Распоротый

Честно сказать, я не очень понимал, почему решил отказаться. Конечно, я должен был спешить, но не так уж сильно, чтобы не выкроить полчаса. Тем более что сама девушка выглядела очень привлекательно. У нее был маленький нос горянки, пухлые детские щечки и тонкие запястья, предполагающие красивую лодыжку. Я никогда не отказывался от таких девушек, даже в самые худшие дни. Что-то толкнуло меня под локоть, и я никак не мог осознать что.

– Тогда – тринадцатый сектор, квартал Абалмей. Меня зовут Лиш. Лиш Бер Дарда. Но смотри, завтра я уже буду занята.

– Хорошо… – Я пожевал губами, заполняя паузу. Не стоило обижать девушку, но и врать было противно. – Как насчет девятого периода?

Только сейчас до меня стало доходить, что причиной отказа послужила Таш. Странное дело: нас с так и не связывали никакие обязательства. Более того, я знал, что, возможно, никогда уже больше не лягу с ней в пост ель. И тем не менее контакт с другой девушкой представлялся мне сейчас оскорбляющим память наших встреч. Похоже, я вел себя глупо, но заставить себя поступить умно я не мог.

– Девятый так девятый, – согласилась девушка. – Я до утра свободна.

– А утром обратно?

– Нет. Утром я веду платформу в село.

– Ты работаешь на чистильщиков?!

– Ну да. А что?

Я понял, что выдал себя интонацией.

– Так… Я тоже с ними работал. До сих пор не заплатили.

– На Восстановление нельзя работать за деньги!

– Ну, – я с сомнением покачал головой, – кушать ведь что-то надо.

– Каждый, кто не болен, должен что-то сделать для Восстановления, – назидательно сказала девушка, не поворачивая головы. – Я раньше тоже жила для себя. Но потом подумала: у меня нет детей, я занята меньше других. Я пошла и сказала: "Хотите, буду водить платформы в село?" Там был такой главный, с желтыми глазами. Он меня обнял и дал веточку мергса. Я ее долго потом носила. Вот здесь.

– Как же тебя не обнять? – улыбнулся я. – Ты красивая.

– Если бы он захотел, я стала бы жить в его доме. Но только в этом совсем нет смысла. Он там почти не бывает. Знаешь, я думаю, он вообще не спит. Я тебе скажу: это герой. Ты себе даже не представляешь, как трудно служить Восстановлению. Они там все герои. Я сделалась счастливой, как пришла к ним. Теперь меня уважают.

– Ты теперь тоже героиня.

Она не заметила иронии.

– До этого я жила, как зародыш. Теперь я пробила скорлупу. Сейчас стоит задача: справиться с хайси. Как ты думаешь, мы справимся? Я дала клятву. А потом, когда мы уничтожим хайси, мы примемся за другие дела. В Керсте много несделанного! Хвара говорит; "Нельзя быть счастливым, когда вокруг все плохо".

– Хвара?!

– Да. Старший Встречающий. Ты знаешь его?

– Слышал…

– Он говорит, что мы должны забыть о себе, пока не закончим Восстановление.

Я внимательно посмотрел на медный затылок с коротко остриженными волосами и внезапно вспомнил волосы, торчащие из мясистых ушей Хвары.

– Послушай, – с сожалением сказал я, понимая, что вряд ли смогу достучаться. – Вот ты веришь Хваре, хочешь отказаться от всего. А вдруг он обманывает тебя? Ну может же так быть, что у него другие, личные цели. И не нужно ему никакое Восстановление, а нужна власть над людьми. Или, допустим, деньги. Наворует денег и сбежит. Что тогда?

Лиш затормозила так резко, что меня бросило вперед.

– Вываливайся!

Она сидела не оборачиваясь, но я увидел, как побагровела ее шея над вырезом разлетайки.

– Выводи сандалии! Быстро! Я тебя дальше не везу. Ты – клановая липучка! Подавись волосами со своего языка!

От неожиданности я растерялся, но тут же быстро взял себя в руки. Надо было срочно спасать положение, тем более что мы не доехали даже до крепости основателей, откуда, как я знал, ходили перевозки.

