Славянские хроники (Русалка) (№1) - Русалка

«Остерегайся Ивешки.

Она не любит тебя. Разве ты мог рассчитывать на это? Она и никогда не любила тебя: она лишь хотела обрести побольше силы для себя самой».

Тем временем, Саша вновь ощутил, как его охватывает слабое сомненье, проникающее откуда-то совсем с другой стороны, похожее скорее на уверенность, что Петр был жив и находился рядом с Черневогом.

Саша даже качнулся, почувствовав жестокий холодный толчок недоверия к Ууламетсу, вспоминая, как тот не пожалел бы никого, даже Ивешку, не говоря уже о Петре или о нем самом, для своих целей, и, следовательно, сейчас не могло быть и речи о спасении Петра.

Тогда Ууламетс вновь схватил его за руку и сказал:

— Следи за собой, следи за собой, малый. Все, что ты чувствуешь сейчас, это все тоже исходит от него. Ты не можешь позволить себе верить в это.

Но несмотря на это у него росла уверенность, что он знает, где был Петр: за ближайшим деревом, в том самом дворе, которого он никогда не видел, а знал лишь только по воспоминаниям Ууламетса. И еще он был уверен, что Ивешка указала путь к Черневогу и приняла в дар его силу, которую Петру было не жаль…

Что же касается Саши Мисарова, то ему предназначалась весьма соблазнительная мысль, шептавшая о том, что если он всего-навсего останется в стороне, если он согласится на это, то тогда Черневог сделает его всесильным и могучим над людьми во всем мире, что всегда презиралось им, не потому что Черневог не принимает его в расчет, он вполне оценил и почувствовал его пребывание рядом с Ууламетсом, но в отличие от последнего, он более расположен к молодым…

Мальчик, который связал себя обещанием с Черневогом, должен стать частью его окружения, его дома, его жизни вместе с Ивешкой, вместе с Петром, вечной жизни, чтобы управлять городами и княжествами, если этого захочется ему…

Или он может умереть, но прежде увидит, как умрет Петр…

— Если Петр там, — тяжело дыша сказал Ууламетс, — то Черневог наверняка не убил его, по крайней мере он не сделает этого до тех пор, пока он не выведет из равновесия тебя. Деревья! Помни о деревьях, малый!

Он не стоил ровным счетом ничего и на самый худой конец мог послужить лишь заложником, а точнее оружием в руках Черневога, точкой раскола между Ууламетсом и Сашей, которые собирались прийти сюда…

Возможно, что Черневог хотел, чтобы он знал об этом, или этого хотел Гвиур. Или, наконец, он оказался столь проницательным, что и сам узнал кое-что, без объяснений всяких колдунов: он теперь был не вполне уверен в том, откуда приходили к нему посещавшие его мысли. Так он размышлял, сидя на том самом месте, куда Гвиур затащил его: в самом грязном месте двора, почти рядом с засохшим деревом… Тут он вспомнил, как прямо здесь Черневог немедленно отобрал у него тот мешочек с солью, который еще Саша дал ему в самом начале их путешествия.

Боже мой, и он не разу не вспомнил об этом. Может быть, в этом и была своего рода удача, которой обрадовался бы любой колдун, но Петр позволил Черневогу забрать ее и выбросить в грязь…

Со смехом. О Боже!

— Покарауль его, — сказал Черневог водяному, и добавил, обращаясь к Петру: — Они все еще идут. Старик обманывает твоего молодого друга, точно так же, он обманывал меня или свою дочь, в конечном счете продолжая удерживать его около себя, пока тот не потеряет рассудок, уверяю тебя. Но ты должен вернуть его.

К тебе, подумал Петр, и отвернулся к мягкому холодному стволу дерева, ожидая почувствовать боль, которая должна была последовать за его отказом.

— Разве ты не обязан ему ничем, чтобы сделать это? — спросил Черневог.

