Жизнь Бенвенуто Челлини

Король тотчас же сказал: «Это место — мой дом; и я хорошо знаю, что тот, кому я его дал, не живет в нем и им не пользуется; поэтому вы им воспользуетесь для наших работ». И тотчас же приказал своему лейтенанту, чтобы он поместил меня в сказанном Неле. Каковой учинил некоторое сопротивление, говоря королю, что не может этого сделать. На это король ответил во гневе, что желает давать свое добро, кому ему угодно, и человеку, который будет ему служить, потому что от того нет никакой службы; поэтому пусть он ему не говорит больше об этом. Еще добавил лейтенант, что будет необходимо применить немного силы. На что король сказал: «Идите сейчас же, и если малой силы недостаточно, употребите большую». Он тотчас же повел меня на место; и ему пришлось применить силу, чтобы ввести меня во владение; затем он мне сказал, чтобы я весьма остерегался, чтобы меня тут не убили. Я въехал, и тотчас же нанял слуг, и купил несколько крупных штук оружия на древках, и несколько дней провел с превеликими неприятностями; потому что это был большой парижский вельможа, и прочие вельможи были мне все враждебны, так что они учиняли мне такие оскорбления, что я не мог выдержать. Не хочу оставить в стороне, что в то время, когда я поступил к его величеству, шел как раз 1540 год, что было как раз сорокалетним моим возрастом.

XIII

      Из-за этих великих оскорблений я вернулся к королю, прося его величество, чтобы он меня устроил в другом месте; на каковые слова король мне сказал: «Кто вы такой, и как ваше имя?» Я остался весьма растерян и не знал, что король хочет сказать; и так как я молчал, то король повторил еще раз те же самые слова, почти рассерженный. Тогда я ответил, что мое имя Бенвенуто. Король сказал: «Итак, если вы тот самый Бенвенуто, о котором я слышал, то поступите по вашему обычаю, а я вам на то даю полную волю». Я сказал его величеству, что с меня достаточно сохранить его благоволение; кроме этого, я не знаю ничего, что могло бы мне повредить. Король, усмехнувшись чуточку, сказал: «Итак, ступайте, а мое благоволение вас никогда не оставит». Тотчас же он мне определил одного своего первого секретаря, какового звали монсиньор ди Виллуруа, чтобы тот распорядился меня снабдить и устроить для всех моих надобностей. Этот Виллуруа был весьма большим другом этого вельможи, называемого наместником, которому принадлежало сказанное место Нель. Это место было трехугольной формы, и примыкало к городским стенам, и было старинным замком, но стражи не держали; величины было изрядной. Этот сказанный монсиньор ди Виллуруа мне советовал, чтобы я поискал что-нибудь другое и чтобы я его бросил во что бы то ни стало; потому что тот, кому оно принадлежит, человек превеликого могущества и что он наверняка велит меня убить. На что я ответил, что я приехал из Италии во Францию единственно, чтобы служить этому удивительному королю, а что до того, чтобы умереть, то я знаю наверное, что умереть мне придется; так что немного раньше или немного позже, мне решительно все равно. Этот Виллуруа был человек величайшего ума и Удивительный во всех своих делах, преогромно богат; нет ничего на свете, чего бы он не сделал, чтобы мне досадить, но он никак этого не показывал; это был человек степенный, красивого вида, говорил медленно. Поручил он это другому дворянину, которого звали монсиньор ди Марманья, каковой был лангедокским казначеем. Этот человек, — первое, что он сделал, выискав лучшие комнаты этого места, велел устроить их для себя: на что я сказал, что это место мне дал король, чтобы я ему служил, и что здесь я не желаю, чтобы жил кто-нибудь другой, кроме меня и моих слуг. Этот человек был горд, смел и горяч; и сказал мне, что желает делать как ему угодно, и что я бьюсь головой об стену, желая ему перечить, и что все, что он делает, на это он получил от Виллуруа полномочие так делать. Тогда я сказал, что я получил полномочие от короля, что ни он, ни Виллуруа этого делать не могут. Когда я сказал это слово, этот гордый человек сказал мне на своем французском языке много грубых слов, на каковые я ответил на своем языке, что он лжет. Подвигнутый гневом, он показал вид, что берется за кинжал; поэтому я взялся за большой свой кортик, который постоянно носил при себе для своей защиты, и сказал ему: «Если ты настолько смел, что обнажишь это оружие, я тотчас же тебя убью». С ним было двое слуг, а у меня были мои двое юношей; и пока сказанный Марманья стоял этак задумавшись, не зная, что делать, скорее склонный к худому, он говорил, бормоча: «Никогда этого не потерплю». Я видел, что дело идет по скверному пути, тотчас же решился и оказал Паголо и Асканио: «Как только вы увидите, что я обнажу свой кортик, кидайтесь на обоих слуг и убейте их, если можете; потому что этого я убью сразу; затем мы уедем с Богом вместе тотчас же». Когда Марманья услышал это решение, ему показалось, что он много сделает, если уйдет из этого места живым. Обо всем этом, несколько более скромно, я написал кардиналу феррарскому, каковой тотчас же сказал об этом королю. Король, рассерженный, отдал меня под охрану другому из этих своих окольных, какового звали монсиньор виконт д'Орбек. Этот человек, с такой любезностью, какую только можно себе представить, позаботился обо всех моих надобностях.