– Молодец, – сказал я совсем другим голосом и засмеялся. – Ты правильно отзываешься на такие слова. Успокойся. Я – личный советник Принцепса.

Мне захотелось тебя проверить. Конечно же, чистильщики делают очень важное дело. Я просто не знаю, как бы мы существовали без них.

Лиш Бер Дарда продолжала сидеть, не трогаясь с места, но краснота с ее шеи начала спадать.

– Это плохая шутка, – напряженно сказала она.

– А это не шутка, – отозвался я. – В стране очень тяжелое положение. И мы хотим знать, кому можно доверять.

– Ну и как, – медленно набирая скорость, спросила Лиш, – мне можно?

– Тебе можно, – серьезно сказал я. – Ты прочный друг. Я уже пожалел, что не согласился остановиться.

– Еще не поздно, – пробормотала она.

– Нет. – Я погладил ее сзади по щеке. – Давай оставим это на вечер. Хочется побыть с тобой, не глядя на часы.

Я вылез на Разделителе, еще раз условившись с Лиш о встрече, на которую не собирался идти, и направился к Зеленым воротам. Все то время, которое я шел дворцовым радиусом, пополам рассекающим административный квартал, меня не оставляло чувство, что сейчас я буду арестован. Я прекрасно понимал, что о случившемся с Чарой и Корой никому еще не известно, а даже если б и было известно, вряд ли бы кто-нибудь догадался связать их исчезновение со мной. Но спину неотвязно кололи иголочки чужих угрюмых взглядов, мутный страх предательски плескался в желудке, а ноющее предплечье не давало забыть, что от главной улики мне не избавиться еще несколько дней. Л только когда знакомый солдатик в карауле приветственно махнул мне рукой и посторонился, пропуская внутрь, я смог немного расслабиться и переключиться на то, что ждало меня впереди.

После схватки с Чарой и Корой я некоторое время чувствовал себя так, словно пустил чистого кислорода в шлем. Теперь перевозбуждение начало спадать, и я осознан, как много зависит от предстоящей встречи. Я не мог ждать помощи ни от констабулария, ни от "теней". «Тени» ничего не теряли во время мятежа и, кроме того, были гораздо слабее чистильщиков и "волчат". Констабуларий же не имел права серьезно вмешиваться в дела неприсоединенной планеты, а если бы и имел, Давантари ни за что не посмел бы выбросить десант без санкции Амалазунты. Сегодня я мог надеяться только на себя, и, значит, все зависело от того, сумею я сейчас продавить Принцепса или нет.

Собравшись с духом, словно перед схваткой, я рывком распахнул дверь приемной и замер. Сначала мне показалось, что я попал не туда. Я привык, что приемная Принцепса пуста, однако на этот раз в ней сидело не менее десятка людей, а главное, из-за стола Таш на меня взирала какая-то незнакомая девица с аквамариновыми волосами, одетая в безумное желто-зеленое платье из полупрозрачного стаффа. Я понял, что что-то случилось, но разбираться мне было некогда, и, чувствуя себя камнем, выпущенным из пращи, я решительно задвинул дверь и, шагнув вперед, коротко осведомился, где Таш.

– Она ушла, – отозвалась девица, медленно осматривая меня с головы до ног.

Больше всего на свете мне хотелось узнать, что произошло с Таш, но спрашивать сейчас об этом было чистейшим безумием.

– Кто у Принцепса? – быстро продолжал я, не давая усомниться в моем праве задавать вопросы.

– Газетчик из "Сильного голоса". А что…

– Табличку! – потребовал я, не снижая напора, – и чем писать.

Неожиданно для себя я почувствовал, как взбухают на скулах бугристые желваки. Волна непонятной ярости поднялась во мне и, словно цунами, грозя обрушиться жуткой стеной на любое препятствие, понесла со страшной скоростью сквозь наполненное свистом ветра пространство.

Практически не задумываясь, я быстро написал: "Немедленно прошу встречи. Тера" – и, вручив табличку девице, властно сжал ей плечо.

