Джузеппе Бальзамо (№2) - Джузеппе Бальзамо (Записки врача). Том 2

— Это не сразу заметишь, не правда ли? Партия дофина, дорогой мой… У них есть свой убийца…

— Ба!

— У них есть молодой человек, выдрессированный для того, чтобы хватать людей за пятки, тот самый бретер, что готов проткнуть плечо шпагой Жану… Бедный Жан!

— Вам? Так это ваш личный враг, дорогой виконт? — спросил Ришелье, изобразив удивление.

— Да, это мой противник в истории с почтовыми лошадьми, вам небезызвестной.

— Любопытно! Я этого не знал, но отказал ему в просьбе. Вот только я не просто выпроводил бы его, а выгнал, если бы мог предполагать… Впрочем, будьте покойны, виконт: теперь этот бретер у меня в руках, и скоро у него будет возможность в этом убедиться.

— Да, вы можете отбить ему охоту нападать на большой дороге… О, я, кажется, еще не поздравил вас…

— Вероятно, виконт, это уже решено.

— Да, это вопрос решенный. Позвольте мне обнять вас!

— Благодарю вас от всего сердца.

— Клянусь честью, это было непросто, но все это — пустое, когда победа у вас в руках. Вы довольны, не правда ли?

— Если позволите, я буду с вами откровенен. Да, доволен, так как полагаю, что смогу быть полезен.

— Можете в этом не сомневаться. Это мощный удар, кое-кто еще взвоет.

— Разве меня не любят в народе?

— Вас?.. У вас есть и сторонники, и противники. А вот его просто ненавидят.

— Его?.. — удивленно переспросил Ришелье. — Кого — его?..

— Понятно — кого! — перебил его Жан. — Парламент встанет на дыбы, нас ожидает встряска не хуже той, что была при Людовике Четырнадцатом; ведь они оплеваны, герцог, попросту оплеваны!

— Прошу вас мне объяснить…

— Само собой разумеется, что члены Парламента ненавидят того, кому они обязаны своими мучениями.

— Так вы полагаете, что…

— Я в этом совершенно уверен, как и вся Франция. Но это все равно, герцог. Вы прекрасно поступили, выдвинув его не мешкая.

— Кого?.. О ком вы говорите, виконт? Я как на иголках, я не понимаю ни слова из того, о чем вы говорите.

— Я говорю о д'Эгийоне, о вашем племяннике.

— А при чем здесь он?

— Как при чем? Вы хорошо сделали, что выдвинули его.

— А-а, ну да! Ну да! Вы хотите сказать, что он мне поможет?

— Он поможет всем нам… Вам известно, что он в прекрасных отношениях с Жаннеттой?

— Неужели?

— Да, в превосходных. Они уже побеседовали и сумели договориться, могу поклясться!

— Вам это точно известно?

— Да об этом нетрудно догадаться. Жаннетта — большая любительница поспать.

— Ха!

— И она не встает раньше девяти, десяти или одиннадцати часов.

— Ну так что же?..

— Так вот сегодня, в шесть часов утра, самое позднее, я увидал, как из Люсьенн выезжает карета д'Эгийона.

— В шесть часов? — с улыбкой воскликнул Ришелье.

— Да.

— Сегодня утром?

— Сегодня утром. Судите сами: раз она поднялась так рано чтобы дать аудиенцию вашему дорогому племяннику, значит, она от него без ума.

— Да, да, — согласился Ришелье, потирая руки, — в шесть часов! Браво, д'Эгийон!

— Должно быть, аудиенция началась часов в пять… Ночью! Это просто невероятно!..

— Невероятно!.. — повторил маршал. — Да, это в самом деле невероятно, дорогой мой Жан.

— И вот теперь вы будете втроем, как Орест, Пилад и еще один Пилад.

В ту минуту, когда маршал удовлетворенно потирал руки, в гостиную вошел д'Эгийон.

Племянник поклонился дядюшке с выражением соболезнования; этого оказалось довольно, чтобы Ришелье понял если не все, то почти все.

