Славянские хроники (Русалка) (№1) - Русалка

Саша только покачал головой, будто все еще раздумывая над происходящим.

— Ведь нельзя сказать, что я могу быть неблагодарным, — заметил Петр. Саша по-прежнему не спускал с него глаз, а Петр хотел знать, насколько могут совпадать его собственные мысли с рассуждениями мальчика. Наконец Саша сказал:

— Но что же ты будешь делать, если не обратишься к своим друзьям?

— Да нет, разумеется, они помогут, — сказал Петр. — Они, вне всякого сомнения, узнают, что произошло. Но им не нужно знать, где я нахожусь именно сейчас, на тот случай, если кто-нибудь спросит их об этом: тогда они абсолютно честно смогут сказать, что не знают. Но со временем они уладят это дело. Ведь у них есть и связи и влияние. Поэтому все, что мне сейчас необходимо, это остаться здесь, вне досягаемости стражи.

— И как долго ты собираешься пробыть здесь?

— Я не знаю, может быть, несколько дней. Ведь сейчас я не могу даже ходить, Саша Васильевич! Если же ты отправишься к моим друзьям и при этом что-то случиться, да если стража узнает обо мне раньше, чем мои друзья успеют хоть что-то предпринять в городской думе, меня убьют немедленно, без следствия, без суда и без всякой тому подобной канители. Теперь ты знаешь, какова, на самом деле, правда. Поэтому самым безопасным для меня будет оставаться здесь, пока мои друзья не исправят положение. Мне нужно всего лишь спрятаться и больше ничего, только место, где я мог бы поспать, ну, может быть, немного еды, но я боюсь даже просить, чтобы…

Саша все больше хмурился, а Петр неожиданно почувствовал, что опускается до того, чтобы упрашивать конюшего, который ничего не должен ему и который, вполне возможно, если жадность возобладает над ним, может, отправиться прямо к Дмитрию и рассказать ему, где скрывается Петр.

А если Дмитрий откажет ему… то найдутся и другие места, куда может отправиться Саша Васильевич, чтобы продать свою тайну.

— Я принесу тебе еду, — сказал мальчик, и его взгляд при этом был очень беспокойным. — Но ты должен знать, что здесь такое место, где то и дело снуют разные люди. Сколько дней тебе может понадобиться?

— Если наверняка, — сказал Петр, пытаясь выторговать как можно больший срок, на который он мог отважиться остаться, — если наверняка, то не более четырех дней.

Саша внимательно посмотрел на него, и в его взгляде не было заметно особенного удовлетворения.

— Хорошо, — сказал он наконец.

С этими словами он вывел лошадь из самого последнего темного стойла, и, собрав вилами несколько охапок соломы, бросил ее в угол освободившегося пространства, а затем помог Петру добраться туда.

Петр от испытанного напряжения даже потерял дыхание, когда мальчик устраивал его на новом месте.

— Набрось на себя соломы, — посоветовал ему Саша.

Солома вызывала зуд, но она же и согревала. В стойле было гораздо лучше, чем в проходе, где постоянно чувствовался сквозняк. Саша накрыл солому попоной, выложил хлеб и, пододвинув наполненную водой меру, которой обычно отмеряли зерно, уселся около Петра, молча разглядывающего окружавшие его удобства.

Он все еще думал о Дмитрии, когда Саша, закончив свою работу, вышел из конюшни. Воспоминания с каждым разом вызывали у Петра новые приступы ярости, особенно когда дошла очередь до боярыни Ирины, которая, так же, как и Дмитрий, старалась спасти себя и свою репутацию…

Затем его мысли вновь вернулись к Саше, который, вполне возможно, уже отправился добывать свою выгоду. А кто бы, в конце концов, отказался от нее в этом мире?

Ведь каждый мог понять мальчика, который хотел сделать что-то лично для себя. А если вспомнить, то и Петр Ильич Кочевиков сам начинал жизнь, не чураясь подобных правил. Так же жил и Илья Кочевиков, сын трактирного игрока, чужой человек в Воджводе, для которого самыми близкими людьми на протяжении всей жизни были городские стражники, и который погиб так и неизвестно от чьей руки и неизвестно по каким причинам, хотя слухов и пересудов об этом ходило очень много.