XIV

      Когда я кончил все устройства по дому и по мастерской, чтобы они наиудобнейше могли служить, и весьма пристойно, для ведения моего дома, я тотчас же принялся делать три модели точь-в-точь той величины, как они должны были быть из серебра; это были Юпитер, и Вулкан, и Марс. Я их сделал из глины, отлично укрепив железом, затем отправился к королю, каковой велел мне выдать, если я верно помню, триста фунтов серебра, чтобы я начал работать. Пока я все это подготовлял, заканчивались вазочка и овальный таз, каковые отняли несколько месяцев. Когда я их кончил, я их велел отлично вызолотить. Это показалось самой прекрасной работой, которую когда-либо видели во Франции. Я тотчас же понес их к кардиналу феррарскому, каковой весьма меня благодарил, затем, без меня, понес их к королю и поднес их ему. Король был им очень рад и хвалил меня более непомерно, чем когда-либо бывал хвалим такой человек, как Я; и за это подношение пожаловал кардиналу феррарскому аббатство с доходом в семь тысяч скудо; и мне хотел сделать подарок. Однако кардинал ему помешал, говоря его величеству, что он слишком спешит, потому что я еще не сделал ему никакой работы. Король, который был прещедр, сказал: «Потому-то я и хочу придать ему бодрости, чтобы он мог мне ее сделать». Кардинал, при этом устыдившись, сказал: «Государь, я вас прошу, чтобы вы предоставили это мне; потому что я ему назначу содержание в триста скудо самое меньшее, как только я вступлю во владение аббатством». Я их так никогда и не получил, и слишком было бы длинно желать рассказывать про чертовство этого кардинала; но я хочу заняться вещами более важными.

