Соратники Иегу

За это время жандармы и драгуны исполнились уважения к Ролану, убедившись, что бывший послушник не пасует перед трудностями. И все же ему пришлось дать приказ об отступлении. Они вышли из двери часовни, открывавшейся прямо в лес.

Эту дверь он только затворил за собой, ибо уже утратил надежду встретить Соратников Иегу.

Маленький отряд ускоренным шагом двинулся по дороге в Бурк.

Капитан со своими восемнадцатью жандармами и с Роланом, опознанные часовым, вошли в помещение казармы.

Полковник с дюжиной драгунов продолжали свой путь и возвратились в Бурк.

Как мы уже говорили, окрик часового заставил Моргана и Валансоля насторожиться, а возвращение жандармов прервало их ужин; словом, именно это непредвиденное обстоятельство заставило Моргана воскликнуть: «Внимание!»

И в самом деле, молодым людям было за чем наблюдать. Они больше не думали о еде, напряженно прислушиваясь и вглядываясь во мрак.

Слух ничего не мог уловить, зато зрение сослужило им службу.

Жандармы вошли каждый в свою каморку, не зажигая света. В окнах казармы было по-прежнему темно. Но внезапно картина изменилась: загорелись два окна, расположенные под углом к остальной части здания и как раз напротив окна церкви, где ужинали приятели.

Освещенные окна были расположены на втором этаже, но, сидя на сене, молодые люди находились даже несколько выше уровня этих окон.

То были окна комнаты жандармского капитана.

По беспечности бравого капитана (или из-за недостатка казенных средств) на его окнах отсутствовали занавески, и при свете двух свечей, зажженных офицером в честь гостя, друзьям было видно все, что происходило в комнате.

Вдруг Морган схватил Валансоля за руку и крепко стиснул ее.

— Ну, что ты там еще разглядел? — спросил Валансоль. Морган узнал Ролана, который только что снял треуголку и бросил ее на стул.

— Ролан де Монтревель! — воскликнул он. — Ролан в мундире старшего сержанта жандармов! Мы напали на его след, а ему еще не удалось нас обнаружить. Только бы не упустить его!

— Куда ты? — снова спросил Валансоль, видя, что Морган встал и исчезает в темноте.

— Иду предупредить товарищей. Оставайся здесь и не спускай с него глаз. Вот он отстегивает саблю и кладет на Стол пистолеты. Очевидно, он переночует в комнате капитана. Ручаюсь, что завтра, куда бы он ни пошел, один из Наших будет следовать за ним по пятам!

Морган соскользнул со стога по его покатому склону и скрылся из виду, а его спутник, сидя на корточках и чем-то напоминая сфинкса, не отрывал глаз от Ролана де Монтревеля.

Когда через четверть часа Морган вернулся, в окнах жандармского капитана, как и во всей казарме, уже было темно.

— Ну что? — спросил Морган.

— Ничего особенного, — отвечал Валансоль, — все кончилось самым прозаическим образом: они разделись, погасили свет и улеглись, капитан на своей кровати, а Ролан на матраце. Надо полагать, сейчас они храпят наперебой.

— В таком случае, — сказал Морган, — пожелаем доброй ночи им, а также друг другу.

Не прошло и десяти минут, как его пожелание исполнилось: молодые люди уснули безмятежным сном, как будто опасность не подстерегала их на каждом шагу.

XLI. ПОЧТОВАЯ ГОСТИНИЦА

В тот же день, около шести часов утра, едва забрезжил тусклый холодный рассвет, какие бывают в конце февраля, из Бурка выехал всадник, пришпоривая почтовую лошадку; перед ним трусил почтарь, который должен был привести ее назад на поводу. Трудно было сказать, куда они направлялись, в Макон или Сен-Жюльен, ибо на расстоянии какого-нибудь льё от главного города провинции Брес дорога разделяется на две: одна идет прямо, в Сен-Жюльен, другая отходит налево, в Макон.

Доскакав до развилки, всадник уже собирался повернуть в сторону Макона, когда услышал голос, умолявший о помощи и как будто доносившийся из-под опрокинутой тележки.

