– Это какие же?
– Контора по торговле недвижимостью и косметический кабинет. Эти два я собираюсь реорганизовать. Планирую в будущем году запустить косметическую линию Монтевеккио в Англии и Европе. Там это дело пойдет хорошо. – По его губам пробежала слабая усмешка, та самая, что обычно свидетельствовала о его абсолютной уверенности. – В этом и состоит искусство перекупки: знать, что продать, а что придержать.
– Ты любишь эти свои мелкие перекупки, да?
Он посмотрел на нее:
–
Мелкие.Не такие уж они мелкие, мой Персик.
Она бросила на него сердитый взгляд:
– Я не желаю, чтобы ты меня так называл!
– Отчего же, очень подходящее для тебя имя. Да и потом, тебя очень приятно вкушать. – Он расплылся в обольстительно-насмешливой улыбке, нагнулся к ней, поцеловал в щеку и продолжал: – Такого рода перекупка, или, как мы ее называем, тейковер, – чудеснейшее изобретение. Это такой сказочный способ, позволяющий экономить годы, которые обычно уходят на создание компании, а приносит этот способ ощутимые доходы. Это очень увлекательное дело – подбирать подходящую для тейковера компанию, а затем брать ее в оборот.
– Я полагаю, это как раз тот этап в бизнесе, который тебе нравится больше всего.
Он неопределенно покачал головой:
– Ну, положим, на этом этапе моя деятельность достаточно драматична, но я люблю бороться с финансовыми трудностями, а уж затем заниматься реорганизацией, подходя к этому творчески, укрупняя, развивая и совершенствуя купленные предприятия. Я не в фантики играю, не хочу строить империю из бумажек. И я не пенкосниматель. Я предпочитаю держать купленные компании и управлять ими, если даже и снят жирок. Так или иначе, я…
Максим умолк, поскольку подошел официант и поставил перед ними по тарелке супа из мидий.
– По-твоему, у этой косметической компании есть будущее?
– Очень вероятно. Как здесь, так и в Европе. Ты пойми, ею плохо управляли, кроме того, этим товарам требуется новая упаковка, новый подход к маркетингу. Продукция-то превосходная и… – Максим замолчал, так как его внимание привлек инцидент, возникший у входа в Дубовый зал.
Два официанта возбужденно переговаривались со старшим. Один жестикулировал, возмущаясь, другой, не скрывая, плакал. Максим заметил, что старший в замешательстве, белый как мел.
– Что-то там творится непонятное. По-моему, что-то произошло, – сказал он, хмурясь. – Ты взгляни на старшего. Он просто убит чем-то. И официанты, похоже, бездействуют.
– Возможно, кому-то в ресторане стало плохо. – Анастасия посмотрела вокруг. Она жестом привлекла внимание официанта, выбежавшего из кухни через служебный вход, и поманила его.
Официант застыл у их столика. От взгляда Анастасии не укрылось выражение его лица: мрачное, а в глазах смертельный ужас.
– Что происходит? – вполголоса спросила она. – Что-нибудь случилось? Мы не могли не заметить…
– Его застрелили, – ответил официант; голос его задрожал и как-то надломился, когда он добавил: – Президента застрелили.
– Президента, – машинально повторил Максим, не понимая официанта, но видя его отчаяние. – Но не президента Кеннеди, я надеюсь…
Официант кивнул, не в силах произнести ни слова. Его глаза налились слезами, лицо исказила гримаса боли. Он повернулся на каблуках и убежал обратно на кухню.
Максим с Анастасией сидели, уставившись друг на друга, и никак не могли взять в толк то, о чем секунду назад услышали.
Однако новость быстро распространилась по залу. Посетители обращались друг к другу, незнакомые люди за соседними столиками обменивались репликами. Вскоре гул голосов охватил зал.
Максим швырнул на столик салфетку, резко отодвинулся вместе со стулом и вскочил.
– Пошли! – крикнул он и полетел через зал с такой скоростью, что Анастасии пришлось бегом поспевать за ним.
