Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Славянские хроники (Русалка) (№1) - Русалка

ModernLib.Net / Научная фантастика / Черри Кэролайн / Русалка - Чтение (стр. 26)
Автор: Черри Кэролайн
Жанр: Научная фантастика
Серия: Славянские хроники (Русалка)

 

 


— Не следует всем быть дураками, — сказал старик.

— Верните его назад!

Ууламетс все еще держал его за руку и с силой дернул его, когда Саша попытался было освободиться от него.

— Я сказал, не будь дураком, малый, а используй то, что у тебя есть.

— Но оно отказывается работать!

— Но ведь у тебя еще меньше надежды на то, что ты сможешь догнать их? Верно? И ее еще меньше в том случае, если мы вдвоем отправимся на их розыски прямо сейчас? Он найдет ее скорее, чем я.

— Я знаю, что найдет! — Саша все еще старался вырваться из рук Ууламетса, но тот продолжал удерживать его. Он чувствовал, что не справится с ним, и при этом дрожал от охвативших его противоречий. — Останови его!

— Мне нужна книга, скороспелый дурак! Ты ведь потерял след всего, что сделал до этого, ты даже не знаешь, где находишься, и хочешь бежать, вытаращив глаза, без вещей, да еще к тому же один. Вот какую прекрасную помощь ты оказываешь кое-кому. Собирай вещи, или ты намерен так и стоять здесь, пока мы не потеряли его?

— Верни его назад! — закричал он на старика, но Ууламетс был поглощен тем, что удерживал его на месте, и он не мог преодолеть этой силы, а чем дольше спорили бы они, тем дальше мог уйти Петр, и поэтому Саша опустился на колени и начал собирать свои и оставленные Петром вещи, пока Ууламетс искал книгу и свой посох.

Старик шел так быстро, как только мог, в предрассветной мгле сам напоминая призрака, в то время как Саша еле поспевал за ним с двумя связками вещей, пытаясь припомнить, в которой из них что лежало, на тот случай, если он отважится оставить вещи Петра на дороге, когда его силы иссякнут и он не сможет тащить и то и другое, продираясь через густые заросли.

— Не ждите меня, — прокричал он вслед Ууламетсу, стараясь плечом раздвигать в стороны переплетавшиеся ветки, с которых на него сыпались мелкие холодные капли, наполняя влагой окружающий воздух. — Я догоню.

— Лучше пожелай, чтобы не сбиться с пути, болван! — сказал ему Ууламетс, оставляя его все в той же растерянности: внимание мальчика было по-прежнему рассредоточено между поклажей, ветками, бьющими прямо в его лицо, и пробиравшим едва не до костей холодом от падавших с листьев водяных капель.

Остановись, продолжал он мысленно упрашивать Петра. Подожди. Ради Бога, позови на помощь или сделай хоть что-нибудь!

Его колени подгибались от слабости, которая была следствием того, что Ивешка все-таки украла часть его сил, и он едва не свалился на землю. Он уже не мог тащить поклажу в обеих руках, и поэтому остановился. Постукивая от холода зубами и не обращая внимания на падающие сверху холодные капли, он залез в корзину Петра. Из нее он выбрал всю еду, которая могла поместиться в его корзине, прихватил оба одеяла и проклятый кувшин с водкой, который боялся потерять больше всего на свете. Затем перевязал вещи, закинул узел себе на плечи и пошел насколько мог быстро, прикрывая лицо руками и не обращая внимания на царапины.

— Не верь, — дошел до него откуда-то призрачный шепот. И ему неожиданно показалось, что Ууламетс вообще не озабочен безопасностью Петра, если только его смерть сможет спасти жизнь Ивешки.

— Подумай о себе, — шептал все тот же голос. — Спасайся сам. Слишком поздно думать о ком-то еще…

Он в какой-то миг ухватил очертания Ууламетса впереди себя и пошел прямо через заросли терна, раскинувшиеся среди высоких деревьев.

Старик стоял в их тени.

— Ты умрешь, — продолжали предупреждать голоса. — Вернись назад, не вздумай идти дальше.