Всадник приказал почтарю посмотреть, что случилось.

Оказалось, какой-то горемычный зеленщик никак не мог выбраться из-под свалившейся на него тележки с овощами. Очевидно, переднее колесо попало в придорожную канаву, тележка накренилась, он хотел было ее поддержать, но она упала на него. Он уверял, что, по счастью, у него ничего не сломано, и просил лишь об одном, чтобы подняли тележку и поставили ее на дорогу, ибо надеялся, что тогда ему удастся встать на ноги.

Всадник проявил милосердие к своему ближнему: он не только велел почтарю выручить из беды зеленщика, но и сам спрыгнул с коня, и они вдвоем вытащили тележку из канавы и поставили ее на дорогу; при этом всадник обнаружил незаурядную силу, необычайную для человека среднего роста.

Потом он помог крестьянину подняться на ноги; тот и в самом деле оказался здоров и невредим, хотя и покачивался на ногах, оправдывая поговорку: «Пьяного Бог бережет».

Зеленщик рассыпался в благодарностях и схватил свою лошадку под уздцы, словно собирался вести ее дальше по ровному пути, а на деле же он попросту искал точку опоры.

Всадники вскочили в седло, пустили своих лошадей галопом и скрылись за поворотом дороги, недалеко от леса Монне.

Но едва они исчезли, как с зеленщиком произошла метаморфоза: он остановил свою лошаденку, выпрямился, поднес к губам охотничий рожок и трижды протрубил.

Из леса, тянувшегося вдоль дороги, вышел конюх, который вел под уздцы породистого коня.

Зеленщик живо сбросил с себя рабочую блузу и холщовые штаны, оказавшись в куртке, замшевых кюлотах в обтяжку и сапогах с отворотами.

Пошарив в тележке, он извлек из-под овощей сверток, вынул оттуда зеленый охотничий костюм с золотыми галунами и отряхнул с него пыль. Переодевшись, он набросил на плечи широкий плащ каштанового цвета, взял из рук конюха шляпу, такую же нарядную, как и костюм, велел пристегнуть к сапогам шпоры и вскочил на коня с легкостью первоклассного наездника.

— Приходи сегодня в семь часов вечера в условленное место между Сен-Жюстом и Сейзериа, — обратился он к конюху. — Ты встретишь там Моргана и скажешь, что известное ему лицо поехало в Макон, но я рассчитываю его обогнать.

И, не беспокоясь о судьбе тележки с овощами, оставленной на попечение слуги, мнимый зеленщик, который был не кто иной, как наш старый знакомый Монбар, повернул коня в сторону леса Монне и помчался галопом.

Это был превосходный скаковой конь, не то что почтовая кляча, на которой ехал Ролан, и Монбар уже между лесом Монне и Полья обогнал двух всадников.

За три часа, сделав лишь краткую остановку в Сен-Сир-сюр-Ментон, он проскакал девять или десять льё, отделяющих Бурк от Макона.

Прибыв в Макон, Монбар остановился в почтовой гостинице, где всегда были желанными гостями все знатные путешественники.

Во всяком случае, хозяин гостиницы встретил его как старого знакомого.

— А! Это вы, господин де Жайа, — сказал он. — А мы еще вчера вспоминали вас: не приключилось ли с вами что-нибудь? Уже больше месяца, как вы не показывались в наших краях.

— Вы говорите, мой друг, больше месяца? — отозвался, грассируя по-модному, молодой человек. — А ведь вы правы, клянусь честью! Я загостился у своих друзей, у Трефоров и Откуров. Вы знаете этих господ, не так ли?

— Да! И по имени и в лицо.

— Все это время мы пропадали на охоте. Клянусь честью, у них несравненные борзые и гончие!.. Что, в этом доме сегодня завтракают?

— Разумеется.

— Так велите мне подать цыпленка, бутылку бордоского, две котлеты, фрукты и все такое прочее.

— Сию минуту. Где изволите завтракать, сударь, у себя в номере или в общем зале?

