Женщины в его жизни

      – Прекрасно. – Максим вошел в кабинет, закрыл дверь, снял пальто и повесил в шкаф.
      Усевшись за письменный стол, он первым делом заметил две папки перед собой, затем взял телефон и набрал номер сына.
      – Майкл Уэст слушает.
      – Это я, Майкл.
      – Да, папа?
      – Ты не сможешь зайти ко мне на минутку?
      – Сейчас приду.
      Спустя несколько минут его двадцатисемилетний сын входил в кабинет. Лицо его, как всегда, было серьезно, взгляд темных блестящих глаз такой же требовательный, как у Максима. Он с каждым днем все больше походит на меня, подумал Максим, присматриваясь к Майклу, пока тот приближался к столу. Майкл сел в кресло, скрестил свои длинные ноги и посмотрел отцу в глаза:
      – На какой предмет ты хотел меня видеть?
      – Вот, – сказал Максим, подняв обе папки. Показал их Майклу и положил на место.
      Темная бровь сына приподнялась – мимика неосознанно скопированная у родителя, – и Майкл с удивлением посмотрел на отца:
      – Это что такое?
      – В данный момент неважно. Мы займемся этим потом. Сперва я хочу поговорить с тобой о другом.
      – Ну что ж, папа. Жарь, давай…
      – Последние несколько лет ты злился на меня, раздражался, относился ко мне враждебно…
      – Как ты можешь говорить такое, отец! – перебил его Майкл, слегка повысив голос, глаза метнули искры.
      – Могу говорить, потому что это правда, – прервал его Максим. – Конечно, многое между нами складывалось чертовски неладно, хотя мы и пытались подчас изображать некое подобие сердечности. До тех пор, пока меня в начале года не подстрелили. И вот когда я чуть не умер, твое отношение ко мне изменилось. Часть твоей злости как бы погасла или рассеялась. Так это или не так?
      Майкл несколько секунд молчал.
      Мужчины смотрели друг на друга.
      – Да, это так, – сказал наконец Майкл.
      – Но все-таки враждебность в тебе осталась, Майкл… враждебность ко мне. И об этом я хочу с тобой поговорить.
      – Да я вовсе не враждебен к тебе, папа! – запротестовал Майкл. – Боже мой, да у меня сердце чуть не разорвалось, когда ты лежал там, в Нью-Йорке, без сознания, когда мы не знали, выживешь ты или умрешь. Я так переживал за тебя, что ничего не видел вокруг! – Возникла короткая пауза. Майкл откашлялся. – Я тебя люблю, папа, – тихо проговорил сын.
      – Я знаю это, Майкл, и я тоже люблю тебя. Пойми, я вовсе не порицаю тебя, хотя может показаться, что порицаю. Единственное, что я хотел сказать, так это то, что вполне понимаю, почемуты на меня злился и был ко мне настроен враждебно в прошлом. – Максим поставил локти на стол, сложил вместе ладони и поверх кончиков пальцев поглядел на Майкла.
      Майкл сидел безмолвно, выжидая, каково будет следующее заявление отца, чего оно коснется. Он знал: когда у отца в глазах вот такое выражение напряженной сосредоточенности, то самое лучшее – помолчать.
      Наконец Максим снова заговорил:
      – Ты имел полное право на подобные эмоции, потому что я в некотором роде был к тебе несправедлив на протяжении ряда лет. Во-первых, я не предоставлял тебе достаточно ответственного положения, достаточной власти. – Максим тяжело вздохнул, покачал головой: – Всю власть захватил я, но это я делал подсознательно, если хочешь, не вникая. Просто, будучи перегружен делами, я многое упустил из виду, не придавал должного значения. Конечно же, я был эгоистичен, в особенности по отношению к некоторым людям. Однако это уже во-вторых, не будем касаться этого сейчас. Я попросил тебя зайти, Майкл, чтобы сказать тебе о том, что теперь кое-что должно будет измениться. Тебе как единственному моему сыну и наследнику всей гигантской империи, я полагаю, настало время принять на себя более значительную часть бремени забот, ответственности, власти.
