Славянские хроники (Русалка) (№1) - Русалка

При этом он с отчаянием размышлял о том, что Саша, чувствуя себя колдуном, мог быть навеселе от того, что смог постичь нечто подобное. И если ему действительно удалось это сделать, то Петр надеялся, что Саша имел самые лучшие побуждения, чтобы тратить на него свои силы. Но, Боже мой, почему? Он вновь и вновь задавал себе этот вопрос: ради Бога, почему он, самый обычный человек, вооруженный лишь мечом и не имеющий ровным счетом никакого отношения к колдовству, плохо осознающий свои собственные поступки, преследуемый призраком из искрящегося дождя и мрачными предчувствиями в собственном сердце?

Он больше всего боялся, что мальчик не имел никакой особенной цели, растрачивая на него так много усилий: он боялся за сашино собственное здоровье, когда тот делал отчаянные попытки разобраться во многом, чего сам не понимал, и все лишь для того, чтобы спасти дурака от его собственной слабости.

— Скажи, что мне делать, — упрашивал он Сашу, когда они продирались сквозь густые заросли деревьев, которые для Ивешки препятствия не представляли, но зато ему и Саше приходилось поднимать рукой ветку за веткой и словно угрям проскальзывать между кустов, когда раскачивающиеся верхние ветки сбрасывали на них потоки водяных капель. Он почувствовал, как Ивешка неожиданно начала подталкивать его вперед с беспричинным беспокойством, и ему показалось, что они действительно слишком долго не могут увидеть старика, который уж никак не мог идти быстрее, чем они.

— Идти, — сказал ему Саша, и слегка подтолкнул его вперед, как бы предлагая поторопиться.

Но это был не тот совет, которого от него ожидал Петр.

Бог мой, подумал он, когда почувствовал, что Ивешка начала двигаться все быстрее и быстрее. Что могло случиться с ней? Он чувствовал, как паника постепенно охватывает его и усиливается от ощущения чьего-то постоянного невидимого присутствия, которое вновь не покидало их ни на мгновенье.

Может быть, это Саша вспугнул ее, а может быть, это его колдовское «я» так подействовало на нее: возможно, что для возбужденного сознания Ивешки он казался слишком холодным и опасным, а может быть, эта паника была ее единственным оружием, которое она и начала наконец использовать против него, пытаясь через него воздействовать и на Сашу…

«Идти», повторял про себя Петр сашины слова, которые вызывали у него ощущение, что Саша сам находился под влиянием колдовства, которое исходило от Ивешки. Если это действительно было так, подумал Петр, то они оба были обречены, и их кости должны будут остаться в ближайшей лесной чаще.

Временами, прикрывая глаза, он не мог даже поверить в существование Ивешки. В другие же моменты, даже глядя куда-нибудь в сторону или внимательно разглядывая ненадежный для спуска склон, он совершенно отчетливо ощущал ее присутствие, точно так же, как ощущал присутствие Саши. Он слышал ее шепот, проникавший в само его сердце, когда она уверяла его, что не обманывает его, и что опасность, подстерегающая их впереди, столь же реальна, как и она сама.

Поспешай вперед, Петр, шептала она ему в самое сердце, поспешай вперед и не оглядывайся назад…

Поблескивающее дождевое облако, которое олицетворяло ее образ, неожиданно растворилось, когда она вошла в затененную чащу. Непривычный сумрак плотно окружил их со всех сторон, так что в конце концов они потеряли ее след впереди себя.

— Проклятье! — сказал Петр, пробираясь мимо торчащих во все стороны веток, в то время как черный меховой шар метался взад и вперед у него под ногами, жалобно поскуливая. Он попытался было передать Саше очередную отогнутую ветку, но тот неожиданно остановился и взглянул на лес, остающийся сзади них.

