Соратники Иегу

Запечатав письмо облаткой, она позвонила. Вошел слуга.

— Передайте это письмо Контуа, — приказала г-жа Гойе, — и пусть он немедленно отнесет его в Люксембургский дворец.

Бонапарт следил глазами за слугой, вернее, за письмом, пока не затворилась дверь.

— Я сожалею, — обратился он к г-же Гойе, — что не смогу завтракать с вами, но если господин президент загружен делами, то у меня тоже их достаточно. Вы позавтракаете с моей женой. Приятного аппетита!

С этими словами Бонапарт вышел. В прихожей он встретился с Роланом.

— Вот приказ, — сказал Ролан, — а вот перо. Бонапарт взял перо и, положив бланк на отворот шляпы адъютанта, расписался. Затем Ролан вручил генералу два пистолета.

— Ты их проверил? — спросил Бонапарт.

Ролан улыбнулся:

— Не беспокойтесь, я за них отвечаю. Бонапарт сунул пистолеты за пояс.

— Хотелось бы мне знать, что она написала мужу, — пробормотал он.

— Сейчас я скажу вам, генерал, все от слова до слова.

— Ты, Бурьенн?

— Да! Она написала следующее: «Ты хорошо сделал, что не пришел, мой друг: судя по всему, что здесь происходит, тебе готовилась западня. Скоро я буду с тобой».

— Ты распечатал письмо?

— Генерал, однажды Секст Помпеи угощал обедом Антония и Лепида на своей галере. К нему подошел его вольноотпущенник и сказал: «Хочешь, я сделаю тебя властителем мира?» — «Каким образом?» — «Очень просто, я перережу канат твоей галеры, и Антоний и Лепид станут твоими пленниками». — «Надо было это сделать, ни слова не говоря мне, — возразил Секст, — а теперь под страхом смерти я запрещаю тебе это!» Мне вспомнились эти слова, генерал: «Надо было это сделать, ни слова не говоря мне».

Бонапарт на минуту задумался, потом, словно очнувшись, сказал:

— Ты ошибаешься, Бурьенн: на галере Секста вместе с Лепидом находился Октавиан, а не Антоний.

И он вышел во двор, сделав Бурьенну упрек только в недостаточном знании истории.

Едва генерал появился на крыльце, как двор огласился криками: «Да здравствует Бонапарт!»; они были подхвачены драгунами, стоявшими у ворот.

— Счастливое предзнаменование, генерал! — заметил Ролан.

— Да. Скорей передай приказ Лефевру, и если у него нет лошади, пусть возьмет одну из моих. Назначаю ему свидание во дворе Тюильри!

— Там уже находится его дивизия.

— Тем более ему необходимо быть там. Оглядевшись по сторонам, Бонапарт увидел Бёрнонвиля и Моро; слуги держали за поводья их лошадей. Он приветствовал генералов, но скорее как повелитель, чем как товарищ.

Заметив, что генерал Дебель в штатском, Бонапарт спустился с крыльца и подошел к нему.

— Почему вы в штатском? — спросил он.

— Генерал, меня ни о чем не предупредили, — ответил Дебель, — я случайно проходил по улице, увидел толпу людей у вашего особняка и вошел, опасаясь, что вам грозит опасность.

— Идите и скорей наденьте мундир!

— Да я живу на другом конце Парижа и не успею. И тут он сделал шаг в сторону.

— Что вы намерены делать?

— Будьте спокойны, генерал.

Дебель заметил конного артиллериста, который был примерно одного с ним роста.

— Слушай, любезный, — обратился он к солдату, — я генерал Дебель. По приказу генерала Бонапарта дай мне свой мундир и лошадь. На сегодняшний день я освобождаю тебя от службы. Вот тебе луидор, выпей за здоровье главнокомандующего! Завтра ты придешь ко мне и получишь обратно мундир и коня. Я живу на улице Шерш-Миди, дом номер одиннадцать.

— И мне ничего за это не будет?