— В общем: там веселее. Только накройте мне на отдельном столике. И не забудьте о моем коне! О! Это всем коням конь! П'аво слово, он мне милей иных двуногих!

Хозяин отдал распоряжения. Монбар уселся перед очагом, распахнул плащ и стал греть ноги.

— Так вы по-прежнему заведуете почтой? — спросил он хозяина, словно только для того, чтобы поддержать разговор.

— Ну, конечно.

— Значит, у вас меняют лошадей кондукторы дилижансов?

— Не дилижансов, а мальпостов.

— Вот как. На днях мне придется съездить в Шамбери. Сколько мест в мальпосте?

— Три. Два внутри и одно рядом с курьером.

— Как вы полагаете, найдется для меня свободное местечко?

— Когда как. Все-таки надежнее ехать в собственной коляске или в кабриолете.

— Так, значит, нельзя заранее заказать себе место?

— Нет. Видите ли, господин де Жайа, некоторые пассажиры едут из Парижа в Лион, и они сохраняют право на место.

— Подумаешь, какие аристократы! — усмехнулся Монбар. — Кстати об аристократах: один из них скоро прискачет к вам на почтовой лошади: я его перегнал в четверти льё от Полья. Мне показалось, что под ним какая-то заморенная кляча.

— О! — воскликнул хозяин. — Тут нет ничего удивительного, у нас на станциях лошади одна хуже другой.

— А вот и он, легок на помине, — продолжал Монбар, — я думал, что он еще больше отстанет от меня.

Промчавшись галопом мимо окон гостиницы, Ролан спешился во дворе.

— Прикажете, господин де Жайа, как всегда, оставить за вами номер первый? — спросил Монбара хозяин.

— Почему вы спрашиваете?

— Да потому, что он у нас самый лучший, и если вы его не возьмете, то мы предоставим его этому приезжему в том случае, если он у нас остановится.

— О, не беспокойтесь обо мне: сегодня в течение дня выяснится, проведу ли я у вас ночь или уеду. Если приезжий остается, дайте ему номер первый, для меня сойдет и второй.

— Кушать подано, сударь, — доложил слуга, появляясь на пороге двери, открывавшейся из общего зала в кухню.

В ответ на приглашение Монбар кивнул головой. Он вышел в общий зал как раз в ту минуту, когда Ролан входил в кухню.

Подойдя к накрытому столику, Монбар переставил свой прибор на противоположную сторону и уселся спиной к двери.

Предосторожность оказалась излишней: Ролан и не думал входить в столовую, и молодой человек мог спокойно позавтракать.

На десерт сам хозяин подал ему кофе. Монбар догадался, что почтенный трактирщик не прочь поболтать; это было кстати: следовало кое о чем порасспросить его.

— Скажите-ка, — начал Монбар, — куда девался ваш приезжий? Что, он только переменил лошадь?

— Нет, нет, нет, — ответил хозяин. — Вы были правы: это аристократ, он потребовал, чтобы ему подали завтрак в его комнату.

— В его комнату или мою? — переспросил Монбар. — Ручаюсь, вы ему дали знаменитый первый номер.

— Ну, уж это ваша вина, господин де Жайа, — вы сами мне сказали, что я могу располагать этим номером.

— Вы поймали меня на слове и хорошо сделали: для меня подойдет и второй номер.

— О, он придется вам не по вкусу: его отделяет от первого номера тоненькая перегородка, и поэтому будет слышно все, что говорится и делается за стенкой.

— Так вы воображаете, мой друг, что я приехал к вам, чтобы скандалить или распевать бунтарские песни, и боитесь, что от меня будет много шума!

— О, дело не в этом.

— А в чем же?

— Я ничуть не боюсь, что вы побеспокоите других постояльцев, но опасаюсь, как бы они вас не беспокоили.

— Так, значит, ваш молодой человек — скандалист?

— Нет, но он смахивает на офицера.

— Почему вы так думаете?