– Давай, малыш, – сказал я, с трудом разжимая челюсти. – Время не ждет.

Не глядя на сидящих в приемной, я отошел от стола и, скрестив руки на груди, стал ждать. Через минуту дверь отодвинулась, и возникшая в проеме секретарша сделала приглашающий жест рукой.

– Он сказал: "Пусть войдет", – обращаясь не столько ко мне, сколько к остальной публике, объявила она.

Я наклонил голову и, упрямо глядя перед собой, шагнул вперед.

Принцепс сидел за столом и рассуждал, вертя в пальцах чернильную палочку.

– Последнее заседание Административного совета еще глубже прочертило наш курс. Взвешенный подход не должен останавливать пенящийся процесс Восстановления – возвестил он, когда я задвигал дверь.

Стараясь не шуметь, я двинулся в угол кабинета, где стояло большое кресло.

– Это высокий народ, – продолжал между тем Принцепс, – и им трудно руководить. Для того чтобы быть такого же роста, каждый член Совета должен забыть себя. Наша работа как вечный бой, но мы все знаем свой долг.

Я отвернулся и стал рассматривать передвинутый теперь к противоположной стене культовый шар Каса. Эти слова я уже слышал раньше и не один раз.

"Вечный бой… – думал я, надеясь, что увлеченный беседой Принцепс не видит моего лица. – Я бы не смог говорить об этом с таким восторгом. Мне стало бы стыдно. Какой может быть восторг в том, что ты все время живешь за чертой жизни? Привыкнуть к такому нельзя, как ни старайся, зато можно озвереть. Вечный бой всех проверяет на человечность и всех ломает. Нельзя побывать в вечном бою и остаться таким, каким ты был до этого. Я помню Клааса, и Волка, и Длинного Ньяму. Я перестал искать встреч с ними, когда понял, что они все равно не видят меня".

Вокруг дракона, парящего внутри шара, клубился фиолетовый дым и вспыхивали зеленые искорки. Внезапно дракон озарился красным и так же мгновенно снова стал фиолетовым. Принцепс постучал палочкой по столу и ясным голосом сказал:

– Наша цель – богатый и счастливый Керст!

"Конечно, они ни в чем не виноваты, – продолжал думать я, глядя пустыми глазами на быстро темнеющее окно. – Это происходит незаметно. Я знаю, как это бывает. Сперва ты упорно гонишь мысли об отдыхе, и у тебя все получается, и от этого ты чувствуешь себя героем, настоящим мужчиной, покорителем планет. Но стоит тебе хоть ненадолго остаться одному, как наваливается безумная усталость – такая, что ты ненавидишь даже тех, кто помогает тебе. И тут ты с ужасом понимаешь, что это теперь навсегда, поскольку отозвать тебя отсюда некому, а отступить самому – значит предать дело, которому взялся служить. И тогда ты осознаешь, что погиб. Ведь у тебя, по существу, нет выбора. Теперь ты согласен умереть, лишь бы не воевать. Но даже этот выход для тебя закрыт. Кто знает близко эту жизнь, никогда не будет гордиться или восхищаться ею. Только непосвященным кажется, что там, на передних рубежах и форпостах, несут свою бесстрашную вахту мужественные, железные люди, элитный отряд человечества, ведущий борьбу с мраком и злом. Никто даже не догадывается, о чем мечтают эти вахтеры, проваливаясь в сон в своих тесных, вонючих караулках. Они мечтают, чтобы кошмар, в который они попали, кончился любой ценой".

Интервью завершалось. Я видел это по количеству лозунгов, которые изрекал Принцепс. Наконец он иссяк, корреспондент засунул таблички в сумку, коснулся носа и, не задерживаясь, выкатился в приемную. Я встал и, петляя между резными фигурками и тотемами, направился к столу. Принцепс выжидательно смотрел на меня, и я понял, что он боится того, что я собираюсь ему сказать. Я радостно прищурился. Начало было хорошим. Страх угнетает волю и делает людей более податливыми. Я представил себе, что держу Принцепса в руках, и сконцентрировался на ладонях. Когда я подходил к столу, они уже горели, а подушечки пальцев даже слегка кололо.