      Майкл был ошарашен. Тень изумления пробежала по его лицу. Он продолжал смотреть на отца с недоверием.
      – Ты не собираешься высказаться? – усмехнувшись, поинтересовался Максим.
      – Ты это всерьез, отец? – в конце концов выдохнул Майкл.
      – Разве я когда-нибудь говорил одно, думая при этом другое, когда дело касалось бизнеса?
      – Нет. Но, папа… тьфу ты!.. Я хочу сказать, спасибо, отец. – По мере того как Майкл осознавал этот факт, его физиономия расплывалась в улыбке: – Новость для меня просто фантастическая. Мне страшно хочется делать для компании больше, и я тебя не подведу.
      – Я это знаю, Майкл. И позволь мне добавить: ты блестящий бизнесмен. Вся беда в том, что ты действовал в моей тени. Теперь у тебя есть возможность выйти из нее и сиять самостоятельно.
      – Выйти из нее куда?
      – В Нью-Йорк. Я хочу, чтобы ты отправился в Нью-Йорк и управлял от моего имени «Уэст Интернэшнл». И вместе со мной, разумеется.
      Майкл продолжал пребывать в потрясении, но все же сумел произнести:
      – Отец, это просто колоссально, обалденно.
      Максим похлопал по двум папкам:
      – Здесь детальные разработки двух небольших операций, над которыми я корпел вместе с Грэм и Питером, плюс некоторые мои заметки по нью-йоркскому офису, а также замечания насчет того, чего можно ожидать от некоторых людей.
      Майкл нахмурился.
      – А ты тоже там будешь? – быстро спросил он, глядя на отца.
      Максим покачал головой.
      – Стало быть, бросаешь меня в воду на глубоком месте? Одного? Либо тони, либо плыви?
      – Ты не потонешь, ты поплывешь. Ты – мой сын. Мы – выиграем. Я за тебя не беспокоюсь. И не надо так волноваться, ведь это как раз то, о чем ты всегда мечтал?
      – Но, папа…
      Максим поднял руку:
      – Все, Майкл. Решение я принял. Тебе всегда хотелось власти. И нью-йоркский офис. Получай и то, и другое. Грэм с Питером будут постоянно тебя подстраховывать. Ты можешь им доверять, они не станут направлять тебя по неверному пути. В любом случае, если надо, я всегда у телефона.
      – Но где? – спросил Майкл, хмуря лоб. – Где будешь ты?
      – Здесь, в Лондоне. Или на яхте. А может, даже в Нью-Йорке, сидя в своем офисе через две двери от тебя. Дело в том, что я хочу, чтобы ты взял бразды правления американским филиалом «Уэст Интернэшнл» в свои руки начиная с этого момента. Согласен?
      – Да, конечно, согласен, отец. Просто я в первый моментбыл обескуражен. Ты бросаешь сразу так много и так вдруг, неожиданно. – Майкл поколебался, затем сказал: – А могу я задать вопрос – почему?
      – Конечно. Прежде всего потому, что со временем «Уэст Интернэшнл» станет твоей. Лондонскую часть компании ты знаешь вдоль и поперек. Я полагаю, настало время тебе нырнуть на всю глубину и разобраться в делах американской ветви. Я буду тебя направлять, всегда буду готов подключиться, если я тебе понадоблюсь. Как бы там ни было, я определенно хочу, чтобы ты приступил к управлениюкомпанией, Майкл. Проще говоря, настал твой черед.
      Майкл кивнул:
      – Понимаю.
      – Во-вторых, я хочу немного сбавить обороты. Я гнал, и гнал, и гнал себя нещадно много лет подряд. Фактически с восемнадцати. Думаю, мне пора малость замедлить ход. – Улыбнувшись, он спокойно признался: – Моя встреча со смертью заставила меня осмыслить одну банальную истину: в мире помимо большого бизнеса существует много других вещей.
      – Действительно, это так, папа, и я рад, что ты захотел немного расслабиться. Однако я надеюсь, ты еще не собираешься уходить на покой. Тебе всего пятьдесят пять.
