Мой милый плут

      Одри же тем временем промокнула навернувшиеся на глаза слезы и вскользь подумала о том, как она выглядит – растрепанная, грязная, с всклокоченными волосами…
      А впрочем, не все ли равно!
      После пережитого нервного возбуждения на нее навалились усталость и апатия. Все тело ее болело после драки с Гарландом – каждая косточка, каждый мускул. Губы Одри пересохли и потрескались.
      Одри еще не осознала до конца ни ту опасность, которой подвергалась, ни свое чудесное освобождение от нее. Только одно она знала совершенно точно: больше всего ей неприятно то, что ее освободителем, ее рыцарем оказался Чарли. Лучше бы это оказался любой другой – мало ли на земле мужчин, в конце-то концов!
      – Одри, прошу, позволь мне…
      – Нет! – резко прервала его Одри, чувствуя, что еще немного, и она разрыдается. – Нет! – повторила она. – Отвезите меня в город.
      Чарли выглядел таким несчастным, таким потерянным, что сердце Одри невольно сжалось. Ей вдруг стало безумно жаль этого лгунишку.
      Чарли тяжело вздохнул и заметил:
      – Полагаю, нам следует прихватить с собой и этих, – он кивнул в сторону неподвижных тел Лютера и Гарланда.
      Одри молча кивнула в ответ и отвернулась.
      … Обратный путь показался Чарли просто бесконечным. За все это время Одри не сказала ему ни слова, если не считать нескольких коротких “да” или “нет” на все его попытки заговорить с нею. Они с Одри возвращались в Розуэлл на скакуне, которого увел от коновязи Чарли, а на буксире у них тащились два всадника. Гарланд и Лютер возвращались туда, откуда совсем недавно вышли на свободу – в городскую тюрьму. Связать Гарланда не составило больших усилий. Гораздо больше пришлось повозиться с Лютером – когда Чарли и Одри нашли его, он оказался совсем невменяемым и никак не мог понять, что же такое с ним происходит. Они подняли его, словно куль, и безо всяких церемоний приторочили к седлу.
      Чарли молча тащил на поводу пару лошадей с бандитами, Одри также молча сидела в седле впереди него. Тишину прерывал только негромкий стук копыт да пофыркивание лошадей. Чарли чувствовал себя уничтоженным, раздавленным, стертым в порошок.
      Когда они вернулись в город, улицы были все еще пусты – горожане продолжали веселиться в парке. Неужели прошло так мало времени с той минуты, когда он увидел лежащую на тротуаре шляпку Одри? Чарли просто самому не верилось.
      Они остановились возле городской тюрьмы. Чарли соскочил с седла, помог Одри спуститься на землю.
      – Одри, ты не хочешь поговорить со мной? – безнадежно спросил Чарли.
      – Нет, мистер Чарли Уайлд, – равнодушно ответила она. – Не хочу.
      Одри посмотрела наконец в глаза Чарли. О боже, лучше бы она этого не делала! Теперь у Чарли пропала последняя надежда.
      Одри резко повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь. Чарли с тоской смотрел ей вслед, чувствуя себя самым несчастным человеком на свете. Одри дошла почти до конца улицы и – тут Чарли захотелось протереть глаза – свернула в католическую церковь, к отцу Бернардо.
      “Интересно, что она забыла там?» – подумал Чарли.
      Ему захотелось пойти и посмотреть, что же станет де-лать Одри в католической церкви, но тут он с досадой вспомнил о том, что у него на привязи болтается пара бежавших из тюрьмы разбойников.
      Чарли бесцеремонно стащил их на землю и одного за другим втолкнул внутрь помещения, отведенного под офис шерифа.
      Фермина Смолла на месте не было, один лишь Вальдо мирно спал, сидя за столом. Чарли бесцеремонно растолкал помощника шерифа и без долгих разговоров передал ему свой груз, после чего поспешно покинул это неприветливое местечко. Выйдя за порог, он глубоко вздохнул, как человек, закончивший большую работу.
      Потом Чарли быстрым шагом отправился к католической церкви. Он неловко сдернул с головы шляпу и тихо отворил дверь. Нечасто ему доводилось бывать в храме божьем в последнее время!