Он побледнел так, словно получил смертельную рану: он подумал, что при дворе не бывает ни друзей, ни родственников, каждый думает только о себе.

«Какой же я был дурак!» — подумал он.

— Ну что, д'Эгийон? — произнес он, подавив тяжелый вздох.

— Ну что, господин маршал?

— Это тяжелый удар для Парламента, — повторил Ришелье слова Жана.

Д'Эгийон покраснел.

— Вы же знаете? — спросил он.

— Господин виконт обо всем мне рассказал, — отвечал Ришелье, — даже о вашем визите в Люсьенн сегодня на рассвете. Ваше назначение — большой успех для моей семьи.

— Поверьте, господин маршал, я очень сожалею, что так вышло.

— Что за чушь он несет? — с удивлением сказал Жан, скрестив на груди руки.

— Мы друг друга понимаем, — перебил его Ришелье, — мы прекрасно друг друга понимаем.

— Ну и отлично А вот я совсем вас не понимаю… Какие-то сожаления… А, ну да!.. Это потому, что он не сразу будет назначен министром. Да, да.., очень хорошо.

— Так он будет временно исполнять обязанности премьер-министра? — спросил маршал, почувствовав, как в его сердце зашевелилась надежда — вечный спутник честолюбца и любовника.

— Да, я буду временно исполнять обязанности премьер-министра, господин маршал.

— А пока ему и так неплохо заплатили… — вскричал Жан. — Самое блестящее назначение в Версале!

— Да? — уронил Ришелье, снова почувствовав боль. — Есть назначение?

— Очевидно, господин Дю Барри несколько преувеличивает, — возразил д'Эгийон.

— Какое же назначение?

— Командование королевскими рейтарами. Ришелье почувствовал, как бледность вновь залила его морщинистые щеки.

— О да! — проговорил он с непередаваемой улыб кой. — Это и правда безделица для такого очаровательного господина. Что вы хотите, герцог! Самая красивая девка на свете может дать только то, что у нее есть, будь она любовницей короля.

Наступил черед д'Эгийона побледнеть.

Жан в это время рассматривал прекрасные полотна кисти Мурильо.

Ришелье похлопал племянника по плечу.

— Хорошо еще, что вам пообещали продвижение в будущем, — сказал он. — Примите мои поздравления, герцог… Самые искренние поздравления… Ваша ловкость в переговорах не уступает вашей удачливости… Прощайте, у меня дела. Прошу не обойти меня своими милостями, дорогой премьер-министр.

Д'Эгийон произнес в ответ:

— Вы — это я, господин маршал, а я — это вы. Поклонившись дядюшке, он вышел, не теряя врожденного чувства собственного достоинства и тем самым избавляясь от труднейших объяснений, когда-либо выпадавших ему за всю его жизнь.

— Вот что хорошо, восхитительно в д'Эгийоне, так это его наивность, — поспешил заговорить Ришелье после его ухода; Жан не знал, как отнестись к обмену любезностями между племянником и дядюшкой. — Он — умный и добрый, — продолжал маршал, — он знает двор и честен, как девушка.

— И кроме того, он вас любит.

— Как агнец.

— Да, — согласился Жан, — скорее ваш сын — д'Эгийон, а не де Фронзак.

— Могу поклясться, что вы правы… Да, виконт.., да. Ришелье нервно расхаживал вокруг кресла, словно подыскивая и не находя нужных выражений.

— Ну, графиня, — бормотал он, — вы мне за это еще заплатите!

— Маршал! Мы сможем олицетворять вчетвером знаменитый античный пучок. Знаете, тот, который никто но мог переломить? — лукаво проговорил Жан.

— Вчетвером? Дорогой господин виконт, как вы это себе представляете?

— Моя сестра — это мощь, д'Эгийон — влиятельность, ты — разум, а я — наблюдательность.

— Отлично! Отлично!

— И тогда пусть попробуют одолеть мою сестру. Плевать я хотел на всех и на вся!