      – Ни под каким видом, Майкл, – с усмешкой заверил Максим. – Умру от скуки. Деловая круговерть меня возбуждает, она нужна мне как воздух. Для этого я вовсе не должен работать по двадцать четыре часа в сутки – это я усвоил.
      – Когда ты хочешь, чтобы я отправился в Нью-Йорк?
      – Как только очистишь свой письменный стол здесь. Иными словами, не теряя времени.
      – Я могу лететь в этот уик-энд. Бумажного хлама не так уж много. Ты полетишь вместе со мной?
      – Нет, но тебя встретят Грэм с Питером, они ждут с нетерпением. Я на будущей неделе уезжаю в Берлин. Поеду с Тедди, хотим повидаться с тетей Ириной.
      – Странное время для визита, ты не находишь, папа?
      – Не понимаю тебя.
      – Все эти демонстрации, тревожное положение в Восточном Берлине, в Восточной Германии, во всех странах Восточного блока.
      – Но это также и замечательное время. В ближайшие несколько месяцев нам предстоит увидеть разительнейшие перемены, Майкл, попомни мои слова. У России серьезные экономические затруднения, и это лежит в основе горбачевских заигрываний с Западом. Он сейчас не столько занят спасением компартии, сколько спасением своей страны, своего народа. А его отношение к правительствам Восточного блока тоже предполагает проведение многих важнейших реформ. Вот посмотришь.
      – Три года назад, когда я был с тобой в Берлине, ты сказал, что Берлинская стена должна пасть и в один прекрасный день это непременно произойдет. Ты и теперь так считаешь?
      Максим пожал плечами:
      – Не знаю. Она должна пасть, она отвратительна.
      – Если это произойдет, как ты думаешь, тогда обе Германии воссоединятся?
      – Не знаю. Дело далеко не простое, говорить легче.
      По лицу Майкла пробежала тень.
      – Объединенная Германия? Еще вопрос – как к этому отнесутся ее граждане?
      – Не знаю. Но не будем забывать о том, что нынешние немцы мнят себя европейцами, а в тысяча девятьсот девяносто втором предполагается, что в Европе границ не будет.Мы будем в некотором роде как одно целое. Нечто вроде содружества наций.
      – Понимаю тебя, отец… Однако найдутся те, кому это будет не по вкусу, кто увидит в воссоединении Германии угрозу.
      Максим засмеялся:
      – Да, но те, кто так думает, просто не понимают европейской политики, более того – экономической ситуации в нынешней Европе. И к тому же немцы не стыдятся каяться и искупать свои преступления сорокачетырехлетней давности. Они теперь очень осторожничают. Им нужно всеобщее одобрение.
      – Новое поколение, новые ценности. Ты это имеешь в виду, папа?
      – Пожалуй, да. – Максим встал, взял обе папки и обошел вокруг стола.
      Майкл вскочил и принял врученные отцом папки:
      – Благодарю тебя за этот грандиозный акт доверия, папа. Я тебя не подведу.
      – Знаю, Майкл. – Говоря это, Максим обнял сына и пошел с ним к двери.
 
      – Марко, – обратился Максим к дворецкому в Мейфере. – Мистер Трентон зайдет на рюмочку перед тем, как мы отправимся ужинать.
      – Прикажете подать как обычно – «Редерер Кристалл», сэр Максим?
      – Да, Марко, будь добр. Мистер Трентон прибудет примерно в семь тридцать. Мы выпьем в нижней библиотеке.
      Марко ответил легким наклоном головы:
      – Не желаете ли что-нибудь сейчас, сэр Максим? Скажем, чашку чаю?
      – Спасибо, нет, – рассеянно ответил Максим, и, взяв „Ивнинг стандарт", пошел к креслу.
      – Превосходно, сэр. – И Марко выскользнул из верхнего кабинета, являвшегося частью обособленных двухкомнатных апартаментов хозяина.