      Внутри церкви было темно и довольно холодно. Свет почти не проникал сквозь узкие пыльные окна, и помещение освещали лишь восковые свечи, кое-где горящие под иконами. Перед Чарли тянулись длинные ряды скамеек – темных и пустых, отчего церковь напомнила ему театр после спектакля, когда его покинули последние зрители. Рядов было немного – всего пять, и, как невольно подсчитал в уме Чарли, максимум прихожан, на которых мог рассчитывать отец Бернардо, не превышал пятидесяти человек.
      Небольшое возвышение возле дальней стены со стоящим на нем простым алтарем, крест над ним – тоже простой, деревянный, темный. Возле алтаря – пара медных подсвечников. Вот, пожалуй, и все более чем скромное убранство церкви. Одного беглого взгляда на все это было достаточно, чтобы понять очевидную истину: католическую церковь города Розуэлла можно было назвать чем угодно, кроме источника доходов.
      Справа от алтаря было устроено нечто вроде раздвижной стенки – очевидно, там находилась исповедальня.
      Чарли грустно осмотрелся и огорченно вздохнул, никого не обнаружив в этом печальном и тихом храме. И тут до него донеслись сдавленные всхлипывания. Да-да, точно, они доносились из-за перегородки, из исповедальни, теперь Чарли точно знал это.
      Потом послышался тихий ласковый мужской голос, и Чарли догадался, что он принадлежит отцу Бернардо. А плач? Кому, кроме Одри, плакать в храме в этот час?
      Чарли тихонько подошел ближе, чувствуя себя смущенным до глубины души.
      Как он и думал, мужской голос принадлежал отцу Бернардо. У Чарли вдруг промелькнула неожиданная мысль – немедленно упасть к ногам священника и исповедаться ему во всех своих грехах. Такого желания Чарли еще никогда в своей жизни не испытывал! Но сейчас, во имя Одри, во имя их будущего он готов был на все, даже на это.
      Чарли подошел вплотную к перегородке и заглянул за угол. Картина, открывшаяся его глазам, была такой трогательной, что Чарли едва не прослезился.
      Священник сидел на жесткой скамеечке, а перед ним, положив голову на его колени, стояла коленопреклоненная Одри. На скамеечке возле священника виднелась чашка с водой, и Чарли понял, что воду эту отец Бернардо специально принес для того, чтобы напоить Одри. Рука священника лежала на голове Одри и казалась темнее, чем ее золотистые волосы.
      До Чарли донесся шепот Одри:
      – Почему же я всегда так верила ему, святой отец?
      – Потому что любила его, дитя мое, – шхо ответил отец Бернардо.
      – Но ведь он недостоин моей люби, отец Бернардо!
      – Любовь – дар божий, Одри. А значит, любви достоин любой.
      “Господи, – с ужасом подумал Чарли. – Не я ли сам говорил не так давно те же самые слова? Что же я наделал!”
      Что наделал? Предал Одри, вот что он наделал. Четвертовать его за это мало.
      – Я ничего не понимаю, – прошептала Одри и тяжело вздохнула.
      – Может быть, он вовсе не такой плохой человек, Одри. Может быть, у него были причины так поступать. Причины, о которых ты просто не знаешь.
      Не было похоже, что Одри склонна поверить в сущест-вование каких-то особых причин, приведших Чарли к ограблению магазина тетушки Пэнси. Она покачала головой, но при этом не сказала ни слова. Чарли захотелось броситься к ногам Одри и все объяснить – а ему было что объяснить и что рассказать. Он очень хотел попросить у нее прощения.
      Одна беда – он не мог придумать, как ему начать.
      Отец Бернардо первым заметил его присутствие. К удивлению Чарли, священник нисколько не рассердился, да, пожалуй, и не удивился. Он просто улыбнулся Чарли – да так доброжелательно, что у того комок подкатил к горлу. Затем отец Бернардо поднял руку и жестом пригласил Чарли приблизиться.
      Чарли нерешительно шагнул вперед. Потом остановился и в сомнении уставился на стоящую возле него на коленях женщину, которую любил больше всего на свете. И сколько же страданий он ей принес!
