Славянские хроники (Русалка) (№1) - Русалка

Ивешка была явно польщена его словами, она даже зарумянилась в свою очередь, но тут же всплеснула руками, вспомнив про пирожки, быстро подхватила сковороду с огня и выложила их на приготовленное блюдо.

— Они не подгорели, — сказала она с легким вздохом облегчения. — А теперь скорее, скорее всем умываться, а я буду готовить чай.

Это были чудесные пирожки, гораздо вкуснее, чем пекла тетка Иленка, подумал Саша. На каждого приходилось по два, с начинкой из сушеных кисловатых ягод, которых он так и не нашел в многочисленных кувшинах, хранившихся в подвале у Ууламетса, и вскоре на столе уже не осталось ни крошки. Ууламетс заметил, что такие же пирожки бывало пекла мать Ивешки, и девушка улыбнулась, положив ладонь на руку отца, который сидел рядом с ней.

Ууламетс выглядел очень усталым и исхудавшим за последние два дня, но в то же время было заметно, что он меняется к лучшему, отбрасывая всю горечь и раздражение, которые скопились в нем, и вспоминая, что теперь с ним в доме Ивешка, которая, как и все дети, требуют непосредственности в отношениях. Он по-прежнему сидел, положив свою ладонь на руку дочери, и вдруг заговорил, обращаясь сразу ко всем:

— Я должен кое-что объяснить вам, хотя, говоря по правде, объяснить я могу очень немногое. На самом деле, я сам знаю очень мало, за исключением того, что Ивешка… Тут он слегка сжал ее пальцы. — Ивешка могла убежать от меня. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я боялся, что если так могло случиться, а вернее, так оно и случилось, то я никогда не смогу вернуть ее назад.

— Дело в том, что у папы был ученик, Кави, — сказала Ивешка. — Это было очень давно. Я тогда была очень молода и очень наивна. Я не могла поверить, что он мог быть виновен в тех вещах, про которые говорил мне отец. Он был очень красивый и очень уверенный. А еще он умел убеждать. Но когда я узнала его как следует, я была так… — Ивешка опустила глаза, а потом вновь взглянула на отца. — Я была очень расстроена. Ведь отец оказался абсолютно прав. Но мне было очень стыдно признаться в этом. Вот почему в то утро я вышла из дома. Я хотела всего лишь посидеть на причале, чтобы подумать обо всем. А в это время водяной…

Слезы застилали ее глаза, и она прервала свой рассказ. Саша, сидящий рядом с Петром, очень хотел, чтобы тот что-нибудь сказал или сделал, что могло бы успокоить несчастную девушку, которая, он теперь начал осознавать это, была призраком многие годы, может быть, гораздо больше, чем он сам прожил на свете, и которая сразу вновь стала шестнадцатилетней девушкой, но, на самом деле была гораздо, гораздо старше. Он даже почувствовал слабость в груди, вспомнив про водяного и всю его злобность. Он представил себе, как это мерзкое созданье тащило Ивешку в свою подводную пещеру, и от этого ему стало еще хуже.

— Я очень боялся, — сказал очень тихо Ууламетс, — что она сама убила себя или ее убил этот мерзавец. Но я ничего не сделал ему, абсолютно ничего. — Он слегка похлопал дочь по руке. — Но ты вернулась, и хорошо. А все остальное может идти к черному богу, которому поклоняется Кави Черневог. А знаешь, я все время старался ухаживать за твоим садом и огородом, но, боюсь, что преуспел только с репой.

Ивешка вытерла глаза тыльной стороной ладони и неожиданно рассмеялась.

— Это единственное, что осталось из еды во всей округе, — заметил Петр, и было видно, как старик нахмурился. — Но, — продолжал Петр, делая вид, что не замечает этого, — я должен сказать, что с сегодняшнего дня это место станет просто неузнаваемым.

Эта простая похвала очень порадовала Ивешку, но явно не понравилась Ууламетсу, который немедленно встал из-за стола, заметив при этом, что они сами все уберут и помоют посуду. С этими словами он вышел из дома.