— Первым делом — у него военная выправка, потом — он осведомился, что, мол, за полк стоит гарнизоном в Маконе. Я ему говорю: «Седьмой конных егерей». А он мне: «Вот славно, я знаю командира бригады, это мой приятель. Пусть ваш слуга отнесет ему мою карточку и спросит, не придет ли он позавтракать со мной».

— Вот оно как!

— Вы, конечно, понимаете, когда встретятся два офицера, какой поднимается шум и галдеж! Возможно, они будут не только завтракать, но и обедать и ужинать!

— Я уже вам сказал, мой друг, что, по всей вероятности, не буду иметь удовольствия ночевать у вас. Я жду писем из Парижа, посланных до востребования, из них я узнаю, что мне делать дальше. А покамест велите затопить камин во втором номере. Только пусть при этом не шумят, чтобы не побеспокоить моего соседа. Кстати, пришлите перо, чернил и бумагу — мне надобно писать письма.

Распоряжения Монбара были добросовестно выполнены. Вслед за слугой он поднялся наверх, намереваясь оберегать спокойствие соседа. Хозяин почтовой гостиницы сказал правду: каждое слово и малейший шорох были слышны за перегородкой.

Монбар услышал, как слуга доложил о приходе командира бригады Сен-Мориса, и тут же послышался стук каблуков в коридоре и радостные восклицания встретившихся приятелей.

Сначала Ролан обратил внимание на какие-то голоса в соседнем номере, но вскоре звуки затихли, и молодой полковник забыл об этом и думать. Оставшись один, Монбар сел за стол, но не притронулся к перу и замер на месте.

Офицеры знали друг друга по Италии: Ролан служил под началом Сен-Мориса, когда тот был капитаном, а сам он — лейтенантом.

Теперь они сравнялись в чинах. Более того, Ролан получил от первого консула и от министра полиции особые полномочия, на основании которых ему обязаны были повиноваться офицеры одного с ним ранга, а в экстренных случаях даже старшие по чину.

Из разговора офицеров выяснилось, что Морган не ошибся: брат Амели действительно был занят преследованием Соратников Иегу. Если обыск, произведенный в Сейонском монастыре, наводил на такую мысль, то теперь уже в этом не оставалось сомнений.

Первый консул действительно посылал пятьдесят тысяч франков в дар монахам монастыря святого Бернара; сумма была отправлена почтой, но она служила своего рода приманкой для грабителей дилижансов; они неминуемо попались бы в эту ловушку, если бы их не захватили в Сейонском монастыре или в каком-нибудь другом убежище.

Но как их захватить?

Этот вопрос долго обсуждался за завтраком, причем офицеры горячо спорили.

За десертом они наконец пришли к соглашению и выработали план действий.

В тот же вечер Морган получил письмо такого содержания:

«Как нам сообщил Адлер, в эту пятницу в пять часов вечера из Парижа отправится почтовая карета, которая повезет пятьдесят тысяч франков, предназначенных для монахов монастыря святого Бернара.

Три места, одно в купе и два внутри кареты, заранее заказаны для трех пассажиров, первый из которых сядет в Сансе, а двое других — в Тоннере.

Купе займет один из самых храбрых полицейских гражданина Фуше, а места в карете — господин Ролан де Монтревель и командир бригады седьмого егерского полка, что стоит гарнизоном в Маконе. Они поедут в штатском, чтобы не возбуждать подозрений, но вооруженные до зубов.

Двенадцать конных егерей с мушкетами, пистолетами и саблями, будут сопровождать карету, держась на известном расстоянии; они подоспеют, когда уже завяжется схватка. Услышав сигнал — выстрел из пистолета, — они пустят коней в карьер и обрушатся на нас.

Я нахожу, что, несмотря на все предосторожности, вернее, благодаря всем принятым мерам, нападение должно произойти в условленном месте, а именно у Белого Дома.

Если наши соратники согласны со мной, дай мне знать; я вместо почтового кучера повезу мальпост из Макона в Бельвиль.

Беру на себя командира бригады, пусть кто-нибудь из вас расправится с полицейским господина Фуше.