— Черт побери! — проговорил Ришелье; голова у него горела.

— Пусть попробуют противопоставить соперниц! — вскричал Жан, упоенный своими замыслами.

— О! — воскликнул Ришелье, ударив себя по лбу.

— Что такое, дорогой маршал? Что с вами?

— Ничего. Просто считаю вашу идею объединения восхитительной.

— Правда?

— И я всемерно готов ее поддержать.

— Браво!

— Скажите: Таверне живет в Трианоне вместе с дочерью?

— Нет, он проживает в Париже.

— Девчонка очень красива, дорогой виконт.

— Будь она так же красива, как Клеопатра или как.., моя сестра, я ее больше не боюсь.., раз мы заодно.

— Так, говорите, Таверне живет в Париже на улице Сент-Оноре?

— Я не говорил, что на улице Сент-Оноре, он проживает на улице Кок-Эрон. Уж не появилась ли у вас мысль, как избавиться от Таверне?

— Пожалуй, да, виконт; мне кажется, у меня возникла одна идея.

— Вы — бесподобный человек. Я вас покидаю и исчезаю: мне хочется узнать, что говорят в городе.

— Прощайте, виконт… Кстати, вы мне не сказали, кто вошел в новый кабинет министров.

— Да так, перелетные пташки: Тере, Бертен.., не знаю, право, кто еще… Одним словом, монетный двор временного министра д'Эгийона.

«Который, вполне вероятно, будет им вечно», — подумал маршал, посылая Жану одну из самых любезных улыбок, подобную прощальному поцелую.

Жан удалился. Вошел Рафте. Он все слышал и знал, как к этому отнестись; все его опасения оправдались. Он ни слова не сказал, потому что слишком хорошо знал маршала.

Рафте не стал звать камердинера: он сам его раздел и проводил до постели. Старый маршал лег, дрожа, как в лихорадке; он принял таблетку по настоянию секретаря.

Рафте задернул шторы и вышел. Приемная уже была полна озабоченными, насторожившимися лакеями. Рафте взял за руку первого подвернувшегося ему камердинера.

— Хорошенько следи за господином маршалом, — сказал он, — ему плохо. Утром у него произошла большая неприятность: он оказал неповиновение королю…

— Оказал неповиновение королю? — в испуге переспросил камердинер.

— Да. Его величество прислал его светлости портфель министра; маршал узнал, что все это произошло благодаря вмешательству Дю Барри и отказался! Это превосходно, и парижане должны были бы соорудить в его честь триумфальную арку. Однако потрясение было столь сильным, что наш хозяин занемог. Так смотри же за ним!

Рафте знал заранее, как быстро эти слова облетят весь город, и потому спокойно удалился к себе в кабинет.

Спустя четверть часа Версаль уже знал о благородном поступке и истинном патриотизме маршала. А тот спал глубоким сном, не подозревая об авторитете, который ему создал секретарь.

Глава 19. В ТЕСНОМ КРУГУ ЕГО ВЫСОЧЕСТВА ДОФИНА

В тот же день мадмуазель де Таверне, выйдя из своей комнаты в три часа пополудни, отправилась к ее высочеству, имевшей обыкновение почитать перед обедом.

Первый чтец ее высочества, аббат, не исполнял больше своих обязанностей. Он посвящал себя высокой политике после того, как проявил незаурядные способности в дипломатических интригах.

Итак, мадмуазель де Таверне вышла из комнаты. Как все, кто проживал в Трианоне, она испытывала трудности весьма поспешного переезда. Она еще ничего не успела устроить: не подобрала прислугу, не расставила свою скромную мебель; временно ей помогала одеваться одна из камеристок герцогини де Ноай, той самой непреклонной фрейлины, которую ее высочество звала г-жой Этикет.