Сундуки, стоявшие в подвале, были полны вещей, принадлежавших Ивешке, но кроме них там было много и другой одежды самого разного размера. Она велела привязать веревку между баней и крыльцом и выкатить большие бадьи для стирки. А для того, что чтобы все это сделать, следовало прополоть ссохшуюся сорную траву вокруг бани, да перетаскать, как уже заранее предвидел Саша, бесчисленное множество тяжелых ведер с водой от реки вверх по холму.

Пока они занимались всем этим, Петр ни на минуту не расставался со своим мечом, из чего Саша заключил, что тот ни на минуту не переставал думать об опасности. Петр никогда не спускался к реке с одним ведром, в то время как Саша мог бы выливать второе. Он, казалось, специально утяжелял свою работу, зачерпывая сразу по два ведра, а пока Саша освобождал их, присаживался на корень дерева и ждал. Это помогало им постоянно быть на глазах друг у друга, и само по себе было еще одним доказательством того, что Петр был обеспокоен.

Обеспокоен был и сам Саша. Сейчас, под чистым голубым небом, у него было достаточно времени, чтобы, вдыхая свежий, после только что прошедшего дождя, утренний воздух, подумать об удивительной удаче, которая не покидала их последние два дня. У него невольно напрашивался вопрос: вполне возможно, что те частицы опыта и советов, которые передал ему Ууламетс, помогли ему раскрыть свой талант. Или, что тоже вполне возможно, как часто повторял Ууламетс, удалось хотя бы остановить чью-то злую волю и удержать ее в самый решительный момент…

— Большинство людей обладают природной склонностью к волшебству, — говорил ему Ууламетс в то самое утро, когда начал учить его. — У одних способности очень небольшие, и они, к тому же не стараются совершенствовать их, а лишь окончательно уменьшают. Или же значительно ослабляют вполне развитые способности, растрачивая их то на одно, то на другое, а под конец, торопливо и кое-как стараются получить результат, и очень удивляются, если получают не то, что нужно. Они никогда не поймут того, о чем я постоянно говорю тебе: упорный труд и хороший талант, соединенные вместе, дают все возможности чуть-чуть подтолкнуть удачу в свою сторону. Но большинство хотят использовать одно без другого.

— А каковы же мои способности? — спросил он тогда, полный внутреннего трепета.

— Они могут оказаться отнюдь не маленькими, — сказал Ууламетс. — Вот что я хочу сказать тебе: есть непреложный закон природы, что волшебники и те таинственные созданья, которые возникают из волшебства, гораздо сильнее подвержены действию волшебных сил, чем обычные люди. Их натура, наделенная способностями проникать в области, закрытые для обычных людей, кроме того, может гораздо в большей степени подвергаться заклинаниям, к которым совершенно не чувствительны обычные люди…

— А может ли такой человек… остановить это воздействие? Может ли он?…

— Повернуть колдовскую силу заклинаний вспять? Ты это имеешь в виду? Да. И ты знаешь, как.

Да, наверное он знал. По крайней мере, ему так казалось.

— Позволь мне сказать тебе еще вот что, — сказал затем Ууламетс, когда они сидели за столом в то утро. Саша, наблюдая за тем, как предостерегающе помахивал в воздухе пальцем старик, казалось и сам почувствовал дыхание опасности. — Это очень легко дается молодым, но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова. Помни, что для неокрепшего таланта не составляет большого труда войти в мир, где царствуют волшебные духи, но при этом у него не будет достаточных средств защиты, чтобы обеспечить собственную безопасность…

Тем временем, количество постиранной одежды понемногу прибавлялось…

Саша почему-то вдруг вспомнил, как Ивешка сказала этим утром: «У папы был ученик, Кави…"

—… и чем больше ты погружаешься в глубины этих темных сил, тем сильнее они влекут и удерживают тебя. Ты понимаешь, о чем я говорю? Сила очень привлекательна, и нападение дается всегда гораздо легче, чем защита. Применять силу в каждый момент следует только в одном каком-то направлении. По крайней мере помни о последовательности своих действий, которые ты желаешь осуществить, и знай наперед обо всем, что ты затрагиваешь при этом, прямо или косвенно. Все это очень важно, но больше всего, остерегайся проявлять по отношению к чему бы то ни было свою злую волю.