Теперь каждый мог думать, горько размышлял Петр, что после стольких прошедших лет грехи отца можно было бы искупить самим образом собственной жизни, а кроме того, каждый мог думать, что и друзья всегда остаются друзьями: и в плохие, и в хорошие времена.

Дмитрий и другие его приятели происходили из семей, где отцы жили в вечном страхе перед окружающим миром: они постоянно помнили, что прежде всего должны были спасать самих себя, и сам Бог запрещал им рисковать для кого бы то ни было, кто не относился к их кругу…

Вот так они и должны были бы рассудить. Наверняка, его друзья сидели сейчас в трактире и потихоньку обсуждали друг с другом все стороны этой ужасной истории.

Особенно, они должны были бы обсуждать меру своей ответственности за него.

«Как мы можем доверять ему?» — наверняка говорил кто-то из них. «Да, конечно, как ни крути, а здесь сказывается воспитание, кроме всего. Он был забавником, а теперь ему не до смеха. Бедный малый…"

«А возможно…» И от этой мысли Петр буквально похолодел, а кусок хлеба стал сухим и застрял у него в горле, «возможно, что эта самая любвеобильная и томящаяся от скуки Ирина отыскала способ, как одним махом отделаться от опостылевшего мужа, и нашла для этой цели козла отпущения».

Сейчас никто во всем городе, при подобных обстоятельствах, не посмел бы занять сторону Петра, да и вокруг города не было ни единого места, куда не проникли бы слухи и сплетни о случившемся, а потому он нигде не мог чувствовать себя в безопасности.

Поэтому, чтобы хоть как-то успокоить себя, он стал думать о самых дальних местах, какие только приходили ему на ум: о Южном море, о сказочном Киеве, о Большой реке, и строил планы, как преодолеть ворота Воджвода, как незаметно проскользнуть мимо сторожей. Но постепенно, спустившись с небес на землю, он задумался над тем, хватит ли серебра в его кошельке, чтобы подкупить конюшего и уговорить его помочь Петру, и о том, сколь велики могли быть ожидания мальчика по части вознаграждения и как они могли вырасти, если родственники боярина назначат награду за помощь в поисках злодея.

Ведь родственники Ирины, если Саша в конце концов сможет сообразить, что же произошло на самом деле, были из той породы, которые готовы заплатить сколько угодно, лишь бы быть уверенными, что смерть Петра наступит без всякого разбирательства.

Те же, кто согласится в конце концов приютить злодея-колдуна, никогда не будут интересоваться, виноват он или нет.

Везде, куда ни глянь, приближение весны сопровождалось грязью. Грязь была кругом, и она постоянно собиралась на мощеных бревнами дорожках, когда чьи-нибудь чуть оступившиеся ноги соскальзывали с бревна в лужу, а потом вновь становились на помост. Затем эта грязь и попадала с бревен помоста на деревянный пол трактира. Поэтому постоянно использовались вода и щетки, с помощью которых отмывались бревна и полы. Однако вода, смешиваясь с грязью, застаивалась рядом с бревнами и служила постоянным источником этому бесконечному процессу.

Саша неустанно объяснял этот очевидный факт Иленке, стараясь убедить ее в том, что, если бы дорожка была в ширину не на два, а на три бревна, то людям приходилось бы меньше оступаться и на полу было бы меньше грязи. Но тетка Иленка не поддавалась ни на какие уговоры, а хотела только одного: чтобы помост, крыльцо и пол были выскоблены жесткой щеткой. И Саше ничего не оставалось делать, как скрести, потому что все равно ему нашли бы какую-нибудь другую работу или же, что вполне могло случиться, в один прекрасный день они могли ничего не найти для Саши Васильевича, о чем он нередко мог слышать из разговоров дяди и тетки.