— Будет: тебя сделают бригадиром.

— Слушаюсь, — отозвался артиллерист.

Он передал генералу Дебелю свой мундир и подвел к нему коня.

Между тем Бонапарт услышал голоса где-то наверху. Он поднял голову и увидел в окне Жозефа и Бернадота.

— В последний раз, генерал, — спросил он, — вы идете со мной?

— Нет! — отрезал Бернадот. И он добавил вполголоса:

— Вы сказали мне сегодня, чтобы я остерегался?

— Сказал.

— Ну, так я, в свою очередь, говорю вам: берегитесь!

— Чего?

— Вы направляетесь в Тюильри?

— Конечно.

— Но от Тюильри два шага до площади Революции!

— Ба! — воскликнул Бонапарт. — Гильотина была перенесена к заставе Трона.

— Что из того? Пивовар Сантер по-прежнему ведает Сент-Антуанским предместьем, а он друг Мулена.

— Сантер предупрежден, что если он сделает хоть шаг против меня, то будет расстрелян. Вы идете?

— Нет.

— Ну как вам угодно! Вы не хотите связать свою судьбу с моей, но я не отделяю моей судьбы от вашей. — Коня! — приказал он стремянному.

Ему подвели коня.

Тут он заметил в своем окружении рядового артиллериста.

— Ты что тут делаешь среди золотых эполет? Артиллерист засмеялся:

— Вы не узнаете меня, генерал?

— Ах, клянусь честью, это вы, Дебель! У кого же вы взяли коня и мундир?

— Вот у того артиллериста, видите, он пеший и в одной рубахе! Вам придется подписать еще один приказ — на звание бригадира.

— Вы ошибаетесь, Дебель: два приказа, один на звание бригадира, другой — на звание дивизионного генерала… Вперед, господа! Мы направляется в Тюильри!

И по обыкновению, склонившись над гривой коня, держа левой рукой слабо натянутый повод и опершись правой на бедро, опустив голову, с задумчивым взором, устремленным вдаль, он сделал первые шаги на славном и вместе с тем роковом пути, который должен был привести его к ступеням трона… и на остров Святой Елены.

XXIV. ВОСЕМНАДЦАТОЕ БРЮМЕРА

Выехав из ворот на улицу Победы, Бонапарт увидел драгунов Себастиани, выстроившихся в боевом порядке.

Он обратился было к ним с речью, но они прервали его при первых же словах.

— Не надо нам объяснений! — закричали они. — Мы знаем, что вы хотите только блага Республике! Да здравствует Бонапарт!

И под крики «Да здравствует Бонапарт!» шествие проследовало по улицам Парижа до Тюильри.

Генерал Лефевр, верный своему слову, ожидал у ворот дворца.

Когда Бонапарт подъехал к Тюильри, он был встречен теми же приветственными возгласами, какие сопровождали его во все время пути.

Но вот он выпрямился и покачал головой. Быть может, его уже не удовлетворяли крики «Да здравствует Бонапарт!», и ему мечталось услышать «Да здравствует Наполеон!».

Он остановился перед войском, окруженный многочисленной свитой, и прочитал вслух декрет Совета старейшин о том, что заседания Законодательного корпуса переносятся в Сен-Клу и ему, Бонапарту, вверяется командование вооруженными силами.

Затем, подготовив свою речь заранее или импровизируя (Бонапарт никого не посвящал в эту тайну), вместо воззвания, продиктованного им третьего дня Бурьенну, он произнес следующее: . . — Солдаты!

Совет старейшин на чрезвычайном заседании вверил мне надзор над городом и командование армией.

Я взял на себя и то и другое, чтобы способствовать проведению мер, какие решил принять Совет исключительно для блага народа.

Последние два года Республика страдает от дурного управления. Вы надеялись, что мое возвращение положит конец бедствиям страны. Вы так единодушно приветствовали меня, что я должен был взять на себя обязательства, которые я и выполняю. Вы также выполните свои обязательства и поможете своему генералу, проявляя энергию, твердость и доверие, какие вы обнаруживали столько раз!