      Максим глянул на первую страницу и отложил газету, не будучи расположен к чтению. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и стал перебирать в памяти события дня. Внезапное появление в Лондоне его дочери было сюрпризом и радостью. Наибольшее удовлетворение на протяжении девяти месяцев, прошедших после того выстрела, он испытывал от сознания, что трещина в их отношениях сужается. Заслуга принадлежала Аликс: она была постоянно рядом с ним в течение всего пребывания в больнице и после – тоже. Он и сам был уже готов со своей стороны сделать шаг к примирению тогда, в начале года, когда прилетел в Нью-Йорк, чтобы увидеться с ней, но не застал ее, лишь выяснил, что она на побережье. Они опять стали поистине добрыми друзьями, еще ближе, чем когда-либо. А теперь не исключено, что у него смогут установиться подобные отношения и с сыном. Мыслями Максим перенесся к Майклу. Сын был так ошеломлен приятным известием! Да, это дорогого стоило. Мальчик действительно был сегодня сражен наповал. Максим улыбнулся, счастливый оттого, что смог наконец передать другому часть своей ответственности и власти. Помимо всего прочего, Майкл это заслужил. Это ему по плечу, сказал себе Максим. Он действительно сумеет показать себя в деле, управляя нью-йоркской конторой.
       Нью-Йорк.Мысли о тамошних неприятностях вселяли чувство тревоги и безнадежности. Но, как ни крути, рано или поздно с этим предстоит разобраться. Ему вдруг пришли на ум слова Камиллы. «Мы сами пишем себе сценарии, сами же потом их и проигрываем», – сказала она когда-то и была права. Он сам себе написал все эти нью-йоркские раскадровки. Винить было некого, кроме себя. Он должен сам понести ответственность за все.
      На следующей неделе они с Тедди отправлялись в Берлин. Оттуда он полетит в Нью-Йорк. От принятого решения на душе у негр сразу стало легче. Прибыв в Нью-Йорк, он все расставит по своим местам. Альтернативы у него нет: слишком уж много человеческих жизней было вовлечено во все это.
      Будучи тяжело ранен, он чудом выжил и дал себе слово, когда окончательно поправится, навести порядок в своей личной жизни. И он мало-помалу наводил его. На выздоровление ушло больше времени, чем он предполагал. Потом в июне состоялся его переход в рыцарское звание в Букингемском дворце. После этого по совету своего врача он предпринял длительное путешествие на яхте по Средиземному морю с ближайшими членами семьи: Аликс, Майклом, Анастасией, Тедди, Марком, четой Деревенко, Корешком и Марцией – со всеми теми, кто был ему всего ближе, кого он любил больше всего и кто любил его. В сентябре он вылетал по срочным делам в Японию, побывал в Австралии и Гонконге и лишь после этого вернулся в Лондон.
      Здесь он провел весь октябрь, руководя приобретением французской компании, производящей парфюмерию и косметику. Затем разрабатывал на несколько лет вперед план действий Майкла как будущего главы «Уэст Интернэшнл», когда он, Максим, отойдет от дел. Однако – и это было совершенно очевидно – настало время уладить нью-йоркскую ситуацию.
      Максим поднялся и с безразличным выражением лица встал спиной к камину. Его по-прежнему мучили внутренние конфликты и сомнения, как в начале этого года, незадолго до покушения. Встреча со смертью заставила его еще острее осознать свою раздвоенность. По ночам он чаще всего лежал без сна, неторопливо блуждая по темным лабиринтам своей души в поисках смысла жизни и объяснений всему, что с ним произошло. Но ответов на свои вопросы он до сих пор так и не нашел и новой мудрости не обрел. С детства в нем жило ощущение глубокой тоски. Уход из его жизни Анастасии лишь четче выявил эту печаль, обострил постоянно носимое ощущение утраты.
      Тоскливое чувство поселилось в нем навсегда, он пришел к пониманию этого факта и примирился с ним. Он мог только молиться, чтобы обрести столь долго избегавший его покой, а утихомирив наконец себя, он сумеет ввести в спокойное русло и свою жизнь.
      Максим услышал звонок в дверь, отогнал рой мыслей и вышел из кабинета. Легко сбежал вниз по лестнице, когда Марко уже открывал дверь Корешку.
      Он мне друг на протяжении вот уже сорока семи лет, подумалось Максиму. Мой лучший друг.Преданный, выносливый, верный и мудрый. Что бы я делал без него?