Только не сопротивляйся, продолжал убеждать его Черневог в который уже раз, заверяя его в том, что даст ему все, что только пожелает Петр…

И только Ивешка продолжала держаться. Боже мой, подумать только, она пыталась делать это там, где кровь и плоть готовы были вот-вот отступить, а Черневог, который убил бы его без всякой жалости, все еще продолжал держать его живым…

— Ивешка одумается, — сказал Черневог. — Я полагаю, что тебе это понятно. А разве ты не должен сделать то же самое? Ведь ты должен спасти своего молодого друга, у которого есть такие задатки. Ты можешь достаточно получить в этой жизни, и ты можешь сделать так много добра. От тебя же не требуется ничего.

Петр не удержался и в конце концов заплакал. Черневог же, тем временем, вернулся в дом, оставив Петра изможденного переполнявшими его сомнениями об Ууламетсе и о самом Черневоге. Он свесил голову и попытался собраться с мыслями, не обращая внимания на легкий шорох змеиных колец, то и дело скользящих по дереву и случайно задевавших его ноги. Гвиур прошептал ему с леденящим свистом и шипеньем:

— Теперь, я вижу, ты уже не такой бойкий? И не такой ловкий, в конце-то концов. Как ты разочаровал ты своих друзей, да еще и женщину…

Никого он не разочаровывал, подумал Петр, припоминая Дмитрия, припоминая заявление чуть ли каждого родителя в Воджводе… Каждый из них ожидал, что он окажется неудачником.

— Они приближаются, — продолжал Гвиур, и слегка подтолкнул его своей головой, пристраивая челюсть около его щеки. — Взгляни, взгляни, прямо на вершине холма.

Саша и Ууламетс. Он смог различить их прямо со своего места, сквозь ветки, под серым в коротких отблесках небом. Он видел, как они оба направлялись прямо к дому, то ли по своей воле, то ли по чужой.

— Теперь ты узнаешь, — сказал Гвиур, наваливаясь нижней челюстью Петру на плечо, и тот почувствовал, как в лицо ему пахнуло речной гнилью.

— Боже мой! — Петр едва не свалился под тяжестью змеи. — Пошел прочь от меня! Саша, черт побери, спасайся, ради Бога!

— Петр? — Слабый сашин голос тем не менее долетел до него на таком расстоянии, и показался ему слабым и испуганным. Он видел, как мальчик бросился со всех ног.

К нему.

Я приношу одни несчастья, подумал Петр, проклиная самого себя…

В поединке между колдунами каждый игрок, кроме него самого, мог мешать кости…

Сын игрока понимал все хитрости игры, когда видел ее.

— Он сейчас в доме! — закричал Петр, и в тот же момент, быстрее, чем он смог отбежать в сторону, кольца водяного плотно обвились вокруг него. — Черневог в доме: хватайте его!

Саша словно застыл, глядя на дом, а Петр чувствовал, как начинают трещать его ребра, а швы на одежде уже лопнули, когда он пытался отделаться от змеи.

Неожиданно, что-то небольшое, крылатое и черное появилось в узком пространстве между лицом Петра и головой Гвиура, устремив свой клюв в глаза водяного.

Яркая вспышка света, от которой стыла кровь и останавливалось сердце, разорвала двор, а за ней последовали раскаты грома.

Саша, растянувшись в грязи, старался добраться до Ууламетса, в то время как горящие остатки бани летели вокруг них.

А в это время он думал, что Ууламетс хочет, чтобы молния ударила мимо Черневога. Вспышки прорывались над их головами, от чего даже поднимались их волосы, а по коже бегали мурашки.

Ууламетс хотел, чтобы молнии обратились к дому, но Саша в последний момент уклонился от этого, проявляя несогласие и идя на компромисс во всем, что касалось имущества Черневога…

Он даже припомнил голоса своих родителей, раздававшиеся из горевшего дома…

— Саша! — Это кричал Петр, в то самое время, когда молнии вновь целились в них, и старик во второй раз пожелал, чтобы они ударили в дом…

Теперь Саша был вместе с ним, объединяя свое желание с желанием старика, неожиданно проникнувшись опасностью, которая угрожала Петру.

