Сводные тетради - Тетрадь первая

Марина Цветаева
ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

ЗАПИСИ ИЗ ЧЕРНОВЫХ ТЕТРАДЕЙ

      (подарок Е. А. И<звольской> перед отъездом в Японию, Мёдон, апрель 1931 г.)
 
      …Так с каждым мигом всё непоправимей
      К горлу — ремнем…
      И если здесь всего земное имя —
      Дело не в нем.

* * *

      С. М. В<олкон>ский.
 
      — Что у Вас уцелело — из ценностей?
 
      Он: — Ничто. (?) (точно спрашивая, проверяя…)
 
      — А человек?
 
      — Мало… Закат солнца… тень трепещущих деревьев… карканье вороны…

* * *

      Вам удалось то, чего не удавалось до сих пор никому: оторвать меня не от: себя (отрывал всякий), а от: своего. Так, подолгу застываю над белой страницей своего Егория Храброго . Этого (другое — всё было!) этого со мною еще не было.

* * *

      Думать в ответ. Нескончаемый разговор. Что я буду делать, когда прочту Вашу последнюю строчку? (точку!)
 
      (Ответ: писать свое. Как оно и было. Кламар, 29-го июня 1932 г.)

* * *

      Вы — последнее русло моей души, мне так хорошо у Вас в берегах! (как: в руках) О, искус всего обратного мне! Искус преграды! Раскрываю книгу : Театр (чужд), Танец (люблю только танец Melle Laurence из Гейне и Эсмеральды , но таких не видела и увидеть не могла бы: танец — в слове).
 
      C. M.! Немудрено в Исповеди Руссо — дать живого Руссо, в записях Эккермана — дать живого Гёте , в мемуарах Казановы — живого Казанову, но мудрено и невозможно в книге о театре…
 
      Всё тайное станет явным. Это, обычно, говорят о лжи (NB! чужой!). Я это говорю о правде, единственно-сущей: правде сущности. Не моя случайная ложь станет явной, а моя вечная насущная правда. Не станет: уже есть.

* * *

      Простите и не примите за дерзость: мне горько, что всегда «по поводу». О как мне бы хотелось — Вас вне театра — балета — мимики, Вас по поводу Вас же, Вас — без, Вас — Вас. «Разговоры» я уже начинаю вспоминать как вскрытую лирическую жилу по сравнению с отрешенностью Откликов.

* * *

      Победа путем отказа. (У Вас: вездесущие путем отказа. Музыка.)
 
      Стр<аница> 134 (конец). Слышен голос.

* * *

      Мысль — тоже страсть (впервые).

* * *

      Для меня стихи — дом, «хочу домой» — с чужого праздника, а сейчас хочу домой — в Вашу книгу. В чем же дело? До сих пор я любила только свое и только в определенных (человека — в дневниках, стихах, письмах), т. е. беспредельных, самых непосредственных формах — самых не-формах! — человеческой беззащитности. Голого человека. Нет, ободранного человека (себя). Немудрено, что многое сходило. Всё сходило.

* * *

      Ваша геометрия — пуще всякой магии! На всем, что Вы говорите, печать неопровержимости.

* * *

      Тоска и благодарность. (Стр<аница> 144)

* * *

      Хеллерау — вражда — точно от меня отрывают Алю.

* * *

      Но книгу, к<отор>ую я от Вас хочу — Вы ее не напишете. Ее мог бы написать только кто-нб. из Ваших учеников, при котором Вы бы думали вслух. Goethe бы сам не написал Эккермана.

* * *

      Ваши книги — книги про всё (так Аля, 6-ти л., назвала свою будущую книгу).

* * *

      Породы Гёте — и горечь та же — в броне. Щедрость в радости, скупость в горе. После Вашей книги хочется (можно — должно бы) читать только Гёте.

* * *

      Все Ваши дороги ведут в Мир. («Все дороги ведут в Рим», привели в Рим и С. М. В. — 1932 г.)