Андре была в голубом шелковом платье с удлиненной талией и присборенной юбкой, словно подчеркивающей ее осиную талию. На платье был спереди разрез Когда полы разреза распахивались, под ними становились видны три гофрированные складки расшитого муслина; короткие рукава также были расшиты муслиновыми фестончиками и приподняты в плечах. Они гармонировали с расшитой косынкой в стиле «пейзан», целомудренно скрывавшей грудь девушки. Мадмуазель Андре собрала на затылке свои прекрасные волосы, попросту перехватив их голубой лентой в тон платью; волосы падали ей на щеки и шею, рассыпались по плечам длинными густыми завитками и украшали ее лучше перьев, эгретов и кружев, бывших тогда в моде; у девушки было гордое и, вместе с тем, скромное выражение лица; ее щек Никогда не касались румяна.

Андре натягивала на ходу белые шелковые митенки на тонкие пальцы с закругленными ноготками, такие красивые, что им равных не было во всем мире. А на садовой дорожке оставались следы от ее туфелек нежно-голубого цвета на высоких каблучках.

Когда она пришла в павильон Трианона, ей сообщили, что ее высочество отправилась на прогулку в сопровождении архитектора и главного садовника. С верхнего этажа доносился шум станка, на котором дофин вытачивал замок для любимого сундука.

В поисках ее высочества Андре прошла через сад, где, несмотря на раннюю осень, тщательно укрывавшиеся на ночь цветы тянули побледневшие головки, чтобы погреться в мимолетных лучах еще более бледного солнца. Уже близились сумерки, потому что в это время года вечереет в шесть часов, и садовники накрывали стеклянными колпаками самые нежные растения на каждой грядке.

Поворачивая на аллею, обсаженную ровно подстриженными деревьями и окаймленную бенгальскими розами, которая заканчивалась прелестным газоном, Андре обратила внимание на одного из садовников; увидав ее, он оставил лопату и поклонился с вежливостью и изысканностью, не свойственными простому люду.

Она вгляделась и узнала в нем Жильбера. Несмотря на грубую работу, его руки оставались по-прежнему достаточно белыми для того, чтобы привести в отчаяние барона Де Таверне.

Андре невольно покраснела. Присутствие Жильбера показалось ей странной прихотью судьбы.

Жильбер еще раз поклонился. Андре кивнула в ответ и продолжала свой путь.

Однако она была существом слишком искренним и отчаянно смелым, чтобы противиться движению души и оставить без ответа вопрос, вызвавший ее беспокойство.

Она вернулась, и Жильбер, успевший побледнеть и с ужасом следивший за тем, как она уходит, внезапно ожил и порывисто шагнул к ней навстречу.

— Вы здесь, господин Жильбер? — холодно спросила Андре.

— Да, мадмуазель.

— Какими судьбами?

— Мадмуазель! Должен же я на что-то жить, и жить честно.

— Понимаете ли вы, как вам повезло?

— Да, мадмуазель, очень хорошо понимаю, — отвечал Жильбер.

— Неужели?

— Я хочу сказать, мадмуазель, что вы совершенно правы: я и в самом деле очень счастлив.

— Кто вас сюда устроил?

— Господин де Жюсье, мой покровитель.

— Да? — с удивлением спросила Андре. — Так вы знакомы с господином де Жюсье?

— Он был другом моего первого покровителя и учителя, господина Руссо.

— Желаю вам удачи, господин Жильбер! — проговорила Андре, собираясь уйти.

— Вы чувствуете себя лучше, мадмуазель? — спросил Жильбер, и голос его так задрожал, что можно было догадаться, что вопрос исходил из самого сердца и передавал каждое движение его души.

— Лучше? Что это значит? — холодно переспросила Андре.

— Я… Несчастный случай?..

— А-а, да, да… Благодарю вас, господин Жильбер, я чувствую себя лучше, это была сущая безделица.

— Да ведь вы едва не погибли, — в сильнейшем волнении возразил Жильбер, — опасность была слишком велика!

Андре подумала, что пора положить конец разговору с простым садовником прямо посреди королевского парка.

— До свидания, господин Жильбер, — обронила она.

— Не желает ли мадмуазель розу? — с дрожью в голосе, весь в поту, пролепетал Жильбер.