Подскочив к старшему официанту, Максим жестким тоном спросил:
– Это правда? Действительно президент Кеннеди убит?
Лицо старшего успело осунуться от горя.
– Да, в Далласе. Около часа тридцати. Мы слышали на кухне по радио.
Максим и Анастасия стояли в молчании.
Через секунду Максим достал из кармана пиджака бумажник, вынул два стодолларовых билета и отдал старшему официанту.
– Этого хватит с лихвой, – пробормотал он и, взяв за руку Анастасию, покинул Дубовый зал.
Придя к себе в номер, они застыли посреди гостиной, не отрываясь смотрели в телевизор.
Бессмыслица, ужас, нелепость, невозможно поверить в случившееся. Они, окаменев, стояли и слушали Уолтера Кронкайта, сообщавшего о покушении на президента.
Под скулами Кронкайта перекатывались желваки, его обычно спокойный голос срывался, когда он повторял сказанное, по всей видимости, для только что подключившейся группы телезрителей.
Джон Фитцджеральд Кеннеди, тридцать пятый президент Соединенных Штатов, был мертв. Пуля убийцы поразила его в затылок, когда он проезжал по улицам Далласа в открытом автомобиле. Тело президента поместили в госпиталь «Парк-ленд Мемориал», что в столице Техаса.
В голове Максима новость никак не укладывалась. Факты не стыковались, хоть ты тресни, и он все щелкал переключателем программ, слушая то Си-би-эс, то Эн-би-си, в стремлении уловить крохи дополнительной информации в изложении других дикторов и комментаторов, столь же ошеломленных и скорбных, что и Уолтер Кронкайт.
В какой-то момент Анастасия опустила глаза и увидела подол своего чудесного красного платья. Она подумала: О Боже! Это же цвет крови! И, прикрыв рот ладонью, убежала в спальню – ее душили слезы. Она разрыдалась почти в голос, торопливо расстегивая молнию. Платье свалилось с нее, Анастасия переступила через него и кинулась надевать темный кашемировый свитер и соответствующую юбку. Через некоторое время она возвратилась в гостиную.
Максим был погружен в телевизионные новости, и Анастасия поняла, что он даже не заметил ее короткого отсутствия. Она прошла к дивану, а немного погодя муж подсел к ней. Они сидели рядом и смотрели телепередачу, держась за руки.
Вдруг он повернул к ней опечаленное лицо и сказал хрипловатым голосом:
–
Не могу в это поверить.Мы же только что этим летом видели его в Берлине, слушали его речь у городской ратуши. Просто немыслимо представить его мертвым.
Анастасия заметила в его глазах слезы и сжала его руку. Максим достал платок, промокнул глаза и откинулся на спинку дивана; она чувствовала, что муж словно выжат до последней капли.
– Он выглядел таким молодым в тот день в Берлине, – тихо сказала она, – и таким красивым, и солнце золотило его светлые, рыжеватые волосы. Я –
берлинец,сказал он…
– Я помню… Я очень хорошо это помню.
– Почему, Максим? Почему? Почему его убили?
Максим покачал головой. У него не было ответа, во всяком случае, такого, который звучал бы разумно.
– Как мог кто-то захотеть убить Джона Кеннеди? – повторила она вопрос более настойчиво.
– Не знаю, Стасси, я просто не знаю.
– В каком кошмарном мире мы живем! – воскликнула Анастасия.
– Он никогда не был иным, – угрюмо промолвил Максим.
– Да. Да, мой милый, знаю, – прошептала она, вдруг вспомнив о том, какой смертью умерли его родители, и о холокосте.
Оба просидели перед телевизором еще много часов. Они мало говорили друг с другом, окунувшись в поток новостей, напряженно слушая, ловя каждую подробность этого бессмысленного убийства, этого страшнейшего в истории Соединенных Штатов преступления.
В ту пятницу, 22 ноября, Линдон Джонсон появился на экране телевизора в шесть пятнадцать вечера. В качестве нового президента он выступил со своим первым обращением к скорбящему народу, сокрушенному чудовищным по бессмысленности актом насилия в Далласе.