Свобода, победа и мир снова поднимут престиж Французской республики в Европе, утраченный ею из-за измен и нелепой политики!

Солдаты бешено аплодировали. Это было объявление войны Директории, а солдаты всегда рукоплещут объявлению войны.

Генерал соскочил с коня при неумолкающих криках «браво!».

Он вошел в Тюильри.

Во второй раз он переступил порог дворца династии Валуа, чьи стены не защитили корону и голову последнего из Бурбонов.

Рядом с ним шагал гражданин Редерер.

Узнав его, Бонапарт невольно вздрогнул.

— Гражданин Редерер, — сказал он, — вы были здесь утром десятого августа.

— Да, генерал, — ответил будущий граф Империи.

— Это вы дали Людовику Шестнадцатому совет явиться в Национальное собрание.

— Да.

— Дурной совет, гражданин Редерер! Я не последовал бы ему!

— Мы даем советы в зависимости от того, с кем имеем дело. Я не дал бы генералу Бонапарту совета, который я дал королю Людовику Шестнадцатому. После бегства в Варенн и после двадцатого июня трудно было спасти короля!

Они подошли к окну, выходившему в сад Тюильри. Бонапарт остановился и схватил Редерера за руку.

— Двадцатого июня, — проговорил он, — я стоял вон там (и он показал пальцем на береговую террасу), за третьей липой. В открытом окне я видел беднягу-короля в красном колпаке. Он выглядел таким подавленным, что мне стало его жаль.

— И что же вы сделали?

— О, ничего, что я мог сделать? Ведь я был всего лейтенантом артиллерии! Но меня так и подмывало войти, как другие, во дворец и шепнуть королю: «Сир! Дайте мне четыре пушки, и я берусь рассеять весь этот сброд!»

Что произошло бы, если б лейтенант Бонапарт поддался искушению и, радостно встреченный Людовиком XVI, рассеял бы «этот сброд», то есть парижан? Расстреляв народ 20 июня в защиту короля, смог ли бы он 13 вандемьера сделать то же в защиту Конвента?

Пока бывший прокурор-синдик, погруженный в раздумье, быть может, мысленно уже набрасывал первые строчки своей «Истории Консульства», Бонапарт в сопровождении всех примкнувших к нему и своего штаба предстал перед Советом старейшин.

Когда улегся шум, вызванный приходом этой толпы, председатель зачитал генералу декрет, облекавший его военной властью. Затем он предложил Бонапарту принести клятву.

— Тот, кто, обещая родине победу, всякий раз исполнял свое слово, — добавил председатель, — конечно, свято сдержит свое новое обещание служить ей и хранить верность!

Бонапарт простер руку и торжественно произнес:

— Клянусь!

Все генералы, находившиеся в его свите, вслед за ним произнесли, каждый от своего имени:

— Клянусь!

Еще не отзвучали слова клятвы, как Бонапарт заметил секретаря Барраса, того самого Болло, которого член Директории утром хвалил своим коллегам. Молодой человек явился сюда только для того, чтобы дать отчет о происходящем своему патрону, но Бонапарт заподозрил, что тот выполняет некое секретное поручение Барраса.

Генерал решил перехватить инициативу и подошел к Болло.

— Вы пришли сюда от имени Директории? — спросил он. И, не давая Болло ответить, он продолжал:

— Что они сделали с Францией, которая была на вершине славы, когда я ее покидал? Тогда царил мир, а теперь война! Тогда мы были победителями, а теперь терпим поражения! Тогда были миллионы, привезенные из Италии, а теперь всюду грабежи и нищета! Что стало со ста тысячами французов, которых я всех знал по имени! Они погибли!

Разумеется, эти слова непосредственно не относились к секретарю Барраса, но Бонапарту хотелось их сказать, нужно было их сказать, и ему было безразлично, к кому он обращается.

Но, быть может, даже с его точки зрения, было бы лучше, если бы он сказал их человеку, способному ответить ему.