XV

      Я вернулся в Париж. При таком благоволении, оказанном мне королем, мне дивился всякий. Я получил серебро и начал сказанную статую Юпитера. Я нанял много работников и с превеликим усердием, днем и ночью, не переставал работать; так что, когда я кончил из глины Юпитера, Вулкана и Марса и уже начал из серебра подвигать вперед весьма изрядно Юпитера, мастерская уже имела очень богатый вид. В это время появился в Париже король; я пошел ему представиться; и как только его величество меня увидел, он весело меня подозвал и спросил меня, нет ли у меня в моем жилище чего-нибудь красивого показать ему, потому что он туда пришел бы. На что я рассказал все то, что я сделал. Тотчас же ему пришла превеликая охота пойти; и после своего обеда он собрался с госпожою де Тамп, с кардиналом лотарингским и некоторыми другими из этих господ, как то королем наваррским, шурином короля Франциска, и королевой, сестрою сказанного короля Франциска; явились дофин и дофина; так что в этот день явилась вся придворная знать. Я уже вернулся домой и принялся работать. Когда король появился у двери моего замка, слыша, что стучат в несколько молотков, он велел каждому молчать; в доме у меня всякий был за работой; так что я оказался застигнут королем врасплох, потому что я его не ждал. Он вошел в мою палату; и первое, что он увидел, он увидел меня с большой серебряной пластиной в руках, каковая служила для туловища Юпитера; другой делал голову, третий ноги, так что грохот был превеликий. В то время как я работал, возле меня был один мой французский мальчуган, который мне, не помню уж чем, досадил как-то, и я поэтому дал ему пинка и, попав ему, на мое счастье, ступней в развилину ног, толкнул его вперед на четыре с лишним локтя, так что при входе короля этот малыш налетел на короля; поэтому король премного этому смеялся, а я остался весьма растерян. Начал король меня расспрашивать о том, что я делаю, и пожелал, чтобы я работал; затем сказал мне, что я сделал бы ему гораздо больше удовольствия, если бы не утруждал себя вовсе, а нанял сколько людей я хочу и им поручал работу; потому что он хочет, чтобы я сохранил себя здравым, дабы я мог служить ему дольше. Я ответил его величеству, что сразу же заболел бы, если бы не стал работать, да и самые работы получились бы не такие, как я желаю делать для его величества. Король, думая, что то, что я говорил, было сказано, чтобы похвастать, а не потому, чтобы это была правда, заставил меня это повторить кардиналу лотарингскому, каковому я так широко изложил мои доводы и так открыто, что он воспринял их вполне; поэтому он уговорил короля, чтобы тот предоставил мне работать мало или много, сообразно моему желанию.