— Сударь! Вы мне предлагаете то, что вам не принадлежит, — отрезала Андре.

Потрясенный Жильбер ничего не ответил. Он опустил голову. Андре продолжала на него смотреть, радуясь тому, что ей удалось показать свое превосходство. Жильбер вырвал самый красивый розовый куст и принялся обрывать цветы с хладнокровием и достоинством, понравившимися девушке.

Она была очень добра, в ней было сильно развито чувство справедливости, и она не могла не заметить, что безнаказанно обидела человека ниже себя только за то, что он проявил почтительность. Но, как все гордые люди, чувствующие, что они не правы, она поспешила удалиться, не прибавив ни слова, когда, быть может, извинение или слова примирения готовы были сорваться с ее губ.

Жильбер тоже не произнес ни единого слова. Он швырнул розы наземь и взялся за лопату. Однако в его характере гордость переплеталась с хитростью. Он наклонился, собираясь продолжать работу, и вместе с тем хотел посмотреть на удалявшуюся Андре. Перед тем как свернуть на другую аллею, она не удержалась и обернулась. Она была женщина.

Жильбера порадовала ее слабость. Он сказал себе, что в новой борьбе только что одержал победу.

«Я сильнее ее, — подумал он, — и я буду над ней властвовать. Она гордится своей красотой, своим именем, растущим состоянием, ей вскружила голову моя любовь, о которой она, возможно, догадывается — от этого она становится еще желаннее для бедного садовника, который не может без дрожи на нее взглянуть. О, эта дрожь, этот озноб недостойны мужчины! Придет день, и она заплатит за все подлости, на какие я иду ради нее! Ну, а сегодня я и так довольно поработал, — прибавил он, — и победил неприятеля… Я должен был бы оказаться слабее, потому что ее люблю, а я в десять раз сильнее».

Он еще раз в приливе счастья повторил про себя эти слова. Откинув со лба красивые черные волосы, с силой воткнув лопату в землю, он словно лось, бросился через заросли кипарисов и тисов, легким ветерком пронесся между прикрытыми колпаками растениями, не задев ни одного из них, несмотря на стремительный бег, и замер на крайней точке описанной им диагонали с целью опередить Андре, шедшую по круговой дорожке.

Оттуда он в самом деле увидал, как задумчиво она идет. По виду ее можно было угадать, что она чувствует себя униженной. Она опустила прекрасные глаза долу, ее правая рука безжизненно висела вдоль развевавшегося платья. Спрятавшись в зарослях грабового питомника, он услыхал, как она раза два вздохнула, словно разговаривая сама с собой. Она прошла так близко от скрывавших Жильбера деревьев, что, протяни он руку, он мог бы коснуться Андре. Он уже был готов сделать это, охваченный безумной лихорадкой, от которой голова его шла кругом.

Однако, нахмурив брови, он волевым движением, напоминавшим скорее ненависть, прижал судорожно сжатую руку к груди.

«Опять слабость!» — сказал он себе и еле слышно прибавил:

— До чего же она хороша!

Возможно, Жильбер еще долго любовался бы Андре, потому что аллея была длинная, а Андре шла медленно. Однако на эту аллею выходили другие дорожки, откуда могла явиться какая-нибудь досадная помеха. Судьба на этот раз была немилостива к Жильберу: досадная помеха в самом деле представилась в лице господина, вышедшего на аллею с ближайшей к Андре боковой дорожки, иными словами — почти напротив зеленой рощицы, где прятался Жильбер.

Этот не вовремя явившийся господин шагал уверенно, мерными шагами; зажав шляпу под мышкой, он высоко держал голову, а левую руку опустил на эфес шпаги. На нем был бархатный костюм, сверху — накидка, подбитая соболем. Он шел, чеканя шаг, у него были красивые породистые ноги с высоким подъемом.

Продолжая идти вперед, господин заметил Андре. Должно быть, ее внешность привлекла его внимание: он ускорил шаг, сошел с дорожки и пошел наискосок через рощу, чтобы оказаться как можно скорее на пути у Андре.