– Что-то случилось? – спросил Принцепс, против обыкновения привстав с кресла. – Ты что-то почувствовал?

– Да, – сказал я, крепко беря невидимыми руками Принцепса за плечи и плотно прижимая к себе. – Да. Зло пришло в город. Оно бродит где-то неподалеку и прячется, карауля в засаде. У него лицо друга, и пока что никто его не распознал. Но оно скоро проявит себя, и тогда уже справиться с ним не удастся. Челюсти сомкнутся на горле, и этот час будет последним часом Керста. Ужас накроет землю, как облака с перевалов. Я чую его запах. Оно касается моего мозга. Оно здесь, рядом с нами, и яд капает с его клыков.

Я уже получил рапорт и теперь вел Принцепса, держал его глазами, подчинял властным монотонным голосом, перехватывал инициативу и, плавно убыстряя темп, незаметно увлекал его за собой. И у меня получалось! Сегодня Принцепс был мой! Я видел это по его стекленеющим, останавливающимся глазам, прерывистому дыханию, отвисшей нижней губе, развернутым наружу ладоням. Выжив на площадке у старой дороги в Аркон, я словно приобрел восемь дополнительных жизней и, стоя перед Принцепсом, радостно ощущал, как распирает меня изнутри давно забытая сила. Я стал победителем и мог теперь все!

– Мы остановим его! – говорил я самым низким и самым спокойным из всех своих голосов, и глаза Принцепса смотрели сквозь меня куда-то в пространство. – Мы возьмем его след. Ничто не помешает нам на этом пути. Мы уничтожим зло на Керсте и везде во Вселенной. В кресло! – И я несильно толкнул его невидимой рукой назад.

Ноги Принцепса подогнулись, и он медленно и плавно осел на выдохнувшую под ним подушку.

– Спи! – сказал я. – Дай мне передохнуть.

Однако отдыхать особенно было некогда. В любую минуту в кабинет мог войти кто угодно, и это тут же поставило бы меня на грань катастрофы.

– Слушай и запоминай, – сказал я, устраиваясь поудобнее в кресле, где только что сидел журналист. – Я – Кора, начальник твоей охраны. Через полпериода после моего ухода ты пойдешь в кабинет Аркарнака Чары и откроешь стоящий там сейф…

Я говорил долго и, кажется, сказал Принцепсу все. Я почти не упоминал о заговоре – о заговоре ему расскажут документы. Но я продиктовал всю последовательность действий после прочтения бумаг. Я посоветовал нейтрализовать полицию и, объявив военное положение, вывести на улицы армейские патрули. Я велел ему начать завтра, ближе к полудню, когда все участники путча стянутся в город. Я рассказал, как лучше всего производить аресты, о чем информировать редакторов газет, зачем объявлять руководство чистильщиков вне закона и даже на каком удалении от города ставить блок-посты. Закончил я монолог дружеским советом вызвать нового советника Теру, как только станет ясно, что Чара – предатель.

Потом я вывел Принцепса из транса, и мы еще немного поговорили о том, что опасность скрывается где-то рядом, может быть, даже в его ближайшем окружении. Когда он найдет документы, он вспомнит, что новый советник также предсказывал ему угрозу, исходящую от кого-то из своих.

– Тучи сползают, – сказал мне Принцепс, прощаясь у самой двери. – Кланы готовы на все – лишь бы взять власть. Поэтому я просил бы не уходить надолго из дворца. Надвигается буря, и мы изо всех сил должны вслушиваться в голос ветра. Те, кто это умеет, стоят дороже других.

Я коснулся носа и почти было повернулся, чтобы уйти, как вдруг вспомнил про Таш.

– А где рики Тер Мерке? – спросил я, берясь за дверную петлю. – Она сменила место работы?

– Н-нет. – Принцепс рассеянно повернулся и двинулся к столу. Похоже, он был уже очень далеко от этого кабинета и тем более от меня с Таш. – Ушла куда-то. Завтра будет.