XVI

      Оставшись удовлетворен моими работами, король возвратился к себе во дворец, а меня покинул преисполненным стольких милостей, что было бы долго о них рассказывать. На другой за тем день, за своим обедом, он послал за мной. Тут же присутствовал кардинал феррарский, который с ним обедал. Когда я явился, король был еще за вторым блюдом; как только я подошел к его величеству, он начал со мной беседовать, говоря, что раз у него имеются такой красивый таз и такой красивый кувшин моей руки, то в придачу к этим вещам ему требуется красивая солонка и что он хочет, чтобы я ему сделал к ней рисунок; но ему очень бы хотелось увидеть его скоро. Тогда я прибавил, говоря: «Ваше величество увидит такой рисунок гораздо скорее, нежели оно того от меня требует; потому что, пока я делал таз, я думал, что в придачу к нему следует сделать солонку», и что это уже сделано, и что, если ему угодно, я ему покажу тотчас же. Король отнесся с большой живостью и, обернувшись к этим господам, как то королю наваррскому, и кардиналу лотарингскому, и кардиналу феррарскому, сказал: «Вот поистине человек, которого должен любить и желать всякий, кто только его знает». Затем сказал мне, что охотно посмотрел бы этот рисунок, который я сделал к этой вещи. Я двинулся в путь и быстро сходил и вернулся, потому что мне надо было только перейти реку, то есть Сену; я принес с собой восковую модель, каковую я сделал еще по просьбе кардинала феррарского в Риме. Когда я явился к королю и раскрыл перед ним модель, король, изумившись, сказал: «Это нечто в сто раз более божественное, чем я когда-либо мог подумать. Удивительный это человек! Он, должно быть, никогда не отдыхает». Затем повернулся ко мне с лицом весьма веселым и сказал мне, что это работа, которая ему очень нравится, и что он желает, чтобы я ему сделал ее из золота. Кардинал феррарский, который тут же присутствовал, посмотрел мне в лицо и намекнул мне, как человек, который ее узнает, что это та самая модель, которую я сделал для него в Риме. На это я сказал, что эту работу я уже сказал, что сделаю тому, кто будет ее иметь. Кардинал, вспомнив эти самые слова, почти что рассердившись, потому что ему показалось, будто я хочу ему отомстить, сказал королю: «Государь, это огромнейшая работа, и поэтому я бы ничего другого не опасался, как только того, что мне бы не верилось, что я когда-либо увижу ее законченной; потому что эти искусные люди, у которых имеются эти великие, замыслы в искусстве, охотно дают им начало, не помышляя хорошенько о том, когда им может быть конец. Поэтому, заказывая такие большие работы, я бы желал знать, когда я их получу». На это король ответил, говоря, что тот, кто стал бы так точно доискиваться конца работ, никогда бы ни одной не начал; и он сказал это особенным образом, показывая, что такие работы не дело людей малодушных. Тогда я сказал: «Все те государи, которые придают духу своим слугам, так, как это делает и говорит его величество, все великие предприятия облегчаются; и раз Бог даровал мне такого удивительного покровителя, я надеюсь дать ему законченными много великих и удивительных работ». — «И я этому верю», — сказал король и встал из-за стола. Он позвал меня к себе в комнату и спросил меня, сколько золота требуется для этой солонки. «Тысяча скудо», — сказал я. Тотчас же король позвал своего казначея, которого звали монсиньор виконт ди Орбек, и велел ему, чтобы сей же час он выдал мне тысячу старых полновесных золотых скудо. Когда мы шли от его величества, я послал за теми двумя нотариусами, через которых я получал серебро для Юпитера и многое другое, и, перейдя Сену, взял малюсенькую корзиночку, которую мне подарила одна моя двоюродная сестра, монахиня, проездом через Флоренцию; и это я на свое счастие захватил эту корзиночку, а не мешок; и, думая, что я справлю это дело засветло, потому что было еще рано, и не желая отрывать работников, я также не хотел брать с собой слуги. Я пришел на дом к казначею, перед каковым уже лежали деньги, и он их отбирал, так, как ему сказал король. Как мне показалось, этот разбойник казначей умышленно затянул до трех часов ночи отсчитывание мне сказанных денег. Я, у которого не было недостатка в осмотрительности, послал за несколькими своими работниками, чтобы они пришли меня сопроводить, потому что дело было большой важности. Видя, что они не идут, я спросил у этого посланного, исполнил ли он мое поручение. Этот какой-то мошенник слуга сказал, что он его исполнил и что они сказали, что не могут прийти, но что он охотно снесет мне эти деньги; на что я сказал, что деньги я хочу нести сам. Тем временем был справлен договор, отсчитаны деньги и все. Положив их себе в сказанную корзиночку, я затем продел руку в обе ручки; и так как она проходила с большим усилием, то они были хорошо укрыты, и я с большим для себя удобством их нес, чем если бы это был мешок. Я был хорошо защищен кольчугой и наручами, и со своей шпажкой сбоку и кинжалом быстро пустил себе дорогу под ноги.