* * *

      Вчера вечером заходила на Пятницкую (NB! заходила: из Борисоглебского пер<еулка> на Поварской! 1932 г.), мне еще слышался Ваш голос, когда Вы читали Пушкина.

* * *

      Сейчас — ночь со вторника на среду — вспоминала, сколько времени я Вас не видела. Первое, непосредственное — недели две! И: Благовещение — затмение — дальше 28-ое (русское), суббота, т.е. день встречи, сегодня 31-ое марта — три дня!

* * *

      Дорогой Сергей Михайлович!
 
      Вот то, что мне удалось узнать в Лавке Писателей . Издатель из Риги еще не приехал. Редакц<ионный> Комитет состоит из Бердяева, Зайцева и Осоргина. Первого Вы знаете, второй и третий — люди безупречные и достаточно культурные. Я говорила им о Фижмах. Тон приблизительно был таков: «Эх, господа, господа, вы вот снабжаете заграницу Новиковым и Ко (NB! Ко — они), а знаете ли Вы такую замечательную вещь „Фижмы“» — и т. д. Немножко рассказала. Спросили о длине вещи, я сказала печатный лист. (Так?) — Не набралось бы несколько таких рассказов? — Пока один. — Тогда можно поместить в альманахе. Но хорошо бы иметь на руках вещь. —
 
      И вот, дорогой С. М., просьба: если Вам не жалко отдавать Фижмы в альманах (мне — жалко!) не могли бы Вы их держать наготове, чтобы к приезду рижского издателя представить в Редакц<ионный> Комитет? (Не решаюсь предложить Вам свои услуги по переписке, — сама и всегда страшусь выпус<кать?> вещь из рук — хотя бы в самые любящие.)
 
      Об этом его приезде буду знать, предупрежу Вас. А другие Ваши книги — цельные? Переписаны ли они? Но — когда начинаешь думать — всё жалко!
 
      Посылаю Вам прежних-времен чаю: противоядие от советских полезных напитков. Если у Вас уже есть, пусть будет еще. Все вечера читаю Художественные отклики, и уже с утра — жду вечера.
 
      М. Ц.

* * *

      Москва, 28-го русск<ого> марта 1921 г., суббота.
 
      Дорогой С. М.!
 
      Только что вернулась с Алей из Вашего сжатого загроможденного пер<еулка>, точно нарочно такого, чтобы крепче держал мою мысль. Шли темной Воздвиженкой — большими шагами — было почти пусто — от этого — чувство господства и полета.
 
      Сейчас Аля спит, а я думаю.
 
      Вам (не зная и не ведая, а главное: не желая) удалось то, чего не удавалось д. с. п. никому: оторвать меня не от себя (никогда не была привержена и — мог всякий!), а от своего. Для меня стихи — дом, «хочу домой» — с чужого праздника, а сейчас «хочу домой» — в Вашу книгу. Перемещение дома.
 
      И есть еще разница, существенная.
 
      Любимые книги, задумываюсь, те любимые без <сверху: от> которых в гробу не будет спаться: M-me de Sta?l — Коринна, письма М-elle de Lespinasse , записи Эккермана о Гёте… Перечисляю: ни одного литературного произведения, всё письма, мемуары, дневники, не литература, а живое мясо (души!). Человек без кожи — вот я. (Уже само слово я…) Под этим знаком — многое сходило.

* * *

      С. М., немудрено в дневнике Гонкуров дать живых Гонкуров, в Исповеди Руссо — дать живого Руссо, но ведь Вы даете себя — вопреки.
 
      (Не есть ли это закон — вопреки?)
 
      Ваша сущность всё время пробивает Вашу броню, всё время — выпады, вылазки, скобки, живой голос.
 