Неожиданно Саша вспомнил, как Ууламетс упомянул за завтраком странные слова о черном боге, которому поклоняется Кави Черневог…

Но еще более удивительным было…

— А откуда, по-твоему, взялась мука? — очень тихо спросил Саша, протягивая пустые ведра Петру? — Откуда взялась мука сегодня утром?

— Иногда мне очень трудно уследить за твоими мыслями, — сказал Петр.

— Я имею в виду завтрак. — Он только тут понял, что, на самом деле, начал разговор с Петром с середины собственных размышлений. — Сегодняшний завтрак.

Петр очень странно посмотрел на него. А может быть, он тоже размышлял в этот же самый момент. Пока Петр отправился по тропинке к реке, Саша устроился на его месте и стал ждать.

Он проследил, как Петр подошел к воде и зачерпнул два полных ведра. Когда Петр, тяжело дыша, поднялся вверх, он поставил ведра на землю и сказал:

— Должно быть, старик торгует с кем-то или производит обмен. Возможно, с теми, кто проплывает по реке.

— Нет, здесь это невозможно. Скорее, он прячет ее. Но зачем, скажи мне, прятать кувшин с мукой?

Петр бросил на него долгий взгляд. В нем начинало проступать беспокойство.

— Я не знаю. Может быть, эта мука случайно сохранилась, а она знала, где ее взять.

— Мука не может храниться вечно. А этот лес стоит мертвым не одну сотню лет, и на реке не бывает никаких купцов…

— Тогда он получил ее с помощью колдовства. Разве не могут колдуны сделать такую простую вещь?

А вот это уже была мысль. Это было придумано гораздо умнее, чем все сашины мысли на тот счет, что за завтраком они ели нечто странное. Но там было еще и масло. Муки вполне хватило на шесть пирожков, и, должно быть, еще осталось, потому что вряд ли можно предположить, что кто-то будет использовать все запасы для одного завтрака. Мука, масло и сушеные ягоды. Это было и в самом деле странно.

Саша устало тащился с двумя тяжелыми ведрами в сторону бани через двор, где в клубах пара работала Ивешка.

— Вот сюда, — сказала она, указывая ему рукой. Он перелил воду в бадью для полоскания и, стараясь обходить мокрую землю, отправился с пустыми ведрами к дереву, где его поджидал Петр.

— Больше всего, — сказал вдруг Петр, когда Саша добрался до дерева, — мне хотелось бы знать, почему вообще сработало колдовство.

— Какое колдовство?

— Ну, которое было использовано для нее. — Петр взял в руки ведра. — Ведь там, в подводной пещере, были лишь одни кости. Как ты думаешь, что можно сделать с ними? Как ты можешь в таком случае вернуть назад тело?

— Я не знаю, — сказал Саша. — Но все это наверняка есть в той самой книге, все, что он когда-либо делал или узнавал, записано там.

— И он говорил с тобой об этом?

— Так обычно делают все колдуны. Он сам сказал мне это. Ведь ты должен следить за ходом событий, и не следует забывать о том, что ты уже сделал или же не осмеливаешься делать. Он работал над этим волшебством долгие годы, собирая каждый кусочек, продвигаясь шаг за шагом вперед.

Петр посмотрел на мальчика, и во взгляде его проглядывало явное недоверие, будто бы тот попросту врал. Но в следующее мгновенье он уже повернулся и пошел вниз по холму.

Когда он вернулся с полными ведрами, то сказал, нахмурясь:

— И все это есть в той книге?

— Я не знаю. Я говорю только то, что он сказал мне.

— Но он хотя бы пытался проделать это раньше? Почему это сработало именно сейчас?

Это был один из самых беспокойных вопросов, среди множества тех, над которыми он часто думал.

— А где домовой? Куда делся дворовик, или Малыш, как он называл его? Ведь мы не видели его с тех пор, как он исчез около того небольшого холма.

Петр скорчил гримасу беспокойства и взглянул в сторону дома.

— Я не знаю. Мне никогда не доводилось видеть, чтобы в каком-то доме были подобные существа. Может быть, дедуля создал их своими заклинаниями, чтобы иметь хоть какую-то компанию, и теперь, возможно, просто забыл о них.

Но Саша подумал, что это маловероятно, за этим могло что-то скрываться. Он подхватил тяжелые ведра и двинулся назад к бане. Он тяжело дышал, когда наконец дошел до нее.