XVII

      В этот миг я увидел каких-то слуг, которые, шушукаясь, точно так же быстро вышли из дому, показывая, что идут другой дорогой, чем та, которой я шел. Я, который поспешно шагал, пройдя Меновой мост, шел над рекой вдоль стенки, каковая вела меня домой в Нель. Когда я был как раз против Августинцев, места опаснейшего, хоть от него до моего дома было пятьсот шагов, так как до жилья в замке было внутрь еще почти столько же, то не было бы слышно голоса, если бы я принялся звать; но, мигом решившись, когда я увидел перед собой четверых с четырьмя шпагами, я быстро накрыл эту самую корзиночку плащом и, взявшись за шпагу, видя, что они с усердием меня теснят, сказал: «У солдата ничего не выгадаешь, кроме плаща и шпаги; а ее, прежде чем я вам ее отдам, я надеюсь, вы получите с малой для себя выгодой». И, сражаясь смело против них, я несколько раз распахивался, для того, чтобы если бы они оказались из тех подговоренных этими слугами, которые видели, как я брал деньги, то чтобы они могли с некоторым основанием полагать, что у меня нет при себе такой суммы денег. Битва длилась недолго, потому что мало-помалу они отступали; и промеж себя говорили на своем языке: «Это храбрый итальянец, и, наверное, это не тот, которого мы искали; а если это и он, то у него ничего с собой нет». Я говорил по-итальянски и, беспрерывно коля и прямо, и сверху, иной раз почти что совсем ударял их в поясницу; и так как я отлично действовал оружием, то они скорее полагали, что я солдат, нежели что-либо иное; и, скучившись вместе, они мало-помалу отдалялись от меня, все время бормоча вполголоса на своем языке; также и я все время говорил, хоть и скромно, что, кто желает мое оружие и мой плащ, тот без труда их не получит. Я начал ускорять шаг, а они все время шли медленным шагом позади меня; поэтому у меня возник страх, думая, как бы не угодить в какую-нибудь засаду нескольких других подобных, у которых я бы оказался посередине; так что, когда я был уже в ста шагах, я пустился полным бегом и громким голосом кричал: «Оружие, оружие, сюда, сюда, потому что меня убивают!» Тотчас же выбежало четверо юношей с четырьмя штуками оружия на древках; итак как они хотели преследовать этих, которых они еще видели, то я их остановил, говоря, однако же, громко: «Эти четверо трусов не сумели захватить, у одного человека, добычу в тысячу золотых скудо золотом, которые руку мне сломали; так что пойдем сперва их спрячем, а затем я готов вам сопутствовать с моим двуручным мечом, куда вам будет угодно». Мы пошли спрятать деньги; и эти мои юноши, много сетуя о великой опасности, которую я перенес, как бы журя меня, говорили: «Вы слишком полагаетесь на себя и когда-нибудь заставите всех нас плакать». Я говорил многое, и они мне отвечали также; противники мои бежали; и мы очень радостно и весело поужинали, смеясь над теми великими наскоками, какие чинит судьба как в хорошем, так и в плохом; и если она нас не задевает, то как будто бы ничего и не было. Правда, говорится: «Это тебе урок на другой раз». Это не так, потому что она приходит всегда по-иному и совсем по-негаданному.