Что до господина Ролана де Монтревеля, с ним ничего не случится: я придумал способ помешать ему выйти из мальпоста,

Шамберийский мальпост проедет мимо Белого Дома в субботу ровно в шесть часов вечера.

Ответь мне такими словами: «Суббота, шесть часов вечера» — и все пойдет без затруднений.

Монбар».

Между тем Монбар пожаловался на шумного соседа и перебрался в комнату, расположенную на противоположном конце гостиницы. В полночь его разбудил курьер, это был тот самый конюх, что привел ему на дорогу из леса оседланного коня.

Письмо содержало всего несколько слов и постскриптум:

«Суббота, шесть часов вечера.

Морган.

P.S. Не забывать даже в разгар битвы — и особенно в разгар битвы, — что жизнь Ролана де Монтревеля находится под охраной».

Молодой человек с радостью прочел ответ. На этот раз предстояло не рядовое ограбление дилижанса — то было дело чести, схватка непримиримых врагов.

Не только золото просыплется на дорогу — прольется кровь. Они будут иметь дело не с пистолетом кондуктора, заряженным одним порохом и находящимся в руках ребенка, а со смертоносным оружием и с опытными в бою солдатами.

Впрочем, в их распоряжении оставался завтрашний день и половина послезавтрашнего и можно было как следует подготовиться к сражению. Монбар велел своему конюху разузнать, какой возница отправится в пять часов вечера с каретой из Макона в Бельвиль.

Он поручил ему также купить четыре скобы и два висячих замка.

Монбару было известно, что почтовая карета прибудет в Макон в половине пятого; пассажиры пообедают и двинутся дальше ровно в пять часов.

Было ясно, что Монбар все уже заранее подготовил, ибо, отдав распоряжения конюху, он его отпустил, бросился на кровать и сразу же уснул, как человек, которому несколько дней не удавалось выспаться.

На другой день он встал, точнее, спустился вниз, в девять часов утра. Он небрежно спросил у хозяина, что поделывает его шумливый сосед.

Оказалось, что офицер уехал в шесть часов утра в мальпосте, направлявшемся из Лиона в Париж, вместе со своим приятелем, командиром бригады егерей, и хозяин уловил из разговора, что они заплатили только до Тоннера.

Оказалось также, что интересовавший г-на де Жайа офицер, в свою очередь, полюбопытствовал, завсегдатай ли гостиницы его сосед и можно ли надеяться, что он согласится продать своего коня.

Хозяин ответил, что прекрасно знает г-на де Жайа, что он останавливается в его гостинице всякий раз, как приезжает по делам в Макон, но что он очень дорожит своим конем и, надо думать, ни за какие деньги не продаст его.

Офицер больше не настаивал и тут же уехал.

После завтрака г-н де Жайа, видимо томившийся от безделья, приказал оседлать своего коня, вскочил в седло и поскакал по дороге на Лион. Пока он ехал по городу, конь под ним гарцевал, как и подобало такому породистому красавцу, но, выехав из Макона, всадник натянул поводья и пришпорил его.

Понятливый конь мигом перешел на галоп.

Монбар промчался мимо селений Варенн, Креш, Ла-Шапель-де-Генше и остановился возле Белого Дома.

Валансоль верно описал это место, оно в самом деле как нельзя лучше подходило для засады.

Белый Дом стоял в глубине лощинки, в небольшой впадине; в углу примыкавшего к нему сада протекала безымянная речушка, впадавшая в Сону возле Шаля.

Высокие ветвистые деревья росли вдоль речки и полукругом обступали здание.

Что касается самого здания, то раньше здесь находился постоялый двор, но хозяин его разорился; уже семь-восемь лет дом стоял заколоченный и постепенно разрушался.

По пути из Макона, недалеко от Белого Дома, дорога делала поворот. Монбар тщательно осмотрел местность, словно стратег, выбирающий поле битвы; потом вынул из кармана карандаш и записную книжку и начертил точный план местности. Затем он вернулся в Макон.