Саша преодолел последние кусты и приблизился к нему. Ууламетс неожиданно вытянул вперед свой посох, чтобы остановить его, как раз в тот момент, когда земля поехала у него под ногами и ее куски упали в воду, которая была незаметна в густой тени окружавших ее деревьев.

Вода, подумал Саша, глядя на окружавшие это место деревья. Небесный Отец, уж не ушла ли она в воду.

— Петр! — закричал он…

Но в ответ только призрак ответил ему, едва слышно, в самое ухо:

— Не верь ей…

Обе его ноги одновременно попали в воду, и рваный сапог немедленно оказался полон. Если бы эта вода была хотя бы к северу от Киева, Петр Ильич, разумеется не свалился бы в нее, а, скорее всего, вошел сам. Но в каком месте была эта, он не имел ни малейшего понятия.

Но теперь призраки оставили его в покое, что могло произойти благодаря дневному свету: он очень надеялся, что это именно так, и продолжил свой путь вдоль ручья с возрастающей уверенностью, что она должна была следовать в том же направлении.

Он не потерял рассудок, и отчетливо сознавал, что оказался в беде, без вещей, которые так опрометчиво оставил, и все и меньше был уверен в том, что знает дорогу назад, туда, где оставались Саша и старик, но имел полную уверенность в том, что Ивешка направилась прямо к Черневогу.

Одна.

После чего…

После чего, учитывая наличие Черневога, удерживающего ее залог, учитывая и то, что они сами заблудились в этом проклятом лесу, нельзя было уже и помышлять о спасении любого из них, коль скоро дело дошло до открытого столкновения колдовских сил в форме, которую больше всего предпочитает их враг, которому, может быть, помог даже сам Петр, да еще при содействии водяного и Бог знает кого еще.

Дела начали оборачиваться все хуже и хуже для Ууламетса и с каждым промахом Петр все больше и больше чувствовал неудобство в его обществе, хотя и надеялся, что старик, по крайней мере, имел некоторый запас сил, хотя бы для того, чтобы защитить самого себя и Сашу, если считать что Саша находился всегда рядом с ним и во всем помогал ему. В то время такой обычный человек, как он сам…

Петр начал бы чего доброго очень жалеть себя, если бы продолжал и дальше думать подобным образом, очень жалеть себя и чувствовать зло и обиду по отношению к Илье Ууламетсу. Но в его симпатиях и антипатиях было слишком много своенравия и глупости, чтобы он мог тратить время на досаду и раздражение. Приняв угрюмый и мрачный вид, он убеждал сам себя, что, возможно, это будет очень импонировать колдунам, и ему вообще следует отказаться от чувства юмора, но самому это очень не нравилось, несмотря на то, что он всегда чувствовал комок в горле, когда думал про мальчика, и когда часто представлял себе, что лучше всего, если бы он расстался со всем этим раз и навсегда.

Он подумал о том, чтобы вернуться, сразу же, как только потерпел неудачу в попытках вернуть Ивешку назад. Но потом вспомнил об отношениях со стариком и решил, что тот еще никому не принес добра, и если старик и будет искать следы Ивешки, то он, Петр Кочевиков, в этом случае имеет свое собственное предчувствие, где именно она может быть, и он, к тому же, мог, вполне возможно, полагаться на более спокойный и менее подверженный влиянию рассудок на вражеской территории.

Итак, он обладал своим собственным волшебством, которое представляло нечто, возможно еще незнакомое Черневогу, и нечто такое, чего, он сомневался, может избежать даже сама Ивешка, если только он сможет сохранить свой разум в этом месте: он должен либо сохранить его, либо потерять…

… потерять то, в чем до самого последнего момента ошибался, подменяя это золотом и сказочными местами: одной частью этого был тот самый мальчик, оставшийся там, а другой — давным-давно умершая дочь Ууламетса. Он мог их потерять, подумал он, но он не мог оставить их Черневогу.