Словно во сне, я спустился вниз и вышел из дворца. Возвращаясь арконской дорогой, я спешил к Принцепсу и потому шел радостно и быстро. Теперь, когда все было позади, я медленно плыл через влажные бутылочные сумерки в шумном потоке спешащих домой горожан, и легкая улыбка снисходительно блуждала в уголках моего рта. Наверное, я испытывал неправильные чувства. Мне было немного стыдно за эту предательски выступающую на лице снисходительность. Однако я ничего не мог с собой поделать. Всего несколько часов назад я прошел тем путем, каким мало кому из обтекающих меня капелек доведется пройти.

Я дошел до конца и сумел вернуться обратно. Сейчас я любил их всех, но любовь моя была отцовской. Всякий, кто сразу после сражения садился на мирную планету, сумеет меня понять.

Я шагал, не чувствуя под собой земли. Наверное, именно так, упруго пружиня и слегка враскачку, ходил по неосязаемой еще бездне Демиург. Все вокруг казалось ирреальным и бутафорским, похожим на плывущие в воздухе фантомы виртуальной реальности из детских фантазий. В искусственном мире перемещались воображаемые люди, колыхалась призрачная листва, и ветер доносил свистки несуществующих перевозок. Реальными были мокрая дорога с утеса, рвущая предплечье машинка и рыжая чистильщица в кабине паровичка. Реальными были мертвые Чара и Кора, блик солнца на пистолете, и хмурый, рассеянный Принцепс тоже был абсолютно реален в своей озабоченности надвигающейся гибелью страны. Теперь, когда все кончилось и я вышел из игры, я словно оказался в Зазеркалье, в славном сказочном Зазеркалье, где можно было не торопясь сесть на скамейку и, дыша свежим морским воздухом, просто глазеть по сторонам.

Какая-то непонятная заноза, засевшая на периферии сознания, отвлекала меня от неспешного движения через пространство, дергала и колола, мешая наслаждаться покоем. Это продолжалось до тех пор, пока я не понял, что меня беспокоит Таш.

"Опомнись, – сказал я себе. – Что с тобой? Мало ли какие дела могли у нее быть? И потом, почему ты решил, что для Керста должно быть необычным все то, что необычно для тебя? Конечно, земная девушка вряд ли бы бросила работу в самый разгар дня. Но ведь это вовсе не означает, что так не могла поступить керстянка. Что ты знаешь об отношениях Таш с Принцепсом, о здешней деловой этике да и вообще о Керсте? Ты просто давно не видел Таш и разнервничался, не найдя ее на месте. Погоди, три нашивки, завтра она придет во дворец, и ты обязательно встретишься с ней. А сейчас иди лучше спать. Пора отдохнуть – у тебя был на редкость трудный день".

Я перешел через Разделитель и, дойдя до харчевни, где схватился позавчера с отвязавшимся пушкарем, решил перекусить. Поднимаясь по истертым ступенькам, я вспомнил неприязненный взгляд хозяйки и поморщился. Конечно, я мог заказать любое блюдо у синтезатора, но после всего пережитого мне страшно не хотелось забиваться в свою келью и жевать, тупо глядя на экран монитора. Если бы поблизости была другая харчевня, я бы пошел туда, но другой харчевни поблизости не было.

Задвигая за собой дверь, я увидел удаляющееся в кухню хозяйкино платье и обрадовался, что могу обойтись без непосредственного разговора. Написав на табличке номер столика и заказ, я уселся, разглядывая в зеркало немногочисленную публику. Несмотря на мой хитрый прием, уже через полминуты меня засекла симпатичная, похожая на овечку блондинка и сделала в том же зеркале призывный жест. Я покачал головой и, отвернувшись, обнаружил хозяйку, спешащую ко мне с большим двухэтажным подносом.

Верхний этаж подноса занимал заказ для соседнего столика, но, выставив мне жаркое из кривуши, хозяйка не торопилась уйти. Она смахнула несуществующие крошки, посмотрела в зеркало, поправила прическу, сердито махнула продолжающей делать знаки овечке и, наконец, решилась.