Поднялся Сиейес.

— Граждане, — произнес он, — члены Директории Мулен и Гойе просят допустить их в собрание.

— Они больше не члены Директории, — заявил Бонапарт, — поскольку она уже не существует!

— Но они еще не подали в отставку, — возразил Сиейес.

— Так пусть пойдут и сделают это! — бросил Бонапарт. Вошли Мулен и Гойе.

Они были бледны, но казались спокойными: они знали, что идут на борьбу и в случае поражения, возможно, им грозит ссылка в Синнамари. Те, кого они сослали 18 фрюктидора, как бы проложили им туда дорогу.

— Я вижу с удовлетворением, — заговорил Бонапарт, — что вы готовы исполнить желания наши и двух ваших коллег.

Гойе сделал шаг вперед.

— Мы не намерены, — решительно начал он, — исполнять ваши желания и тем более желания наших коллег — бывших коллег, поскольку они подали в отставку! Мы намерены исполнить волю закона, а он требует, чтобы декрет, переносящий заседания Законодательного корпуса в Сен-Клу, был немедленно опубликован! Мы пришли выполнить долг, который налагает на нас закон, мы твердо решили встать на его защиту и бороться с мятежниками — кто бы они ни были, — которые дерзнут его нарушить!

— Нас не удивляет ваше рвение, — холодно сказал Бонапарт, — всем известно, что вы искренне любите родину, и, конечно, вы присоединитесь к нам.

— Присоединиться к вам! А зачем?

— Чтобы спасти Республику!

— Республику!.. Было время, генерал, когда вы имели честь быть ее опорой. Но сегодня именно на нас возложена славная задача — спасать Республику!

— Спасать Республику! — воскликнул Бонапарт. — А какими средствами вы располагаете? Вы опираетесь на вашу Конституцию? Но посмотрите! Она подгнила со всех сторон и вот-вот развалится! И если даже я сейчас не подтолкну ее одним пальцем, она и так не протянет и недели!

— А! — вскричал Мулен. — Наконец-то вы открываете нам свои коварные замыслы!

— Я не питаю никаких коварных замыслов! — воскликнул Бонапарт, топнув ногой. — Республика в опасности! Надо ее спасать. Я этого хочу!

— Вы этого хотите? — возразил Гойе. — Но мне кажется, не вам, а Директории следует сказать: «Я этого хочу!»

— Директории больше нет!

— В самом деле, за минуту перед тем как мы сюда пошли, нам передали, что вы провозгласили это.

— Директории больше нет, после того как Сиейес и Роже Дюко подали в отставку!

— Вы ошибаетесь: Директория существует, поскольку остается трое ее членов: ни Мулен, ни я, ни Баррас в отставку не подавали.

В эту минуту кто-то сунул листок бумаги в руку Бонапарт, сказав:

— Прочитайте! Бонапарт прочел.

— Нет, это вы ошибаетесь, — заявил он. — Баррас подал в отставку — вот вам документ! Закон гласит, что вас должно быть не меньше трех, иначе Директория не может существовать! Теперь вас всего двое! А вы сами только что заявили, что тот, кто сопротивляется закону, — мятежник.

И он передал бумагу председателю.

— Присоедините прошение об отставке гражданина Барраса к прошениям граждан Сиейеса и Дюко и провозгласите падение Директории! А я пойду объявить об этом солдатам.

Мулен и Гойе были ошеломлены: отставка Барраса разрушила все их планы! Бонапарту уже нечего было делать в Совете старейшин, но предстояло еще многое совершить во дворе Тюильри.

Он спустился по лестнице дворца в сопровождении всех примкнувших к нему.

Как только солдаты увидели его, вновь раздались крики: «Да здравствует Бонапарт!» — еще более бурные, чем при встрече.

Он вскочил на коня и подал знак, что собирается говорить.

Десять тысяч голосов мигом смолкли, и как по волшебству воцарилась тишина.