XVIII

      На следующее утро я сразу же положил начало большой солонке и с усердием ее и другие работы подвигал вперед. Уже я понанял много работников как по части ваяния, Так и по части золотых дел. Были эти работники итальянцы, французы, немцы, и иной раз у меня их бывало изрядное количество, смотря по тому, находил ли я хороших; потому что изо дня в день я их менял, беря тех, которые лучше умели, и этих я так подгонял, что от постоянного утомления, видя, как делаю я, а мне служило немного лучше телесное сложение, нежели им, не в силах вынести великих трудов, думая подкрепить себя многим питьем и едой, некоторые из этих немцев, которые лучше умели, чем остальные, желая следовать мне, не потерпела от них природа таких насилий и их убила. Пока я подвигал вперед серебряного Юпитера, увидев, что у меня остается весьма изрядно серебра, я принялся, без ведома короля, делать большую вазу с двумя ручками, высотою приблизительно в полтора локтя. Пришла мне также охота отлить из бронзы ту большую модель, которую я сделал для серебряного Юпитера. Взявшись за эту новую работу, какой я никогда еще не делал, и побеседовав с некоими стариками из этих парижских мастеров, я рассказал им все те способы, которые мы в Италии применяем, чтобы делать такую работу. Эти мне сказали, что таким путем они никогда не шли, но что если я предоставлю делать по их способам, то они мне его дадут сделанным и отлитым таким же чистым и красивым, как и сам глиняный. Я решил заключить договор, передав эту работу им; и сверх того, что они с меня просили, обещал им несколько скудо лишних. Принялись они за эту работу; и, видя, что они берут неверный путь, я живо начал голову Юлия Цезаря, по грудь, в латах, гораздо больше настоящего, каковую я лепил с маленькой модели, которую привез с собой из Рима, сделанной с чудеснейшей античной головы. Принялся я также за другую голову такой же величины, каковую я лепил с одной красивейшей девушки, которую я ради плотской моей утехи возле себя держал. Этой я дал имя Фонтана Белио, что было тем местом, которое избрал король для своего собственного услаждения. Сделав отличнейший горн, чтобы плавить бронзу, и приготовив и обжегши наши формы, они — Юпитера, а я — мои две головы, я им сказал: «Я не думаю, чтобы ваш Юпитер у вас вышел, потому что вы не дали ему достаточно душников снизу, чтобы ветер мог обращаться; так что вы зря теряете время». Эти мне сказали, что если их работа не выйдет, то они мне вернут все те деньги, которые я им уже дал, и возместят мне весь потерянный расход; но чтобы я хорошенько заметил, что эти мои прекрасные головы, которые я хочу отлить по своему итальянскому способу, ни за что у меня не выйдут. При этом споре присутствовали эти казначеи и другие знатные люди, которые по поручению короля заходили меня проведать; и все, что говорилось и делалось, обо всем они докладывали королю. Эти два старика, которые хотели отливать Юпитера, задержали немного начало отливки; потому что они говорили, что хотели бы приладить эти две формы моих голов; потому что тем способом, как я делаю, невозможно, чтобы они вышли, а великий грех погубить такие прекрасные работы. Когда об этом дали знать королю, его величество ответил, чтобы они старались учиться и не пытались указывать наставнику. Эти с великим смехом опустили в яму свою работу; я же, стойко, безо всякого оказательства смеха или гнева, а он у меня был, поместил Юпитера между моих двух форм; и когда наш металл был отличнейше расплавлен, мы с превеликим удовольствием дали путь расплавленному металлу, и отличнейше наполнилась форма Юпитера; в то же самое время наполнилась форма обеих моих голов; так что и они были веселы, и я доволен; потому что я был рад, что сказал неправду про их работу, и они были, видимо, очень рады, что сказали неправду про мою. И, по французскому обычаю, они с великим веселием попросили пить; я весьма охотно велел устроить им богатый завтрак. Затем они у меня спросили деньги, которые им следовало получить, и те лишние, которые я им обещал. На это я сказал: «Вы смеялись тому, о чем я очень боюсь, как бы вам не пришлось плакать; потому что я поразмыслил, что в эту вашу форму вошло гораздо больше добра, чем ему следовало бы; поэтому я не хочу вам давать больше денег, чем то, что вы получили, до завтрашнего утра». Начали размышлять эти бедные люди о том, что я им сказал, и, ничего не сказав, пошли домой. Придя утром, они тихохонько начали вынимать из ямы; и так как они не могли открыть свою большую форму, если бы сперва не вынули эти мои две головы, каковые они и вынули, и они удались отлично, и они их поставили стоймя, так что их отлично было видно. Начав затем открывать Юпитера, не прошли они и двух локтей вглубь, как они, с четырьмя их работниками, подняли такой великий крик, что я их услышал. Думая, что это крик радости, я бросился бежать, потому что я был у себя в комнате, больше чем в пятистах шагах. Я прибыл к ним и застал их в том виде, в каком изображают тех, что взирали на гроб Христов, опечаленных и испуганных. Я устремил глаза на мои две головы и, увидав, что они удались хорошо, я примирил удовольствие с неудовольствием; а они оправдывались, говоря: «Наша злая судьба!» На каковые слова я сказал: «Судьба ваша была прекрасная, но действительно плохо было ваше малое умение. Если бы я видел, как вы ставите в форму сердечник, я бы единым словом вас научил, и фигура вышла бы отлично, так что мне бы от этого проистекла весьма большая честь, а вам большой барыш; но я-то в своей чести себя оправдаю, а вам ни чести, ни барыша не спасти; поэтому другой раз учитесь работать, а не издеваться учитесь». Тут они стали ко мне взывать, говоря, что я прав и что если я им не помогу, что, имея возместить этот крупный расход и этот убыток, они пойдут по миру вместе со своими семьями. На это я сказал, что, если королевские казначеи пожелают, чтобы они заплатили то, что они обязались, я им обещаю заплатить из своих, потому что я видел действительно, что они сделали от чистого сердца все, что умели. Это снискало мне такое благоволение этих казначеев и этих приближенных короля, что это было неописуемо. Обо всем было написано королю, каковой, единственный, щедрейший, велел, чтобы все было сделано так, как я скажу.