Не оглядывайся назад… припомнил он слова Ивешки, которая на свой манер поторапливала его, уговаривая не останавливаться и не оглядываться назад…

Он все-таки оглянулся… и увидел, как что-то двигалось следом за ними, невообразимо быстро, так что только лишь раскачивающиеся ветки, словно волны разбегались во все стороны. В этот момент ему было не до раздумий: он ухватил Сашу за ворот, увлекая его сквозь густые кусты, которые Саша преодолел словно молот, едва не свалившись с ног, когда освободился от опутавших его веток. Петр не рискнул пустить его одного, и поэтому продолжал тащить его вперед, не останавливаясь ни на минуту. Волнение веток продолжало преследовать их: он мог постоянно слышать приближающийся к ним все тот же хрустящий шелест, который в конце концов пронесся прямо над их головами, обрушивая на них град мелких обломанных сучков…

Когда все стихло, и Петр оглянулся по сторонам в паническом беспокойстве, он неожиданно почувствовал, что Ивешка исчезла не только из его взора, но и из его сердца, а Саша ухватился за его руку чтобы устоять на ногах. Между его ног, скуля и подрагивая, пристроился Малыш.

— Что это было? — спросил Петр.

В этот момент он почувствовал, как что-то коснулось его плеча.

Он вскрикнул и повернулся, тут же столкнувшись с Сашей, за которого он немедленно ухватился, и увидел прямо перед собой ветку, направленную ему в лицо, шишковатый кусок дерева, с дюжиной торчащих во все стороны тонких сучков, напоминающих пальцы… Может быть, подумал он, когда его сердце вновь пришло в норму, на эту ветку он случайно наткнулся при неосторожном движении…

Но очень медленно ветка вытянулась вновь, серые тонкие пальцы-сучки вновь заколыхались прямо перед его лицом, как будто само дерево хмурилось, склоняясь над ним.

Он перевел дыханье и постарался отклониться, испугавшись переплетения этих голых сучков, которые при неосторожном даже самом слабом колебании могли задеть его глаза.

Малыш задрожал около его ног и зашипел. Дерево вновь качнулось. Тут Петр почувствовал, как Саша изо всех сил вцепился в его рукав, то ли готовясь сделать что-то, то ли просто от страха, который все еще не покинул его: истинная причина так и осталась непонятной. Сердце билось в его груди все быстрее и быстрее, и он испугался, что оно вот-вот разорвется.

То, с чем он столкнулся сейчас, было хуже чем Гвиур, хуже чем Ивешка. Намного хуже. Пожалуй, он даже надеялся на Ивешку, которая вот-вот вернется и сама будет иметь дело с этим созданьем, потому что Саша явно не мог ничего с ним поделать.

Суковатая рука дернулась и вся дюжина подрагивающих пальцев отклонилась от его лица и, минуя его, потянулась к Саше, а затем медленно потащила их обоих вперед, поскольку Саша еще сильнее вцепился пальцами в рукав Петра, так что рукав грозил оторваться. Вокруг затрещали настоящие сучки, как только их таинственный страж наклонился еще ниже.

Петр подхватил было сашину руку, но тут же потерял ее, не выдержав неумолимого усилия, с которым лесовик, теперь он был уверен в этом, тащил Сашу к себе. В отчаянии вместо этого Петр ухватился рукой за шишковатое покрытое серой корой запястье. Но его рука тут же была схвачена, а затем усилие возросло, вселяя в него ужас. В следующее мгновенье и вторая его рука оказалась в капкане, Саша был отброшен в сторону, и неведомая сила потянула Петра к стволу.

— Саша! — пронзительно закричал он, ощущая, будто в его рубаху вцепились человеческие руки, усилие которых показалось ему не слишком сильным. Он попытался оттолкнуть их, надеясь что ему удастся освободиться, но все, что он пытался сбросить с себя, было лишь густым переплетением податливых сучков. — Саша… хватай меч! Хватай меч!