58

      – В котором часу Ирина ждет нас у себя? – спросил Максим, выходя из спальни своего номера в «Кемпински-отель» в Берлине.
      – Не раньше чем через пару часов, – ответила Тедди. Он взглянул на часы:
      – Сейчас еще только пять. Должно быть, я не так тебя понял. Я почему-то думал, что мы встречаем ее с минуты на минуту.
      – Ты ничего не перепутал, Максим, – отозвалась Тедди. – Я тебе сказала, что мы должны быть готовы к пяти часам. Но мы не сразу идем к Ирине. Я жду гостя.
      – Кто такой?
      – Один друг… мамин друг, – начала было Тедди и смолкла. Она посмотрела на него объективным взглядом – впервые в жизни. Она не могла думать о нем иначе, как о красавце мужчине. Сейчас его облик опять подтверждал это, несмотря на случившееся. Когда его ранили, она чуть с ума не сошла. Прежде утратив веру в Бога, начала молиться снова: она молилась за Максима еженощно, и, когда он поправился, ее вера во Всевышнего вернулась к ней.
      – У тебя, Тедди, какой-то странный вид, – сказал Максим. – В чем дело?
      – Ни в чем. Сказать по правде, я думала о том, как ты хорошо выглядишь.
      Он улыбнулся:
      – Это от загара. Но если серьезно, то я правда чувствую себя очень хорошо. Так кто же он, человек, которого ты ожидаешь, Тедди?
      – Я же тебе сказала, давняя… – Тедди осеклась, заслышав стук в дверь, и побежала открывать раньше, чем это успел сделать Максим. – Здравствуйте, спасибо, что пришли к нам, – торопливо заговорила Тедди, раскрыв дверь пошире и пропуская гостью в комнату.
      Максим стоял посреди номера, слегка растерявшись при виде вошедшей женщины. Это была монахиня в темно-коричневом платье и черном головном уборе. Максим бросил на Тедди короткий недоумевающий взгляд.
      – Сестра Констанца, разрешите представить вам Максимилиана Уэста. Максим, это сестра Констанца из сестричества Неимущих Святого Франциска.
      Максим ответил поклоном, про себя удивляясь, какая могла быть связь у мамочки с католической монахиней.
      Монахиня с улыбкой прошла вперед и протянула Максиму руку. Максим пожал ее, улыбаясь в ответ, и при этом подумал, что ни у кого никогда не встречал такого спокойного лица.
      – Рад с вами познакомиться, сестра Констанца.
      Монахиня была маленькая, аккуратная, изящная, взгляд теплый, голос ласковый.
      – Я счастлива наконец с вами познакомиться. Тедди мне писала и очень много рассказывала о вас.
      Замешательство Максима росло. Он выжидательно смотрел на Тедди. Тедди игнорировала его вопрошающий взгляд. Она повернулась к монахине и предложила ей сесть.
      – Благодарю вас, – отозвалась сестра Констанца, опускаясь в кресло.
      – Что-нибудь выпьете? Чашку чая или кофе? – спросил Максим, попеременно посматривая то на монахиню, то на Тедди.
      – Спасибо, нет, – ответила монахиня.
      – А тебе, Тедди?
      – Ничего не надо, Максим, спасибо. Подойди и сядь со мной. – Тедди похлопала ладонью по дивану.
      Он послушно сел на указанное место, слегка хмурясь и недоумевая, что все это могло означать. Тедди откашлялась:
      – Есть одна вещь, о которой я много лет хочу тебе рассказать, Максим. – Она сделала паузу и посмотрела на него в упор, затем продолжила: – Я должнабыла тебе рассказать… давным-давно. Но не сделала этого. – Она глубоко вздохнула. – В тысяча девятьсот тридцать девятом году перед нашим отъездом в Париж Урсула дала мне письмо для тебя…
      – Да, оно хранится у меня до сих пор, – перебил ее Максим, нотка нетерпения прозвучала в голосе.