— Ты не таскай воду так быстро, — сказала Ивешка.

— Со мной ничего не случиться, — ответил он.

— Не мог бы ты помочь мне вылить грязную воду? — Саша помог ей опорожнить бадью, а затем налил в нее свежей воды. Платье на девушке все промокло и плотно облегало ее фигуру, так что Саша старался не смотреть на нее. Он забрал свои ведра и вновь отправился к дереву.

— Я давно уже не вижу и ворона, — сказал Саша Петру, — и меня это очень беспокоит.

— Ты переживаешь об этой чертовой птице? — Петр был безнадежно глух к происходившему, что, с другой стороны, означало, что он был раздражен.

— Я беспокоюсь обо всем. — Он очень боялся, что Петр тут же предложит убежать в лес. Но Саша не был уверен в том, что там они будут в большей безопасности, чем здесь. — Я не думаю, что мы должны именно сбегать отсюда. Ведь учитель Ууламетс может оказаться в беде, но я боюсь, что эта опасность может быть такого свойства, что справиться с ней сможет только он сам. Я не смогу. Да и твой меч не сможет помочь, если призрак вновь появится здесь. Он не сможет остановить его.

Петр все больше и больше хмурился, пока окончательно не помрачнел.

— Ты думаешь, что она и есть призрак?

— Я не знаю, кто она.

— Но ведь ты наверняка должен знать это лучше меня. Ведь я никогда не обращал внимания на все эти бабушкины сказки. Да я и не помню, чтобы у меня вообще была бабушка. Так о чем они? Что в них бывает?

Это был самый мучительный вопрос. Все множество известных Саше сказок вызывали в его голове образы странных чудищ с цепкими когтями и огромными длинными зубами. Они могли сбить вас с пути, чтобы потом вы достались другим чудищам, которые могут утащить в реку или напрочь лишить рассудка.

— Скорее всего, лешие и им подобные, — сказал он после некоторого раздумья.

— А может быть что-нибудь еще хуже?

— Думаю, что да. Но я не знаю этого наверное. Иногда мне кажется, что Малыш — это обман. Но ведь мы видели его, когда, на самом деле, его не должно быть.

— Эта чертова собачонка сбежала, поджавши хвост, — проворчал Петр, поднимая пустые ведра. — Или его кто-нибудь съел.

С этими словами он быстро сбежал вниз по склону. Саша видел, как он добежал до берега и некоторое время стоял и просто смотрел на поверхность реки, затем наполнил ведра и с напряжением пошел вверх по тропинке.

— Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, — сказал Петр, опуская ведра.

— Может быть, она просто не могла быть такой, — сказал Саша. — Может быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас — я не знаю. Он сказал однажды… он сказал, что чем более волшебным является существо, тем гораздо легче оно поддается воздействию со стороны этого самого волшебства.

— Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой, что он будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого существа не могло быть.

— Чтобы волшебство воздействовало на него, — продолжал возражать Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную брешь в рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.

— Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, — спросил Петр, — если какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?

— Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.

Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на вершину холма, в направлении бани.

— Тогда чего же она может захотеть? — спросил он. — Если она — призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех, то чего же она ждет? Рассказы о призраках никогда меня не интересовали. Обычно с ними было связано все то, что внезапно появлялось, беззвучно перемещалось вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь ужас, если отбросить нечистую совесть? Но она, в отличие от этих рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому и возникает вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?

— Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, — сказал Саша, все больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. — Потому что он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо сильнее, нежели она могла этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем он хочет ее видеть.

Петр потер свою шею.

— А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен, что оставаться здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со мной находятся два колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я толком не знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.

— Три, — поправил его Саша. — Сейчас их три.

Петр в очередной раз взглянул в ту сторону, где Ивешка занималась стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.

— Четыре, — сказал он, переходя почти на шепот. — Ведь еще есть водяной, который не вышел из игры, так ведь? Как только ты умудряешься справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты ведь даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?

— Мы не знаем, — согласился Саша. — Но Ууламетс сделан из крови и плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то еще. Если наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем где-то еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на реку, если все это будет продолжаться. Вот что я думаю.

— Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?

Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.

Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.

Саша подхватил ведра.

— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.

— Пять колдунов? — спросил Петр.

Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.

— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.

Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.

Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.

Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.

Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.

14

В доме весь день стоял запах свежестираного белья и лечебных трав, смешанный с запахом печеного хлеба. Он показался Петру очень странным, потому что беспокоил его, но беспокоил именно потому, что этот запах совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где Петр беспечно и попусту провел многие свои годы и где постоянно пахло дымом, лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем. И он не был похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные, еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни был, о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.

Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в «Оленихе», где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой… без оглядки стягивая со стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина…

И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый, пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.

Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.

Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…

Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.

Но он все равно хотел любым способом разрушить колдовские чары. При этом он избегал взгляда девушки и все время пытался отыскать какую-нибудь фальшь в ее мягком голосе или в манере смеяться, которые очень задевали человека. Он даже старался припомнить, где оставил свой меч, рядом с собой или около стены, вспоминая, как Саша и Ууламетс, оба одновременно, говорили однажды, что ее никогда и ни под каким предлогом нельзя пускать в этот дом.

Ему сейчас очень хотелось, чтобы снова заскрипели половицы, а в подвале завозился домовой, и он не возражал бы даже против того, чтобы тот самый злобный черный шар, похожий на комок пыли, появился здесь вновь. Сейчас Петр Ильич Кочевиков сидел за столом и желал этого так, как ему еще ни разу в жизни ничего желать не приходилось, в надежде, что Саша делал то же самое, и имел очень слабый, почти дурацкий, расчет на то, что удача игрока, может быть, хоть что-то, да и значит…

Но бревна и балки не сотрясались, и никто не скребся в дверь.

А может быть, подумал он вдруг, все это было лишь следствием лихорадки, которая, как утверждает Саша, все время мучила его. Может быть, он никогда и не был в той самой пещере, у водяного. И может быть, девушка сидящая против него за столом вовсе никогда и не умирала, так же как не было и всего остального, а просто он пришел в чувство после своей болезни лишь сегодняшним вечером, и в его голове все еще была легкая путаница от той самой лихорадки, которая и мучила его из-за раны. Вот такие мысли продолжали пугать его, полностью переворачивая все доводы, при этом они могли быть крайне убедительными, особенно если человек не очень цеплялся относительно того, что он уже видел и того, что он уже сделал. Это было невероятным, если только вообще было на самом деле.

Два или три раза во время ужина, когда он был особенно готов не верить своей памяти, он даже попытался убедиться, в своем ли он уме, и с этой целью попробовал представить подводную пещеру в мельчайших деталях, припоминая и черепа и скелеты, чтобы не попасть под колдовские чары Ивешки, если только здесь, на самом деле, было колдовство, если оно вообще было возможно. Он сам постарался убедить себя в этом. Но если он будет придерживаться того, что верит во все происходящее, то в таком случае, он должен будет признать себя сумасшедшим.

— Скажи мне, — очень мягко спросила его Ивешка, чуть наклоняясь вперед, — сколько людей живет в Воджводе?

Ему никогда в голову не приходило интересоваться этим. Он прикинул, ошеломленный этим вопросом, и у него вышло пять тысяч. Но потом он решил, что их могло быть и десять.

Затем, неожиданно сжавшись от подступившего ужаса, он подумал об окружавшем их лесе, в котором осталось одно единственное живое дерево.

— Не знаю, — ответил он. — Я не уверен, что знаю это.

Ивешка продолжала смотреть на него. Казалось, что вокруг все остановилось, и была лишь одна, ничем не нарушаемая невыносимая тишина.

— Я никогда не выходила за пределы этого леса, — раздался мягкий шелковистый голос Ивешки. — Моя мать всегда говорила, что гораздо лучше представить все окружающее тебя в своем воображении, чем увидеть саму реальность. Вот так я и представляла себе сотни домов с резными фасадами и разрисованными ставнями. А Воджвод напоминает что-то подобное?

— Да, там есть много именно таких домов.

— И люди там постоянно идут куда-то…

— Там есть и деревенские хутора, и торговые лавки, — сказал он, стараясь поизносить слова как можно более обычным тоном, не проявляя интереса к разговору. — Как и в любом городе.