Саша вцепился ему в грудь в тот самый момент, когда суковатые руки потащили его вверх, и трудно было понять, пытается ли Саша просто удержаться за него или все-таки пытается добраться до оружия. Малыш залаял, а затем завизжал как побитая дворняжка в тот самый момент, когда Петр почувствовал, как сашины руки соскользнули с его пояса, а потом и с ноги, по мере того как, переплетенный густыми мелкими ветками, он исчезал в кустах.

Захватив его в свое полное владение, лесное чудище освободило одну руку, но при этом с удвоенным усилием продолжало удерживать его с помощью второй руки, ощупывая его с ног до головы шишковатыми пальцами-сучками и обнюхивая. Так он и висел, крепко схваченный за одно плечо, но при попытке вырваться или ударить своего противника ощущал резкую боль в ребрах и плече, сопровождаемую приступами удушья. Вот пальцы остановились на его лице, и он почувствовал, как все ближе и ближе склоняются над ним огромные коричневые глаза с неимоверно глубокими черными зрачками, кроме которых он уже ничего не мог видеть.

— Вполне подходящий, — услышал он голос, который, казалось, проник даже в его кости, и почувствовал, что его вновь сжимают две руки, чуть слабее, но вполне уверенно. — Да, вполне подходящий.

— Уверяю тебя, — проговорил Петр, задыхаясь от порывов ветра, — что если мы и нарушили границы твоих владений, то мы определенно не имели никаких намерений…

— Но ты принес вместе с собой смерть, — услышал он в ответ.

— Она всего лишь ищет своего отца, — сказал он и подумал, как зловеще прозвучали эти слова. Он продолжал смотреть во все глаза на страшилище, не имея никакого представления о том, что было с Сашей: что он делает, сохранил ли он рассудок, да и жив ли он вообще. И тогда он быстро сказал, стараясь сдержать прерывающееся дыхание: — Мы и сами с большой радостью ушли бы отсюда…

Он почувствовал всем своим существом внимание, с которым были восприняты его слова. Оно показалось абсолютно незнакомым ему и было более совершенным, чем у Ивешки. В какой-то момент он был готов даже закричать от внутренней боли, но уже в следующий, почти теряя сознание, почувствовал, как его ноги коснулись земли и слегка подрагивали, набирая силы, чтобы удержать его, хотя он не имел понятия, откуда эти силы могли появиться в нем.

— Иди, — услышал он и почувствовал, как ослабли удерживающие его усилия.

— Саша… — Он повернулся со всей стремительностью, которую позволяла ему эта неизвестная пульсирующая в его жилах сила, и с отчаянным желанием и надеждой уберечь мальчика от подобных испытаний. Саша был здесь, совсем рядом, но продолжал стоять словно в оцепенении, даже когда Петр тронул его рукой. Он подумал было о том, чтобы утащить его с этого места силой, но почувствовал такой непреодолимый страх, что у него тут же перехватило дух.

— Ты не сможешь, — сказал Саша, пристально глядя куда-то мимо него. — Ведь он отпустил тебя, и значит, все хорошо. Можешь продолжать путь.

— Так не может быть хорошо, будь я проклят! — Он оглянулся назад, туда, где в лесной чаще все еще стоял хранитель леса, и почувствовал, как у него задрожали колени. В этот момент он ощутил, что у них нет шансов на спасенье, если ему придется иметь дело с лесовиком. — Послушай, — обратился он к нему. — Саша не совершал никакой ошибки. Просто есть один колдун, который и затащил нас сюда. Он сбежал по непонятным для нас причинам, а Ивешка пытается всего лишь уберечь его от бессмысленной и нелепой смерти. Никто из нас не хотел специально приходить сюда, и никто не хотел ничего другого, кроме как отыскать здесь этого старика и отвести его домой.