Прошло почти десять лет с тех пор, как они взяли к себе этого мальчика, о котором во всем городе никто не хотел сказать доброго слова, выговаривая лишь опасения о том, что он может стать причиной многих несчастий. Теперь ему было пятнадцать лет, он был уже достаточно высокий, но все еще продолжал тянуться вверх.

Он боялся, что однажды, когда он сделает какую-нибудь досадную ошибку, и дядя Федор, который всегда внимательно следит за ним, скажет, как он уже частенько поговаривал, что мальчик вполне может позаботиться о себе и сам.

Федор Мисаров вполне мог сказать, что они заботились о нем и проявляли милосердие целых десять лет, пожалев в свое время пятилетнего ребенка, оставшегося сиротой. Они не обращали внимания на то, что он был им не родной, пока он болтался где-то, не попадаясь никому на глаза, до тех пор, пока что-нибудь не случалось в трактире или поблизости от него.

В таких случаях дядя Федор очень строго предупреждал мальчика, что за все происшествия, начиная от пожара на кухне или порчи лошади в конюшне, все в городе будут припоминать, что есть особые причины, по которым подобные случайности происходят в «Петушке».

Поэтому дядя всегда старался держать мальчика подальше от глаз посетителей трактира, заставляя его часами подметать двор, носить воду или убирать навоз из конюшни. Дядя Федор всегда наставлял его быть аккуратным и тщательно выполнять любую работу. И Саша старался быть внимательным и осторожным, как только мог. Он всегда тщательно ухаживал за лошадьми, аккуратно обращался с посудой, когда приходилось мыть ее, и осторожно носил полные ведра с водой. Он всегда тщательно проверял все задвижки, замки и двери в стойлах, следил за лампами и горшками с маслом, и даже за поднимающимся тестом, которое Иленка ставила для хлеба, и заготавливал дрова для растопки печей. Саша скреб и чистил все кругом и ни разу не разбил ни одной тарелки и не оставил незапертых ворот…

И все завидовали ему и считали его очень удачливым.

А может быть, все было гораздо хуже, чем простая зависть.

Он очень хорошо помнил все слухи и знал, что говорили о нем некоторые люди, жившие по соседству с его родителями, когда те неожиданно погибли. Ведь даже дядя Федор и тетка Иленка напрочь отрицали это, утверждая, что он не виноват в этом пожаре, иначе они никогда не взяли бы его к себе. Ведь и дядя Федор, и тетка Иленка рисковали своим добрым именем, своим состоянием, которое все было заключено в этом трактире, и они не раз говорили ему об этом, пытаясь таким образом отвлечь его от подобных мыслей. Но он всякий раз возвращался к этим воспоминаниям, когда казалось, что окружающие обходятся с ним очень подло.

Больше всего на свете он старался не желать никому зла, потому что очень часто ему снился огонь и слышались крики родителей внутри горящего дома. Еще ему снилась женщина, стоявшая у дверей соседнего дома, которая постоянно твердила, что этот мальчик — колдун…

Его отец одно время слишком часто бил его, как утверждала эта старуха, и вот… дом сгорел…

Саша согнул спину, как частенько советовал ему дядя Федор, и скреб бревенчатый помост, пока не перестал думать об этой старухе. Он скреб и смывал грязь водой, снова скреб, и снова смывал, пока бревна не стали абсолютно чистыми, а справа и слева от дорожки не образовались большие грязные лужи.

— Хорошо, хорошо, — раздался сзади него чей-то голос, и он узнал человека раньше, чем оглянулся в его сторону через плечо. Это был Михаил, его сводный двоюродный брат, который был старше его. Одетый по-праздничному, он направлялся вверх по улице в трактир «Олениха», где ухаживал за дочкой хозяина. Саша слышал, как еще утром Михаил говорил об этом на кухне.

Саша подхватил свою щетку и ведро и решил пройти по самому краю бревен. И, хотя места на помосте, чтобы разойтись двоим, было достаточно, Михаил плечом оттеснил его с дороги прямо в грязь.