— Солдаты! — заговорил Бонапарт таким мощным голосом, что было слышно всем и каждому. — Ваши товарищи по оружию, защитники наших границ, лишены самого необходимого! Народ бедствует! И во всем этом повинны заговорщики, против которых я собрал вас сегодня! Я надеюсь в скором времени повести вас к победам, но сначала мы должны обезвредить всех, кому ненавистны общественный порядок и всеобщее благо!

То ли все устали от правления Директории, то ли сказалось властное обаяние этого человека, призывающего к победам, от которых уже отвыкли, — только поднялась

волна восторженных криков и, как пороховая дорожка, прокатилась от Тюильри к площади Карусель и от площади Карусель к примыкающим улицам.

Тем временем Бонапарт обратился к Моро:

— Генерал, сейчас я докажу вам свое безграничное доверие! Бернадот, которого я оставил у себя дома, отказался присоединиться к нам и имел дерзость заявить мне, что, если Директория ему прикажет, он выступит против мятежников, кто бы они ни были! Генерал, я поручаю вам охрану Люксембургского дворца! Теперь от вас зависит спокойствие Парижа и благополучие Республики!

И, не ожидая ответа Моро, он поскакал галопом вдоль развернутого строя солдат.

Моро из честолюбия согласился участвовать в этой грандиозной драме и теперь был вынужден принять роль, которую ему поручил ее автор.

Гойе и Мулен, вернувшись в Люксембургский дворец, не обнаружили там никаких перемен: часовые по-прежнему стояли на своих постах. Члены Директории удалились в одну из приемных президента и стали обсуждать создавшееся положение.

Между тем генерал Жюбе, комендант Люксембургского дворца, получил приказ явиться к Бонапарту в Тюильри вместе со стражей, охранявшей дворец, и генерал Моро тут же занял его место, приведя с собою солдат, возбужденных речью Бонапарта.

Гойе и Мулен составляли послание к Совету пятисот, выражая энергичный протест против совершившегося переворота.

Закончив послание, Гойе передал бумагу своему секретарю, а Мулен, едва державшийся на ногах от голода и усталости, направился в свои покои подкрепиться.

Было около четырех часов дня.

Через минуту-другую вернулся секретарь Гойе; вид у него был крайне взволнованный.

— Что такое? — спросил Гойе. — Вы еще не ушли?

— Гражданин президент, — отвечал молодой человек, — мы с вами оказались пленниками во дворце!..

— Как так пленниками?

— Стражу сменили, и теперь генерал Жюбе уже не командует ею.

— Кто же вместо него?

— Я слышал краем уха, что это генерал Моро.

— Моро!.. Быть не может… А где этот подлец Баррас?

— Уехал в свое имение Гробуа.

— О! Мне необходимо увидеться с Муленом! — воскликнул Гойе и бросился к двери.

Но в коридоре ему преградил дорогу часовой. Гойе попытался пройти.

— Проходу нет! — сказал часовой.

— Как нет прохода?

— Нету.

— Но я президент Гойе!

— Проходу нет! Таков приказ.

Гойе понял, что ему не отменить приказа. Сила была не на его стороне.

Он вернулся в свои покои.

Тем временем генерал Моро явился к Мулену, желая оправдаться перед ним. Но бывший член Директории не стал его слушать и повернулся к нему спиной.

Моро все же попытался заговорить.

— Генерал, — остановил его Мулен, — ступайте в переднюю, там место тюремщикам!

Моро поник головой и наконец понял, что попался в ловушку и погубил свою репутацию.

В пять часов Бонапарт уже возвращался на улицу Победы в сопровождении всех находившихся в Париже генералов и высших офицеров.

Даже самые слепые, не уразумевшие, что означало 13 вандемьера, что означало возвращение Бонапарта из Египта, увидели, как над Тюильри поднялась пламенеющая звезда его судьбы: они поняли, что не могут играть роль солнца, и спешили стать спутниками.