Через два часа он послал конюха с планом к Моргану; конюх уже разузнал, что кучера, который должен был отправиться с почтовой каретой, звали Антуаном. По поручению Монбара были куплены четыре скобы и два замка.

Монбар потребовал бутылку старого бургундского и велел позвать Антуана.

Минут через десять кучер появился.

То был крупный красивый малый лет двадцати пяти-двадцати шести; он был примерно одного роста с Монбаром; тот убедился в этом, смерив его взглядом с головы до ног, и казалось, обрадовался.

Кучер остановился на пороге и отдал честь по-военному.

— Вы меня звали, гражданин? — спросил он.

— Так это вас зовут Антуаном? — сказал Монбар.

— Готов служить по мере сил вам и вашим друзьям!

— В самом деле, приятель, ты можешь мне послужить… Прикрой дверь и подойди сюда.

Антуан закрыл за собою дверь и, остановившись в двух шагах от Монбара, снова отдал честь.

— Слушаю вас, хозяин.

— Прежде всего, — проговорил Монбар, — если ты не против, выпьем по стаканчику вина за здоровье твоей любовницы.

— Какая там любовница! — воскликнул Антуан. — Разве у нашего брата бывают любовницы? Не то, что у вас, господ.

— Хватит тебе обманывать, дуралей! — осадил его Монбар. — Так я и поверю, что такой богатырь вздумал дать обет воздержания!

— О! Я не хочу сказать, что корчу из себя монаха. Само собой, дело не обходится без интрижек там и сям на большой дороге.

— Да, в каждом кабачке. Вот почему на обратном пути вы, кучера, то и дело останавливаетесь пропустить глоточек да выкурить трубку.

— Черт возьми! — характерным движением Антуан вздернул плечи. — Надо же позабавиться.

— А ну, отведай вот этого винца, милый мой! Ручаюсь, что ты от него не заплачешь.

И, взяв со стола полный стакан, Монбар указал кучеру на другой.

— Это большая честь для меня… За ваше здоровье и за здоровье ваших друзей!

Это присловье бравого кучера, изощрявшегося в любезностях, конечно, не имело в виду никаких реальных друзей.

— Ай да вино! — прищелкнул он языком. — А я-то проглотил его, даже не распробовав, как самый обыкновенный сидр!

— Ты оплошал, Антуан.

— Здорово оплошал!

— Ну, да это не беда, — сказал Монбар, наливая второй стакан. — Дело, к счастью, поправимое.

— Только до большого пальца, хозяин! — заявил разбитной кучер, протягивая стакан и прижав палец у самого края.

— Одну минутку! — воскликнул Монбар в момент, когда Антуан подносил стакан ко рту.

— Вовремя остановили, — заметил кучер, — чуть не проглотил его, беднягу. Что такое?

— Ты не захотел, чтобы я пил за здоровье твоей любовницы, но надеюсь, не откажешься выпить за здоровье моей?

— О! В таких случаях не отказываются, особенно когда потчуют таким вином. За здоровье вашей любовницы и ее друзей!

И гражданин Антуан опрокинул стаканчик красного вина, на сей раз не позабыв его посмаковать.

— Я вижу, — заметил Монбар, — ты опять поторопился, мой друг.

— Ба! — небрежно бросил кучер.

— Да… Предположим, что у меня несколько любовниц. Если мы не называем ту, за чье здоровье пьем, — какой ей будет от этого прок?

— Ей-Богу, вы правы.

— Как ни печально, придется нам начинать снова, приятель.

— Так что ж! Начнем! С таким человеком, как вы, не собьешься с дороги. Мы с вами сделали промах, так в наказание выпьем еще разок.

Антуан протянул стакан, и Монбар наполнил его до краев.

— Ну, а теперь, — добавил кучер, покосившись на бутылку и обнаружив, что она пуста, — не будем повторять прежние ошибки. Как ее зовут?

— За здоровье красотки Жозефины! — провозгласил Монбар.

— За здоровье красотки Жозефины! — повторил Антуан. Бургундское пришлось ему по вкусу.

Осушив стакан, он поставил его на стол и вытер губы рукавом.