Небо раскололось над ними, будто раскололся мир, прорезанный яркой вспышкой. Восточная часть дома, поднимавшаяся вверх словно башня, стала ослепительно белой, а потом в воздух взлетели тучи горящих деревянных обломков.

Огонь охватил обломки башни и прилегающую часть крыши, и, подгоняемый ветром, что входило в намерения Ууламетса, рвался внутрь дома.

— Молнии всегда предпочитают все самое высокое, — пробормотал Ууламетс, а Саша в это время страстно хотел, чтобы завывающий ветер и искры от начинавшегося пожара ринулись в сторону водяного, он желал, тем самым, чтобы Петр был свободен. И он и старик должны были сконцентрировать свое внимание, чтобы очередные молнии летели в направлении Черневога как можно чаще.

Молнии же летели попеременно, то на них, ударяя в грязь, покрывавшую двор, то опять в сторону дома. Саша обхватил себя руками, чтобы хоть как-то защититься от сыплющихся с неба ударов, и при очередной вспышке упал на спину. А когда он встал на колени, а потом поднялся на ноги, он уже ничего не смог разглядеть: ни дерева, ни Петра. Перед его глазами стоял лишь рвущийся на части под ослепительными вспышками окружающий мир, а все звуки в его ушах были поглощены оглушительным ревом. Он стоял ослепший, оглушенный и беспомощный, не понимая что происходит.

— Петр! — закричал он тогда, и Ууламетс, проклиная его за глупость, указал ему на дом, в котором где-то был все еще живой Черневог, и, следовательно, еще не покончивший с ними…

Тем временем, Гвиур корчился от боли, нанося во все стороны удары упругими кольцами, а Петр старался встать из грязи, чувствуя боль в каждой части тела. Он пытался, стоя на коленях, убраться как можно дальше от мерзкого существа, помогая себе одной рукой, в то время как вторая без движений болталась где-то под ним: скорее всего, была сломана, как считал он сам. Он старался лишь двигаться как можно скорее, почти ослепший и оглохший от боли и раскатов грома.

Внезапно здоровой рукой он нащупал что-то твердое, втоптанное в жидкую грязь. Это был промокший тряпичный ком, перевязанный тонкой веревкой: и он узнал, что подложило ему под руку вовремя посланное удачное желание колдуна, в тот самый момент, когда водяной, шипя как раскаленный кусок железа, нанося во все стороны тяжелые удары, вслепую ринулся к нему.

Петр сжал промокший мешочек в руке, перевернулся и сел, поджидая, когда змей приблизится к нему. Он ухватил веревку зубами и торопливо ослабил ее.

Мешочек был развязан, когда Гвиур все еще приближался к Петру, и наконец его холодное дыханье ударило его в лицо.

Тогда он с силой бросил соль, целясь прямо в водяного.

Гвиур завизжал, попятился назад, и Саша уже понял, что случилось, и Ууламетс сам видел это. Он протянул руку, обнял его и пожелал, чтобы и слух и зрение вновь вернулись к нему…

— Малый! — сказал старик в тот момент, когда свет, слепивший глаза, приобрел красный оттенок, а потом стал черным, превращаясь в мглистую дымку. — Он собирается выходить, малый. Сам Черневог собирается выходить, так что забудь о водяном, и будь внимателен!

Саша моргнул, протер слезящиеся глаза и, взглянув в сторону дома, увидел как на крыльце появился светловолосый молодой человек и направился прямо к ним, держа в руках книгу.