Разглядев этого господина, Жильбер невольно вскрикнул и, подобно вспугнутому дрозду, бросился бежать.

Маневр господина удался. Он, несомненно, имел в подобных делах большой опыт. Не прошло и нескольких минут, как он оказался впереди Андре, хотя еще совсем недавно шел за ней на довольно значительном расстоянии.

Услыхав его шаги, Андре сначала отошла в сторону, давая ему дорогу, и только потом на него взглянула.

Господин тоже на нее смотрел, и не просто, а во все глаза; он даже остановился, желая получше ее разглядеть, потом еще раз обернулся.

— Мадмуазель! — любезно заговорил он. — Куда вы так торопитесь, скажите на милость?

При звуке его голоса Андре подняла голову и шагах в тридцати позади него заметила неторопливо шагавших двух офицеров охраны. Она обратила внимание на голубую ленту, выглядывавшую из-под собольей накидки этого господина и, испугавшись неожиданной встречи и любезного обращения, прервавшего ее мысли, заметно побледнела.

— Король! — прошептала она, низко поклонившись.

— Мадмуазель!.. — приближаясь, произнес в ответ Людовик XV. — У меня плохое зрение, и я вынужден просить вас назвать свое имя.

— Мадмуазель де Таверне, — едва слышно прошептала девушка в сильном смущении.

— А-а, да, да! Как хорошо, должно быть, погулять в Трианоне, мадмуазель! — продолжал король.

— Я иду к ее высочеству, она меня ждет, — сказала Андре, приходя в еще большее волнение.

— Я вас к ней отведу, мадмуазель, — молвил Людовик XV. — Я по-соседски собирался навестить свою дочь. Позвольте предложить вам руку, раз нам по пути.

Андре почувствовала, как ее глаза заволокло пеленой, затем пелена опустилась на сердце. В самом деле, а, л бедной девушки было огромной честью опереться на руку самого короля, это было нечаянной радостью, столь невероятной милостью, которой мог бы позавидовать любой придворный; Андре была как во сне.

Она склонилась в глубоком реверансе и с таким благоговением взглянула на короля, что он был вынужден еще раз поклониться. Обыкновенно, когда дело касалось церемониала и вежливости, Людовик XV вспоминал о Людовике XIV. Традиции хороших манер восходили еще ко временам Генриха IV.

Итак, он предложил руку Андре, она коснулась горячими пальчиками перчатки короля, и они вдвоем отправились к павильону, где, как доложили королю, он должен был найти ее высочество в обществе архитектора и главного садовника.

Читатель может быть совершенно уверен, что Людовик XV, не любивший пеших прогулок, выбрал на сей раз самую длинную дорогу, ведя Андре в Малый Трианон. Оба офицера, сопровождавшие на некотором расстоянии его величество, заметили ошибку короля и очень огорчились, так как были легко одеты, а на улице становилось свежо.

Король и мадмуазель де Таверне пришли поздно и не застали ее высочество там, где надеялись ее найти. Мария-Антуанетта незадолго перед их приходом ушла, не желая заставлять ждать дофина, любившего ужинать между шестью и семью часами.

Ее высочество пришла ровно в шесть. До крайности пунктуальный дофин уже стоял на пороге столовой, собираясь войти, как только появится метрдотель. Ее высочество сбросила накидку на руки одной из камеристок, подошла к дофину и, весело подхватив его под руку, увлекла в столовую.

Стол был накрыт для двух прославленных амфитрионов.

Каждый из них сидел посредине, оставляя свободным почетное место во главе стола. Принимая во внимание то обстоятельство, что король любил появляться неожиданно, это место не занимали с некоторых пор даже тогда, когда было много гостей. На этом почетном краю стола прибор короля занимал значительное место; метрдотель, не рассчитывавший на появление именитого гостя, подавал с этой стороны.

За стулом дофина, на достаточном от него расстоянии для того, чтобы могли проходить лакеи, герцогиня де Ноай держалась прямо, хотя и изобразила на своем лице любезность по случаю ужина.