— Погодите минутку, хозяин.

— Что такое? — осведомился Монбар. — Опять что-нибудь не так?

— Ну да. Мы с вами опять допустили промах, да теперь уж поздно!

— В чем же дело?

— Бутылка-то пуста!

— Не беда, вот тебе другая.

И Монбар взял с камина заранее откупоренную бутылку.

— Ого! — воскликнул Антуан, и лицо его просияло.

— Ты придумал, как помочь беде? — спросил Монбар.

— Придумал, — ответил кучер и протянул Монбару свой стакан.

Тот наполнил его все так же добросовестно, как это делал уже три раза.

— Так вот, — сказал кучер, любуясь на свет рубиновой жидкостью, искрившейся в стакане. — Я сказал, что мы пили за здоровье красотки Жозефины…

— Так оно и есть, — поддакнул Монбар.

— Однако, — продолжал Антуан, — у нас во Франции до черта этих Жозефин!

— Правда. Сколько же их, по-твоему, Антуан?

— Да добрая сотня тысяч.

— Допустим. Что дальше?

— Так вот, из этой сотни тысяч самое большее одна десятая наберется смазливых.

— Это уж ты преувеличил!

— Ну, скажем, одна двадцатая.

— Пусть так.

— Это составляет пять тысяч.

— Черт возьми! Да ты, я вижу, силен в арифметике.

— Я сын школьного учителя.

— Ну и что же?

— За которую же из этих пяти тысяч мы с вами пили?.. А?

— Ей-Богу, ты прав, Антуан: надо прибавить к имени фамилию. За красотку Жозефину…

— Постойте. Мы с вами уже пригубили стакан, от него опять не будет проку. Чтобы вино пошло на пользу, надо допить стакан и снова наполнить его.

Антуан поднес стакан к губам.

— Вот он и пуст, — сказал он.

— А вот он и полон, — подхватил Монбар, наливая вина.

— Ну, говорите: за какую Жозефину?..

— За красотку Жозефину… Лолье!

И Монбар опрокинул стаканчик.

— Черт возьми! — вырвалось у Антуана. — Да я ее знаю, Жозефину Лолье!

— Очень возможно.

— Жозефина Лолье! Да это же дочка начальника почты в Бельвиле!

— Она самая.

— Черт подери! — воскликнул кучер. — Вам можно позавидовать, хозяин! Девчонка хоть куда. За здоровье Жозефины Лолье!

И он выпил пятый стакан бургундского.

— Ну, а теперь, — спросил Монбар, — ты, надеюсь, понимаешь, зачем я тебя позвал, милый мой?

— Нет. Но я на вас не в обиде.

— Очень мило с твоей стороны.

— О! Я малый простой.

— Так вот, я тебе скажу, зачем я тебя позвал.

— Я весь обратился в слух.

— Постой! Мне думается, ты еще лучше расслышишь с полным стаканом в руке.

— А вы, случайно, будете не врач, что лечит от глухоты? — ухмыльнулся Антуан.

— Нет, но мне не раз приходилось иметь дело с пьяницами, — ответил Монбар, вновь наливая Антуану.

— Если человек любит вино, — заметил кучер, — это еще не значит, что он пьяница.

— Я согласен с тобой, друг мой, — кивнул Монбар. — Пьяница — это тот, кто хмелеет от вина.

— Здорово сказано! — воскликнул Антуан, который, казалось, вовсе не хмелел. — Слушаю вас.

— Ты сказал, что не понимаешь, зачем я тебя позвал?

— Сказал.

— А ведь ты мог бы догадаться, что у меня была цель!

— У всякого человека имеется своя цель, у кого хорошая, а у кого и дурная, как говорит наш кюре, — наставительным тоном изрек Антуан.

— А у меня вот какая цель, приятель, — продолжал Монбар, — неузнанным пробраться ночью во двор папаши Никола Дени Лолье, начальника почты в Бельвиле.