— Неуклюжий болван, — сказал он, превращая все происходящее в забаву.

Саша временами ненавидел его, но это раздражение быстро проходило. Он не отваживался даже подумать, например, о том, чтобы затолкать своего разряженного противника в грязь прямо сейчас, после одной из его мелких проделок. Проступки, подобные этому, были очень опасны для его репутации и положения в доме и могли нарушить расположение к нему, хотя бы внешнее, дяди Федора и тетки Иленки.

Но он втайне надеялся, что такой случай может произойти позже, где-нибудь по пути к «Оленихе», и возможно, что лужи там окажутся значительно больше.

Он даже испугался, когда поймал себя на этом, испугался нарастающего раздражения к Михаилу, испугался самой мысли о том, чтобы поднять руку на двоюродного брата и самому сбросить его в грязь.

Больше всего на свете он боялся, что все разговоры соседей о нем могут оказаться правдой, боялся, что даже не желая Михаилу зла, он каким-то образом мог сделать то, чем сейчас был очень напуган, нечто похожее на то, что, как все говорили, сделал Петр Кочевиков со старым боярином, тайно сговорившись с кем-то.

Петр вполне откровенно спрашивал его, почему Саша помог ему в самый первый момент. Но ведь это было так просто: Петр никогда не причинял ему никакого вреда, а сам, тем временем, отчаянно нуждался в помощи…

Так было до тех пор, пока у ворот трактира не появилась стража, и не было произнесено этих страшных слов, связывающих Петра с колдовством и убийством…

В тот момент Саше очень хотелось спрятаться как можно дальше, в самый темный угол, чтобы никто и никогда даже не вспомнил бы о его существовании. Теперь же… Теперь он продолжал помогать Петру Кочевикову, и даже приносил ему еду. Он помогал ему спрятаться от закона, потому что, услышав обвинение, предъявленное Петру, он всем своим сердцем почувствовал, что Петр невиновен во всех приписанных ему грехах, он не любитель таких забав, он не способен сотворить подобную жестокость и невредимым сбежать оттуда. Петр просто не может причинить никому никакого вреда, и нельзя даже помыслить, чтобы соединить Петра и убийство.

Точно так же, как нельзя соединить Петра и колдовство…

И если они верят, что Петр Ильич был замешан в этом, тогда они в любой момент могут поверить, что любой человек способен на такие вещи, и если охотники найдут того, кто укрывал его, то тогда весь город может припомнить массу самых разных слухов о конюшем из «Петушка», и никто не будет интересоваться, правда это или нет.

Поэтому Саша хотел, чтобы Петр Ильич как можно скорее оставил их конюшню — это было все, что он мог придумать в качестве решения. Но Петр отказался, ссылаясь на то, что ему нужно было еще некоторое время, чтобы окрепнуть, а Саша и сам не знал, как еще можно помочь такому ослабевшему человеку, который едва ли мог передвигаться. Невозможно было выгнать его на улицу, даже если бы Саша и был абсолютно уверен, что никакая стража никогда не узнает, кто прятал от них беглеца всю ночь и весь день. Он же думал о том, как хорошо было бы выпроводить его из конюшни, просто сказать ему, что он должен уйти, и быть уверенным, что при этом он окажется за воротами «Петушка» раньше, чем кто-нибудь успеет увидеть его. Саша должен был убедить себя сделать это прежде, чем с обитателями трактира произойдет что-то ужасное, потому что они-то уж явно не несут никакой ответственности за Петра Кочевикова, даже если он совершенно ни в чем невиновен. Саша же нес полную ответственность и за дядю Федора, и за тетку Иленку, которые приютили его именно тогда, когда никто другой не рискнул бы этого сделать…

Но мальчик чувствовал всем сердцем, что он не хочет видеть Петра пойманным и убитым.

Он надеялся придумать что-то.

Он надеялся, что ничего страшного не произойдет.

Но он знал, что такие надежды редко сбываются.