– Гира в тот раз выпил семь порций скруша, – сообщила она, словно продолжая прерванный пять минут назад разговор. – Иначе бы он не позволил себе беспокойство.

Я поднял голову и молча воззрился на нее.

– Вообще он хороший, – продолжала хозяйка. – Но только не любит, когда с ним спорят.

Поскольку я продолжал молчать, она решила пояснить.

– Гира – мой первый мужчина, – сказала она, расплываясь в дурацкой для ее возраста улыбке, и, выдержав приличную паузу, добавила: – Он воевал у Пролива.

Дальше молчать было просто невежливо.

– Я воевал в горах, – сообщил я о себе. – Седьмой специальный.

– Да, – сказала хозяйка. – Конечно. Хорошо, что война закончилась. Мы все так много пережили.

– Война нас многому научила.

– Гира был слишком настойчив, – сказала хозяйка. – Но он любит нашу страну. Он – настоящий патриот.

Я хотел было спросить ее, с каких пор патриотам прощается хамство, но тут же понял всю бессмысленность этой затеи.

– Я был бы рад, если бы кто-нибудь передал ему от меня привет.

– Ах! – Хозяйка всплеснула руками. – Как это здорово! Серьезный рик тоже патриот! Я так и знала.

– А как же, – сказал я. – Разве в такое время можно не быть патриотом?!

Однако сарказм мой пролетел мимо. Хозяйка расцвела красными пятнами и, поинтересовавшись, не хочу ли я скруша, двинулась со своим подносом дальше. Я же остался размышлять над очередными парадоксами этого удивительного мира, стараясь не глядеть в зеркало, где после ухода хозяйки снова объявилась кудрявая блондинка.

Скруша я не хотел. Мне надо было сбросить напряжение, и я понимал, что лучше алкоголя это не сделают никакие препараты.

Я даже зажмурился, представив себе бокал настоящего мятного джулепа, такой, какой лишь однажды я пил на вашингтонском вокзале – с молотым, а не дробленым льдом, мятыми листьями на дне и веточкой, торчащей над краем стакана.

"Сам сметаю", – думал я, чувствуя, как мягко накатывает усталость, и уже видя себя в постели с бокалом в руке и криэйтором, плавающим перед глазами. Такой отдых я вполне заслужил.

Улыбаясь от мысли, что сделал сегодня Кору национальным героем, я сдвинул дверь гостиницы, пересек холл и машинально подошел к конторке, чтобы забрать газеты. Большая табличка красного цвета, лежащая сверху, привлекла мое внимание. Я взял ее в руку и какое-то время бессмысленно держал перед глазами, продолжая думать о Коре. Наконец зрачки сфокусировались, и я прочел выведенное крупными корявыми буквами послание: "Если ты не исчезнешь из города, мы тебя убьем".

Какое-то время я просто стоял, осмысливая прочитанное. Потом до меня дошло. Я резко развернулся, но холл был пуст. Тот, кто оставил табличку, не стал дожидаться моего прихода. Однако теперь я знал: меня ведут и ведут жестко.

Продолжая машинально сжимать табличку, я шел коридором, думая о том, что смерть Чары не вывела меня из-под удара, а, кажется, наоборот, ускорила развязку. В то, что меня убьют, по крайней мере в ближайшее время, я не верил. Вряд ли в таком случае они стали б меня предупреждать. Однако на хвосте они сидели плотно и были настроены, судя по всему, весьма решительно.

Проходя мимо двери Оклахомы, я заметил, что она приоткрыта. Похоже было, что этот отброс не захотел прислушаться к моей рекомендации. Конечно, он был единственным постояльцем, и других в ближайшее время не ожидалось. Да только я не настолько нуждался в деньгах, чтобы позволить ему и дальше топтать ковры моей гостиницы. Швырнув табличку на стоявшую неподалеку банкетку, я решительно толкнул дверь, шагнул за порог и остановился, сунув руки в карманы шорт.

Оклахома снова притащил к себе какую-то девку и в данную минуту занимался с ней любовью. Наливаясь гневом, я смотрел, как ходит, мерно вгоняя огромный поршень, мускулистый, покрытый синими прыщами зад и вздрагивают в такт стонам над мокрой от пота спиной красивые стройные ноги.