Во всяком случае, до тех пор, пока он мог что-то делать. Несмотря на плохую подготовку к такому походу, у него был меч, Бог свидетель, что не было никакого недостатка в питьевой воде, и, к тому же, он научился, как устроить себе теплый ночлег в лесу и отыскать там же хоть какую-то пищу, чтобы быть в состоянии продолжать свой путь.

Черневог должен был обеспокоить колдунов. Может быть, водяной сообщил ему, что их слабое место и заключалось именно в присутствии среди них самого обычного человека. А поскольку оба, и Саша и Ууламетс, клялись, что он вообще не податлив к колдовству, то, согласно сашиным соображениям, удар должен быть нанесен прямо туда, где было самое слабое место…

А именно, Петр Ильич Кочевиков.

Вот так должны были бы развиваться события по представлениям Петра, которым в немалой степени помогали его воспоминания о мальчике, во всяком случае его обещания, что Саша никогда не хотел держать зла на него, и что именно Саша в этот самый момент, напрягая свою волю, желает изо всех сил вернуть его обратно…

Желает ли?

Петр подумал об этом и тут же захотел почувствовать это, словно в ощущениях и был заключен весь смысл его переживаний: он, на самом деле, хотел почувствовать на себе сашину волю, даже если бы это и могло как-то повредить ему. Это было бы гораздо лучше, чем досаждать самому себе мыслями о том, что Саша все еще зол на него.

Разумеется нет, убеждал он сам себя. Саша не должен быть зол на него, во всяком случае не до такой степени. И тогда он, охваченный этой беспокойной мыслью, постарался прочувствовать каждый отклик в своем сердце, пытаясь отыскать среди них то единственное волнение, которое могло быть навязано ему колдовской волей. Но он не отыскал внутри себя никаких противоречий, которые так или иначе касались бы его собственного спасения, которое должно было быть сашиной наипервейшей заботой.

Может быть, колдовство Ивешки брало над ним верх, и поэтому Саша просто-напросто не мог пробиться через него. Но кроме этого, были и многие другие ответы, один из которых особенно беспокоил его так, что едва ли не вынуждал повернуть назад и броситься на поиски мальчика.

Нет, сказал он себе, нет, нет и нет, хотя бы по тем причинам, которые занесли его в эту даль. Он уже успел узнать многое насчет колдунов, и даже насчет Саши, что человек, который пытается глубоко вникнуть в причину своих поступков, может лишь лишиться разума и обрести дополнительный страх.

Итак, тот, кого однажды посетили сомненья, должен выбрать единственно благоразумный для себя путь и оставить развилку, попавшуюся ему, как можно скорее позади, отбросив все второстепенные мысли, кроме той, которая послана колдовским желанием и является истинной.

Только продолжай идти, говорил он себе всякий раз, когда сомнения посещали его. Если мальчик попал в беду, ты уже не сможешь ничем ему помочь, даже если и повернешь назад.

Сколько Саша ни вглядывался в окружающий их лес и берег, сколько зарослей они не обшарили вместе со стариком, нигде не было видно никаких признаков людей.

Ууламетс настоял, чтобы они не разделялись в поисках, и это было его главным правилом, с которым Саше пришлось согласиться, учитывая постоянное присутствие призраков, вконец измучивших их, и неизвестно где притаившегося водяного. Не обращая внимания на прикосновения, назойливый шепот и леденящие брызги, он пробирался вдоль берега ручья, то и дело бросая озабоченный взгляд на воду.

Но он не хотел верить, не упуская из виду тем не менее и этот шанс, что Петр мог оказаться в этой темной медленно текущей воде. Он не хотел думать об этом. Он был непреклонен. Он отказывался думать о таком.

Но и это его желание работало не больше, чем все остальные. Он старался сохранять спокойствие и быть все время настороже, пробираясь за стариком под раскидистыми ветками, обходя торчащие корни, разглядывая каждый след, все, что ни попадалось, будь то хоть клочок нитки на кусте терна. Он пытался поддерживать ясность мысли, когда холодные капли неожиданно падали на него, пытался определить, целиком ли его разум принадлежал ему самому, или он был жертвой чьей-то воли и чьих-то желаний, которые должны были заставить его терять нить рассуждений и делать ошибки. И он пытался непременно узнать, кто бы это мог быть.