3

Мальчик пришел только под самый вечер, захватив с собой пару вареных репок и большой кусок хлеба, увидев который Петр очень обрадовался. Работа на кухне не прекращалась весь день: с утра доносились запахи свежеиспеченного хлеба, а к вечеру пахло тушеным мясом. По бревенчатой дорожке не прекращался топот ног приходящих и уходящих людей, сопровождаемый криками, смехом и хлопаньем дверей в трактире.

Но за все это время пока никто, слава Богу, не заявился в конюшню за лошадьми, и Петр мог позволить себе проспать несколько часов, пока голод не разобрал его. Он был бы рад, если бы кто-нибудь предложил ему то маленькое блюдце молока с кусочками хлеба, которое все еще оставалось около стойла после вчерашнего завтрака, наверное, какой-нибудь черной или белой кошки.

Прежде всего Саша отломил кусочек хлеба и положил его на блюдце. Он оставлял его не для кошки, а для того, кто доглядывал за домом и за конюшней.

— В трактире говорят, — сказал Саша, откусывая хлеб, — будто за тебя объявлена награда от боярыни и ее родни.

Петр почувствовал, что теряет присутствие духа.

— Так, так. И сколько же?

— Они говорят, — голос Саши перешел на правдиво-доверительный тон, — шестьдесят серебром.

— Могу только сказать, что я немного обижен.

Саша недоверчиво посмотрел на него, будто почувствовал вырвавшуюся наружу горечь, а возможно, и от той мысли, что он не должен был бы заводить этот разговор.

Но почему же он все-таки заговорил об этом? Петру было очень важно это узнать. Возможно, мальчик хотел выяснить, сколь более высокую цену могут предложить ему друзья Петра?

— Почему они так думают о тебе? — спросил мальчик. — Я имею в виду колдовство.

«Может быть, он боится меня?» — подумал Петр, пытаясь спорить с самим собой. Это обстоятельство открывало пред ним новые возможности и позволяло по-иному взглянуть на отношения с мальчиком. «Может быть, только по этому этот малый не отправился до сих пор за стражей?"

— Вполне возможно, что я знаю кое-кого, кто занимается колдовством, — сказал Петр.

— Кто же это?

И это спросил тот самый мальчик, который выставлял блюдечко с хлебом и молоком, чтобы задобрить домовых, охраняющих конюшни и амбары, и который никогда и никому не поверил бы, если бы ему сказали, что все это обычно съедает кошка. Он немедленно возразил бы на это точно так же, как обычно делают старики: кошка не может съедать оставленное всякий раз.

— Я наверное был бы недостаточно сметливым, если бы сказал это. Разве не так?

Саша закусил губу и нахмурился, а Петр почувствовал, что дальнейший разговор в этом направлении может оказаться небезопасным, учитывая глубокое выражение горя, которое он увидел на детском лице. Он потерял появившуюся было нить разговора и теперь не знал, в какую сторону лучше направить его. Любое неосторожное слово может или заставить мальчика помочь ему, или вынудит побежать за сторожами.

— Но ведь если ты знаешь такого колдуна, — сказал Саша, — почему же он не помог тебе?

Любая мысль погибала от той туповатой монотонности, с которой Саша Васильевич задавал вопросы.

— Я не верю в то, что ты сделал это, — продолжал он. — Мне кажется, что скорее это сделали родственники боярыни. И они наверняка все врут. Его родственники говорили, что Юришев знал о том, что ты должен прийти в дом, и устроил ловушку. Но теперь их не видно и не слышно, а служанка боярыни повесилась, ее нашли еще вчера утром. Они говорят, что она помогала тебе…

«Боже мой», — подумал Петр, — «они убили эту бедную девочку…"

— Люди боятся, — сказал Саша.

Петр рассек рукой воздух.

— Если есть колдун, — продолжал мальчик, — значит, он сделал и это?