– Он мертв, – пробормотал Максим, скорее самому себе. – Джон Кеннеди мертв. – И он тяжело вздохнул, наконец осознав этот факт.
«Я – берлинец», «Я – берлинец»…
Максим в испуге проснулся. В голове эхом звучали слова Кеннеди, сказанные в Берлине. В спальне было почти темно, Максим всматривался в лицо Анастасии, мирно спавшей на своей половине, дыхание ее было ровным. Он полежал еще какое-то время, пытаясь вновь уснуть. Когда же понял, что сна нет ни в одном глазу, соскользнул с постели и прошел в гостиную, прикрыв за собой дверь в спальню.
Окна гостиной в их номере выходили на Пятую авеню. Он подошел к одному из них и стал смотреть на деревья Центрального парка. Перевел взгляд влево и посмотрел на «Плазу», находившуюся напротив. Яркий свет падал из окон отеля на площадку перед широкой парадной лестницей. Опустевшие улицы казались унылыми и по-зимнему неуютными в бледном свете фонарей.
Максим вздохнул, отвернулся от окна и прилег на диван. Мысли неслись нескончаемой чередой.
Судя по выступлениям телевизионных комментаторов, убийству Кеннеди не мог найти объяснение ни он, ни кто-либо другой. Что это, поступок одиночки? Сумасшедшего? Или же заговор? Тогда чей? Фашистов? Коммунистов? Кто может сказать с уверенностью? Навряд ли кто-нибудь может это знать достоверно. Одно было очевидно: сегодня утром в Америке сорвалось с цепи
зло,оно пустилось по стране и поразило ее безумным актом чудовищного, бессмысленного насилия.
Он всегда знал, что зло бродит рядом, что оно притаилось за углом. Он знал это сызмальства. Это стало ясно для него, когда Тедди рассказала ему о преступлениях против евреев, совершавшихся в нацистской Германии. Тедди воспринимала немцев неоднозначно. Однако он никаких особых чувств к ним не питал, а уж о ненависти и говорить нечего. Было лишь ненасытное любопытство. Более того, даже будучи евреем, чьи родители стали жертвами Третьего рейха, он отнюдь не считал нынешнее поколение немцев ответственным за преступления прошлого.
Когда он приезжал в Германию навестить Ирину Трубецкую, он имел обыкновение присматриваться к людям на улице, в кафе или магазинах и всегда удивлялся, как мог такой сильный и горделивый народ, как немцы, опуститься до того, чтобы пойти за Гитлером. Конечно, этот убийца с манией величия ослепил их своей гордыней, оглушил высокопарной риторикой, обещаниями экономического процветания, лучшей жизни, сильной и стабильной Германии, свободной от коммунизма. Большинство немцев последовали за ним, не задаваясь вопросами, видя в нем не шарлатана, каковым он был на самом деле, а харизматического лидера, который приведет их к достатку и славе.
После математики и иностранных языков история была любимым предметом Максима в школе Св. Павла. Он хорошо изучил ее и пришел к пониманию того, что Гитлер – воплощение зла в чистейшем виде, квинтэссенция зла, создатель самого злодейского режима в истории человечества, режима фанатизма, расизма, насилия, угнетения и истребления. За двенадцать лет и четыре месяца Третий рейх растоптал, поработил и вверг Европу в ужасы террора в масштабах, доселе не виданных человечеством. Это был отлаженный механизм разрушения и смерти, управляемый безжалостными и злобными людьми с душами и мозгами уголовников.