      Простите и не примите за дерзость: мне горько, что всегда «по поводу», о как бы мне хотелось Вас — вне театра, вне — Далькроза , вне, без, Вас наедине с собой, Вас — Вас. «Разговоры» я уже начинаю вспоминать как покинутый рай — по сравнению с отрешенностью «Откликов». И как показательно, что Вы из двух книг любите именно эту. И как, поняв, не преклониться?

* * *

      О, искус всего обратного мне! Искус преграды (барьера). Раскрываю книгу: Театр (чужд), Танец (обхожусь без — и как!), Балет (условно — люблю, и как раз Вы — не любите). Но как Вы сразу — легчайшей оговоркой — усмиряете весь мой польский мятеж — еще до вспышки.
 
      Я, над первой строкой:
 
      — Не любить балета — это не любить (ряд перечислений и, собирательное:) ни той Франции, ни той России!
 
      И сразу — в ответ Ваш медлительный, такой спокойный, голос:
 
      — Кто же не любит…
 
      Читаю дальше:
 
      — Но когда вспомните загорелую крестьянку… трагическую героиню…
 
      Слышу голос:
 
      — Перед судом природы. —
 
      И — освобожденно и блаженно — вздохнув, читаю дальше.
 
      (Сейчас Аля — мне: «До свидания, Марина!» и я — ей, не отрываясь: — «Спокойной ночи!» — Белый день! — Смеемся обе.)

* * *

      Музыка.
 
      Есть у Вас в главе о Музыке (Существо) — такая фраза:
 
      — Конечно, вездесущие достигнутое не победою над пространством, а отказом от пространства…
 
      Читаю сначала в точном применении к Музыке. — Формула.
 
      Потом уцелевают три слова: Победа путем отказа.
 
      Дальше (стр<аница> 134 — Материал, в самом конце):
 
      — Что такое полярность с ее распределенным притяжением перед расстилающейся бесконечностью неизмеримых заполярностей.
 
      Два впечатления, слуховое и зрительное.
 
      Читая, слышишь голос вопрошающего — ушами — живой — в комнате. Кто-то, кто не тебя, но при тебе, самого себя спрашивает. Вопрос, постепенно (слово за словом!) переходящий в возглас: в голосовой вывод.
 
      Второе впечатление (запечатление) зрительное. Дорогой С. М., если у Вас есть в доме книга, возьмите ее в руки, раскройте на 134 стр<анице>, смотрите в конце…
 
      Это не наваждение, это наглядная — воочию — достоверность. Сами слова — неизмеримые пространства (вроде тех по которым Снежная Королева везла Кая) сам вид слов. (Широта и долгота.) Вид слов здесь есть их смысл.

* * *

      Вы орудие того, о чем Вы пишете. Не Вы это пишете, это (то) Вами пишет.

* * *

      Подземные ходы мысли. Шахтер, слушающий голос земли, которую роет, которая хочет, чтобы из нее вырыли руду. (Или — голос руды?)
 
      Отсутствие произвола — власть над предметом путем подчинения ему, — ах, поняла: Победа путем отказа!

* * *

      Но книгу, к<отор>ую я от Вас хочу — Вы ее не напишете, ее бы мог написать кто-нибудь из Ваших учеников, при к<отор>ом Вы бы думали вслух. (Мысленно: только я!) Goethe сам бы не написал книги о нем Эккермана.

* * *

      Породы Гёте — и горечь та же — в броне. И щедрость та же — только в радости. (У людей — наоборот!) И то же слушание природы, послушание ей. После Вашей книги хочется (можно бы — должно бы) читать только Гёте.

* * *

      Гёте. Целый день сегодня силилась вспомнить одно стихотворение, прочитанное мною случайно, на какой-то обертке, вспоминала, восстанавливала, заново писала, — наконец восстановила:
 
      Goethe nimmt Abschied von einer Landschaft und einer Geliebten

* * *

      In eines Sommerabends halbem Licht
      Sah er zum weinenden und letzten Male
      Hinab auf Wiesen, W?lder, Berg’ und Thale.
      Er stand mit wetterleuchtendem Gesicht.
 