Неожиданно он споткнулся о корень и зацепился своей заплечной кладью за ветку, которая согнулась, но и распрямившись продолжала удерживать его, и он, тяжело дыша, ухватился рукой, чтобы не упасть, за вторую низко висящую ветку и, вытаращив глаза, уставился на Ууламетса, с одной единственной мыслью: «Это ты?"

29

Не останавливаясь на поиски пищи, не отдыхая с самой середины дня, только сделав случайный глоток воды из ручья, чтобы смочить пересохшее от тяжелого дыханья горло, он шел вперед и вперед, чувствуя, как слабее и слабее становится ощущение присутствия Ивешки. И он не мог понять, почему: то ли от расстояния, то ли от того, что сила ее начинает иссякать, то ли здесь была какая-то другая причина. И он наблюдал за приближением ночи с возрастающим мрачным предчувствием.

— Вешка, — еле слышно позвал он ее, — Вешка, ведь, на самом деле, ты не хочешь бросить меня здесь…

Возможно ему не удалось сделать это так, как он мог. А возможно, ни у кого из них никогда и не было никаких шансов с самого начала…

Однако это опять были вторичные мысли, которые следовало отбросить. Нет, сказал он сам себе, нет, нет и нет.

С наступлением темноты должны будут вернуться и призраки. А она намеревалась продолжать путь.

— Вешка, будь ты проклята!

Но по-прежнему было только лишь это слабое затухающее ощущение присутствия ее где-то впереди, будто под действием волшебства она уносилась от него, оставляя ему единственное направление — берег ручья.

Нет, в очередной раз сказал он себе. Это всего лишь еще один обман: это или Ивешка, или Черневог пытаются обескуражить его. Но он знал так же и то, что должен идти, идти не останавливаясь вдоль берега ручья, потому что был уверен: у нее есть сердце, даже если оно и находится у Черневога.

— Ивешка! — закричал он, и почувствовал, каким хриплым был его голос. — Наступает ночь! И что же ты собираешься делать? Хочешь оставить меня с этими разбойниками?

Он застыл на мгновенье, будто не мог вспомнить, куда следует направить свои ноги или в каком направлении они только что были направлены.

Затем вновь пришел в себя и с большим трудом смог вспомнить, почему находился здесь, в этом лесу, но где именно, и в каком направлении ему следовало идти, этого он не знал.

— Вешка!

Она только что была, вон там, а теперь вновь исчезла. Он же подумал… он подумал, что это и было то самое направление, в котором только что шел. И тогда он пошел, время от времени посасывая тыльную сторону ладони и раздумывая над тем, что само по себе это было угрожающим признаком.

— Вешка, — позвал он в отчаянии. В темнеющем лесу его голос прозвучал особенно слабо и одиноко, а боль в руке стала сильнее. — Вешка, ради Бога, сделай хоть что-нибудь. Я не переношу змей, Вешка, я, на самом деле, не переношу их…

Затем он почувствовал внутренний толчок, вынуждавший его остановиться и взглянуть налево. Встав ногами на огромный выпирающий из земли корень и ухватившись руками за согнутую ветку, он замер, с опасениями глядя на затененную деревьями воду.

— Это ты? — спросил он.

Он чувствовал, что это было. Он вновь ощущал слева легкое притягивающее напряжение, тогда как прямо перед собой не ощущал ничего.

— Вешка?

Она явно хотела, чтобы он спустился вниз, к самой воде.

— Разве ты не можешь, — спросил он, — хоть как-то показать мне, что это все-таки ты?