      – И еще Урсула дала письмо мне,которое я могла вскрыть лишь в случае ее смерти. Это первое, что я сделала по возвращении из Берлина в сорок пятом году. В нем содержалась информация, которую она хотела довести до моего сведения. Она оставила на мое усмотрение… вопрос: ставить ли тебя в известность о содержании письма, когда ты станешь достаточно взрослым, чтобы его понять? Но я о письме молчала и не показывала тебе…
      – О чем в нем шла речь? – спросил Максим с разгоревшимся любопытством.
      – Сейчас я тебе скажу, – ответила Тедди. – Когда ты был при смерти в начале этого года, я пожалела, что так ни разу и не показала тебе письмо. И вдруг поняла, как была неправа, взяв на себя… ну что ли… роль Господа Бога в некотором роде. У тебя было полное право знать, что было в письме.
      – Так что же в нем было? Говори! – потребовал он.
      Тедди взяла его за руку, крепко ее сжала:
      – Урсула Вестхейм не была твоей матерью, Максим. Она тебя усыновила… Они с Зигмундом взяли тебя на воспитание, когда тебе был один день от роду.
      Максим вытаращил глаза. Он опешил от слов Тедди. На какой-то момент даже лишился дара речи, силясь переварить услышанное. Осмыслить его в полной мере. Наконец он кое-как справился с замешательством.
      – Так кто же моя мать? – спросил он нетвердым голосом.
      Тедди выдержала его пристальный взгляд, но вопрос оставила без ответа. В комнате повисло болезненное молчание.
      – Я твоя мать, Максим. Я дала тебе жизнь, – тихим, ласковым голосом проговорила вдруг сестра Констанца.
      У Максима отвисла челюсть. Он медленно оправлялся от шока, все еще неспособный воспринять то, что услышал.
      – Но как же вы можете быть моей матерью? – хриплым голосом сказал он. – Вы ведь монахиня. – Он перевел взгляд с сестры Констанцы на Тедди.
      – Я не всегда была монахиней, и я твоя мать, Максим, поверь мне, это правда.
      – Я все-таки не понимаю! – воскликнул он. – Вы католичка, а Вестхеймы были евреи. Как получилось, что они меня усыновили?
      – Я могла бы тебе рассказать, как все произошло, – ответила монахиня. – Можно?
      – Еще бы, конечно! Я должен знать… все, как есть!
      – До пострига меня звали Доротея Шуберт. В тридцать первом году шестнадцати лет я поступила работать к Урсуле Вестхейм ее секретарем по общественным делам. Она меня очень любила и всегда была исключительно добра ко мне. Когда я забеременела, не будучи обвенчана, в тысяча девятьсот тридцать третьем году, мои родители отреклись от меня и прогнали из дому. Они были истые католики, очень религиозные и считали, что я их страшно опозорила.
      Сестра Констанца слегка поерзала на стуле, разгладила рукой юбку и продолжала:
      – Мне не к кому было обратиться в моем отчаянном положении. У меня не было друзей, которые могли бы прийти мне на помощь, а родственники, конечно, тоже были против меня. Выручила меня Урсула, позволила прожить у них в доме на Тиргартенштрассе несколько месяцев. За это время я поняла, что не смогу вырастить своего ребенка и буду вынуждена отдать его на усыновление. Я знала, что Урсула не могла иметь детей. Однажды я зашла к ней и спросила, не возьмет ли она мое дитя себе.
      – И моя мать согласилась?
      – Не сразу, – ответила сестра Констанца. – Сказала, что сперва должна все обдумать… главным образом потому, что я католичка, а она еврейка. Я заметила ей, что католики ведут речь не о религии, а о любви. Я сказала ей, что совершенно уверена в том, что они с господином Вестхеймом всей душой полюбят моего ребенка и дадут ему все, чего я не смогу дать никогда.
      – И они в конце концов согласились? – спросил Максим.
      – Да. Фрау Вестхейм сняла для меня небольшую квартирку неподалеку, на Ку'дамм, чтобы у меня был свой угол вне особняка. Она же с господином Вестхеймом переселились в Ваннзее на свою виллу. Это было важно, чтобы никто из нас не жил в городском доме… из-за слуг.