Услышав меня, Оклахома обернулся и, не прекращая трудиться, осклабился в ехидной усмешке.

– Ну что, рулевой, – отрывисто втягивая воздух, прохрипел он, – извиняться пришел? Иди сюда, я сегодня добрый, уступлю.

Я сжал кулаки, но в последнюю минуту сумел удержаться. Заявка Оклахомы кончилась неделю назад. Будучи в своем праве, я мог просто без объяснений вызвать ему шлюпку. А кроме того, мы были не одни.

– Я тебе вчера уже… – начал я.

И окаменел.

Девушка, лежащая под Оклахомой, подняла голову над его плечом, и я увидел прозрачные глаза и короткую стрижку Таш.

Чувство непоправимой беды захлестнуло меня, сдавило горло, и тело стало ватным, врастая в пол. Я знал, что, пока не поздно, надо бежать отсюда, но не в силах был даже пошевелиться. Этого просто не могло быть! Что угодно, только не это!

Не менее чем полминуты мы молча смотрели друг на друга. Потом она издала невнятный звук, гибко вывернулась из-под Оклахомы и, быстро схватив валяющуюся на полу одежду, тенью шмыгнула мимо меня в дверь.

Теперь я продолжал глядеть на Оклахому, не отводя глаз от постели. Я бы отдал все, что у меня было, лишь бы никогда не видеть этого. Но я это видел.

– Что случилось, рулевой? – холодно осведомился Оклахома, выпрастываясь из простыней и медленно направляясь ко мне. – Ты испугал мою девушку, недоносок. Кто тебя звал сюда, а? Ты что, правил не знаешь, обслуга?!

Обслуга?!

Спальня Оклахомы закачалась, и пол дрогнул, как палуба рейдера, начинающего разворот.

Обслуга!

Плечо, которое мне сегодня терзали машинкой, немилосердно жгло огнем. Краем сознания я зафиксировал нервный тик, пробивший правое веко, и успел еще понять, что сейчас у меня полетят ограничители. Последняя, слабо шевельнувшаяся мысль была о сердце, однако изменить я уже ничего не мог. Оклахома протянул руку, намереваясь схватить меня за горло, в голове у меня взорвалась яркая лампочка – и я ухнул со страшной высоты в добела раскаленные подвалы своей ярости.

Спустя какое-то время я начал выныривать из омута, смутно понимая, что мешок на полу, который я добиваю ногами, – мой постоялец. Бессмысленно было даже гадать, что происходило до этого. Сейчас Оклахома, скорчившись, лежал у моих ног и слабо постанывал, закрыв окровавленную голову руками. Весь пол вокруг кровати был буквально залит кровью, но меня кровь Оклахомы только возбуждала. Я знал, чего я хочу. Я должен был увидеть, как она выльется вся. Однако сперва Оклахоме полагалось получить то, что я ему задолжал.

Прошло еще несколько минут, прежде чем я до конца осознал, что делаю. Я бил его так, как учили меня когда-то кондоры в катакомбах Исарки и безволосые пинчранеды на одном из спутников Кориолы. Я бил его пo взрывавшимся острой болью нервным узлам, по костям, надеясь, что он будет просыпаться и отчаянно выть ночами, по почкам и печени, чтобы, вернувшись в констабуларий, он еще долго расписывался на унитазе кровью. При этом я бил его очень расчетливо, следя, чтобы он не вырубился от болевого шока, а оставался в уме и при памяти, глубоко впитывая в себя каждый удар. Именно эта расчетливость и остановила меня в конце концов.

Оклахома всегда казался мне законченным подонком, мерзавцем и негодяем. Я ненавидел его больше, чем всех пиратов и опущенных, вместе взятых. И все-таки я бил его слишком расчетливо. Я мало что соображал, но этот расчет я твердо держал в голове. И заключался он в том, что Оклахома должен был испытать как можно больше боли. И когда я понял это, я остановился. Сваленного человека так бить нельзя. Этому меня учили еще в школе. Иначе можно самому стать подонком.