      Noch einmal warf sich wie ein wunder Riese
      Ihm das gelebte Leben an die Brust,
      Dann l?ste leicht und l?chelnd er — auch diese
      Umarmung, seiner Gottheit schon bewusst.

* * *

      <Вдоль левого поля, напротив первой строфы:> Hinab — auf Berge?

* * *

      Знаю одно: Вы бы жили на классическом «острове», Вы бы всё равно думали свои мысли, и так же бы их записывали, а если бы нечем и не на чем, произносили бы вслух и отпускали обратно.
 
      Вы бы всё равно, без Далькроза и др. были бы тем же, нашли, открыли бы — то же. (Законы Ритма Вы бы открыли в движущейся ветке и т. д.) Не отрицаю этим <пропуск одного-двух слов> в Вашей жизни X, Y, Z: ценность спутничества — до (два шахтера — находят жилу). Но Вы ведь всё это уже знали, между Вами и Миром нет третьего, природа Вам открывается не путем человека.

* * *

      Боюсь, Вы подумаете: бред.
 
      Да, но во-первых: если бред, то от Вашей же книги, не от соседней на столе (автор моего «бреда» — Вы!), а во-вторых: только на вершине восторга человек видит мир правильно, Бог сотворил мир в восторге (NB! человека — в меньшем, оно и видно), и у человека не в восторге не может быть правильного видения вещей.

* * *

      Боюсь, Вы скажете: кто тебя поставил судьей, кто дал тебе право — хотя бы возносить меня до неба? Ведь и на это нужно право.
 
      Задумываюсь: — на славословье?
 
      Высказанная похвала — иногда нескромность, даже наглость (похвалить можно только младшего!) — но хвала (всякое дыхание да хвалит Господа)?
 
      Хвала — долг. Нет. Хвала — дыханье.

* * *

      И Вы же должны понять, что я не «хвалю», а — потрясена?!

* * *

      Сейчас — ночь со вторника на среду — вспоминала, сколько дней назад я Вас видела, верней: сколько дней я Вас не видела. Считаю: Благовещенье — затмение — суббота 28-го ст<арого> марта Ваш приход — сегодня что? 31-ое. — Три дня.
 
      Мое первое чувство было — недели две, по тем верстам и верстам вслед за Вашей мыслью и моей мысли к Вам.
 
      Боюсь, Вы подумаете: нищий.
 
      С. М., я не от нищенства к Вам иду, а от счастья.

* * *

      Ночь со среды на четверг 31/13 на 1/14 марта-апреля 1921 г.
 
      Дорогой С. М., живу благодаря Вам изумительной жизнью. Последнее что я вижу засыпая и первое что я вижу просыпаясь — Ваша книга.
 
      Знаете ли Вы, что и моя земная жизнь Вами перевернута? Все с кем раньше дружила — отпали. Вами кончено несколько дружб. (За полнейшей заполненностью и ненадобностью.) Человек с которым встречалась ежедневно с 1-го января этого года — вот уже больше недели, как я его не вижу . — Чужой. — Не нужно. — Отрывает (от Вас). У меня есть друг: Ваша мысль.

* * *

      Вы сделали доброе дело: показали мне человека на высокий лад.

* * *

      Есть много горечи в этом. Ухватившись за лоб, думаю: я никогда не узнаю его жизни, всей его жизни, я не узнаю его любимой игрушки в три года, его любимой книги в тринадцать лет, не узнаю как звали его собаку. А если узнаю — игрушку — книгу — собаку, другого не узнаю, всего не узнаю, ничего не узнаю. Потому что — не успею.
 
      Думаю дальше: четыре года живу в Сов<етской> России (всё до этого — сон, не в счет!), я четыре года живу в сов<етской> Москве, четыре года смотрю в лицо каждому, ища — лица. И четыре года вижу морды (хари) —
 
      С.М., если бы я завтра узнала, что Вы завтра же уезжаете за границу, я бы целый день радовалась, как могла бы радоваться только въезду. Клянусь! Весь день бы радовалась, а вечером бы — молниеносная проверка, и: а вечером бы закрыла Вашу книгу с тем, чтобы никогда больше не раскрывать.