— Нет никакого колдуна! — едва не закричал Петр. — Я не виделся с женой Юришева, а боярин решил устроить ловушку, чтобы поймать меня. Должно быть, с ним случился припадок, и теперь вся его семья хочет доказать факт прелюбодейства и требует конфискации приданого жены, а ее родственники хотят вернуть все назад. Им нужны деньги эти деньги, на которые Юришев построил мельницу! И вот теперь они убили служанку. Ты думаешь, они не убили бы и меня, и кого угодно еще, если бы это свидетельствовало в пользу Юришева? Здесь замешаны деньги, Саша Васильевич, и из-за них они готовы убить и тебя, точно так же, как и меня. Пожалуйста, не будь дураком на это счет!

Саша выглядел испуганным.

— Мои друзья делают сейчас все возможное, — сказал Петр. — Но дело требует времени. Должно быть, у них назначены необходимые в таких случаях встречи, а возможно, они уже и виделись с нужными людьми. А пока все это продолжается, все, что ты должен сделать, так это достать мне какую-нибудь одежду.

— Одежду?

— Ты же видишь, что я весь перемазан кровью, и даже обычной грязью. Если же на мне будет чистая одежда, шапка или что-то в этом роде, то любой, кто войдет сюда, не будет приглядываться ко мне. Мне нужно что-нибудь большое, объемистое, похожее на то, что обычно носит твой дядя.

— Мой дядя!

— Да мне не нужны хорошие вещи, я вполне обойдусь каким-нибудь старьем… И, может быть, каравай хлеба…

Саша выглядел так, словно у него было несварение желудка.

— Ведь для всех будет только лучше, — сказал Петр, — если я смогу убраться из города недели две или около того, а для этого мне нужна твоя помощь, Саша Васильевич.

— Я…

Мальчик неожиданно умолк, а где-то совсем рядом послышались шаги.

— Кто-то идет! — прошептал он. — Укройся!

Петр отодвинулся в свой угол и осторожно подгреб на себя солому, а Саша вновь укрыл его сверху попоной и вышел из стойла. Петр слышал легкий скрип соломы под его ногами.

— Что ты здесь делаешь? — раздался чей-то голос.

— Ужинаю, — сказал Саша. — Сейчас я просто решил минутку передохнуть. — Мальчик был явно напуган: Михаил стоял в проходе между стойлами, с головы до ног покрытый грязью.

Саша решил не спрашивать, как это случилось. Он и без того почувствовал слабость и пустоту в желудке. Утреннее раздражение уже прошло, и сейчас он чувствовал только ужас от того, что его тайное злое пожелание сбылось и доказательства пришли прямо к нему в дом…

«Слава Богу, что я не подумал тогда о чем-нибудь более худшем», — мелькнула в его голове навязчивая мысль.

— Хватит стоять с открытым ртом, — едва не закричал Михаил. — Дурак! Разве не понятно, что я не могу войти в дом в эдаком виде! Принеси мне воды и сухую одежду. Ты слышишь, что я сказал?

— Я сейчас же вернусь, — ответил Саша и быстро пошел к дверям конюшни, выбежал на бревенчатые подмостки, поднялся на крыльцо и скрылся внутри дома. Пройдя сзади кухни и ведущей наверх лестницы, он добрался до комнаты Михаила, которая запиралась только тогда, когда в доме находились посторонние. Он открыл дверь и, сорвав висевшую на деревянных вбитых в стену колышках первую попавшуюся одежду, побежал назад.

— Куда ты собрался, Саша? — бросилась было за ним тетка Иленка. — Саша Васильевич, что это ты такое делаешь?

Он остановился уже за порогом, подпрыгнув на месте.

— Михаил упал в лужу, — сказал он и выбежал на улицу прежде, чем Иленка смогла хоть что-нибудь понять.

Шаги, тем временем, приближались к стойлу. Петр старался даже, насколько было возможно, сдерживать дыхание, потому что боялся малейшего шороха соломы или неосторожного движения попоны.

Неожиданно человек остановился: кто-то еще, спотыкаясь на бегу, появился в конюшне.

— Я нашел твою одежду, — раздался голос мальчика.