— Петр! — позвал Саша, подчиняясь естественному желанию, чтобы Петр был вместе с ними. Но совершенно неожиданно он почувствовал мучительный страх от того, что теряет Петра из вида. Кроме того, ему казалось, что молнии обрели прежнюю силу, а между ними вновь замелькали случайные призраки, холодные и пронзительно кричащие. Теперь молнии были направлены в то место, где находился Петр… Одна из них ударила прямо в дерево, с оглушительным грохотом, так что земля задрожала у них под ногами.

— Черневог! — закричал Ууламетс, несмотря на сильный ветер, пытаясь привлечь внимание своего врага и Саши. — Вспомни свое ученье, вспомни, молодой дурак, то, что я говорил тебе о безрассудстве…

Худенький светловолосый мальчик подошел к дому на берегу реки, его замкнутость говорила о том, что у него было гораздо больше силы, чем достаточно для любого молодого колдуна, столь же высокомерного, как и он…

Он очень опасен, подумал Саша. Этот мальчик был глуп, но имел определенный дар…

Ууламетс говорил громко, стараясь перекричать ветер:

— Я преподам тебе еще один урок, парень! Есть способ уничтожить прошлое!

— Сдается мне, что ты потерял остатки ума, старик!

— Но ведь это же так просто, Кави. Разве тебе не хотелось бы узнать конечные результаты? И свести их на нет!

— Так тебе понадобилось прошлое, старик? Я тебе покажу его!

Мысли Черневога метнулись далеко назад, но в них появился не Ууламетс, сидящий с книгой около очага, а Драга. Затем вновь молодой Черневог, в десять-двенадцать лет. А затем уже в шестнадцать, в постели у Драги…

— Любовник Драги! — громко сказал Ууламетс и рассмеялся с сарказмом, от которого Сашу бросило в дрожь. — Бог ты мой, женщина сбегает из моей постели, чтобы соблазнять красивых мальчиков, ни больше, ни меньше! Я должен был бы знать, что вы были очень осторожны. Так значит, это все Драга. Она подбивала тебя к воровству, малый?

В этот момент в завываниях призраков появились паузы.

— Этого не было, — сказал Черневог, — это все Драга.

— Спроси себя самого.

Еще одна пауза.

— Бедный малый, — сказал Ууламетс.

— Бедный малый, — воскликнул Черневог, и Саша пожелал, чтобы внимание Черневога было обращено на них обоих, чтобы он понял, что они оба знали все о Драге, и не только о ней.

— Я убил ее, — сказал Черневог. От скопления молний у всех троих поднимались волосы, и ветер трепал их во все стороны. Черневог выглядел как сумасшедший. — Я убил ее, когда она зашла со мной очень далеко, старик… Я спал с твоей женой, неужели тебя это не заботит?

— Не более, чем ее, — сказал Ууламетс. — Ведь это она использовала тебя, малый. Она же съела тебя живым.

Молнии продолжали бить, продолжали бить то ли в них, то ли в Черневога. Саша чувствовал, как у него шевелятся волосы, а между пальцами рук пляшут искры-молнии…

И он желал, чтобы молнии били по-прежнему в баню, в то место и по тому направлению, которому никто не сопротивлялся, и которого никто не ожидал. Земля вздрагивала от ударов, призраки кричали.

Неожиданно, сквозь клубящийся дым, сзади Черневога появился Петр. Саша увидел его, выдавая его присутствие своей невольной мыслью, и неожиданно решил, что Петр представляет опасность для них, отвлекая его внимание от Ууламетса, ослабляя их собственную защиту, в то время как все больше и больше молний сверкало в воздухе.

Ууламетс, напрягая свою волю, желал сам, когда неожиданно…

Черневог, ослепленный последней яркой вспышкой, повернулся… и тут же получил удар, единственный удар камнем по голове, который нанес ему Петр в тот самый момент, когда Ууламетс сам упал около Саши. Саша, обезумевший, все еще тщетно пытался поднять старика, когда тот скользнул из его рук на землю.