«Иди сюда», вот все, что он почувствовал в ответ. Он нащупал свой меч, продолжая думать о змеях, и наконец услышал, как она, хотя, скорее всего, это вообще не было похоже на звук голоса, заговорила:

— Петр, Петр, ты должен прислушиваться к моим словам, а не к моим желаниям. А теперь, уходи, возвращайся, уже слишком поздно… ах, Боже мой, тебе следовало бы оставаться с моим отцом…

Она притягивала, словно диковинная редкость. Нет, говорила она, но в тот же самый момент напряжение, исходящее от нее, постоянно повторяло: да. И от этого ему еще сильнее хотелось увидеть ее, так что он был готов спуститься вниз, к самому краю…

— Только… покажись мне хоть раз, — сказал он, продолжая стоять на месте. Он вдруг почувствовал холод и слабую дрожь во всем теле, а руки и ноги отказывались слушаться его. — Прямо оттуда, Вешка. Иначе как я поверю тебе.

— Не смотри на меня! Уходи! Пожалуйста, прошу тебя!

Что-то было с ней неладно, и он знал, что бы это могло быть. Сейчас он даже не представлял, что он должен был увидеть, если вообще можно было еще хоть что-то увидеть, кроме как нечто, похожее на то, что однажды было рядом с Ууламетсом: кости да речную траву…

— Вешка, я помогу тебе…

— Нет!

— Но послушай меня. — Дрожь усиливалась и охватывала одну ногу за другой. — Ты направляешься к Черневогу. Туда же иду и я. Но если ты так быстро многое забываешь, тебе не много удастся добиться. Ни твоему отцу, ни Саше. Зато у меня есть вот это… — Он дотронулся до своего меча.

— Он не поможет!

— Все окажется бесполезным, если не пытаться им воспользоваться. Сейчас я спущусь вниз. Тебя устраивает это?

Ответа он не услышал. Дрожь иногда прерывалась, затем вновь возникала.

— Вешка?

— Я должна умереть. Я должна умереть. Я наверняка постараюсь умереть, Петр, если не смогу чего-нибудь добиться! Не приближайся ко мне!

— Тебе лучше следовало бы прийти в себя, — сказал он, пытаясь подойти к берегу. Он по-прежнему держался рукой за ветку, чтобы сохранить равновесие, когда вглядывался вниз, в окаймленную камышом воду.

Легкий туман стелился над поверхностью ручья, такой легкий и слабый, что кружился в устремленном вверх, похожем на водоворот, вихре, состоящем из множества прозрачных нитей, которые сплетались между собой в очертания Ивешки, которая, будто желая остановить его, поднимала вверх прозрачные нити рук, тянущиеся в его сторону и тающие в прозрачном воздухе. Ему казалось, что все его существо, часть за частью, точно так же устремляется к ней, и больше всего на свете ему хотелось приблизиться к ней хотя бы еще на один шаг.

— Тебе не справиться ним, — сказал он, — без меня. Обыкновенный дурак и меч, Вешка, каждый из которых достаточно тяжело поддается волшебству. Разве не так?

Ему уже ничего не хотелось делать с Черневогом, он не хотел ничего, кроме как только быть поближе к ней, и ничего не желал, кроме нее. Но он упорно продолжал держаться руками за свисающую между ними ветку, будто это был последний барьер, на который он мог положиться, и сказал, когда прозрачные потоки, срывающиеся с ее рук, стали касаться его, и от этого прикосновенья слабые толчки распространялись вдоль его рук и спины:

— Вешка, бери столько, сколько тебе нужно, столько, сколько нужно, пока ты сможешь остановиться…

Потоки едва видимых нитей все сильнее и сильнее охватывали его, легкие сотрясения пронизывали все его тело от головы до ног, вызывая волнение сердца, которое билось все чаще и чаще, пока эти внешние толчки не перегнали его ритм, и оно замедлилось, перетрудившись. Прикосновение невидимых дрожащих потоков наполнило его своим напряжением, заставляя пережить самое сильное ощущение, какое ему хоть когда-нибудь приходилось испытывать, и которое, если бы вдруг прервалось в этот момент, казалось, уже никогда бы не вернулось назад…

Все окружающее приобрело мерцающий мягкий цвет, невыразительный, словно при зимнем освещении, который становился все более и более зеленым, словно перед взором Петра раскинулся прозрачный, но с зеленоватым оттенком занавес.