Крики «Да здравствует Бонапарт!», подобно буйному морскому приливу, прокатились по улице Монблан и захлестнули улицу Победы, возвещая Жозефине возвращение ее супруга.

Впечатлительная креолка ожидала его с замиранием сердца; она устремилась к нему навстречу, но от волнения не могла выговорить ни слова.

— Успокойся! — утешал ее Бонапарт, который, возвратившись домой, стал по-прежнему добродушным. — Успокойся! Сделано все, что было возможно сегодня.

— А ты покончил с этим, друг мой?

— О нет, — отвечал Бонапарт.

— Значит, завтра опять придется что-то предпринимать?

— Да, но на завтра остается лишь пустая формальность. Правда, с этой «формальностью» оказалось не так-то легко покончить; но всякий знает, к чему привели события, разыгравшиеся в Сен-Клу. Поэтому мы не станем их излагать и перенесемся мысленно к главным нашим героям, от которых мы ненадолго оторвались, сосредоточив внимание на знаменитом историческом лице, введенном нами в роман.

Еще несколько слов.

Двадцатого брюмера в час ночи Бонапарт был избран на десять лет первым консулом и взял себе в помощники Камбасереса и Лебрена, избранных вторыми консулами; при этом он твердо решил присвоить себе функции не только своих двух коллег, но и министров.

Вечером 20 брюмера он лег спать в Люксембургском дворце на кровати гражданина Гойе, который был выпущен днем на свободу вместе со своим коллегой Муленом.

Ролан был назначен комендантом Люксембургского дворца.

XXV. ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ

Прошло некоторое время после военного переворота, вызвавшего громкие отклики во всей Европе, лик которой Бонапарту предстояло на время изменить, подобно тому, как шторм меняет лик океана. Утром 30 нивоза, или, говоря более понятным языком, 20 января 1800 года, Ролан, исполняя свои новые обязанности, просматривал объемистую почту, и среди полусотни прошений об аудиенции его внимание привлекло письмо такого содержания:

«Господин комендант!

Я знаю Вашу порядочность, и Вы увидите, как я ее ценю.

Мне надобно с Вами поговорить в течение пяти минут, и все это время я буду оставаться в маске.

Я хочу обратиться к вам с одной просьбой.

Исполните Вы или не исполните мою просьбу, но знайте, что я пытаюсь проникнуть в Люксембургский дворец, имея в виду интересы первого консула Бонапарта и воинствующих роялистов, к которым я принадлежу. Прошу Вас дать мне честное слово, что Вы позволите мне не только свободно войти во дворец, но и выйти из него.

Если завтра в семь часов вечера я увижу одинокий огонек в окне над часами, значит, полковник Ролан де Монтревель дает мне честное слово, и я спокойно подойду к маленькой двери, выходящей в сад в левом крыле дворца.

Я постучу три раза, раздельно, на манер франкмасонов.

Чтобы Вы знали заранее, кому Вы дадите слово или откажетесь его дать, я ставлю свою подпись; Вы, вероятно, не забыли, при каких обстоятельствах Вам довелось слышать мое имя.

Морган, глава Соратников Иегу».

Ролан дважды перечитал послание, на минуту задумался, потом быстро встал и, войдя в кабинет первого консула, молча протянул ему письмо.

Бонапарт прочитал послание, причем его лицо оставалось непроницаемым, на нем не отразилось даже удивление.

— Надо зажечь огонь, — лаконично сказал первый консул.

И вернул письмо Ролану.

На другой день в семь часов вечера в окне уже виднелся свет, и в пять минут восьмого Ролан стоял в ожидании у маленькой двери, выходящей в сад. Через несколько мгновений в дверь постучали три раза, как это делают франкмасоны: два быстрых удара и через миг еще один.

Дверь тотчас же открылась, и на сероватом фоне зимнего ночного неба отчетливо выступила фигура в плаще; но пришедший в темноте не мог разглядеть Ролана.

Не видя никого перед собою, человек в плаще застыл на месте.

— Войдите! — сказал Ролан.