Он скорее почувствовал, что лесовик слушает его. Так он стоял, беседуя с этим существом, ничем не отличающимся от обычного развесистого дерева, чувствуя волнение в груди, и пытался поверить в то, что он был в здравом уме, пытался заставить себя поверить в леших, один из которых, как он был уверен, находился сейчас перед ним, и он не хотел позволить ему дурачить себя, прикидываясь безобидным деревом, и позволить ему расправиться с Сашей…

Но так или иначе, он олицетворял этот лес, или часть его. Теперь он завладел тем, что давало Петру шансы на жизнь, и пытался вырвать у него это, пытаясь прикинуться чем-то другим. Именно это сейчас отчетливо понимал Петр, точно так же как он понимал и то, что лесной призрак не проявлял в своих попытках полной силы, чтобы они, не дай Бог, не устроили в его владениях какого-нибудь беспорядка.

Но почему? Этот вопрос видимо очень интересовал лесовика. Возможно, он не понимал, как и почему все происходящее задевало его.

— Потому что мы никогда не сможем отправиться на юг, — сказал Петр, придерживая рукой то, что было не более как обычной веткой, хотя при этом и рука, и глаза пытались доказать ему, что он был глупцом, разговаривая с этим чертовым деревом, в то время как Саша был изнурен до того, что вот-вот мог лишиться рассудка, а на свете никогда не существовало ни русалок, ни чего-либо другого, им подобного. — Боже правый! — воскликнул он, пытаясь встряхнуть ее. — Да слышишь ли ты меня, будь ты проклят!

Но он даже не был уверен, что лесовик вообще слышал его: Саша говорил, что существует обязательная граница между колдовским миром и обычными людьми, а потому вполне возможно, что теперь лесовик знал о присутствии здесь Петра не многим больше того, чем Петр мог видеть, как тот выглядел, на самом деле. Саша по-прежнему стоял на том же месте, беспомощный и притихший, а Ивешка и Малыш были невидимы для него, если только, а он все еще продолжал так думать, они вообще существовали.

Он чувствовал себя так, словно перед ним опускался занавес, отделяющий его от странного волшебного мира и возвращающий его снова в разумный мир обычных вещей, но при этом отнимающий у него Сашу.

— Ради всего святого, выслушай меня! У нас даже в мыслях не было причинять хоть какой-то вред этому лесу… — Ему частенько приходилось обращаться к суду по самым безнадежным делам, касающимся нарушения законов местными землевладельцами в Воджводе, и поэтому он посчитал данный случай очень похожим на них. — Никто из нас никогда не собирался ступить на эту землю, за исключением вот этого созданья, которое… — Он начал разговор так, будто дело касалось имущественных прав… — пыталось выманить своего отца. Она следовала за нами все время от старой переправы, но ведь у нее нет собственных сил на этот путь, и она не может продолжать его без того, чтобы позаимствовать что-то…

Неожиданно он почувствовал, как ветка дрогнула под его рукой и зашевелилась. Сучки сомкнулись вокруг его запястья, превращая его в пленника. Лесовик открыл свои глаза и уставился на него.

Наконец он произнес:

— Так значит, вы все время совершенно сознательно подкармливали ее, предоставляя ей свою силу. Это довольно глупо.

— Но за все время она даже не делала попыток хоть что-то убить: ни нас, ни кого-то еще в этом лесу. Ни она, ни Саша.

И вновь он ощутил все то же холодное подрагивающее прикосновение, которое распространилось во все стороны от его запястья. Но он тут же замер, напуганный такой внезапной переменой. Он понимал, что сейчас его изучают и снаружи и изнутри с такой доскональностью, которая никому и не снилась, и ему казалось, что сейчас это вызвано скорее интересом, нежели злобой и гневом.

— Я прощаю тебя, — сообщил ему о своем решении лесовик. — Но ты по-прежнему остаешься глупцом.