Рядом с герцогиней де Ноай находились другие дамы, которым их положение при дворе вменяло в обязанность или в виде особой милости разрешалось присутствовать на ужине их высочеств.

Три раза в неделю герцогиня де Ноай ужинала за одним столом с их высочествами. Однако в те дни, когда она не ужинала, она ни в коем случае не упускала возможности просто присутствовать на ужине. Кстати, это был способ протеста против исключения четырех дней из семи.

Напротив герцогини де Ноай, прозванной ее высочеством «госпожой Этикет», на таком же возвышении находился герцог де Ришелье.

Он тоже очень строго придерживался правил приличия, вот только его этикет оставался невидимым для глаз, потому что был надежно спрятан под изысканной элегантностью, а иногда и под самым утонченным зубоскальством.

В результате этого противостояния главного камергера и первой фрейлины ее высочества разговор, постоянно обрываемый первой фрейлиной ее высочества герцогиней де Ноай, неизменно возобновлялся главным камергером герцогом де Ришелье.

Маршал много путешествовал, побывал при всех королевских дворах Европы, отовсюду перенимал тон, соответствовавший его темпераменту, знал все анекдоты и потому, обладая редкостным тактом и будучи знатоком правил приличия, безошибочно определял, какие из них можно рассказать за столом юных инфантов, а какие — в тесном кругу у графини Дю Барри.

В этот вечер он заметил, что ее высочество ест с большим аппетитом, да и дофин ей не уступает. Он предположил, что они вряд ли будут способны поддержать беседу и что ему придется заставить герцогиню де Ноай пройти через часовое чистилище.

Он заговорил о философии и театре: это были две темы, ненавистные почтенной герцогине.

Он пересказал последние каламбуры фернейского философа, как с некоторых пор называли автора «Генриады». Увидев, что герцогиня изнемогает, он стал во всех подробностях рассказывать, с каким трудом ему удалось заставить хорошо играть актрис королевского театра, что входило в обязанности главного камергера.

Ее высочество интересовалась искусствами, особенно театром, самолично подбирала костюм Клитемнестры для мадмуазель Ранкур, поэтому она слушала Ришелье не просто благосклонно, но с большим удовольствием.

Бедная фрейлина вопреки этикету стала ерзать на своем возвышении, громко сморкалась и осуждающе качала головой, не замечая облаков пудры, окутывавших ее голову при каждом движении, подобно снежному облаку, обволакивающему вершину Монблана при каждом порыве ветра.

Но развлекать только ее высочество было недостаточно, надо было еще понравиться дофину. Ришелье оставил в покое театр, к которому наследник французской короны никогда не выказывал особого пристрастия, и заговорил о философии. Он с такою же горячностью стал поддерживать англичан, с какой Руссо говорил об Эдуарде Бомстоне.

А герцогиня де Ноай ненавидела англичан так же яростно, как и философов.

Свежая мысль была для нее утомительной, усталость проникла во все поры ее существа. Г-жа Де Ноай чувствовала, что создана консерватором, она готова была выть от новых мыслей, как воют собаки при виде людей в масках.

Ришелье, ведя эту игру, убивал двух зайцев: он мучил г-жу Этикет, что доставляло видимое удовольствие ее высочеству, и то тут, то там вставлял добродетельные афоризмы или подсказывал математические аксиомы его высочеству, любителю точных формулировок.

Итак, он ловко исполнял обязанности придворного и в то же время старательно искал глазами того, кого он рассчитывал встретить, но до сих пор не находил. Вдруг снизу раздался крик, отдавшийся под сводами дворца, а затем повторенный другими голосами сначала на лестнице, затем перед дверью в столовую.

— Король!

При этом магическом слове г-жу де Ноай подбросило, словно стальной пружиной; Ришелье, напротив, неторопливо поднялся; дофин поспешно вытер губы и встал, устремив взгляд на дверь.