Когда преступники захватывают власть в тюрьме, воцаряется кровавый хаос, подумалось Максиму. Но как это происходит, в результате чего? Нет, это ему не понять никогда. Можно лишь предполагать. Дьявольские личности типа Гитлера и его приспешников всегда делали ставку на людское невежество, слабость и страх. Немцы были культурным и цивилизованным народом и тем не менее поддержали гитлеровскую политику антисемитизма. Максим вздохнул, лежа в темноте на диване, мысли его продолжали свое кружение. Ему подумалось, что люди зла способны внушать и передавать ненависть и предрассудки другим. Он это усвоил из книг по истории, которые с таким прилежанием штудировал в школе. Их страницы изобиловали жестокостью и кровью: испанская инквизиция, российские погромы, кровавая резня, геноцид, учиненный турками над армянами. Зла было хоть отбавляй во все времена, и довольно цивилизованные люди применяли злодейство в борьбе друг с другом.
Кто же теперь на очереди? – задался Максим вопросом.
Он встал, подошел к небольшому буфету, на котором стоял поднос с бутылками. Налил себе бренди и вернулся на диван. По глоточку отпивая, он признал с глубокой грустью, что с начала времен, увы, ничто не изменилось. И никогда не изменится. Всегда будут существовать люди зла, подчиняющие себе других и властвующие над ними. До тех пор, пока один из них, лишившись рассудка, не нажмет кнопку и не разнесет вдребезги земной шар.
Так случилось с Джоном Кеннеди, блестящим молодым человеком, жестоко лишенным жизни в апогее своей молодости. И весь мир будет скорбеть по нему, как скорбит Америка. Как сейчас скорбит он… Максим поднялся и включил телевизор. Показывали кинохронику о Джоне Кеннеди, снятую этим летом в Берлине в июне месяце, когда президент произнес знаменитую фразу «Я – берлинец».
Вот он стоит перед Максимом на телеэкране, как стоял живой всего шесть месяцев назад. Волосы взъерошил легкий ветерок, на губах – улыбка, видно, что он весел и ему все нравится. Теплый человек, не чуждый иронии и юмора.
Максим почувствовал, что глаза опять начинает щипать при виде президента, которого уже нет в живых. Будьте прокляты, сукины дети, учинившие это! Максим в ярости треснул кулаком по спинке стула.
47
– Феноменальный успех компании «Алландейл Групп» – безусловно, выдающееся завоевание Максима, ты не находишь? – заговорила Марго Деревенко, отложив «Таймс» на стол и глядя на дочь. – Тут статья о нем – сплошные похвалы.
Анастасия промолчала. Она сидела, устремив взор в прелестный сад, с таким тщанием и усердием возделанный ее матерью за многие годы, и думала, какой это чудный приют красоты и спокойствия, и притом в самом сердце Парижа. Покой, думала она. Истинный, полный покой. Анастасия подавила вздох, не желая, чтобы мать спросила ее, все ли в порядке. Потому что не все. Она чувствовала себя такой усталой, такой вымотанной и лишенной жизненных сил. В этом состоянии она пребывала уже давно. Годы.
– Дорогая, ты меня слышишь? – спросила Марго.
Анастасия встрепенулась, улыбнулась матери, словно заверяя, что все у нее в порядке:
– Извини, наверное, немного замечталась.
– Я сказала, что в этой статье говорится много хорошего про Максима, и я просто заметила, что успех «Алландейл Групп» экстраординарен.
– Да, за последние семь лет он превратил ее в крупную многоотраслевую фирму. Но она в то же время стала крестом, который вынуждена нести я, – ответила Анастасия скучным, бесцветным голосом.
Марго посмотрела на нее, хмурясь:
– Какие странные вещи ты говоришь.
– В этом суть наших проблем… – начала было Анастасия, но осеклась, тотчас пожалев о сказанном.
–
Проблемы?! – воскликнула Марго. – Что ты хочешь этим сказать, ну говори же!
– Ах, мама, право, мне сейчас вовсе не хочется об этом… В другой раз. Прошу тебя, забудь мои слова.
– Да не могу я забыть, Анастасия. Ты и выглядишь неважно последний год. Мы с отцом обеспокоены, если хочешь знать. Я была страшно рада, когда ты сказала, что собираешься пожить с нами несколько недель. – Она сжала пальцы дочери: – Ну пожалуйста, расскажи мне все. Мы с тобой всегда были так близки. – Поскольку Анастасия молчала, Марго добавила: – Мы с отцом давно чувствуем, что тебе как-то не по себе, но никак не предполагали, что у тебя проблемы с Максимом.