* * *

      Сегодня у Т. Ф. С<крябиной> — вопрос, мне, ее матери: — «Dites-moi donc un peu, Madame, pouvez-Vous me dire — ? quoi cela est bon — la vie? Cette masse de souffrances…»
 
      И мне стало стыдно в эту минуту — за свое восхищение от земли.

* * *

      Быть мальчиком твоим светлоголовым…
 
      (1-го русск<ого> апреля 1921 г., четверг)

* * *

      Я: — «Аля, как ты думаешь — который час?»
 
      Аля: — «Два часа ровно, потому что бабка исповедоваться пошла. Марина! Мы живем по чужим исповедям!»

* * *

      — М.! Что Бог сделал с собаками! Создал их и не кормит, сделал их какими-то нищухами, побирухами. А если бы он их всех сделал породистыми, тогда бы и породы не было, п. ч. порода — от сравнения.
 
      Значит, чтобы была порода, нужна не-порода.

* * *

      Занесли Вам с Алей противоядия от полезных советских смесей (хлебных и чайных) — и немножко письменных принадлежностей.
 
      Не была на Вашей лекции только потому, что сговорилась идти с Т. Ф., а у нее сейчас дома всякие горести и беды.
 
      Читаю Отклики. Спасибо.
 
      МЦ.

* * *

      Продолжение большого письма (конечно неотосланного)

* * *

      Суббота, 9-тый — по-новому — час. Только что отзвонили колокола. Сижу и внимательно слушаю свою боль. Суббота — и потому что в прошлый раз тоже была суббота, я невинно решила, что Вас жду.
 
      Но слушаю не только боль, еще молодого к<расноармей>ца (к<оммуни>ста), с которым дружила до Вашей книги, в к<отор>ом видела и Сов<етскую> Р<оссию> и Св<ятую> Русь, а теперь вижу, что это просто зазнавшийся дворник, а прогнать не могу. Слушаю дурацкий хамский смех и возгласы, вроде: — «Эх, чорт! Что-то башка не варит!» — и чувствую себя оскорбленной до заледенения, а ничего поделать не могу.
 
      О, Боже мой, как страшна и велика власть человека над человеком! Постоянное воскрешение и положение во гроб! — Ничего не преувеличиваю, слушаю внимательно, знаю: если бы Вы сейчас вошли (к<оммуни>ст только что получил письмо от товарища и читает мне вслух: «Выставка птицеводства и мелкого животноводства…» Это товарищ его приглашает на Пасху.) <фраза не окончена>

* * *

      Краткий ход истории с Вами каждого настоящего.
 
      Сначала имя — отдаешь ему дань невольно: настораживаешься. Потом голос; особость, осмысленность, сознательность произношения — точно человек хочет дойти помимо смысла слова, — одним произношением и интонацией: быть понятым иностранцем. Дать смысл через слух (звук). — Вслушиваешься. — Потом — суть: остро, точно, то. Вдумываешься, вчувствовываешься, в — в — в — И уже имя — исходная точка — забыто, торжествует суть, побеждает суть.
 
      А потом, когда очнешься: ведь это тот самый В<олкон>ский, внук того Волконского, и сразу 1821 г. — 1921 г. — и холод вдоль всего хребта: судьба деда — судьба внука: Рок, тяготеющий над Родом. (Сыновья в наследство судьбы не получают, — только внуки. Точно роду (или <пропуск одного-двух слов>). Передышка сына, чтобы снова собраться с силами.)
 
      С. М., я ничего не знаю точно, я ведь ничего о Вашей жизни не знаю, кроме того, что Вы пожелали сказать о ней — всем — в книгах, но по всему Вас — сейчас — (и по всему сейчас) чувствую, какими были для Вас годы 1917 г. — 1921 г.
 