— В Бельвиле… — повторил Антуан, не без труда улавливая смысл речи Монбара, — понимаю… И вы, значит, хотите неузнанным пробраться во двор папаши Никола Дени Лолье, начальника почты в Бельвиле, чтобы всласть повеселиться с красоткой Жозефиной? Ну и молодец!

— Вот именно, друг Антуан. Я хочу пробраться туда неузнанным, потому что папаша Лолье уже обо всем узнал и настрого запретил дочке меня принимать.

— Ишь ты!.. А чем я-то могу помочь?

— У тебя в голове туман, дружище, — хлебни-ка еще стаканчик, чтобы в мозгах прояснилось.

— И то правда, — согласился кучер. И он осушил шестой стакан.

— Ты спрашиваешь, Антуан, чем ты можешь мне помочь?

— Ну да, чем я-то могу помочь? Вот что я у вас спрашиваю.

— Ты все можешь, дружище.

— Я?

— Да, ты.

— Любопытно узнать. Говорите начистоту. И он протянул стакан Монбару.

— Ты везешь завтра шамберийскую почтовую карету?

— В некотором роде везу, в шесть часов.

— Так вот, допустим, что Антуан славный малый…

— Да он таков и есть,

— Тогда он вот что сделает…

— Посмотрим, что же он сделает.

— Сперва он опрокинет стаканчик…

— Это ничего не стоит… Хлоп и готово!

— Потом он возьмет эти десять луидоров…

Монбар разложил на столе в один ряд десять золотых монет.

— Ого! — воскликнул почтарь. — Желтенькие! Самые настоящие! Я-то думал, что эти чертяки все до одного удрали за границу!

— Как видишь, еще не все.

— А что должен сделать Антуан, чтобы они перебрались к нему в карман?

— Он должен мне одолжить свою самую лучшую форму кучера.

— Вам?

— И пускай он уступит мне завтра вечером свое место.

— Ага! Чтобы вам повидаться с красоткой Жозефиной и чтобы никто вас не узнал!

— Слушай! В восемь часов я приезжаю в Бельвиль, выхожу во двор, заявляю, что лошади здорово устали, даю им отдохнуть до десяти часов, а сам с восьми до десяти…

— И все шито-крыто, привет папаше Лолье!

— Ну что, Антуан, идет?

— Идет. Я молод и стою за молодых! Я холост и стою за холостых! А как стану старым папашей, буду стоять за папаш и начну шамкать: «Да здравствуют старые хрычи!»

— Так, значит, дружище Антуан, ты мне одолжишь самую лучшую куртку и самые лучшие штаны?

— У меня как раз есть ненадеванная пара.

— И уступишь мне свое место?

— С удовольствием.

— А я дам тебе сейчас пять луидоров в задаток.

— А остальные?

— Завтра, когда буду надевать сапоги… Только ты примешь одну предосторожность…

— Какую?

— Со всех сторон слышно о разбойниках, что грабят дилижансы. Смотри, чтобы у подседельного коня были в седле две кобуры.

— А зачем?

— Чтобы засунуть туда пистолеты.

— Будет вам! Неужели вы станете палить в этих славных молодцов?

— Как! Ты называешь славными молодцами бандитов, что обчищают дилижансы?

— Полно! Тот, кто грабит казенные деньги, еще не называется бандитом.

— Ты так думаешь?

— Не я один, а многие так думают. Что до меня, то будь я судьей, нипочем бы их не судил.

— А ты выпил бы за их здоровье?

— Ага! Если бы меня попотчевали добрым вином.

— Ловлю тебя на слове! — сказал Монбар, выливая в стакан Антуана остатки вина из второй бутылки.

— Вы знаете пословицу? — спросил Антуан.

— Какую?

— Не останавливай дурака, он сам упадет! За здоровье Соратников Иегу!

— Да будет так! — заключил Монбар.

— А пять луидоров? — поинтересовался почтарь, ставя на стол пустой стакан.

— Вот они.

— Спасибо. У вас будут кобуры на седле. Но, послушайте меня, не кладите туда пистолетов, а если уж положите, то, по примеру папаши Жерома, женевского кондуктора, не заряжайте их пулями.