      Переведя взгляд на отца Бернардо, Чарли обнаружил, что тот продолжает улыбаться ему. Священник сделал жест руками, который Чарли воспринял как приглашение к разговору.
      Чарли совершенно растерялся и не знал, с чего ему начать. Он раскрыл рот, но потом вновь закрыл, так и не произнеся ни слова. Потом прокашлялся и попробовал начать еще раз.
      – Одри. – Это было единственным, на что он оказался способен.
      Одри вздрогнула, подняла голову с колен отца Бернардо и уставилась в лицо Чарли. Глаза у нее были такими глубокими и полными печали, что у Чарли заныло сердце. Он вдруг понял, что ему нужно сделать, и опустился на колени рядом с Одри, – рядом, но не касаясь ее.
      – Одри, можно мне с тобой поговорить? Прошу тебя, удели мне минуту. Всего одну минуту.
      Он еще раз окинул взглядом ее бледное лицо, покрасневшие от слез глаза, и сердце заныло еще сильнее.
      Одри не ответила, даже головы в его сторону не повернула, словно Чарли для нее вообще не существовал.
      Грустно покачивая головой, Чарли негромко заговорил:
      – Мне очень жаль, Одри. Очень жаль. Мне нет оправдания. Я в самом деле именно тот, кем меня считает Фермин Смолл, – разбойник, лжец и воришка. Преступник.
      Она по-прежнему не говорила ни слова. Только всхлипывала. Один раз поднесла к лицу руку, чтобы смахнуть с глаз слезинку, но так ничего и не сказала.
      – Мы голодали, Одри, – продолжал тем временем Чарли. – Работы ни у кого из нас не было. А расставаться друг с другом мы тоже не могли, чтобы искать свое счастье поодиночке. Ведь мы вместе прошли войну, потеряли стольких друзей… – Он еще ниже опустил голову. – А я… Я всегда был у них за старшего. Всегда. И это я придумал тогда ограбить тот салун в Эль-Пасо.
      Господи, до чего же трудно обо всем этом говорить вслух! Но нужно. Одри должна узнать о нем все – до последней мелочи, до последней, как говорится, запятой.
      – Грабителей из нас не получилось, – грустно усмехнувшись, продолжил Чарли. – Мы ничем не разжились в том салуне. Пришлось уносить ноги из города, пока нас всех там не перестреляли. А потом… Потом нам несколько раз удавалось стащить что-нибудь по мелочи – пару лепешек, миску бобов… Одним словом, чтобы только ноги не протянуть. Затем мы оказались в Арлетте и решили ограбить магазин твоей тетушки – мы же думали, что в такую пору там никого нет. Да и то мы надеялись всего лишь разжиться в нем солью да бобами. Солью мы в тот раз не разжились, а вот пулю в руку я от тетушки Пэнси схлопотал.
      “Почему она молчит? – с отчаянием подумал Чарли. – Почему она, черт побери, не скажет ни слова?”
      Он искоса посматривал во время своего рассказа на Одри и не мог не любоваться ею. Она была очаровательна даже сейчас, даже с заплаканными глазами и растрепанными волосами. Все равно – прекрасна. Нет, не то чтобы красива той правильной красотой, которую так любят изображать на своих картинах художники. Красота Одри была спрятана глубоко внутри, но от этого становилась еще ослепительнее, когда ее удавалось наконец понять и увидеть.
      Нет, такой женщины Чарли, разумеется, был недостоин. Он и сам прекрасно понимал это.
      Одри вытерла свои мокрые глаза, но так и не сказала ни слова.
      Чарли перевел взгляд на отца Бернардо и обнаружил, что священник слушает его рассказ с неподдельным состраданием. В сердце Чарли невольно шевельнулась благодарность к отцу Бернардо – ведь он едва ли не единственный, кто был способен сочувственно выслушать грустную исповедь бродяги-музыканта.
      – А потом… потом мы попали к вам, я и Лестер, и вы обогрели и накормили нас. Так хорошо нам не было давно – с самого начала войны.