— Саша тоже не сделал здесь ничего…

— Здесь пока еще никто не провинился, даже она. — При этом лесовик слегка качнулся и указал одной из своих многочисленных сучкообразных отростков в сторону явно различимого скопления тумана, проступавшего сквозь листья. — Но ведь у нее нет сердца: она забирает его у твоего приятеля. И в ней нет жизни, поэтому она забирает твою, и его, и мою. — Петр ощущал, как суковатые руки продолжают ощупывать его с головы до ног, но теперь он чувствовал спокойствие и безопасность, и у него даже мелькнула мысль, что это могла быть еще одна ложь, возможно более опасная нежели у Ивешки. — Я бы узнал, если бы ты захотел обмануть меня, — сказал лесовик, и Петр с полной очевидностью поверил, что это было правдой. Через мгновенье, когда волна благодушия накатилась на Петра подобно холодной воде, его собеседник продолжил, обдавая его легким теплым ветерком: — А знаешь ли ты, к примеру, что сделал твой приятель?

Ему не приходило в голову, что можно ответить на это. Но ответ последовал без всякого его участия.

— Глупость. Он сделал глупость, как все молодые. Эх, молодежь, молодежь. — При этом лесовик протянул мимо Петра очередную свою руку-ветку и ухватил Сашу за плечо. — Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя. Ты собираешься использовать этот лес, чтобы твой приятель мог получить новые силы, а затем использовать его против меня. Это напоминает мне схватку не на жизнь, а на смерть… Так что же после этого я должен сделать с тобой?

— Помочь нам, — сказал Саша, в то время, как струйки пота стекали по его лицу, оставляя на нем заметные следы. — Помоги нам выбраться из твоих лесов, помоги нам отыскать ее отца, помоги нам освободить его.

Теперь лесовик освободил их обоих и отступил назад, шелестя многочисленными ветками и сучками.

— Меня зовут Вьюн, к вашему сведению, — сказал он.

— А меня Петр.

— А меня Саша, — сказал мальчик. — А это Ивешка и Малыш, с вашего позволения.

Древообразное существо чуть вздрогнуло, и прошелестело своими ветками, когда они все поклонились ему.

— Другой раз я бы не позволил этого: дворовику вовсе не место в моем лесу, а русалке вообще нечего делать там, где продолжается жизнь… Но у меня нет выбора.

В этот момент сгусток тумана словно молочный вихрь рванулся вверх, распространяясь в пространстве, становясь при этом прозрачнее и приобретая черты поношенного платья, развевающихся на ветру прекрасных волос и еще призрачных рук и, наконец, бледного, испуганного лица Ивешки.

— Русалка! — произнес подобревший леший. — Первый, первый и последний раз ты оказалась в моем лесу, с опасностью для жизни, если хоть остатки ее еще сохранились в тебе. Ты слышишь меня?

Было заметно, как округлились глаза Ивешки, ее платье и волосы плотно закутали ее, будто подхваченные вихрем, в котором закружились и случайно попавшие листья, и она покраснела от смущенья, но при этом дело не ограничилось слабым розовеющим оттенком лица, а вместе с ним стали отчетливо заметны чуть тусклое золото ее волос и бледная голубизна ее поношенного платья…

— Ах! — воскликнула она, глядя на всех широко открытыми глазами, а Малыш с визгом выскочил откуда-то и подбежал к ней, тычась мордой в ее руки, будто желая спрятаться там.

— Я не жду от тебя обещаний, — продолжал Вьюн своим пронизывающим до самых костей голосом, — о безопасности моего леса или о безопасности твоих приятелей: ты должна что-то делать, чтобы выжить. И ты, на самом деле, получаешь это. Я же только хочу посоветовать тебе то, что ты уже и так знаешь: колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда он же обманывает самого себя, то совсем, совсем другое. А знаешь ли ты, почему?

Ивешка ничего не ответила ему. Она лишь крепче прижала Малыша к себе.

Вьюн чуть отступил назад в сторону кустов, будто вновь становясь их частью.

—… Потому что тогда все желания начинают причинять зло, — едва слышно пробормотал Саша вдогонку уходящему лешему.

Ивешка взглянула на Сашу, затем на Петра, все еще подернутая легким розовым румянцем, который был особенно заметен на ее губах, с каплями тумана в волосах и отдающими мягкой голубизной глазами.

— Петр, — сказала она подрагивающим голосом.