Ее высочество направилась к лестнице, чтобы как можно раньше встретить короля и оказать ему гостеприимство.

Глава 20. ВОЛОСЫ КОРОЛЕВЫ

Король поднимался по лестнице, не выпуская руку мадмуазель де Таверне. Дойдя до площадки, он стал с ней столь галантно и так долго раскланиваться, что Ришелье успел заметить поклоны, восхитился их изяществом и спросил себя, какая счастливица их удостоилась.

В неведении он находился недолго. Людовик XV взял за руку ее высочество, она все видела и, разумеется, узнала Андре.

— Дочь моя, — сказал он принцессе, — я без церемоний зашел к вам поужинать. Я прошел через весь парк, по дороге встретил мадмуазель де Таверне и попросил меня проводить.

— Мадмуазель де Таверне! — прошептал Ришелье, растерявшись от неожиданности. — Клянусь честью, мне повезло!

— Я не только не стану бранить мадмуазель за опоздание, — любезно отвечала ее высочество, — я хочу поблагодарить ее за то, что она привела к нам ваше величество.

Красная, как вишня, Андре молча поклонилась.

«Дьявольщина! Да она в самом деле хороша собой, — сказал себе Ришелье, — старый дурак Таверне не преувеличивал».

Король уже сидел за столом, успев поздороваться с дофином. Обладая, как и его предшественник, завидным аппетитом, монарх отдал должное тому, как проворно метрдотель подавал ему блюда.

Король сидел спиной к двери и, казалось, что-то или, вернее, кого-то искал.

Мадмуазель де Таверне не пользовалась привилегиями, так как положение Андре при ее высочестве еще не было определено, поэтому в столовую она не вошла. Низко присев в реверансе в ответ на поклон короля, она прошла в комнату ее высочества — та несколько раз просила ее почитать перед сном.

Ее высочество поняла, что взгляд короля ищет ее прекрасную чтицу.

— Господин де Куани! — обратилась она к молодому офицеру охраны, стоявшему за спиной у короля. — Пригласите, пожалуйста, мадмуазель де Таверне. С позволения госпожи де Ноай мы сегодня отступим от этикета.

Де Куани вышел и спустя минуту ввел Андре, оглушенную сыпавшимися на нее милостями и трепетавшую от волнения.

— Садитесь здесь, мадмуазель, — сказала ее высочество, — рядом с герцогиней.

Андре робко поднялась на возвышение; она была так смущена, что села на расстоянии фута от фрейлины.

Герцогиня бросила на нее такой испепеляющий взгляд, что бедное дитя будто прикоснулось к Лейденской банке; девушка отлетела по меньшей мере фута на четыре.

Людовик XV с улыбкой за ней наблюдал.

«Вот это я понимаю! — воскликнул про себя де Ришелье. — Пожалуй, мне не придется вмешиваться: все идет своим чередом».

Король обернулся и заметил маршала, готового выдержать его взгляд.

— Здравствуйте, герцог! — вымолвил Людовик XV. — Дружно ли вы живете с герцогиней де Ноай?

— Сир! — отвечал маршал. — Герцогиня всегда оказывает мне честь, обращаясь со мной, как с ветреником.

— Разве вы тоже ездили по дороге на Шателу?

— Я, сир? Клянусь вам, нет. Я осыпан милостями вашего величества.

Король не ожидал такого ответа, он собирался позубоскалить, но герцог его опередил.

— Что же я сделал, герцог?

— Сир! Ваше величество поручили командование рейтарами герцогу д'Эгийону, моему родственнику.

— Да, вы правы, герцог.

— А для такого шага нужны смелость и ловкость вашего величества, ведь это почти государственный переворот.

Ужин подходил к концу. Король выждал минуту и поднялся из-за стола.

Разговор становился для него щекотливым, однако Ришелье решил не выпускать добычу из рук. Когда король заговорил с герцогиней де Ноай, принцессой и мадмуазель де Таверне, Ришелье ловко сумел вмешаться, а потом и вовсе овладел разговором и направил его в нужное русло.