Зеленого цвета, напоминающего первые весенние листья, свет, свет, лился теперь сквозь него, не вызывая ни боли, ни каких-то других ощущений…

Солнце только зашло, а леденящие прикосновения призраков уже начали окружать их беспорядочным хороводом, сопровождаемым злобным шепотом, предупреждающим об опасности.

— Мы знаем, где он… — прошипел один из них около сашиного уха. — Но уже слишком поздно, вам не найти его…

Другой вторил ему:

— Надвигается ночь…

— Слишком поздно, теперь слишком поздно…

— Учитель Ууламетс! — сказал Саша, пробираясь между торчащих из земли корней и низко свисающих веток. Он удержал равновесие, когда кувшин едва не свалился с его плеча. Он вовремя ухватил его, прижимая к стволу, в тот самый момент, когда уже ухватился рукой за рукав Ууламетса. — Учитель Ууламетс, сделайте что-нибудь!

Старик нахмурился, взглянув на него и пожевал губу.

— Если они уже вместе… — Голос Ууламетса на мгновенье унесся куда-то в сторону, когда он взглянул на ручей и повернул голову обратно. — Водяной, — сказал он. — Вот проклятое созданье.

Саша вздрогнул, когда на него в очередной раз пахнуло холодом, а назойливый голос прошептал:

— Слишком поздно, слишком поздно, она уже нашла его…

Тогда он уткнул лицо в ладони и собрав всю свою волю, пожелал, отбросив все лишнее, спасения Петру, но даже и сейчас у него не обошлось без сомнений: а разве быть мертвым не означает спастись?

— Боже, — воскликнул он и опустился на землю, прямо на том месте, где стоял, теряя уверенность в Ууламетсе, в себе и в надежде на то, что можно рассчитывать на чью-то помощь.

От этого он еще больше разуверился в собственных силах, чувствуя лишь, что все кончилось, рухнули все надежды, и Петра ему не спасти…

Но он не прекращал своих желаний… продолжая поддерживать их всем своим сердцем, в котором все еще теплилась надежда.

А открыв глаза, он увидел, как из темноты на него уставилась еще пара глаз, пара глаз, принадлежавших пушистому черному шару.

— Малыш! — воскликнул он. — Найди Петра!

Малыш тут же вновь исчез, столь же быстро, как мелькнула Сашина мысль.

А Саша опустил голову в ладони во второй раз, желая изо всех сил, чтобы Малыш помог Петру, и опять не был уверен в том, что он сможет сделать это против воли Ивешки.

Это ведь ее собака, вспомнил он слова Петра.

Ууламетс же не предложил ничего другого, желая только лишь одного, как был уверен Саша, чтобы выжила его дочь.

То, на чем он лежал, неожиданно толкнуло его, и это было первое ощущение, которое воспринял Петр: он лежал в кустах, возможно свалился туда, но очень смутно помнил об этом. Он припомнил Ивешку и тут же решил, что все его самые безумные надежды подтвердились: она забрала у него вполне достаточно сил, прежде чем остановилась, оставив его отдыхать. Слава Богу, что он, теряя сознание, не свалился при этом в воду.

Пора идти, решил он и попытался встать, задержав свой взгляд на чем-то темном, вызвавшим в нем тревогу, слишком темном, чтобы это могло быть Ивешкой…

Дерево, решил он, и тут же почувствовал боль в сердце, как только повнимательней взглянул на него.

Оно склонилось над ним, а ветки, на которых он лежал, начали двигаться, явно приближая его к смотревшим на него глазам.

— Тебе пора просыпаться, глупый человек.

Его сердце дернулось, он ощутил приступ боли и подумал вслух:

— Ивешка! Где Ивешка?

— Я здесь, — сказала она, и тут же появилась, наклонившись над ним, беспокойная и красивая.

— Боже, — пробормотал он и взглянул мимо нее на лешего, который удерживал его. — Вьюн? Это ты?

Серьезные глаза, уставившиеся на него, моргнули. Теперь и второе дерево нагнулось пониже, почти сравнявшись с ним. Он видел перед собой только странное существо, покрытое чешуей из мха и шелушащейся коры, отчего чувствовал себя далеко не уверенно.