– Да, наверное, их у нас нет, мама. Все проблемы во мне самой.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я все время утомлена. Какая-то слабость, словно я хвораю. Мне кажется, не осталось во мне ни одной искры.
– Ни одной искры! – воскликнул пораженная Марго. – Но тебе ведь всего двадцать девять, Боже праведный!
– Я понимаю, что это звучит смешно, но это правда. Во мне нет энергии, последнее время я словно в депрессии.
Это признание не на шутку испугало Марго. Она пытливо вгляделась в бледное лицо дочери и сразу поняла, что Анастасия сказала именно о том, что действительно беспокоило ее.
Сочувствие быстро сменилось недоверием.
– Анастасия… дорогая… у
тебяпо сравнению со всеми другими людьми нет никаких поводов для депрессии. Ты молода и очень красива. У тебя красавец муж, который тебя обожает, к тому же он миллионер, потрафляющий любой твоей прихоти. У тебя двое прелестных и умных детей, любящие родители. Помимо всего у тебя роскошный дом в Мэйфере. Просто загляденье, да еще прекрасная вилла в Больё и квартира на Пятой авеню. – Марго покачала головой: – Если уж у
тебядепрессия, то наверняка должна быть конкретная причина для этого. Должно быть, что-то физиологическое… Тебе необходимо сходить к доктору.
– Мне не нужен доктор, мамочка. Честно говоря, я сама не пойму, что мне надо.
Нет, подумала она, я-то знаю. Мне нужен такой Максим, каким он был, когда мы поженились. Я не могу пробиться к его душе, он стал другим. Он давно не тот. Не знаю, в чем дело, но мы потеряли друг друга.
– Иногда депрессию вызывает нарушение химического обмена. Может, тебе сходить к диетологу? – предложила Марго.
Анастасия мотнула головой.
Ее мать задумалась, поразмышляла:
– Теперь, когда оба ребенка в школе-пансионате, тебе, может быть, тоскливо без них?
– Думаю, дело не в этом.
– Когда мы говорили об «Алландейл Групп», ты сказала, что эта компания – корень ваших проблем. Ответь, пожалуйста, что ты хотела этим сказать? Не зная, я не смогу тебе помочь.
Анастасия повернулась к матери и, увидев на ее все еще симпатичном лице выражение искренней любви и озабоченности, почувствовала, как слезы подступили к глазам.
– Да, мама,
мнетоскливо, – призналась она. – Но это тоска не по Аликс или Майклу. Я тоскую по Максиму. Он без конца в разъездах. Летит то в Нью-Йорк, то сюда. Это все началось с покупки «Алландейл». Мчится то в Гонконг или Австралию, а то в Лос-Анджелес. Или
куда-нибудь еще.У меня такое впечатление, что за последние шесть лет он ни разу не сошел с самолета, и все из-за «Алландейл». О да, она – основа его империи, и он превратил эту компанию в источник огромных доходов. Но какой ценой? – Она вздохнула и закончила тихим голосом: – Ценой нашего брака, на мой взгляд.
–
Анастасия…Не могу себе даже представить…
– На первом месте у него работа. Всегда. Так всегда было и всегда будет. Она поглощает его без остатка. Теперь я это знаю. Ведь он просто ненормальный, когда дело касается работы. Мама, Максим более чем трудоголик. Еще не придумано название для человека, работающего, как он.
Круглосуточно.У него выносливость вола и невероятная способность концентрировать внимание.
– Я не думаю, что можно упрекать за трудолюбие. Хотя должна признаться, меня чрезвычайно удивляет то, что он смеет пренебрегать тобой.
– По-моему, именно так оно и есть. Даже когда он со мной, голова его все равно занята делами, он весь в своем бизнесе. Как ни странно, но в известном смысле он стал гораздо спокойней и менее активен, – призналась Анастасия.