XIX

      Прибыл тем временем изумительнейший храбрец Пьеро Строцци; и, когда он напомнил королю о своей грамоте на гражданство, король тотчас же велел, чтобы она была изготовлена. «И заодно с нею, — сказал он, — изготовьте также грамоту Бенвенуто, mon ami, и отнесите ее тотчас же от моего имени к нему на дом, и дайте ее ему без всякой платы». Грамота великого Пьеро Строцци стоила ему много сотен дукатов; мою мне принес один из этих первых его секретарей, какового звали мессер Антонио Массоне. Этот вельможа вручил мне грамоту с удивительными оказательствами, от имени его величества, говоря: «Это вам жалует король, чтобы вы с еще большим воодушевлением могли ему служить. Это грамота на гражданство». И рассказал мне, как после долгого времени и по особой милости он, по просьбе Пьеро Строцци, дал ее ему, а что эту он сам от себя посылает мне вручить; что подобная милость никогда еще не оказывалась в этом королевстве. На эти слова я с великими оказательствами поблагодарил короля; затем попросил сказанного секретаря, чтобы он, пожалуйста, мне сказал, что такое значит эта грамота на гражданство. Этот секретарь был весьма даровит и любезен и отлично говорил по-итальянски; сперва весьма рассмеявшись, затем вернувшись к степенности, он сказал мне на моем языке, то есть по-итальянски, что такое значит грамота на гражданство, каковое есть одно из величайших званий, даваемых иностранцу, и сказал: «Это куда больше, чем сделаться венецианским дворянином». Выйдя от меня, вернувшись к королю, он обо всем доложил его величеству, каковой посмеялся немного, потом сказал: «Теперь я хочу, чтобы он знал, почему я ему послал грамоту на гражданство. Ступайте и сделайте его владетелем замка Маленький Нель, в котором он живет, каковой моя вотчина. Это он поймет, что это такое, гораздо легче, нежели он понял, что такое грамота на гражданство». Пришел ко мне посланный с этим подарком, ввиду чего я хотел оказать ему любезность; он не захотел ничего принять, говоря, что таково повеление его величества. Сказанную грамоту на гражданство, вместе с дарственной на замок, когда я уехал в Италию, я взял с собой; и куда бы я ни поехал, и где бы я ни кончил жизнь мою, я там постараюсь иметь их при себе.