      И, глубоко задумавшись:
 
      Чита — или Москва 1917 г. — 1921 г.? — Еще вопрос.

* * *

      Еще об одном думаю, идя назад в неведомую мне Вашу жизнь.
 
      Рождается человек. Получает громкое имя. Несет его. (Приучается нести его тяжесть.) Столкновение Рода и Личности. Неслыханное счастье (не носителю — миру!) — личности в породе, породы в личности. Первый полет за пределы гнезда. О Гнезде умолчу — ибо НЕ ЗНАЮ, но не умолчу о катастрофе такого «за-пределы».
 
      Князь — и пишет! в этом есть что-то нестерпимое. Мало, что князь, еще и писатель. (И Пушкину бы не простили — раз не простили даже камер-юнкера.) И сразу: либо плохой князь, либо плохой писатель. О князе спорить не приходится — значит плохой писатель.
 
      Простив (проглотив) рождение — второе рождение (в духе) уже не прощают — давятся. Чувствуют себя обокраденными. (Так поэту, например, не позволяют писать прозу: мы сами прозаики!) Когда князь занимается винными подвалами и лошадьми — прекрасно, ибо освящено традицией, если бы князь просто стал за прилавок — прекрасно меньше, но зато более радостно (подсознательно: сдал, наш, тоже…), но — художественное творчество, т. е. второе (нет, первое!) величие, второе княжество.
 
      С. М., м. б. я ошибаюсь, но я хочу чтобы Вы знали о чем я думаю все эти дни принадлежащие Вам и проходящие без Вас.

* * *

      Бездомная комета и домовый комитет.
 
      (Могли бы выйти стихи.)

* * *

      Крылья — свобода, только когда раскрыты в полете, за спиной они — тяжесть.
      Крылья — синоним не свободы, а силы, не свободы, а тяжести.
 
      С. М., Аля, я, в его — шереметевского дома — сухом и окурочном саду. Сидим на скамейке. Солнышко. В сухом бассейне солдаты играют на балалайках. С. М. насвистывая в лад, с любовью:
 
      — Ах, они прэлэстные, прэлэстные!..
 
      И внезапно, хищно, точно выклюнув — что-то блестящее из подножного сору! Копейка? Нет, пуговица. — «Вам… (он меня никак не зовет, и я глубоко понимаю)… это нужно?» Я: — «Н-н-нет…» — «М. б. Але нужно? Играть…» Аля, с моей же неудивляющейся деликатностью (всей деликатностью невозможного неудивления) — «Н-н-нет… спасибо…» — «Тогда я… Такие вещи всегда так, так нужны…» (Бережливо прячет.)

* * *

      Произносит хребёт (NB! кажется и моя мать так произносила, во всяком случае: Лёв Толстой, и, помнится: гал?рка (ведя от галлереи).
 
      А у самого хребет как у рыбы — ar?tes .

* * *

      Как настигаемый олень
      Летит перо.
                   обманут день —
      И как хитро!
 
      Все силы ада за спиной —
                   масть!
      Всё дети матери одной,
      Чье имя — страсть.
 
      Олень, олень Золоторог,
      Беда близка!
      То в свой звонкоголосый рог
      Трубит тоска…
 
      По зарослям словесных чащ
      Спасайся, царь!
      То своры дых кровокипящ,
      То ревность — псарь.
 
      Всё громче, громче об ребро
      Сердечный стук…
      И тихо валится перо
      Из смуглых рук.
 
      4-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.
 
      <Справа от стихотворения, поперек страницы:> Плохие стихи, не вошедшие в Ремесло. Дороги как память: о той Москве, той тоске, той — мне. Пометка 1932 г.

* * *

      О двух
      В лазури               и герба
      Сказ. Дважды стукнула судьба
      В сияющие лбы Волконских.
 