– Но ты всегда говорила, что он очень сдержанный и сложный человек.
– Это так. – Анастасия глухо усмехнулась и покачала головой: – Поверишь или нет, но после десяти лет супружества я так и не знаю, что у Максимилиана Уэста в душе.
– Дорогая Анастасия, ты извини меня, но, быть может, тебе надо больше ездить с Максимом. Чаще бывать в Нью-Йорке, в особенности теперь, когда обоих детей нет дома.
– Мое пребывание в Нью-Йорке мало что изменит, мамочка. Максим уходит ни свет ни заря в свой офис и остается там до поздней ночи, и никакой нашей совместной или светской жизни для него не существует. В Нью-Йорке я умираю от скуки. У меня там никого нет. И тем не менее Максим способен кинуть меня на денек-другой и слетать в Лос-Анджелес, а я сиди дома одна.
Марго многозначительно взглянула на Анастасию.
– Скажи, а как оно… между вами все в порядке? – спокойно спросила Марго. – Ну в спальне… в сексуальном смысле?
– Если тебя интересует, спим ли мы вместе –
да,спим. Максим физически очень сильный и активный мужчина, и страстный, и любовью мы занимаемся. Правда, не так часто, как раньше, даже если он дома.
– Ясно, – тихо проговорила Марго. По ее голосу и виду было понятно, что она встревожена. – А ты не думаешь, что тут замешана другая женщина, а? – поразмыслив, предположила она.
Анастасия покачала головой.
– Ты
уверена,что у него нет любовницы в Нью-Йорке?
– Сомневаюсь. Да ну, мама, может, он разок и переспал с кем-то… В конце концов, он подолгу вдали от меня, теперь вот уже полгода. Но я не думаю, что он эмоционально бесчестен… – Она замолчала, закусила губу и отвела взгляд в сторону.
– В чем дело? – воскликнула Марго. – Ты ведь о чем-то подумала, о чем? Или, быть может, вернее будет спросить –
о ком?
– Не совсем так. Просто несколько недель назад, когда Максим был в Лондоне, я видела, как он входил с одной женщиной в отель «Кларидж». Я в этот момент случайно проезжала мимо на такси. По-видимому, он пригласил ее на ленч.
– Кто она, ты знаешь?
Анастасия поколебалась, затем выпалила:
– Камилла Голленд.
– Камилла! Но ведь она недавно опять вышла замуж!
– Не будь наивной, мама. Брачные узы не препятствие для адюльтера.
– И ты
подозреваешь?
– Кажется. Нет, это не так –
знаю.И я абсолютно оправдываю Максима за недостатком улик. Не думаю, что между ним и Камиллой Голленд что-то есть. Это скорее всего… если быть честной, то мне она никогда, по сути дела, не нравилась, и это оттого, что я никогда ей не
доверяла.
– Не заводи на Максима дело лишь потому, что видела его входящим в ресторан с женщиной. Никто не знает мужчин и их
повадки(пусть это не лучшее слово) так, как я. Но скажу тебе: с первого дня твоего замужества я чувствовала, что Максим кристально честен.
– До нашей свадьбы ты думала, что он славится похождениями…
– Это было раньше, а теперь… – Марго наклонилась и сжала руку Анастасии выше локтя: – Я намерена помочь вам получше организовать вашу жизнь с Максимом, и, когда он в следующем месяце приедет к нам на Ривьеру, ты должна сказать ему, что намерена чаще путешествовать вместе с ним.
– Ох, уж и не знаю… – упавшим голосом проговорила Анастасия.
– Думаешь, станет возражать?
– Нет, но…
– Никаких – «но», Анастасия. Решено.
Стоял жаркий мглистый день, и Максим надеялся, что с утра подует мистраль, но слабый ветерок и вовсе стих, в воздухе парило, вода в море стала теплая, как в пруду.
Он находился на террасе «Ла Серениссима» – их виллы в Больё-сюр-Мер, что между Ниццей и Монте-Карло, и глядел вдаль, за длинный зеленый газон, за плавательный бассейн и еще дальше – на Средиземное море.