      “О чем я говорю? – с досадой подумал Чарли. – И при чем тут война? Сколько же можно все на войну списывать?”
      – А еще… – Он набрал в грудь воздуха и бросился, словно в омут головой: – Еще мы собирались ограбить банк в Розуэлле, как только в него поступят вклады перед началом перегона скота на летние пастбища. Это должно было случиться на следующей неделе. А после этого мы собирались бежать в Альбукерке, чтобы поискать там работу.
      Чарли посмотрел на неподвижное лицо Одри и убитым голосом закончил:
      – А еще я собирался украсть ваши рубины, Одри.
      Все. Теперь он сказал все, и на душе у него сразу полегчало, словно он своим признанием и впрямь скинул с нее давивший груз.
      Одри еще раз промокнула глаза носовым платком и всхлипнула. Платочек ее промок насквозь, и Чарли протянул ей свой. Она пару секунд подумала, глядя на протянутый платок, а потом все так же молча полезла в карман платья – за своим собственным.
      Чарли скомкал свой бесполезный платок и сунул его в карман. Тишина начала тяготить его, и он сказал, чтобы прервать молчание, растянувшееся, казалось, на целую вечность:
      – Я понимаю, что недостоин вашего снисхождения, Одри. Вообще не достоин ничего. Да я и не прошу ничего. Просто мне хотелось, чтобы вы знали…
      Он умолк, не зная, что еще сказать. Слова его растая-ли под сводом церкви, и вернулась томящая, тяжелая тишина.
      Чарли сказал:
      – Прости меня, Одри. И еще он сказал:
      – Я люблю тебя.
      Больше ему нечего было сказать.
      А Одри по-прежнему молчала.
      И снова повисла тишина. Одри смотрела на Чарли, а тот смотрел на священника, словно ожидая теперь помощи от отца Бернардо.
      О господи!
      Чарли тяжело поднялся с колен, в последний раз взглянул на Одри и медленно, тяжело побрел к выходу. Он был уже возле самой двери, когда услышал за спиной негромкое:
      – Ч-чарли…
      Чарли остановился как вкопанный. Не было сил двинуться дальше, но не было сил и на то, чтобы обернуться. Снова послышалось, чуть громче:
      – Чарли… На этот раз он обернулся и с трудом выдохнул:
      – Да, Одри?
      – Ты… Ты часто повторял мне, что ты не джентльмен. Что ему было ответить? Святая правда.
      Чарли молча кивнул в ответ.
      Одри снова всхлипнула, и Чарли увидел, как она комкает свой промокший носовой платок в крепко сжатых, побелевших от напряжения пальцах.
      – Ты оказался прав.
      Сердце Чарли перестало биться в груди. Ноги его приросли к каменному полу церкви и не хотели, не могли двигаться.
      Он собирался сделать над собой последнее усилие и окончательно покинуть храм, когда снова прозвучал голос Одри:
      – Я тоже люблю тебя, Чарли.
      Эти слова поразили его как раскат грома. Неужели он не ослышался? Неужели она и в самом деле сказала, что любит его? Несмотря ни на что? Этого не может быть!
      Чарли продолжал стоять неподвижно, словно каменный истукан, не зная, что и как ему делать дальше.
      Одри слегка нахмурилась, вздохнула и сделала нетерпеливый жест рукой:
      – Ну же?
      Чарли моргнул, раскрыл рот, но у него не было слов. Только руки его взмахнули и бессильно упали вниз, словно крылья подстреленной птицы.
      Одри повторила, уже нетерпеливо, настойчиво:
      – Ну же?!
      Чарли снова моргнул и глупо переспросил:
      – Ну же? Что – ну же, Одри? Я не понимаю.
      Одри вздохнула и медленно поднялась с колен. Интересно, сколько времени она простояла так на холодном каменному полу? И это после всех скачек, после драки с Гар-ландом, отнявшей у нее столько сил…
      Одри еще раз вздохнула и уселась на низкую скамеечку рядом с отцом Бернардо. Взгляд ее с каждой секундой становился все живее – она на глазах становилась прежней Одри.
