? Элизабет, в свою очередь, нет.
      – И как она может быть озабоченной, – подумал он. – Что это за брак? Я слежу за ней. Она следит за мной.
      – Я не решаюсь взять ее с собой, – напряженно добавил, он. – И не решаюсь оставить здесь.
      – Вы устали, – повторил Мортон. – Вы должны оставить ее здесь, сир, что будет лучше как для вашего здоровья, так и в политических целях.
      Генрих беспокойно зашевелился. Он знал, что, несмотря на упоминание Мортона о его здоровье, опасность для него представляли не физические потребности Элизабет.
      – Она хочет поехать. Я не желаю обидеть ее.
      – Пообещайте ей следующее путешествие по стране. Необходимо, чтобы в этот раз король появился один. На Севере…
      Быстрый раздраженный жест прервал повторение слов о том, что на Севере слишком сильны позиции приверженцев Йорка, и что там скорее будут приветствовать Элизабет как королеву, чем Генриха как короля.
      – Как обстоят дела с Францией?
      Мортон не выказал удивления от перемены темы беседы.
      – Я еще не получил известий, но ожидаю со дня на день, нет, с часу на час, известие о том, что договор утвержден.
      – И они непременно освободят Дорсета?
      – Это второе условие.
      – Я хочу, чтобы мне дали знать об этом в любое время дня или ночи. Пошлите за мной в спальню Ее Величества, если не сможете найти меня в моей.
      Теперь Мортон был удивлен. Все обсуждения государственных дел обычно тщательно проводились в стороне от апартаментов Элизабет.
      – Хорошо, Ваше Величество. Есть ли нечто особое в этом разговоре, о чем бы я не был осведомлен?
      – Нет. Это всего лишь глоток меда, который позволит проглотить горькую пилюлю. Когда мы встретились впервые, Ее Величество хотела, чтобы я освободил Дорсета. Она заводила об этом разговор несколько раз, испытывая естественно большую привязанность к… – Генрих сделал паузу, – своей семье. Когда у меня будет известие о том, что он освобожден, я сообщу ей, что не могу взять ее в путешествие по стране, и в качестве утешения предложу ей присутствие ее брата.
      Архиепископ с облегчением вздохнул. Все советники Генриха были настроены против того, чтобы Элизабет сопровождала его. Он выслушал их как всегда терпеливо, но до сего момента не признавался в том, что же оказывает на него большее влияние: желание своей жены или совет своих министров.
      Через три дня, в самый подходящий момент, когда Генрих занимался своими обычными дневными делами, поступили, наконец, новости. Был доставлен пакет с письмом Дорсета, учтивым, полным многословных благодарностей и бессмысленных торжественных заверений в искренней преданности. Генрих решил, что Элизабет будет довольна, хотя сам почувствовал отвращение.
      Этой же ночью, во время своего обычного визита к жене, он принес с собой письмо. Сначала любовь, потом новости или сначала новости, но уже без любви, раздумывал Генрих. Физическое влечение не занимало его мысли, потому что все его сексуальные желания были полностью удовлетворены в течение последних двух месяцев. Он просто хотел знать, какой же из этих двух вариантов меньше всего рассердит Элизабет. За последние несколько недель она стала еще более нервной и склонной ожесточенно спорить с ним из-за любого пустяка. Если это тот милый характер, который нахваливала Маргрит, то Генрих с трудом мог себе представить, какой же она тогда считала сварливым. Когда он пожаловался ей на это, Маргрит бесстрастно посмотрела на сына и посоветовала уже более яростным тоном не обижать свою жену.
      Вопрос о том, с чего начать – с новостей или с любви – так и не был решен. Элизабет встала, как только увидела его, и нервно выпалила:
      – Что случилось, Генрих? В чем дело?
      – Ничего плохого. У меня есть новости для тебя. Одни немного разочаруют тебя, зато другие очень хорошие.
      – Плохие новости?
      Ее голос дрожал, а глаза расширились, как у испуганной лошади. Генриху хотелось закричать, что она должна признаться и облегчить свою душу, что он простит ей все, что бы она ни сделала. Вместо этого он сказал успокаивающе:
      – Не плохие, а хорошие новости. Я заключил договор с Францией. Через несколько недель твой брат Дорсет будет дома.
      Элизабет покачала головой.
      – Нет, на твоем лице написано совсем другое. Но ведь ты не намерен причинить вред Дорсету, правда?
      Генрих закрыл глаза и глубоко вздохнул.
      – Я не намерен причинять вреда никому, мужчине или женщине, кто бы это не сделал по отношению ко мне. Успокойтесь, мадам.
      – Мадам! Мадам! У меня есть имя. Ты что, не можешь называть меня по имени?