— Прежде подай мне воды, дурак!

— Я принес и воду, — сказал Саша. Послышался дребезг передвигаемого ведра. — Я сейчас вернусь, в ты можешь пока раздеваться.

Шаги мальчика вновь удалялись.

Петр по-прежнему сдерживал дыхание, прислушиваясь к шагам в проходе между стойлами и к странным звукам, похожим на удары по ограде стойла, как будто ее раскачивали взад и вперед. Мгновенье спустя он понял, что означал весь этот шум, сопровождаемый скрипом и глухим ворчаньем: Михаил снимал свои сапоги, начиная таким образом приводить себя в порядок, как посоветовал ему Саша.

«Боже мой, только не это», — подумал Петр, представив себе, как замерзший и мокрый Михаил устроится со всеми удобствами на куче попон и соломы, лежащих в углу стойла.

Как только шаги приблизились, его убежище было обнаружено тут же, потому что Михаил, посвечивая фонарем, дернул попону в свою сторону.

Он закричал от неожиданности, отскакивая назад, а Петр, задыхаясь и пошатываясь, вскочил на ноги и ухватился за меч. Михаил же продолжал кричать, призывая на помощь и с шумом выбираясь из стойла в центральный проход.

— Помогите! — кричал он, уже почти раздетый, скользя голыми ногами по соломе. — Это он! Это он!

Петр выбежал из стойла вслед за ним, не выпуская из руки меч, пытаясь догнать его. Он не обращал внимания на боль, которая укорачивала его дыхание, и уже протягивал руку, чтобы схватить Михаила, думая только о том, чтобы не дать ему выбежать из конюшни. Но он упустил эту возможность, потому что был вынужден почти согнуться от неожиданно усилившейся боли, и рука его бессильно опустилась. Михаил стрелой вылетел в темноту двора, с криком и воплями спасаясь от погони.

— Проклятье, — задыхаясь произнес Петр, все еще продолжая бежать к дверям, когда в конюшне появился Саша, размахивая пустыми руками. На лице его застыл ужас.

— Останови этого дурака!

— Я пытался! — закричал в ответ мальчик.

— Мне нужно выбраться отсюда, — сказал Петр, хватая мальчика рукой. — Достань мне лошадь!

— Но у нас уже не осталось на это времени! — вновь закричал Саша. — Идем, идем!

Саша уверенно выдержал направление. Петр же почти ничего не видел. Он лишь держался за руку мальчика и следовал за ним. Они бежали в сторону от дверей, выходящих на западную часть дома, прямо в угол двора, где виднелся сеновал и сад.

— Дурак! — сказал Петр, поворачивая назад от возникшего прямо перед ним забора. Он уже слышал звуки колокола и поднявшуюся вокруг суматоху. — Ведь здесь тупик!

— Нет, — сказал Саша, и Петру ничего не оставалось, как вверить свою судьбу в руки мальчика и продолжать следовать за ним вдоль стогов сена, за которыми в самом углу, на границе с соседним участком, забор, окружавший территорию трактира, был слегка завален.

Саша проскользнул через отверстие.

— Тебе-то легко! — задыхаясь побормотал Петр и, разрывая рубашку о края досок, проделал тоже самое. Он даже оставил на заборе часть кожи с правой руки, но звуки погони, добравшейся уже до конюшни, придавали ему силы. Он бежал, не обращая внимания на боль, согнувшись и прижимая руку с мечом к ране в боку, а Саша вел его лисьими тропами, пробираясь через соседский сад к воротам, откуда они выбрались наконец на узкую дорогу, проходившую сзади «Петушка».

Колокол по-прежнему звонил, крики не стихали, и Петр бежал вслепую, не понимая, то ли его глаза перестают видеть, то ли на дороге было действительно очень темно.

— Куда мы идем? — спросил он наконец, тяжело переводя дыхание. Какие-то внутренние ощущения подсказывали ему, что они все время двигались поперек холма, так и не спускаясь с него.