— А! Это вы, полковник!

— Откуда вы знаете, что это я? — удивился Ролан.

— Я узнал вас по голосу.

— По голосу? Но ведь мы с вами находились вместе всего несколько минут в авиньонской гостинице, а за это время я не произнес ни слова.

— Значит, я слышал ваш голос где-то в другом месте. Ролан ломал голову, недоумевая, где бы глава Соратников Иегу мог слышать его голос.

Но незнакомец шутливо спросил его:

— Неужели, полковник, из-за того, что мне знаком ваш голос, вы не дадите мне войти?

— Нет, нет, — отвечал Ролан. — Держите меня за фалду мундира и следуйте за мной. Я нарочно не велел освещать лестницу и коридор, который ведет в мой кабинет.

— Благодарю вас за предусмотрительность. Но раз вы мне дали слово, я прошел бы по дворцу из конца в конец, даже если бы он был освещен a giorno note 17, как говорят итальянцы.

— Да, я дал вам слово, поэтому спокойно поднимайтесь по лестнице. Моргана не приходилось подбадривать, он смело последовал за своим проводником.

Поднявшись по ступенькам, Ролан углубился в коридор, столь же темный, как и лестница; пройдя шагов двадцать, он отворил дверь и очутился у себя в кабинете.

Морган вошел вслед за ним.

Комната была освещена, но горели всего две свечи. Морган первым делом сбросил плащ и положил свои пистолеты на стол.

— Что вы делаете? — осведомился Ролан.

— С вашего позволения, — весело отвечал его собеседник, — я устраиваюсь здесь как дома.

— Но почему вы сняли с себя пистолеты? — допытывался Ролан.

— Что ж, вы думаете, что я взял их с собой, собираясь обороняться от вас?

— От кого же тогда?

— Да от госпожи полиции! Вы понимаете, я не желаю попасть в лапы гражданину Фуше и подпалю усы первому из его сбиров, который вздумает схватить меня.

— Значит, вы уверены, что вам здесь нечего опасаться?

— Черт возьми! — воскликнул молодой человек. — Да ведь вы дали мне слово!

— В таком случае почему вы не снимаете маску?

— Потому что мое лицо принадлежит не только мне, — в значительной мере оно принадлежит моим соратникам. Ведь если узнают одного из нас, он может потянуть за собой и других на гильотину! И вы, конечно, догадываетесь, полковник, что я знаю, куда ведет наша игра!

— Зачем же тогда вы ее затеяли?

— Вот так вопрос! А зачем вы идете на поле битвы, где пуля может продырявить вам грудь, а бомба — оторвать голову?

— Позвольте вам заметить, это совсем другое дело: на поле битвы меня ждет почетная смерть!

— Вот как! Так вы думаете, я буду обесчещен, когда треугольный нож революции отсечет мне голову? Ничуть не бывало! Ведь я, так же как и вы, солдат. Но люди по-разному борются за свои идеи. У каждой религии есть свои герои и свои мученики. Счастливы в этом мире герои! Блаженны мученики в мире ином!

Молодой человек произнес эти слова с такой убежденностью, что они взволновали Ролана, вернее, поразили его.

— Но я пришел к вам не для того, — продолжал Морган, переходя от вдохновения к характерной для него веселости, — чтобы философствовать на политические темы! Я пришел просить у вас разрешения поговорить с первым консулом.

— Как! С первым консулом?! — воскликнул Ролан.

— Ну да. Перечитайте мое письмо, — ведь я сообщил вам, что у меня есть к вам одна просьба?

— Да.

— Ну так вот, я собирался попросить у вас разрешения поговорить с генералом Бонапартом.

— Извините, я никак не ожидал подобной просьбы…

— Она вас удивляет, даже вызывает у вас беспокойство? Дорогой полковник, если вы не верите мне на слово, можете обыскать меня с головы до ног и убедиться, что на мне нет никакого оружия, поскольку я положил на стол свои пистолеты. Более того, возьмите в каждую руку по пистолету, встаньте между первым консулом и мной и при первом же моем подозрительном движении пустите мне пулю в лоб. Что, вам подходят такие условия?