      – И потом, после родов, вы сразу отдали меня Вестхеймам… Тедди ведь сказала, что я был усыновлен на другой день после рождения.
      Сестра Констанца наклонила голову и посмотрела на Максима долгим задумчивым взглядом:
      – Для всех было лучше проделать это поскорее. Ты был такой красивый младенец, я знала, что не смогла бы от тебя отказаться, если бы слишком долго продержала тебя на руках. Они пришли за тобой тринадцатого июня и унесли к себе. Они были такие счастливые. Я сказала, что никакой другой чете в мире не хотела бы отдать тебя, кроме них, потому что знала, какие они прекрасные и добрые люди. Я знала, что они вырастят тебя в любви и ласке и одарят всем, что можно купить за деньги.
      – Да, все так и было, – тихо проговорил Максим, с огромной любовью вспоминая своих родителей.
      Тедди обратила внимание, что сестра Констанца побледнела и выглядит усталой, и продолжила за нее рассказ:
      – Сестра Констанца уехала из Берлина, Максим. Она решила уйти в монашество и отправилась в Аахен, в сестричество Неимущих Святого Франциска, где и постриглась.
      –  Аахен, – тихо произнес Максим. – Какое странное совпадение. Это приграничный город, где мы сделали остановку, когда бежали из Германии в тридцать восьмом году.
      – Да, – сказала Тедди и не торопясь продолжала: – В письме ко мне Урсула поведала обо всем этом и назвала имя и адрес сестры Констанцы, просила связаться с ней, писать ей и сообщать о тебе. Разумеется, соблюдая тайну.
      – И все эти годы… она это делала, – добавила монахиня, наклонясь вперед и сцепив руки. – Я вполне понимаю, сколько ты горевал и тосковал в своей жизни, лишенный Урсулы и Зигмунда, впоследствии загубленных в лагерях смерти. Но даже невзирая на это, я верю, что поступила по отношению к тебе правильно.
      – Да, я с вами согласен, – сказал он едва слышно, но со значением. – Вы сделали единственное, что было в ваших силах тогда. Вы не могли знать, чему суждено случиться.
      – Надеюсь, что ты сумеешь простить меня в своем сердце, – сказала монахиня.
      – Так ведь и прощать тут нечего, – быстро взглянул на нее Максим. – Я любил своих родителей, и они были полны любви ко мне, и лишь это в конце концов имеет значение.
      – Да, – сказала она. – Правда в словах твоих.
      – Кто был моим отцом? – спросил он.
      – Его звали Карл Нойвирт.
      – Он тоже был католик?
      – Да.
      – Почему он не женился на вас?
      Она немного помолчала, прежде чем ответить:
      – Он был женат.
      – Он жив?
      – Нет, он убит на войне. Он был солдатом на русском фронте. Его жена и двое детей погибли при воздушной бомбардировке.
      – Понимаю. – Максим смотрел на Тедди: – Почему ты не рассказала мне об этом раньше? Много лет назад?
      – Я собиралась…. Максим. Но всякий раз недоставало духу… Боялась, не хотела причинить тебе боль. – Она откашлялась. – В конце концов я должна была тебе рассказать, потому что считала неправильным скрывать от тебя факты, о которых уже сообщила. Ну вот, я думаю, что теперь, в пятьдесят пять лет, ты достаточно взрослый, чтобы все правильно понять.
      Впервые за весь разговор он слабо улыбнулся:
      – Да, Тедди, наверное, я уже дорос до понимания таких вещей.
      В этот момент как-то неожиданно сестра Констанца встала.
      – Теперь я должна уйти, – заявила она.
      Максим вскочил:
      – Но разрешите предложить вам хотя бы чашку чаю, прежде чем вы нас покинете, сестра Констанца?
      Она покачала головой:
      – Вы любезны, но мне действительно пора возвращаться.
      – Вам далеко ехать?
      – Нет. Поездом всего полчаса езды. Монастырь недалеко от города.
      – Позвольте мне попросить отвезти вас на автомобиле…
      – Нет-нет, – наотрез отказалась она, слегка коснувшись его руки. – Я должна жить той жизнью, какой жила всегда. Но все равно благодарю вас. – Она протянула ему руку.