Саша, так же задыхаясь и разводя руками, как бы показывая направление, сказал:

— К Дмитрию Венедикову.

— Только не к нему!

— А к кому же тогда? Куда?

Петр открытым ртом глотал воздух.

— К воротам, — сказал он. — К городским воротам. Вот все, что нам остается. Я должен прямо сейчас исчезнуть из города…

Саша неожиданно затих, и охватившая его за несколько минут до этого торопливость вдруг куда-то исчезла. Он сделал еще два или три глубоких вдоха, прежде чем сказал:

— И что же мы собираемся там делать? Куда мы собираемся идти?

«Мы» прозвучало, как свершившийся факт. Петр принял это сразу и неожиданно для самого себя. Городская стража наверное уже догадалась, что в «Петушке» кто-то помогал ему, и счастье для Федора Мисарова, что тревогу поднял именно Михаил, а иначе вся их семья была бы вовлечена в эту историю.

— Я не знаю, — признался он мальчику. — Давай сначала все-таки выберемся за ворота, хорошо? А там будет видно, что делать.

Внезапно он ощутил колющую боль в боку и почувствовал, что рубашка намокла и прилипла к коже. Он надеялся, что это был всего лишь пот. Казалось, что сама рана болела меньше, а может быть, это тяжелый шум в ушах только притуплял боль?

Перед тем, как отправиться дальше, он немного помедлил, сунул меч в ножны и пристроил их так, чтобы оружие не сразу бросалось в глаза. Теперь к общему шуму, который так и не смолкал в глубине улицы, прибавился еще и собачий лай.

— Нам нужны лошади, — бормотал он. — Мы могли бы уже проскакать почти через весь город, если бы успели достать лошадей.

Саша, скорее всего, опасался слов, поэтому все время молчал. Он молча шел рядом с Петром по извивающейся дороге дальше, теперь уже вниз по холму, пока тот безуспешно пытался придумать, как достать лошадей или хотя бы одежду, чтобы быть менее заметными. Остальные мысли кружились в бесконечном хороводе, заставляя его время от времени вспоминать о том, что будет, если его поймают и ему придется пронзить себя собственным мечом, а мальчик, который помогал ему, может быть, если не зазевается, сумеет убежать, иначе его достанут стрелы, пущенные людьми боярина…

То, что мальчик помог ему улизнуть от погони благодаря слепому случаю, и то, что они ушли достаточно далеко, еще ничего не решало.

У Петра было неприятное ощущение, что Саша ожидает от него чего-то из ряда вон выходящего, похожего на те граничащие со смертельной опасностью трюки, которыми он славился на весь город…

Но тогда это был Петр Ильич, который не чувствовал приступов острой боли у себя в боку. А теперь предстояло дело вовсе не шуточное.

Он потрогал повязку и ощутил, как его пальцы слегка прилипли к ней. Сейчас боль была меньше, чем прошлой ночью, и он подумал, что это дурной признак.

Ему было не до прошлых шуток, не до друзей, которые так вдруг оставили его, не до чего, а все, о чем он, пожалуй, еще вспоминал, так это о нескольких серебряных монетах в своем кошельке, от которых Саша так благородно отказался, чтобы не грабить его.

Но постепенно острота ума вновь начала возвращаться к нему.

— Подожди, малый, — неожиданно сказал он, хватая Сашу за плечо и прижимая его спиной к ближайшему забору. — У меня есть одна мысль.

И затем внезапный удар обрушился на лицо мальчика. Саша даже подпрыгнул на месте, а потом начал медленно опускаться на колени, ухватившись рукой за челюсть. Но Петр поймал его за рубашку и удержал почти на весу.

— Извини, — коротко сказал он.

— Помогите! — изо всех сил кричал Саша Васильевич и сломя голову несся к воротам. — Помогите мне! Убивают!

Стражники вскочили со своих мест, хватаясь за копья и фонари, стараясь осветить дорогу и бегущего по ней человека. Колокол по-прежнему продолжал звонить, и его звуки растекались вниз по холму, до самых ворот.