      – Элизабет, успокойся. Если ты хочешь теперь пилюлю, которую я подсластил, то вот она. Я решил не брать тебя в путешествие по стране. Мне совершенно ясно, что ты не совсем хорошо…
      – Я должна поехать! Я поеду! Генрих, ты не можешь оставить меня здесь. Я хочу поехать.
      С побледневшим лицом она выскользнула из кровати и направилась к нему, распахнув халат, под которым было обнаженное тело. Генрих не успел осознать свои эмоции и подчинить их себе, и на его лице отразилось такое отвращение, что Элизабет вскрикнула и отпрянула в сторону. В то же мгновение дверь распахнулась, и появились Чени и Уиллоубай с наполовину обнаженными мечами. Как ни быстро они действовали, Генрих был быстрее. Он запахнул халат Элизабет и обнял ее рукой. Затем он обернулся к дверям и улыбнулся.
      – Ее Величество лишилась самообладания, услышав известие о договоре с Францией и освобождении ее брата. Пришлите к ней ее дам.
      – Нет, – прошептала Элизабет, вцепившись в него, – нет, Генрих, не уходи. Я хочу поговорить с тобой.
      – У нас будет для этого достаточно времени, когда ты будешь более сдержанной. Я уезжаю не завтра.
      – Генрих, я не это имела ввиду. Я подумала о другом. Мне холодно.
      Это была правда. Она дрожала, и Генрих чувствовал холодные прикосновения ее пальцев в тех местах, где она сжимала его халат, они были похожи на лед в бархате. Он подал знак, и фрейлины королевы удалились.
      – Возможно, если ты скажешь мне, почему ты так настаиваешь на том, чтобы ехать со мной?..
      – Не знаю. Я боюсь.
      – Меня или за меня?
      Она вела себя так, как будто не слышала его, но ее глаза показывали, что у нее на уме.
      – Говорят, что ты никогда не передумаешь после того, как примешь решение.
      – Это не совсем так, но здесь я не передумаю.
      Его определенность, казалось, успокоила ее. Элизабет перевела дрожащее дыхание и сказала:
      – Иди в постель.
      Генрих недолго колебался. Он решил, что это небольшая плата за то, чтобы избежать устроенной ею сцены, но когда он начал машинально ласкать ее, она схватила его руку.
      – О, нет. Пожалуйста. Я не могу.
      – Тогда что же ты хочешь от меня, Элизабет?
      – Обними меня. Обними меня. Я боюсь.
      Генрих уступил ей, но его попытки скрыть свое облегчение и свою действительную, даже если и временную, неприязнь по отношению к ней закончились явной неудачей, хотя он и не заметил никаких изменений в своей манере общения. Элизабет снова расплакалась, серьезно рассорилась с ним и выставила его вон. Генрих сдержал свой гнев и крепился в течение нескольких адских недель, но эта сцена имела эффект, которого он не ожидал. В течение трех недель его пребывания в Лондоне Элизабет никогда больше не касалась этой темы, и тем самым причинила ему еще больше душевных страданий, чем когда-либо в прошлом.
      Элизабет внезапно стала скучной и покорной, такой, какой она была до того, как они поженились, не приветствуя и не отвергая его знаков внимания, и теперь Генрих начал понимать, насколько он зависел от ее остроумия и веселых манер, чтобы оживить государственные обеды и официальные приемы. Он даже скучал по ее злым ссорам, потому что они возбуждали его и разительно отличались от политических заседаний, на которых никто не осмеливался спорить с королем. Его мнение иногда оспаривали, но аргументы всегда предлагались логично и бесстрастно. Элизабет никогда не была логичной, часто бывала непоследовательной, и всегда во время спора была охвачена волнением. Довольно часто теперь его ночные визиты к ней заканчивались после обмена формальными любезностями, но растущее внутри Генриха чувство обиды не мешало ему видеть, как Элизабет страдает. Она с каждым днем становилась все бледнее и тоньше.
      Для Генриха было мукой и облегчением одновременно поцеловать ее на прощание десятого марта, вскочить на лошадь и знать, что ему не придется приходить к ней этой ночью. В Варе его огромная свита остановилась, чтобы дать лошадям отдых и перекусить. Генрих выпил больше, чем обычно, и его настроение поднялось. Он уговорил Неда Пойнингса и Джона Чени, который был почти таким же сильным, как Уильям Брэндон, устроить рукопашную схватку, а сам испытал свое мастерство в стрельбе из лука, соревнуясь с Оксфордом. Оба стреляли настолько плохо, возможно, из-за того, что переусердствовали в своих военных приготовлениях, что профессиональные стрелки разбили их в пух и прах.
      Ройстон принял их той же ночью с поистине королевским гостеприимством: горели костры, люди приветствовали их громкими возгласами. Генрих и его свита ели за чей-то счет, а Эджкомб довольно хихикал и подсчитывал деньги, сэкономленные на их содержании.