      Максим взял ее и задержал в своей. Сестра Констанца всматривалась в его лицо. Ее темно-карие глаза были преисполнены любовью.
      – Будь благословен, Максим. И да пребудет с тобой всегда благодать Господня.
      Он почувствовал, что тронут до глубины души. Эта добрая набожная женщина, родившая его, много страдала. В порыве нежности он наклонился и поцеловал ее в щеку.
      Глаза ее наполнились слезами, она улыбнулась, и лицо ее вновь просветлело.

59

      – Ты на меня не сердишься? – спросила Тедди после того, как Максим прочитал старое письмо Урсулы.
      – Да разве я когда-нибудь бывал на тебя сердит, Тедди, дорогая моя?
      – Тогда огорчен?
      – Нет. – Выражение лица у него было ласковое и доброе, как всегда.
      – Тогда что жеты чувствуешь? – напирала Тедди, интересуясь впечатлением, произведенным на него откровениями монахини.
      –  Напуган, ошеломлен, шокирован.Полагаю, любой на моем месте почувствовал бы то же самое, ты не находишь?
      – Да, – спокойно согласилась Тедди, продолжая наблюдать за ним.
      – Ты могла бы показать мне это письмо много лет назад, ты же сама знаешь, – сказал Максим, отвечая ей таким же немигающим и спокойным взглядом.
      – В основном я этого не делала из-за боязни причинить тебе боль.
      – То, что я сейчас услышал от сестры Констанцы, ничего не меняет в моей жизни, Тедди. Урсула навсегда останется моей любимой мамочкой, моей сказочной мамой из моего детства. Я никогда не перестану ее любить, и память о ней останется во мне до гробовой доски, пребудет моим самым дорогим сокровищем. И мне совершенно безразлично, чьи мужские гены во мне. Для меня Зигмунд Вестхейм по-прежнему мой отец. И навсегда останется для меня моим отцом. Он тот, кто дал мне свою любовь, взгляды на жизнь, завещал кодекс чести. Я жил всю жизнь по тем правилам, что он с детства привил мне для того, чтобы я наилучшим образом использовал свои способности.
      Он смолк, улыбнулся почти застенчиво и признался:
      – Я доныне храню записочки, что он давал мне, когда мне было четыре года. С тех пор берегу их. Разумеется, я переписал их на белые карточки, чтобы лучше сберечь вместе с резной деревянной лошадкой. Кстати, я передал отцовские правила поведения, его жизненные установки Майклу и Аликс. Копии его письменных советов я передал им.
      – Максим, это же замечательно – то, что ты сделал. И никогда мне не говорил! – воскликнула Тедди.
      – Надо же мне иметь хоть какие-то секреты от тебя, – сказал он потеплевшим голосом, полушутя.
      – Что ж, Максим, наконец ты знаешь, что рожден католиком и родители твои католики.
      – Нет, Тедди, моими родителями были евреи. И я еврей.Я воспитан как еврей, я чувствую себя евреем, и потому я – еврей.
      Тедди, не ожидавшая подобного заявления, растерялась. Потом медленно покачала головой:
      – Да, Максим, ты конечно прав. Ты – еврей.
      Максим перешел к дивану и сел рядом с Тедди.
      Взял ее руку в свою, долго глядел ей в лицо. Она по-прежнему была красивой женщиной, хотя ей стукнуло уже семьдесят. Сеточка тонких морщин вокруг зеленых глаз, в уголках рта и побелевшие как снег волосы. Ее спокойное очарование не мог приглушить никакой возраст. В эти минуты Максим особенно остро почувствовал, как велика его любовь к ней, как дорога ему эта женщина. Каждый день его жизни она неизменно была в его сердце, его любимая, ненаглядная, добрая и преданная Тедди.
      – Я хочу сообщить тебе еще кое-что, – очень тихо проговорил он.
      – Слушаю тебя, мой дорогой?
      – Сестра Констанца произвела меня на свет, а Мутти навсегда останется самым теплым и дорогим существом в моей памяти. Но моя мать – ты, Тедди.