      О том, на кандалы корону
      Сменившем — сказано до нас.
      Нам гордость горькая пришлась
      Быть современником второму.
      (не кончено)

* * *

      Над владыками,
      Над коронами —
      Власть великая
      Нам дарована…
      (Четверостишие из к<оторо>го вышло — совершенно обратное: «По нагориям, по восхолмиям», напеч<атанное> в Ремесле 1932 г.)

* * *

      Тучи как судьи.

* * *

      Я — блудный сын, который каждый дом принимает за отчий, но еще до ужина разубедившись — уходит.
 
      Для меня жирных тельцов не режут.

* * *

      На што мне

* * *

      Вырывает из рук бумагу,
      В очи сыплет цветочной пылью,
      В волосах запевает нагло,
      За спиной завивает крылья…
      (Ветер)

* * *

      Где заговорщик, глотающий пепел?

* * *

      Долг возложив на детей годовалых
      Те — остальные — сидели в подвалах, —
      Тел без гробов — ждя,
      Новых пиров — ждя…

* * *

      Не дошаливши последнюю шалость
      Горстка детей за отчизну сражалась…

* * *

      Приносим С. М. с Алей самодельные, с пайковыми бобами, пирожки. Швыряет на сковородку, обугливает и, не видя ни ножа ни вилки: — «Можно, я думаю, руками?»
 
      — Нет, ошибаюсь, пирожки были в другой раз, на этот раз был — блин (мой, во всю сковородку). Держал руками и рвал зубами.

* * *

      Внимательность к вещам. — «Прэлэстный угольничек», — тарелка (простая, с цветком).

* * *

      — Я вижу: несколько человек — штатск<их?> — сняли шляпы: заложники. Там был и мой двоюродный брат, — только он шел с той стороны — если бы я его увидел — не знаю — я бы наверное кинулся — чтобы тоже… Кто-то из солдат толкнул меня в грудь. Вернувшись, написал обеим дамам (через два а), что я не могу принимать вознаграждения от правительства, которое так обращается с человеком.
 
      …Каждый, самый слабый, должен сказать, ответить…

* * *

      В<олкон>ский заключен сам в себе, не в себе — в мире. (Тоже одиночная камера, — с бесконечно-раздвинутыми стенами.) Эгоист — породы Гёте. Ему нужны не люди — собеседники (сейчас — не собеседники: слушатели, восприниматели!), иногда — сведения. Изящное отсутствие человека в комнате, говоришь — отвечает, но никогда в упор, точно (нет, явно) в ответ на свою сопутствующую мысль. Слышит? Не слышит?

* * *

      Никогда — тебе, всегда — себе.

* * *

      Был у меня два раза, каждый раз, в первую секунду, изумлял ласковостью. (Думая вслед после встречи — так разительно убеждаешься в его нечеловечности, что при следующей, в первую секунду, изумляешься: улыбается, точно вправду рад!)
 
      Ласковость за которой — что? Да ничего. Общая приятность от того, что ему радуются. Его мысли остры, его чувства flottent .
 
      Его жизнь, как я ее вижу — да впрочем его же слово о себе:
 
      — «История моей жизни? Да мне искренно кажется, что у меня ее совсем не было, что она только начинается — начнется».
 
      — Вы любите свое детство?
 
      — Не очень. Я вообще каждый свой день люблю больше предыдущего… Не знаю когда это кончится… Этим, должно быть и объясняется моя молодость.
 
      (Про Алю: изумительная девочка…)
 
      Однако, в первый приход, сказал же:
 
      — «Я, вообще, сейчас, кажется, не могу причинить никому ни радости, ни горя…» А вчера: — «Каждый свой день…» (люблю больше предыдущего и т. д.).
 
      Может показаться, когда читаешь эти слова на бумаге, что говорит горящий жизнью, — нет, это бросается легко, созерцательно- <под строкой: повествовательно-> спокойно, почти небрежно.

* * *

      Учитель чего? — Жизни. Прекрасный бы учитель, если бы ему нужны были ученики.
 