      Голос ее тоже окреп и зазвенел, когда она заговорила:
      – Ну же, подойди сюда. Или ты собрался бежать, бросив на произвол судьбы своих друзей? И это после того, как они наконец нашли здесь свою пристань?
      Чарли моргнул и сказал растерянно:
      – Я… Я и сам не знаю, что мне теперь делать.
      Теперь в глазах Одри сверкнул огонь. Бешеный, сжигающий. Она с трудом поднялась на ноги, покачнулась и удержала равновесие, положив руку на плечо отца Бернардо. Потом выпрямилась во весь свой рост и громко переспросила:
      – Так, значит, ты еще размышляешь о том, что же тебе делать дальше?
      Таким тоном – резким, обличительным, Одри не говорила уже давно. Пожалуй, с тех пор, как в последний раз общалась с Фермином Смоллом. На всякий случай Чарли оглянулся по углам – не притаилась ли где-нибудь знакомая долговязая фигура с вечно обнаженным, наставленным на него пистолетом?
      Нет. Церковь была по-прежнему пуста и тиха, только чуть слышно потрескивали свечи, догорая в подсвечниках.
      – Раньше ты всегда знал, что тебе нужно делать, Чарли, – сказала Одри с упреком.
      – Нет, Одри. Это не так. Вовсе не всегда. Я… Мы… Я это делал от отчаяния…
      – Почему ты не сбежал, когда узнал о том, что рубинов в доме нет, что их заменила стеклянная подделка?
      – Потому что к тому времени я уже полюбил тебя, Одри, – тихо ответил Чарли.
      Эти несколько слов, собственно, все и решили. Лицо Одри просветлело, и она со вздохом сказала:
      – Ах, Чарли…
      И улыбнулась – впервые за долгое время.
      Тогда Чарли отшвырнул в сторону свою шляпу и бросился к Одри – скорее обнять ее, скорее прижать к груди. Краем глаза он успел заметить улыбку на лице отца Бернардо, а в следующий миг уже обнимал Одри.
      – Ах, Чарли. Как же я люблю тебя.
      Он не улыбнулся и очень серьезно попросил:
      – Не прогоняй меня, Одри. Я не могу жить без тебя. Я не хочу жить без тебя.
      Одри ответила нежно:
      – И ты не бросай меня, Чарли. Я тоже не могу без тебя.
      – Я никогда не оставлю тебя, Одри. Клянусь, никогда.
      Еще через пять минут они покинули церковь, но у самого выхода Одри придержала Чарли за рукав и без улыбки предупредила его:
      – Только помни, Чарли Уайлд, если ты еще хоть раз задумаешь что-нибудь подобное, я украду у тетушки Пэнси ее пистолет и пристрелю тебя своими собственными руками. Клянусь!
      Чарли счастливо рассмеялся и обнял Одри за плечи.

21

      Отец Бернардо проводил их до самой сцены. Здесь влюбленных принял в свои руки преподобный мистер Топпинг. Он-то и объявил всем присутствующим о предстоящей свадьбе мисс Адриенны Хьюлетт и мистера Чарлза Уайлда.
      Собравшиеся – а в парке по-прежнему находились практически все жители не только Розуэлла, но и Арлет-ты – встретили это известие восторженным ревом. Первыми бросились поздравлять жениха и невесту музыканты, и Чарли начал даже бояться, как бы они не вывихнули ему руку – такими крепкими были их пожатия.
      Одри еще раз всплакнула – на сей раз от радости, – когда вслед за музыкантами на сцену хлынул поток ее друзей и знакомых.
      Когда Пэнси Хьюлетт выяснила из разговоров, что Чарли приходится дальним родственником Мак-Каллумам – тем самым Мак-Каллумам из Атланты, с чьей старшей дочерью она дружила еще в детстве, – у нее исчезли последние сомнения. Разумеется, этот молодой человек не мог иметь никакого отношения к тому ограблению. Здесь просто кроется какая-то ошибка. И тогда Пэнси Хьюлетт сделала то, чего от нее никто не ожидал, – она подошла к Чарли и извинилась.
      Чарли охотно принял ее извинения. В конце концов, можно эти извинения принять и как попытку загладить свою вину за тот злополучный выстрел.