Черневог упал, еще раньше упал Ууламетс, призраки с криками канули в тишину, а Саша стоял на коленях перед Петром, отделенный от него Ууламетсом и Черневогом, все еще ощущая внутри себя память Ууламетса, но уже не ощущая самого источника воспоминаний. В том месте, где до этого постоянно чувствовалось присутствие, теперь была лишь переполнявшая его тишина.

— Что с дедушкой? — спросил Петр, под шум и треск горевшего дома.

— Я думаю, что он умер, — сказал Саша, не двинувшись с места, и увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову Черневогу раз и навсегда.

Может быть, именно сашино желание остановило его, а может быть, это было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и на лице застыли поблескивающие капельки пота.

— Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?

Память подсказывала, что. Напоминание было таким настойчивым и сильным, что Саша даже вздрогнул: «Желай только добра».

Память же протянула его руку, точно так же, как не раз проделывал с ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.

— Петр! — закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и торопливо спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное голубое платье были покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся, с трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо в его объятья, приговаривая: — Саша? Папа?

Память вновь подсказала ему ясно и отчетливо, так что Саша почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою смерть: «Сделай, это, малый. Позаботься о моей дочери…"

Память напомнила ему: «Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни».

И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен убить Петра или его самого: ему было безразлично, как именно это произойдет, он не собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него путь к прошлому Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.

И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.

Но в конце концов он все-таки сказал, потому что хотел закончить с этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:

— Он передал мне все.

Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.

— Помоги мне затушить огонь, — сказа он, пока Ивешка молчала. Она даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная и потерянная. Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть на нее, чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.

Казалось, что они никогда не кончатся.

— Что происходит? — спросил Петр. — Что случилось, черт возьми?

— Огонь, — повторил Саша, обращаясь к Ивешке. — Помоги мне, пожалуйста, Ивешка.

Они нашли мертвого ворона, сжавшийся комочек перьев, недалеко от расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.

Петр поднял его, разгладил перья, чувствуя неподдельную жалость к этому созданью, которое спасло его, даже если оно и было просто глупой птицей. Он вернулся назад и положил его рядом с Ууламетсом, вокруг которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.

— Он должен быть рядом с ним, — сказал он, как бы в свое оправдание.

У него были смешанные чувства по поводу собственного поступка, потому что Ивешка тут же начала рыдать, хотя держалась до тех пор, пока он не сказал это.

33

Они развели небольшой костер из щепок, обломанных веток и сучков, совсем рядом с погруженным в сон телом Черневога, чтобы следить за ним, по мере того как начинало темнеть, и чтобы холодный ветер не так беспокоил его. День угасал, угасало тепло от тлеющего пожара, уносящееся в сторону от них вместе с дымом. Петру казалось, что это было до глупого чрезмерное милосердие.

— Пусть он лучше замерзнет, — было его единственным замечанием на этот счет.

Но Петр все-таки не снес голову Черневога, и поэтому то, что он говорил, не следовало рассматривать как его поступки или намерения, потому что, в конце концов, он был самым обычным человеком. И поэтому Петр еще меньше хотел убивать Черневога именно теперь, поскольку его кровь уже успокоилась в тот же момент, когда опустилась рука, сжимавшая камень, а в противном случае он уже давно бы сделал это. Ведь он мог остановиться по своим собственным причинам или Бог знает по каким еще. Даже Саша не был уверен, что именно остановило Петра: он ли сам, Ивешка ли воспротивилась этому, подействовал здравый смысл или, возможно, и тут Саша не мог решить для себя, склонность Петра к противоречиям.