Сквозь красный туман в глазах я смотрел на голого, раздавленного Оклахому и не испытывал никакой радости. Это был очень плохой поединок. Я даже не знал, могу ли я засчитать себе очко. Единственный плюс заключался в том, что на этот раз Оклахома в любом случае покинет гостиницу.

Нагнувшись, я схватил его за предплечье руки, которой он прикрывал голову, и, рывком отодрав от пола, привалил к кровати. Теперь он сидел, закрыв глаза, опираясь на деревянную резную спинку. Кровь, вытекавшая изо рта, ушей и носа, бурой коркой покрывала его шею и лицо, грязными пятнами высыхала на поросшем длинными, густыми волосами теле. Похоже было, что досталось ему сполна. Конечно, в констабуларий ему вправят нос и приведут в порядок все остальное. Однако это займет немало времени. Так что я мог быть спокоен: Керст Оклахома запомнит навсегда.

Левая щека Оклахомы дернулась, и он с трудом разлепил один глаз. С минуту глаз пусто глядел на меня, потом в нем появилось осмысленное выражение.

– Ты за это ответишь, – выдавил Оклахома, тяжело ворочая языком.

Я мельком взглянул на свои кисти, потом снова перевел взгляд на постояльца. Руки, конечно, слегка опухли, но были вполне работоспособны, поскольку в кость я всегда предпочитал бить ногой.

– Не советую, – хмуро сказал я. – Контроллер покажет, как ты меня доставал. Радуйся, что остался жив.

– Дерьмовый скунс, – сказал Оклахома и сплюнул кровью. – Я с тобой еще посчитаюсь.

– Опять не советую. – Я почувствовал, что завожусь снова. – В следующий раз я тебя обязательно убью.

– Это тебе так не пройдет, – не унимался Оклахома. – Сперва подпускает шлюху, потом бьет…

– Какой ты нудный, – сказал я, поворачиваясь и собираясь уходить. – Даю тебе час. Через час будет бот.

Я был уже почти у порога, как вдруг до меня дошло, что он сказал. Я резко обернулся.

– Кого я тебе подпускал?

– Да эту же…

– Не понял! – Одним прыжком преодолев расстояние до кровати, я склонился над вжавшимся в спинку Оклахомой. – Я ее подпускал?!

– Она так сказала… Она сказала, что ты посоветовал ей зайти ко мне… И потом все расспрашивала, как я к тебе отношусь.

– Как ты ко мне относишься?!

– Ну да… Что ты за человек… И как давно мы знакомы… И еще – что ты больше всего любишь… Жаль, блок стоит, я бы ей про тебя выдал…

Что я за человек?

Вызвав шлюпку, я сидел у компьютера, и мозг мой отказывался вместить происшедшее.

– Сука! – шептал я, облизывая пересохшие губы. – Сука поганая! Как же я так попался? Сука…

Глаза жгло, и во рту было мерзко, словно я наелся сухой травы.

Я понимал, что Таш выросла на Керсте и ничего другого от нее нельзя было ждать. Но все равно чьи-то жестокие пальцы продолжали терзать мое сердце.

"Почему это надо было делать так больно? – думал я, не в силах остановиться. – В моей же гостинице. И с кем?! С Оклахомой! Именно с Оклахомой! Хотя, впрочем, дело не в Оклахоме. Тебе в любом случае было бы больно. Зачем ты впустил ее в себя? Никто ведь не заставлял – ты сам открыл дверь. Ты разве не знал, что стоит открыть дверь, как в щель тут же просовывается концентратор? Чем ты так недоволен? Ты хотел сегодня увидеть Таш? Твое желание исполнилось. Радуйся!"

Все это было так мучительно, что, не в силах сдержаться, я уткнулся лицом в ладонь и застонал. Скрипя зубами, я тер лоб, надеясь хоть ненадолго вернуть способность ясно соображать. Пора уже было лететь к камерам, но я знал, что нельзя отправляться в таком состоянии. Поэтому я запрокинул голову и, закрыв глаза, принялся приводить себя в порядок.