— Допустим, что я оторву от дел первого консула и он согласится вас выслушать, но можете ли вы мне поручиться, что ваше сообщение заслуживает его внимания?

— О! Ручаюсь головой! — и Морган добавил жизнерадостным тоном: — В настоящий момент я являюсь посланником коронованной, вернее, развенчанной особы, но от этого не менее чтимой благородными сердцами. Впрочем, я отниму у вашего генерала лишь немного времени, господин Ролан, и если наш разговор затянется, он всегда может меня отослать; будьте спокойны, я ни на секунду не задержусь!

Ролан с минуту помолчал.

— И вы можете сделать это сообщение только первому консулу?

— Только первому консулу, потому что только он один может мне ответить.

— Хорошо. Подождите меня, я доложу ему о вас. Ролан направился было в кабинет генерала, но тут же остановился, бросив тревожный взгляд на заваленный бумагами стол.

Морган перехватил его взгляд.

— Вот как! Вы боитесь, как бы я без вас не прочитал эти бумажонки! Если бы вы знали, как я ненавижу читать! Пусть бы на этом столе лежал мой смертный приговор, я не потрудился бы его прочесть. Я сказал бы: «Это дело судейских — каждому свое!» Господин Ролан, у меня замерзли ноги. Я сяду в ваше кресло и в ваше отсутствие буду их греть. Возвратившись, вы застанете меня здесь в той же самой позе.

— Хорошо, сударь, — отозвался Ролан.

И он направился в кабинет первого консула. Бонапарт разговаривал с генералом Эдувилем, главнокомандующим войсками в Вандее.

Услышав, что дверь отворяется, он с досадой обернулся.

— Я сказал Бурьенну, что никого не принимаю!

— Я сейчас слышал от него об этом, генерал, но ответил ему, что для меня можно сделать исключение.

— Ты прав. В чем дело? Говори скорей!

— Он сейчас у меня.

— Кто?

— Тот, что был в Авиньоне.

— Так-так! А чего он хочет?

— Увидеться с вами.

— Как? Со мной?

— Да, с вами, генерал. Это вас удивляет?

— Нет. Но о чем будет речь?

— Он наотрез отказался мне это сказать. Но смею вас уверить, это не какой-нибудь назойливый проситель или помешанный.

— Но, может быть, это убийца? Ролан покачал головой.

— Ну, да тебе лучше знать…

— Вдобавок он не возражает, чтобы я присутствовал при ваших переговорах, я буду стоять между ним и вами.

Подумав, Бонапарт произнес:

— Пусть войдет.

— Но вы знаете, генерал, что, кроме меня…

— Да. Генерал Эдувиль будет так любезен, что минуту подождет. У нас с ним долгий разговор. Ступай, Ролан.

Пройдя через кабинет Бурьенна, Ролан вернулся в свой кабинет. Морган сидел все в том же кресле и грел ноги у камина.

— Идемте. Первый консул вас ждет, — сказал молодой полковник.

Морган встал и последовал за Роланом.

Когда они вошли в кабинет Бонапарта, тот был один.

Генерал бросил быстрый взгляд на главу Соратников Иегу и сразу же удостоверился, что это тот самый человек, которого он видел в Авиньоне.

Морган остановился в нескольких шагах от дверей; он в свою очередь, с любопытством разглядывал Бонапарта и уже не сомневался, что именно его видел за табльдотом в тот вечер, когда с опасностью для жизни возвратил Жану Пико двести луидоров, похищенных у него по ошибке.

— Подойдите, — сказал первый консул.

Морган поклонился и приблизился еще на три шага.

Бонапарт ответил на его поклон легким кивком.

— Вы сказали моему адъютанту полковнику Ролану, что хотите что-то мне сообщить.

— Да, гражданин первый консул.

— Для этого мы должны остаться с вами с глазу на глаз?