XX

      Теперь продолжаю дальше начатый рассказ о жизни моей. Имея на руках вышесказанные работы, то есть серебряного Юпитера, уже начатого, сказанную золотую солонку, большую сказанную вазу серебряную, две головы бронзовых, над этими работами усердно трудились. Готовился я также отлить подножие сказанного Юпитера, каковое я сделал из бронзы пребогато, полное украшений, посреди каковых украшений я изваял барельефом похищение Ганимеда; а с другой стороны Леду и Лебедя; его я отлил из бронзы, и вышло оно отлично. Сделал я также и другое, подобное, чтобы поставить на нем статую Юноны, поджидая, чтобы начать также и эту, если король даст мне серебро, дабы можно было ее сделать. Работая усердно, я уже собрал серебряного Юпитера; также собрал я и золотую солонку; ваза очень подвинулась; обе бронзовых головы были уже окончены. Сделал я также несколько работок для кардинала феррарского; кроме того, серебряную вазочку, богато отделанную. Я сделал, чтобы подарить ее госпоже де Тамп; для многих итальянских синьоров, то есть для синьора Пьеро Строцци, для графа делл'Ангвиллара, для графа ди Питильяно, для графа делла Мирандола и для многих других я сделал много работ. Возвращаясь к моему великому королю, когда, как я сказал, я отлично подвинул вперед эти его работы, в это время он вернулся в Париж, и на третий день явился ко мне на дом с великим множеством наивысшей знати своего двора, и весьма изумлялся такому множеству работ, которые у меня были так благополучно подвинуты вперед; и так как с ним была его госпожа де Тамп, то они начали говорить о Фонтана Белио. Госпожа де Тамп сказала его величеству, что он должен бы велеть мне сделать что-нибудь красивое для украшения его Фонтана Белио. Тотчас же король сказал: «Это верно, то, что вы говорите, и я сейчас же хочу решить, чтобы там было сделано что-нибудь красивое». И, обернувшись ко мне, начал меня спрашивать, что бы я думал сделать для этого красивого источника. На это я предложил кое-какие мои выдумки; также и его величество сказал свое мнение; затем сказал мне, что хочет съездить дней на пятнадцать, двадцать в Сан Джермано делл'Айа, каковой отстоит на двенадцать миль от Парижа, и чтобы тем временем я сделал модель для этого его красивого источника, с самыми богатыми измышлениями, какие я умею, потому что это место — наибольшая услада, какая у него есть в его королевстве; поэтому он мне велел и просил меня, чтобы я уж постарался сделать что-нибудь красивое; и я ему это обещал. Увидев столько подвинутых работ, король сказал госпоже де Тамп: «У меня никогда еще не было человека этого ремесла, который бы мне так нравился и который бы так заслуживал награждения, как этот; поэтому надо подумать о том, как бы удержать его. Так как он тратит много, и добрый товарищ, и много работает, то необходимо, чтобы мы сами помнили о нем; это потому, что, заметьте, сударыня, сколько раз он ни приходил ко мне и сколько я ни приходил сюда, он никогда ни о чем не просил; видно, что сердце его целиком занято работами; надо сделать для него что-нибудь хорошее поскорее, чтобы нам его не потерять». Госпожа де Тамп сказала: «Я вам об этом напомню». Они ушли; я принялся с великим усердием за работы мои начатые и, кроме того, взялся за модель источника и с усердием подвигал ее вперед.

XXI

 

      По прошествии полутора месяца король возвратился в Париж; и я, который работал день и ночь, отправился к нему и понес с собой мою модель, так хорошо набросанную, что она ясно понималась. Уже начали возобновляться дьявольства войны между императором и им, так что я застал его очень смутным; однако я поговорил с кардиналом феррарским, сказав ему, что у меня с собой некие модели, каковые мне заказал его величество; и я его попросил, что если он усмотрит время вставить несколько слов для того, чтобы эти модели могли быть показаны, то я думаю, что король получит от этого много удовольствия. Кардинал так и сделал; предложил королю сказанные модели; король тотчас же пришел туда, где у меня были модели. Во-первых, я сделал дворцовую дверь Фонтана Белио. Чтобы не изменять, насколько можно меньше, строй двери, которая была сделана в сказанном дворце, каковая была велика и приземиста, на этот их дурной французский лад; у каковой отверстие было немного больше квадрата, а над этим квадратом полукружие, приплюснутое, как ручка корзины; в этом полукружии король желал, чтобы была фигура, которая бы изображала Фонтана Белио; я придал прекраснейшие размеры сказанному пролету; затем поместил над сказанным пролетом правильное полукружие; а по бокам сделал некои приятные выступы, под каковыми, в нижней части, которая была в соответствии с верхней, я поместил по цоколю, а также и сверху; а взамен двух колонн, которые видно было, что требовались сообразно с приполками, сделанными внизу и вверху, я в каждом из мест для колонн сделал сатира.