Он и сам вздрогнул в тот же момент, как только Саша схватил его за руку. Он знал лучше всех, что происходит. Боже мой, ведь он знал это лучше всех. Она боялась, и он надеялся, что знает, чего именно. Но все, что он мог сделать, это смотреть на нее во все глаза, до тех пор, пока и она не сделала тоже самое, потому что не могла сделать ничего другого, как вернуть этот взгляд назад.

— Петр! — сказал Саша, дергая его за руку.

Тогда он заморгал глазами и взглянул в сторону, пытаясь сбросить колдовское наваждение и перевести дух. Он увидел свой меч, лежащий в кустах, и, все еще вздрагивая и покачиваясь, подошел и поднял его…

Он должен был что-то сделать, потому что он очень хотел ее и знал об этом лучше всех, а еще на его ответственности оставался и Саша.

— Мы найдем твоего отца, — сказал он, обращаясь к Ивешке, заставляя себя увидеть деревья, окружающий их лес и Сашу, который очень хмуро смотрел на него. — Он говорит, что может вернуть тебя обратно. Поверь, он так и сделает!

Боже мой, подумал Петр, стараясь разогнать внутренний холод, ведь он только что по собственной воле заговорил об Илье Ууламетсе.

21

В лесной чаще сумерки наступали рано, особенно под затянутым облаками небом, но они продолжали свой путь до тех пор, пока не исчез последний луч света.

— Далеко ли еще? — поинтересовался Саша у Ивешки, как только они покинули владения лешего. На что Ивешка не смогла ответить с полной уверенностью.

— Жив ли еще твой отец? — задал свой следующий вопрос Саша. — Ты можешь сказать об этом?

Но Ивешка не была уверена ни в том, ни в другом: она призналась в этом, избегая его взгляда, а затем быстро скользнула в сторону, чтобы двигаться впереди них, но не как привидение, которое может идти не разбирая дороги, не пользуясь тропинками, а как уверенный в себе, знающий каждое дерево проводник, что позволяло ей держаться от них на расстоянии.

Она явно не хотела ни присаживаться к их костру, когда они остановились на ночлег, ни ужинать вместе с ними. Она отказалась и от того, и от другого, продолжая сидеть в стороне, когда Саша попытался было уговорить ее, после чего поднялась и подошла к небольшому весеннему ручью, из которого они набирали воду.

И опять Саша отметил про себя с беспокойством, что она старалась держаться поближе к воде. На ужин у них была тушеная рыба, ранние грибы и молодые побеги папоротников, которые Ивешка отыскала по дороге и убедила их в том, что они вполне съедобны. Саша с некоторым опасением смотрел на собственноручно приготовленный ужин, и с таким же опасением взглянул на Петра, который наблюдал за Ивешкой.

— Я не совсем уверен в этих грибах, — сказал Саша.

— Разве ей так необходимо нас отравить? — весьма сдержанно отреагировал Петр.

Разумеется, нет, это было ясно. Саша лишь пожал плечами и начал раскладывать приготовленное блюдо, которое, благодаря Ивешке, было не просто сушеной рыбой распаренной в пустой воде, а приобрело вкус и аромат, а коль скоро она еще и отказалась от еды, то каждому из них досталась еще и добавка.

— Ты знаешь, что она не хочет отвечать ни на какие вопросы? — заметил Саша.

Петр зачерпнул из котелка и долго дул на ложку, что давало ему возможность промолчать, тоже пропуская вопрос мимо ушей.

Саша выделил немного угощения и для Малыша. Тот обнюхал предложенное блюдо и начал лаять на него, то ли от того, что было слишком горячо, то ли от того, что ему не нравился грибной запах.

Саша с большой осторожностью взял маленький остывший кусочек и, проглотив его, нашел, что блюдо было более чем просто вкусным. Он вновь взглянул на Петра, который не отрываясь смотрел на деревья, туда, где сидела Ивешка, думая о чем-то своем, так что Сашу даже охватил испуг, и он стал смотреть совсем в другую сторону, помимо своих желаний.