— Убить его, — сказал первый, а Ивешка закричала: — Нет, здесь нет его вины!

— Нет, это не Вьюн, — пробормотал Петр и попытался набрать воздуху, чтобы закричать, как только ветки сомкнулись над ним, перевязывая ему руки и ноги: — Вьюн наш друг! Он разрешил нам находиться здесь!

— Разреши-и-и-л, — словно треснувшая ветка сказал третий леший.

— Убить его, — сказал первый. — Лучше умереть, чем кормить вот это созданье. — Он протянул суковатую руку и ухватил ею Петра. Ивешка закричала. Петр вздрогнул от боли и попытался высвободиться, но все новые и новые сучки вцеплялись в него, пока это ужасное покрытое мхом страшилище крутило и вертело ему руки, уставившись на него одним затянутым паутиной глазом. — Клянусь, я переломаю ему кости, перетру их и выброшу вон…

— Отпусти его! — закричала Ивешка. — Пожалуйста, отпусти его! Ведь все это сделала я, а не он.

— Но мой лес мертв! — сказал первый леший, скосив на нее свой глаз. — А где мне еще искать виновного? Давайте его мне!

Сучки сжались с новой силой.

— Нет, нет, подождите, — сказал Петр, пытаясь успокоить бьющееся сердце. Сейчас вся надежда была на его сообразительность. — Подождите! Здесь где-то есть леший по имени Вьюн… Боже мой, но это же очень больно, черт побери!

— Помягче, — сказал второй, и занавес из сучков, покрывавший его с другой стороны, чуть сдвинулся, в то время как первый продолжал висеть над ним. — Мисай, помягче.

— Помягче с этим выродком? — сказал первый леший, но тем не менее его объятия чуть ослабли, а сучки даже раздвинулись, так что Петр мог свободно лежать, подумывая о том, что если у них и был единственный шанс сбежать отсюда, так это в том случае, если Ивешка пожелает этого, истратив для этого все, что у нее еще осталось. Леший толкнул его в грудь, прошелся по нему еще раз тонкими пальцами-ветками, и остановил свои подрагивающие пальцы между своими безумными глазами и его лицом. Они продолжали покачиваться, а большие глаза моргали. — Вьюн, говоришь? Вьюн самонадеянный выскочка, Вьюн сумасшедший…

— Мы не собирались разорять ваш лес, — сказал Петр, — мы пришли сюда только затем, чтобы забрать кое-что, принадлежащее ей, у колдуна, который украл это.

— У Черневога, — мрачно сказал леший. — Это как раз то, о чем говорил Вьюн.

— Вы говорили с ним…

— Я и сейчас говорю с ним, мы всегда говорим с ним, маленький глухой человек, так, как всегда разговаривают деревья, разве ты не слышишь?

Но ничего не было слышно, кроме шелеста листьев. В установившейся тишине Петр старался совсем не двигаться, а лишь подрагивал от напряжения.

— Тебе нужен Черневог, — сказал леший. — Звучит весьма тщеславно. А знаешь ли ты его?

— Она знает его, — сказал Петр, а Ивешка обвила свои холодные мягкие руки вокруг его шеи, откинула его волосы и поцеловала его в висок.

— Я знаю его, — сказала она, обращаясь к лешим. — А Петр просто большой дурак. Пожалуйста, подержите его здесь еще.

— Нет! — возразил он. — Только не это!

— Вьюн тоже не советовал, — сказал один из леших. А чешуйчатый Мисай принялся было опять за свое:

— Я никогда не чувствовал жалости к человеку…

В этот момент что-то залаяло на них, где-то далеко внизу. И тут же послышалось шипенье. Петр слегка повернул свою голову, чтобы взглянуть вниз, на землю, и испугался, увидев, как далеко она была.

— Дворовик, — сказал кто-то из леших. — Кто бы мог подумать?

— Малыш? — спросил Петр, чтобы убедиться, и почувствовал, как ослабли удерживающие его сучки.