Итак они сидели уставшие и изможденные. Петр был так плох, что уже едва ли мог встать со своего места, Ивешка была абсолютно измучена, а Саша находил у себя все новые и новые ссадины и ушибы, про которые и не помнил, где и как получил. Но он не отваживался отвлекать свое внимание от их пленника ни на минуту, опасаясь какого-нибудь обмана с его стороны. Петр был абсолютно беззащитен, а что касается Ивешки, то Саша до сих пор опасался ей верить, учитывая, сколько лет она провела на грани общения с Черневогом, и он не мог придумать ничего лучшего, как продолжать бодрствовать, не оставляя происходящее без своего внимания.

Но всем понравилось предложение Ивешки осмотреть дом до наступления полной темноты, чтобы убедиться, что там не осталось ничего из принадлежащего Черневогу: попытаться отыскать его сердце и тем самым обрести большую уверенность, что они смогут и дальше справляться с ним.

— Если только оно вообще было когда-нибудь, — пробормотал Петр.

Должно было быть, подумал Саша, но наверняка Драга украла его еще много-много лет назад. А Драга умерла, вероятнее всего, захватив его с собою, на чем могли и закончиться все надежды Черневога. Кто знает, как это было?

Но пока он не сказал этого вслух, чтобы никоим образом не влиять на мысли Ивешки, хотя и понимал что ему придется наблюдать за Черневогом все то время, пока Петр и Ивешка будут обыскивать дом. Он должен был заботиться об их безопасности, и особенно о безопасности Петра. Он старался из всех своих сил пожелать им, чтобы они нашли там все нужные им ответы, и чтобы каждый из них был в полной безопасности, находясь в этом ветхом еще дымящемся доме. Но при этом его сердце каждый раз сжималось, как только он слышал раздававшийся оттуда треск или удар от падающих обгорелых досок и бревен.

Они вернулись назад, когда уже начинало темнеть. С собой они принесли прокопченные дымом одеяла, вполне приличную корзину с едой, ведро свежей воды, которое нашли на кухне, уцелевшей от огня, как сказала Ивешка, и большой узел сухой одежды. Петр уже успел переодеться и умыться, а Ивешка накинула прямо поверх старого платья один из халатов Черневога.

— По крайней мере, лучше это, чем ничего, — заметил Петр.

Это, на самом деле, оказалось очень важным делом перед ожидающей их холодной и ужасной ночи. Саша с благодарностью накинул на себя второе одеяло, как из скромности, так и для тепла, когда решил переменить одежду, которая была грязной и мокрой.

Тем временем, в наступающей темноте, в компании с неподвижно лежащим по другую сторону костра Черневогом, Петр без лишних рассуждений налил в котел воду и вскипятил чай, Ивешка подогрела хлеб, который они отыскали в доме, и подала его к чаю вместе с остатками меда.

— У него были очень хорошие запасы, — сказал Петр. — Я сомневаюсь в его благих намерениях. Скорее, это обыкновенный разбойник. — Он закончил брить свой подбородок, в перерыве между хлебом и чаем, который разливала Ивешка, затем вытер бритву о колено, поднял настороженно поднял палец, и, положив очередной кусок в рот, полез в свой карман, словно только сейчас вспомнил о чем-то.

Он вытащил оттуда безделушку на цепочке, которая выглядела красноватой, а в отблесках костра заблестела как золото. Он рассмеялся, подбросил ее на руке, поймал, а потом протянул Саше.

— Ты не должен был…

— Какая разница, еда или золото? Целая шкатулка этого барахла, и никакого сердца. Там не нашлось даже живой крысы, ни домового, ничего похожего на это.

— Они слишком честные, — сказала Ивешка, а затем добавила с оттенком безнадежности: — Куда подевался Малыш? Вы видели его?

Саша неловко пожал плечами и протянул безделушку Петру, подумав о том, что Петр скорее всего, прав, что особой разницы тут не было, и нет причин, по которым они не могли бы взять то, что хотели, если только от подобных вещей могла быть какая-нибудь польза.