      – Лицемерка! – не сдержалась Айви, услышав слова своей сестры.
      Сказано это было негромко, но Пэнси расслышала, покраснела и поспешила скрыться за спинами, забившись в глубь сцены.
      Затем и Айви Хьюлетт с Лестером Фроггом объявили о своей помолвке, и это известие вызвало новую бурю оваций.
      И снова начался праздник, и длился он до поздней ночи, так что когда пришла пора возвращаться домой, Чарли зажег керосиновый фонарь на передке коляски. Пе-зади остался бурный день – наверное, самый бурный в их жизни.
      И самый счастливый, конечно.
      А впереди их всех ждала ночь – теплая южная ночь, полная любви.
      Через некоторое время весенний праздник отошел в историю, и жизнь в Розуэлле потекла своим чередом.
      Был вскоре новый праздник, и оркестр снова играл для собравшихся, но на сей раз к музыкантам было совершенно новое отношение – ведь теперь перед публикой выступал не заезжий коллектив, а духовой оркестр города Розуэлла.
      И снова Одри сидела перед самой сценой, и Чарли играл “Лесной квикстеп” – разумеется, для нее одной.
      Праздник у католиков прошел так же весело, как и праздник у методистов, и Одри больше в голову не приходило назвать отца Бернардо ловкачом. Отныне она испытывала особые чувства к этому священнику.
      Свадьба Одри и Чарли состоялась тем же летом, а венчал их в своей церкви преподобный мистер Топпинг. Пэнси, несмотря на свое изменившееся отношение к Чарли, на свадьбу не приехала, отговорившись какой-то болезнью. Впрочем, никто и не пожалел о ее отсутствии.
      После того как раскрылась история с Гарландом и Лютером, Фермину Смоллу пришлось не только оставить свою работу, но и переехать в Арлетту. Вскоре в Розуэлле появился новый шериф – им горожане единодушно выбрали Фрэнсиса Уотли.
      Еще через год, в июле, на свет появилась Евангелина Айви Уайлд, едва не сведя с ума от счастья своим рождением маму и папу. Гарри Мак-Каллум Уайлд, ее братик, родился через два года, и к этому времени Эви уже научилась вместе с мамой сушить цветы. Это папа показал им, как сушить вербену и герань между страницами толстенной Библии, которую ей пожертвовали для такого случая тетя Айви и дядя Лестер.
      Вслед за Гарри, буквально через год, родилась еще одна девочка, Изабелла Адриенна, и тогда Фрогги решили переехать в город, потому что ферма Хьюлеттов становилась тесновата для все новых и новых жильцов. К тому же Лестер решил открыть свое дело, и вскоре в Розуэлле появилась первая ювелирная лавка – магазин мистера Фрогга.
      Чарли же с удовольствием занимался фермой. Он и лошадей начал разводить, как задумывал. Сначала это были скакуны, к которым Чарли испытывал особое чувство, но потом к ним добавились и выносливые местные лошадки, которыми он начал заниматься по совету Солнечного Глаза, и не прогадал.
      Кстати сказать, первых лошадей для Чарли Солнечный Глаз выиграл у индейцев из соседнего племени. Разумеется, в покер.
      Кроме своей фермы, Чарли исполнял еще приятные обязанности руководителя духового оркестра города Розуэлла, штат Нью-Мехико. Был на его попечении и молодежный оркестр, который все чаще подменял на праздниках своих старших товарищей и учителей, – ведь все музыканты того, первого, состава давно женились и стали уважаемыми гражданами города Розуэлла, занятыми своей работой и своими семьями.
      Чета Уайлдов жила счастливо и спокойно, регулярно рождая на свет все новых и новых жителей штата Нью-Мехико, и это было только на благо, потому что в этих пустынных краях земли хватит всем на долгие годы.
      Вскоре у них в семье было три дочери и три сына, и надо сказать, что все девочки воспитывались как истинные леди, а мальчики росли настоящими джентльменами.
      Каждый год к годовщине свадьбы Чарли дарил Одри бриллианты. Только на десятый год он изменил традиции и принес ей в подарок красивый футляр, в котором лежал рубиновый браслет.