Возможно, ему следовало отнестись к этому с сочувствием, но сейчас он был раздражен, даже более чем раздражен, видя с какой нежностью Ивешка смотрит на Петра, чего никак не должно быть, учитывая тот простой факт, что ее сердце должно было бы остановить ее, если оно было хоть в каком-то смысле разумным. Разумеется, Саша пытался остановить это, стараясь направить свои усилия не на нее, где, как он предполагал, ему пришлось бы затратить значительно больше сил, чем он имел в запасе, а на Петра… хотя и здесь требовалось гораздо больше усилий, чем он собирался потратить, сопротивляясь естественному стремлению, что может справиться с кем-то, у кого и вовсе нет никакого сердца.

Но учитывая то, что Ивешка, кроме всего, не могла поддерживать свое состояние с помощью пищи, которую использовали они…

— А ты заметил, что она совсем не ест, — сказал Саша, в надежде, что Петр поддержит и разовьет дальше эту тему.

— М-м-н, — откликнулся Петр.

— Ведь она же не живая, Петр, она не может есть, она должна получать силы откуда-то еще, и уж никак не из леса…

— Мы должны отыскать ее отца, — сказал Петр и вновь занялся своей рыбой.

Это и была вся помощь, которую он получил от Петра. Саша молча ел, присматривая за костром и радуясь хотя бы тому, что перестал идти дождь.

Наконец он сказал Петру:

— Если поиски ее отца затянутся, и если он сам ничего не сможет сделать… Петр, она не сможет долго оставаться в таком обличье, как сейчас. Ведь ты слышал, что сказал этот леший: она не сможет помочь себе.

— Прекрати, — сказал Петр.

Но даже это резкое предупреждение не вывело его из себя. В другое время возможно, но сейчас его мысли были достаточно ясными, чтобы он мог отвлекать свое внимание на путаные мысли Петра.

— Ее судьба зависит от нас, — сказал Саша, напоминая ему, — или от ее отца, если мы сумеем быстро отыскать его. Я заметил, как она ведет себя…

— В ее поведении нет ничего плохого, просто именно сейчас она не хочет быть рядом с нами.

— Не стоит защищать ее. Она не может справиться с этим, вот что сказал нам тот леший…

— Я знаю об этом, и тебе не зачем мне это повторять.

— Но я вынужден это делать, потому что ты не слушаешь.

Петр бросил на него раздраженный взгляд и спросил:

— А что это был разговор про сердце? Что говорил об этом леший?

Саша пожал плечами. Ему не хотелось углублять этот разговор с Петром особенно ночью, или пытаться как-то объяснить это, отчетливо понимая, что Ивешка не упустит случая смешать вся и все, и, кстати, прежде всего запутать самого Петра. Юноша, мысли которого заняты девушкой, был гораздо ближе к сашиному пониманию, но Саша не имел никакого представления о том, что можно было сделать с мужчиной, чьи поступки и намерения были так сложно переплетены с судьбой фактически мертвой девушки, которая, к тому же была чрезвычайно опасна, и с чувствами, которые вызывали у него глубокий страх, прежде всего потому, что они исходили не от самой русалки.

Кто и как мог объяснить подобную возможность Петру, причем достаточно убедительно?

— А это лесное чудище, — продолжал упорствовать Петр, — сказало, что у нее вообще нет никакого сердца и что она забирает его у моего друга. Что оно хотело этим сказать?

— Я не знаю.

— Как это может быть, чтобы кто-то мог забрать чужое сердце, помилуй Бог?

— Я не знаю, я ничего не знаю. Ешь, иначе твой ужин будет холодным.

— Я хочу знать, что ты сделал, Саша, не откажи мне в этом! Я хочу знать, что происходит.

— Я не знаю, уверяю тебя! Я вообще не знаю, что происходит в мире, ведь я родился не всезнающим. Я не знаю, о чем говорил этот леший…

Колдун, который обманывает других, это одно дело, но когда он же обманывает самого себя, то совсем, совсем другое…

— А ты, случаем, ничего не потерял? — спросил Петр.