Месяц, проведенный здесь с семьей, пошел ему на пользу, он это знал. Он чувствовал себя отдохнувшим и обновленным, полным здоровья и жизненных сил и испытал огромное удовольствие, проведя время с Анастасией и детьми. После целой недели полной праздности, чуть ли не хождения из угла в угол он сделал несколько срочных выездов в Лондон по делам, но почти сразу же возвращался. Так что он большую часть времени оставался на месте, управляя делами из своего офиса здесь же, на вилле. Его недавно снабдили новейшим оборудованием, средствами связи, позволявшими поддерживать контакт с конторами в Лондоне, Нью-Йорке, Париже и Гонконге.
– Папочка! Папа!
Он повернул голову и увидел Аликс. Девочка поднималась по ступеням, возвращаясь с пляжа, размахивала полотенцем и махала ему рукой. За ней по пятам вышагивал с ведерком и рыболовной сетью ее братец Майкл.
До чего же красивы они были, его дети.
В девять лет Аликс стала миниатюрной копией Анастасии: белокурая, белокожая, такая же тонкокостная, как ее мать. Глаза – серо-зеленые с поволокой. Девочка обещала намного перерасти мать. Пока что долговязая, как жеребенок, с мальчишечьими ухватками, она была прелестна. Восьмилетний Майкл весь в него: и лицом, и сложением, наверное, и роста будет такого же. Оба ребенка буквально излучали здоровье, энергию и жизнерадостность. Максим никогда не видел их такими красивыми, как сейчас, золотисто-коричневыми от летнего загара.
Они взбежали по газону к нему на террасу.
– Папа, мы костер будем жечь? – спросил Майкл.
– Конечно, – отозвался Максим, вспомнив вдруг о ненужных бумагах, которые надо уничтожить. За завтраком он сообщил Майклу про костер, поскольку в офисе машинка для ликвидации бумаг поломалась.
– А мне тоже будет можно помогать, папа? – спросила Аликс, смотревшая на него с мольбой в глазах, склонив набок голову и симпатично морща носик.
– Почему же нет? Я думаю, нам лучше всего заняться этим пораньше, еще до ленча. А то ваша мама вряд ли будет довольна, если мы тут станем дымить, когда за столом едят, к тому же придут гости. Надо бы сбегать поискать Марселя и сказать ему, чтобы разводил костерок, а я пойду за бумагами. Я вас найду за домом у леска через несколько минут.
– Побежали! – крикнул Майкл сестре, и оба помчались через лужайку, только пятки засверкали.
Максим вернулся в дом, миновал главный салон, отметив, что там прохладно и очень приятно. Интерьер был решен в хорошем вкусе и с помощью кремового, белого, кофейного, персикового и желто-зеленого тонов. Анастасия унаследовала от матери дар декоратора, и вся вилла являлась свидетельством ее превосходного вкуса.
Он наткнулся на супругу в мраморном холле, и у него дух захватило от ее вида. Как она сегодня хороша, подумал он. Она была в бледно-зеленом бумажном сарафане без бретелек и с рюшами на лифе, в широкополой соломенной шляпе с маками и васильками, украшавшими ленту, а в руке корзинка с цветами. Золотистые, выгоревшие от солнца и моря волосы свободно ниспадали почти до талии. Руки и плечи покрывал загар, позолотивший и ее ноги в сандалиях.
Она улыбнулась, он улыбнулся в ответ и протянул к ней руки. Обнял за талию, привлек к себе, крепко прижал. Потеревшись носом о ее шею, пробормотал:
– Ты сегодня очень даже персиковая, сладость моя.
Она рассмеялась и легонько оттолкнула его:
– Я должна расставить цветы в вазы.
– А я должен сейчас сжечь лишние бумаги.
– Перед ленчем искупаемся в бассейне, ладно?
– Еще бы! – ответил он, подмигивая.