      Вернее: читает систему Волконского (Хонского, как он произносит, уясняя Волхонку) — когда мог читать — Жизнь.

* * *

      (Музыка, запаздывающая на какую-то долю времени, последние солдаты не идут в лад, долгое дохождение до нас света звезд…)

* * *

      Не поспевает за моим сердцем.

* * *

      Жаловаться не стану,
      Слово возьму в тиски.
      С этой мужскою раной
      Справимся по-мужски.
 
      Даром сгорают зори,
      А не прося за вход.
      С этой верховной хворью
      Справимся, как Восход.

* * *

      Великолепным даровым пожаром
      В который раз, заря, сгораешь даром?
 
      На встречных лицах, нежилых как склеп,
      В который раз ты побежден, о Феб?
 
      Не доверяя бренной позолоте
      Они домой идут — на повороте
 
      Счастливые — что уж опять тела!
      Что эту славу — сбросили с чела.
 
                             еды |
      И в предвкушении любви | взаимной —
      Домой — домой — домой — к печурке дымной…
 
      Так, у подножья нового царя,
      В который раз, душа, сгораешь зря?

* * *

      Суббота
 
      10-го русск<ого> апр<еля> 1921 г.

* * *

      Море — пляшущий погост.

* * *

      Все женщины делятся на идущих на содержание и берущих на содержание. Я принадлежу к последним.

* * *

      В старой женщине, берущей на содержание, неизбежная бескорыстность материнства.

* * *

      Аля: — Смущенная улыбка Дьявола.

* * *

      Я всегда любила одного за-раз, а на всех остальных — плевала.

* * *

      Название для книги: — Версты — Ремесло.

* * *

      Еда (змеи, гады) — Аля.

* * *

      1-ый день Пасхи.

* * *

      Вот она, кротко раскрыла крылья —
      Выпав из рук —
      Странноприимного дома книга:
      Книга разлук.
 
      Всех их чесала своей гребенкой,
      Каждый был сыт.
      Сколько имен в ней — нескромных, громких,
                      , простых.
 
      <Оставлен пробел для одного четверостишия>

* * *

      Моя любовь (бесполезный пожар) к Волконскому доходит до того, что знай я подходящего ему — я бы, кажется, ему его подарила (Подходящего или нет, но — подарила. Во всяком случае красивого и внимательного. Некто Эмилий Миндлин. , из Крыма, 18 лет.)
 
      Хорошо было бы, чтобы этот даримый утешал меня от В<олкон>ского.
 
      И всего лучше бы — если бы они — после этого — оба перестали у меня бывать.

* * *

      Выслушивать жизнь и устраивать судьбы. Занятие старой женщины. Но Судьба ведь тоже старая женщина.

* * *

      Мой поток к В<олкон>скому твердо пошел по двум руслам: по руслу заботы (работы!), 2) по руслу стихов.

* * *

      Я не только ничего не жду взамен, я даже и не знаю, есть ли для него я, т. е. доходит ли даваемое, а если доходит — связано ли со мной?
 
      Приручение В<олкон>ского. Мало славы — если оно даже удастся. Приручаю ведь не собой: двумя ушами, которые слушают. (Я еcмь — два уха: говорящий рот мой — уже не услышан.) Ведь ни одно слово мое в ответ не услышано.
 
      Так его приручил бы каждый.
 
      Если бы сумел.

* * *

      Но, руку на сердце положа, кому кроме меня это могло бы понадобиться?!

* * *

      Просто как путь, трудно как осуществление, гадательно как цель, безнадежно как исход.

* * *

      Для заполучения его души нужна отрешенность — от себя и во многом — от него. Кто отрешен? Старики, но старик, отрешенный от себя, будет отрешен и от тебя (тем отрешен и от тебя).

* * *

      Огню: не гори, ветру: не дуй, сердцу: не бейся. Вот что я делаю с собой.