— Купцы приезжали и сюда, — сказала девушка. — Еще когда была жива моя мать, она…

Неожиданно на Ивешку пала какая-то тень. Петр даже оглянулся и внимательно посмотрел через плечо, чтобы убедиться, нет ли чего-нибудь сзади него, и в тот же момент туда повернулся и Саша.

Но пространство между ними и очагом было абсолютно пустым.

— Извини меня, — начал было говорить он, вновь поворачиваясь к столу. Его сердце продолжало учащенно биться. И он увидел, что Ууламетс держал в своей ладони руку Ивешки, а тень упорно лежала на ней, и теперь была более отчетливой и глубокой, более глубокой, чем те тени, которые отбрасывали сидящие за столом Саша и Петр, и даже глубже той, которая покрывала руку Ууламетса, лежавшую на руке девушки.

— Папа, — сказала она дрожащим голосом. — Держи меня…

Петр перестал дышать, охваченный мыслью о том, что он должен сделать что-то: может быть, удерживать ее руками, или встать и освободить пространство между ней и очагом, но он не знал, что именно будет правильным в данный момент. Но через одно или два мгновенья показалось, что тень становиться меньше.

— Папа, — прошептала Ивешка, стараясь не глядеть никуда, — я не хочу умирать. Пожалуйста, не отпускай меня.

— Я и не отпущу тебя, — сказал Ууламетс. И неожиданно резко воскликнул: — Ивешка!

Она сделала легкий вздох, и тень полностью исчезла. Ее свободная рука неуверенно искала рукав Ууламетса. Она дотронулась, ощупывая его, как это могут делать только слепые, и сказала:

— Папа? Он хочет, чтобы я вернулась.

— Кто?

У девушки даже перехватило дыхание. Она сильно встряхнула головой и взглянула в угол.

Взгляд ее был направлен в сторону реки.

Петр очень осторожно переставил ноги через край лавки и начал подниматься из-за стола, направляясь за мечом.

— Не вздумай ходить туда, — сказал Ууламетс. Петр стоял и глядел на них и на Сашу, который очень тихо тоже встал на ноги.

— Мы изведем его под корень, — сказал Петр. Ему очень хотелось верить, что вторая попытка будет удачной, так как водяной, на самом деле, очень недолюбливает мечи, и что это созданье не имеет никакой силы над сидящей среди них девушкой. — Ведь ты, помнится, сказал, что не имеет значения, день стоит или ночь.

— В большинстве случаев! — сказал Ууламетс. — Не смей открывать дверь.

— Учитель, — очень тихо задал вопрос Саша, — а где же Малыш?

Прошло некоторое время, прежде, чем Ууламетс наконец сказал:

— Уместный вопрос. — Он очень осторожно поднялся с лавки, все время придерживая Ивешку за плечи. — Но давайте сначала думать о том, чего мы не хотели бы иметь здесь. Как, по силам нам это? Давайте все будем думать об этом очень упорно.

Петр очень ревностно думал о том, как это зловредное существо убирается в свою темную нору, а темный лохматый шар преследует его. Он очень желал, чтобы солнце ранним утром нашло водяного и превратило его в сморщенные беспомощные остатки змеиной кожи. Он желал этого изо всех сил, какие только мог отыскать в себе. И в этот момент почувствовал, как Сашина ладонь с силой сжимает его руку.

— Пожелай, чтобы мы все были в безопасности, — сказал мальчик.

Тогда Петр вспомнил, что Саша предупреждал его о желаниях, которые могут зайти очень далеко и даже быть неуправляемыми, особенно те из них, которые направлены на достижение всяческого вреда.

Но буквально в тот же момент его страх просто-напросто улетучился, оставляя ему лишь удивление о произошедшем, и склонил его к мысли, что ничего не случилось вообще…

Единственным воспоминанием о пережитых волненьях была только бледная напуганная Ивешка, по-прежнему держащаяся за руку отца.

— Ну вот, все хорошо, — сказал наконец Ууламетс. — Все хорошо. Все худшее позади.

Петр, на самом деле, хотел, чтобы кто-нибудь объяснил ему происходящее. Он стоял среди комнаты, ощущая рукоятку меча как нечто инородное и скорее до глупого неуместное в этой обстановке, и его не покидало постоянное чувство, что в любой момент этот мир может сам перетряхнуть себя и вернуться назад к обычным человеческим законам.