— Я не знаю, — сказал он Ивешке. — Но думаю, что с ним ничего не случилось. Я видел его вчера, совершенно обезумевшего. Вероятно, он уже теперь дома. — Он и сам надеялся на это со всей горячностью и бросил взгляд вокруг на освещенные кусты, раздумывая над тем, что мог повстречать Малыш, преследуя Петра, и видел ли его Петр.

— Я, конечно, не могу и предположить, что ты сможешь пожелать нам всем оказаться дома, — сказал Петр, отодвигаясь с содроганиями, чтобы достать кувшин с водкой.

— Кто знает… — начал было свои объяснения Саша по поводу природы и последствий, но Петр перебил его:

— Или пожелай нам царских лошадей.

Петр подшучивал над ним, а он был рад этому, он был очень рад вновь увидеть это и сказал, скорее для самого себя:

— Мы еще будем там.

Петр подошел к нему с полной чашкой, но он только покачал головой. Ивешка попробовала немного и тут же зажмурила глаза со слабым вздохом.

— Еда и сон, — сказала она, а затем, сделав очередной слабый вдох, нахмурилась, будто какая-то мрачная мысль вновь овладела ею, глядя в чашку, которая все еще была у нее в руках, готовая вот-вот закричать.

Что случилось? Саша хотел знать это, с недоверием относясь к таким неожиданным переменам в поведении, в этом месте, и особенно рядом со спящим так близко от них Черневогом.

— Все хорошо, — сказала она вслух. Но отвечала она ему одному: «Я вспомнила, что значит чувствовать нужду в еде и отдыхе. Будучи мертвой…"

«Забудь об этом», пожелал он ей в ответ, возможно с чрезмерной силой, а может быть, все, что он мог сделать, никогда не выходило за разумные пределы.

Петр тоже помрачнел. Он выпил еще водки, секунду помедлил, бросил беспокойный взгляд на Ивешку, а затем сказал:

— Нам следовало бы подумать о том, как выбираться отсюда.

— Это будет нелегко, — сказал Саша.

— Я знаю, что не легко! Что теперь мы будем делать с ним? Везти его назад? Запереть в сарае? Поставить в огороде?

Саша тоже обеспокоенно взглянул на Ивешку, которая сидела, положив локоть на колено, иногда отпивая из чашки. Несомненно, она обдумывала все, о чем говорил Петр.

Поставить его в огороде? Игнорировать само существование Черневога? Надеяться, что колдовство будет продолжаться?

Ивешка нахмурила брови, в тени которых поблескивали отражавшие свет глаза. Саша вновь возвратился к воспоминаниям, переданным ему Ууламетсом: своенравная девчонка, которая в шестнадцать лет, без разрешения, сбежала из дома на встречу с Черневогом. Девочка десяти лет, угрюмая и вспыльчивая, везде настаивающая на своем. Девочка-ребенок, голубоглазая, с соломенными волосами, пританцовывающая по летней дорожке, счастливая и невинная, до боли в сердце…

Сейчас она уже не имеет с этим ничего общего, но все равно это остается при ней, подумалось ему.

Колдунья, страстно желающая Петра, желающая его любви, желающая так сильно…

Сможет ли он прожить без этого? Забудет ли он про свой Киев и останется здесь?

Господи, сколько же нужно мне, чтобы удержать его? А сколько нужно мне, чтобы захотеть ее ради его спасенья?

— Так что же нам делать с Черневогом? — вновь спросил Петр. — Сколько времени он еще будет спать? Что теперь мы будем делать с ним?

До тех пор пока он будет жив, никто из них не будет чувствовать себя в безопасности и ничто не будет в безопасности. Из-за неуверенности в состоянии Черневога…

Боже мой, вспомнил Саша: он не мог позволить себе даже прямо выражать свои мысли, он не мог спать, и он даже не мог отважиться спать сегодняшней ночью, потому что у него ни в чем не было уверенности.

Может ли он проснуться?