— Я в полном порядке! Я чувствую себя очень хорошо! Даже еще лучше, как оказалось: я сумел удержать тебя. Разве не так? Вот что значит настоящее волшебство, Петр, а не просто одни лишь желания…

— Но какое отношение ко всему этому имеет разговор о сердце? О чем тогда говорило это существо? А что имел в виду водяной, когда говорил в то утро, будто Ивешка потеряла свое сердце?… Разве она забрала что-нибудь у тебя?

— Нет! — Он вздрогнул от звуков собственного голоса, и казалось, что вместе с ним задрожала вся их нехитрая посуда, словно горшки на полке, так что он даже испугался, что они могут упасть и разбиться, если Петр и дальше будет продолжать свою болтовню, как это назвала бы тетка Иленка, которая не преминула бы сказать: «Прекрати, Петр Ильич! Ты доводишь меня до головной боли!"

Так оно и было.

— А что ты имел ввиду, когда говорил о том, какую выгоду можно извлечь даже из леса? — спросил Петр. — И что ты сделал, что едва не свело лешего с ума? Почему он сказал, что лишился выбора? Саша проглотил кусок рыбы, совершенно не ощущая вкуса, и взглянул на Петра с таким чувством, которое могло бы всех повергнуть в страх, если бы, не дай Бог, вырвалось наружу. Но оно ушло в глубину его сознания, где в опасном беспорядке метались мысли в поисках нужного ответа на вопрос, не сделал ли он какой ошибки своим чрезмерным желаньем, которое привело в беспомощную ярость лешего, и могло очень далеко завести и его самого…

— Я не знаю, почему, — сказал он.

— Так что же все-таки ты сделал?

— Столь мало, насколько мог! Я ошибался, когда беспокоился о происходящем, и, это я хорошо усвоил, я беспокоился о самых незначительных возможных последствиях, пока не смог убедиться, что таким образом добиваюсь всего-навсего лишь того, чтобы не случилось чего-то заранее ожидаемого. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Ты говоришь, что не хочешь больше беспокоиться ни о чем. А, тем временем, мы находимся в самой чаще этого леса никак не можем отыскать старика, и, тем не менее, ты говоришь, что не хочешь ни о чем беспокоиться!

— Это не то, что я имел в виду!

— Мне кажется, что ты сходишь с ума. Прекрати эти занятия.

— Нет, со мной все в порядке!

Петр доел свою порцию, отправив последнюю ложку в рот, затем положил ту в котелок и вытер рот рукой, настороженно глядя на Сашу, освещенного отблесками костра.

— От этого мне не становится лучше… Ведь если Ууламетс находится в этом лесу, разве этот леший не знал бы этого? Если бы он был здесь, почему бы ему не уменьшить наше беспокойство и не сказать нам об этом?

Саша попытался было обдумать это, но даже одних воспоминаний о лешем было вполне достаточно, чтобы его мысли ушли куда-то совсем в другую сторону, ускользая от него.

Этот факт подсказал ему, что, на деле беспокойство по поводу происходящего должно быть подчинено определенному порядку, если он хочет и дальше полагаться на свои предчувствия, но полагаться в таких делах на одну лишь память и пытаться уподоблять лешего Гвиуру было равносильно тому, как черпать неводом воду.

— Саша, что происходит?

Он вновь потерял ускользнувшую мысль, которая только что начала принимать законченные формы где-то в уголке его сознания…

Петр поставил котелок. От неосторожного движения звякнула ложка. Это показалось Саше таким же существенным, как и все то, о чем только что спрашивал Петр. Это было похоже на предвестье беды. В ситуации, подчиненной влиянию случайностей, все в равной мере становилось важным, и не было никакого способа уравновесить влияние вещей без глубокого понимания. Сейчас он потерял все нити, с помощью которых намеревался связать окружающие его вещи и явления друг с другом…