Они разошлись в разные стороны. Анастасия отправилась по коридору на кухню, Максим завернул налево и побежал в свой офис. В течение многих дней он складывал ненужные бумаги в два пакета из-под покупок, теперь взяв их, понес во двор.
Аликс с Майклом поджидали его, а садовник Марсель уже разжег костер. Вчетвером они стояли вокруг, и дети подкармливали огонек бумагой.
– Папа, а почему ты их сжигаешь? – вдруг поинтересовалась Аликс.
– Потому что они
секретные, – успел ответить раньше отца Майкл.
– Да знаю я, – сказала Аликс. – Папа, но почему же их просто не запереть в сейфе?
– Начнем с того, что их слишком много, а во-вторых, они мне больше не понадобятся. Вместо того чтобы им валяться кругом, лучше их уничтожить на костре или в шредере – специально предназначенной для этого машине.
– Понимаю, – сказала Аликс. – Это потому что ты не хочешь, чтобы кто-нибудь еще их увидел или взял себе, правда?
– Умница. – Максим пожал голое плечико девочки.
– Она самая умная из всех девочек, каких я знаю, – гордо заявил Майкл. – Точно, папа, знаешь какая умная, мы даже могли бы ее взять к нам в бизнес.
– Да, об этом стоит подумать, – ответил Максим, старательно пряча улыбку, так как видел, что сын сказал это вполне серьезно. – Если Аликс захочет войти в наш бизнес, конечно же, мы не будем возражать.
– Я могла бы, – отозвалась Аликс, глядя сияющими глазами на обоих, явно польщенная неожиданным комплиментом братца. – Мне надо будет об этом подумать. Я еще не решила насчет своей карьеры.
Максим с Майклом обменялись понимающими взглядами и продолжали жечь бумаги в костре.
В то же утро, только позднее, после деловых переговоров с Лондоном, Максим отправился с детьми купаться в бассейне. Он любил проводить с ними время, они платили ему тем же. Между всеми троими существовала некая спайка.
Анастасия спустилась к бассейну за час до ленча. Она стояла у бортика и счастливо улыбалась, глядя на веселую кутерьму в воде.
– Мама, а ты купаться будешь? – крикнула ей Аликс, прыгавшая с большим мячом рядом с Майклом.
– Мам, прыгай к нам скорей! – завопил Майкл, жестами приглашая ее.
– Навряд ли, по крайней мере не сейчас, родные мои, – сказала Анастасия и направилась к шезлонгам, стоявшим неподалеку. Сняв купальный халат, набросила его на спинку шезлонга, села. Взяла местную газету и принялась читать.
– Стасси, милая, как ты себя чувствуешь? – спустя несколько минут спросил вставший перед ней Максим, озабоченно хмурясь.
– Я? Прекрасно, но не настолько, чтобы с места в карьер начать с вами дурачиться.
Он плюхнулся на соседний шезлонг и вытянул длинные ноги, руки завел за голову и уставился в безоблачную небесную синь.
– Погодка-то какова сегодня! Ничего не скажешь, каникулы в этом году мы провели на славу, правда?
– Да, все так, – отозвалась она, даря ему открытую, полную любви улыбку.
Она думала: благодаря тебе каникулы мы провели изумительно, потому что большую часть времени ты был вместе с нами и не так занят, как последние несколько лет. Весь июль был исключительным во всех смыслах. Анастасия давно не бывала так счастлива с той поры, что предшествовала покупке «Алландейл Групп».
Она продолжала читать, на душе было легко и спокойно.
Максим прикрыл глаза, блаженно ощущая солнечное тепло на теле. Солнце было для него как тоник, он никогда не мог насытиться им вдоволь. Единственное, что его огорчало в Англии, это плохая погода.
Мысли его вернулись к новой компании, которую он задумал создать. Он собирался назвать ее «Уэст Интернэшнл», собираясь превратить ее в холдинговую компанию. Кое-что у него уже было на примете. В особенности одна из фирм очень его интересовала, ему по-настоящему хотелось прикупить ее, и он уже строил планы, как подступиться к этому делу.