Саша уронил голову на ладони, раздумывая о том, что, отвоевав эту победу, они не смогли победить до конца. Он не мог оправдать спасение Черневога как носителя зла, он не мог оправдать и милосердия, которое подвергало опасности других, видя, что делал Черневог, и в собственном изнеможении, он не мог представить себе, что сможет вновь увидеть дом у реки, что сможет остаться с Петром и Ивешкой там, где он этого хочет, где он захочет подвергать их опасности…

Нет, этого он мог позволить себе.

А это означало, что он должен был оставить Петра с Ивешкой и поверить ей, что она надлежащим образом будет заботиться о нем. Петр знал обычных людей, он жил среди них, в то время как Ивешка не знала ничего об этой жизни, в чем и заключалась главная опасность для него, едва ли меньшая, чем Черневог.

Но без того, чтобы убить Черневога, без того, чтобы он смог уснуть достаточно надежно, чтобы не думать ни о ком из них, без того, чтобы иметь полную уверенность, что он сможет удерживать Черневога во время этого долгого отдыха…

Господи, подумал он, и хотел, чтобы Черневог спал, оставаясь в таком состоянии, как можно дольше…

— Он спит, — прошептал он Петру. Капли пота стыли на его лице, обдуваемом холодным ветром откуда-то из темноты. — Бог мой, помоги, мне не справиться с ним…

— Вешка… — сказал Петр, с тревогой глядя на нее. — Вешка, помоги…

Теперь неуверенность росла медленнее. Петр положил руку на его плечо и некоторое время держал ее там.

— Все хорошо?

— Наконец-то я добрался до него. — Саша глубоко вздохнул и медленно выдохнул. — Все хорошо.

Петр по-прежнему выглядел обеспокоенным. Саша легонько стукнул его по колену.

— Не беспокойся, оставь это. Все хорошо.

Петр закусил губу.

— Посмотри, мы заполучили его. Ивешка сделала все как надо, и теперь мы сможем отдохнуть.

Саша протер глаза.

— Я не вполне понимаю, что делать, но знаю только одно: я не отважился бы потерять малейшую возможность.

— Но в чем дело? Если речь идет об Ивешке, то с ней все будет хорошо. Ложись спать, а мы с ней будем бодрствовать, ведь я один справлюсь не хуже тебя…

— Нет.

— Я, может быть, хочу оставаться без сна, хорошо?

— Но послушай…

— Мы уходим отсюда завтра утром. Если тебе так нужен этот мерзавец, то я могу позаботиться о нем.

Для того, чтобы собраться в путь, им нужно было потратить массу времени на сборы. Саша уныло взглянул на Петра.

— Мы можем сделать что-нибудь похожее на плот, — сказал Петр. — Ведь как-никак, а это ручей.

— Не отвлекай меня.

— Не поступай со мной так! Прекрати это!

Саша весь ушел в себя и уронил голову на руки.

— Извини меня, — очень тихо сказал Петр. — Саша?

— Со мной все хорошо, только, пожалуйста, не приставай ко мне.

— Но мне кажется, что с ним не все ладно, — услышал Саша слова Петра, обращенные к Ивешке, а затем почувствовал, как она пытается направить на него волю своих желаний, не переставая бояться его, и возможно, она даже что-то сказала Петру, потому что тот сразу взял его за руку и слегка тряхнул, приговаривая немного резко: — Саша? Что он сделал с тобой? Что, что сделал Ууламетс?

Ему не хотелось отвечать. Он проклинал про себя холодную рассудительную честность Ивешки. Или что-то еще в ее характере, что сейчас заставляло ее именно сейчас подводить его. Возможно, что это мог быть страх за Петра, или даже за всех них.

— Он передал мне все, что он знал, — сказал Саша и добавил, потому что раз он начал говорить правду, то казалось небезопасно говорить лишь только часть ее, когда все ее содержание включало и Петра, и Ивешку: — Свою книгу. Свое волшебство. Все, включая и Драгу, включая Ивешку.