Когда же он сообразил, на какой высоте находился, то в панике вцепился в суковатые пальцы лешего обеими руками.

Мисай издал громкий звук, что могло означать все что угодно, даже гнев, ухватил его обеими руками и сказал, приблизив к нему свое лицо:

— Ну, будь здоров. Однако наша помощь распространяется только до си. Если бы наша сила была достаточной, чтобы достать и до его леса, Черневог не прожил бы и часа.

— Он не прожил бы, — сказал другой. — Но там, где он сейчас, туда не доходит наша сила. Мы позаботимся о тебе, насколько это возможно. Мы одолжим тебе нашей силы, но только, боюсь, она быстро иссякнет.

— Вьюн говорит, — сказал Мисай, — чтобы тебя проводили к Черневогу.

30

Саша окончательно потерял всякую уверенность. В его сердце жила лишь последняя хрупкая надежда, и он продолжал бороться за нее с шепчущими со всех сторон призраками.

— Слишком поздно, слишком поздно, — повторял один.

А остальные подхватывали чуть ли не хором:

— Откажись, брось. Они уже давно умерли. Скоро будешь мертв и ты…

Он замерзал от ледяных прикосновений прозрачных невесомых рук и безнадежно старался отыскать в себе силы, чтобы держаться.

Он напрягал волю, желая знать, что случилось с Малышом. Он в равной мере желал, чтобы ему удалось найти хоть какой-нибудь знак, что Петр и Ивешка были здесь, в этой чаще, но боялся потерпеть неудачу с обоими желаниями, потому что продолжал видеть Петра точно в таком же положении, как уже однажды нашел его в лесной луже в объятиях девушки, которая, на самом деле, была всего лишь облаком из дождевых капель и тумана. А еще хуже была та ночь на берегу реки, когда они в первый раз увидели Ивешку, а Петр бледный и холодный, лежал в кустах…

На это же раз… на этот раз дело было почти безнадежно.

По крайней мере у Ивешки, это была его самая отвратительная мысль, должно было бы хватить сил, чтобы вернуться к ним. Он не мог, говоря по совести, ненавидеть ее, если дело было только в этом, и поэтому надеялся, что и она могла быть терпимой к нему. Но он вспомнил, что оставаясь без сердца можно ясно и отчетливо думать головой, заставляя других поступать по твоей воле…

И еще она была слишком раздражена и, к тому же, достаточно сильна, гораздо сильнее, нежели сейчас был ее отец…

Она вполне могла отправиться прямо к Черневогу, заставляя их своим желаньем следовать за ней.

Эта мысль так ясно и отчетливо коснулась его сердца, что он почувствовал внезапный приступ страха от того, что это было правдой, было именно тем, что она сейчас делала…

— Мы ничего не выиграем, — сказал ему Ууламетс. Он остановился и, тяжело дыша, прислонился к дереву. — Разводи огонь.

— Мы не должны отступать!

— Я сказал, разводи огонь!

— Я не остановлюсь, — сказал Саша. Учитель Ууламетс хотел одного, а Саша хотел совсем другого, на этот раз без всяких сомнений, и он даже подумал, что старик, чего доброго, может ударить его, или навлечь на него в тот же миг смерть…

Но спустя некоторое время Ууламетс проворчал:

— Ну, хорошо, хорошо, дуралей. Тогда скажи, где они? — Призрак вынырнул из-за дерева, где стоял Ууламетс, и старик вздрогнул. — Можешь сказать мне это? У есть тебя хоть какие-нибудь представления? У меня — нет.

Саша не был намерен сдаваться.

— Впереди нас, — уверенно ответил он.

— Ты действительно знаешь это? — Ууламетс недоверчиво взглянул на него.

Сказать сейчас «да» означало взять на себя ложь. А ложь, неожиданная мысль пронеслась в его голове, собственная или старика, ложь всегда была опасна.

— Они с самого начала были впереди нас…

— Твой приятель, должно быть, уже мертвый лежит где-нибудь в кустах, чтобы мы ни знали. Мы могли давным-давно пройти мимо этого места…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30