Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Женщины в его жизни

ModernLib.Net / Брэдфорд Барбара Тейлор / Женщины в его жизни - Чтение (стр. 25)
Автор: Брэдфорд Барбара Тейлор
Жанр:

 

 


      Эту квартиру он купил для Ирины на паях с бароном, ее отчимом, в 1956 году. Когда они с Тедди прилетели в Берлин посмотреть на приобретение, обе женщины рассмеялись: новый дом оказался совсем рядом с тем местом, где некогда была «скромная обитель» Ирины. Он никогда не видел пресловутую «дыру в земле», но слыхал про нее от Тедди. Это было нечто абсолютно непригодное для жилья, тем более для княжны рода Романовых.
      Когда он, впервые после детских лет, приехал в 1950 году в Берлин, Ирина уже ютилась по соседству с Ку'дамм в однокомнатной квартирке, подысканной для нее миссис Рейнолдс в 1949 году. Это жилище было по крайней мере сносным, с его точки зрения, но даже более просторная квартира на Будапештерштрассе, куда она впоследствии переехала, казалась тесной и унылой. И когда эта нынешняя квартира подвернулась для продажи, он с радостью помог оплатить ее, так как всегда хотел, чтобы у Ирины было приличное и комфортабельное жилище, где она могла бы устроить себе достойный дом.
      По договоренности с «Дойче банк» во Франкфурте, основанном «Росситер– Мерчант банком», он с шестнадцати лет перевел туда деньги для Ирины. Она ни о чем не просила и, насколько ему было известно, не знала о его возможностях, но условия, в которых ей тогда приходилось жить и вообще вся ее плачевная ситуация так его беспокоили, что он решил ей помогать. Его законный опекун Тедди дала свое согласие, и банки нашли пути перечисления денег непосредственно Ирине. Ее отчим, хотя и был человек не богатый, но тоже ее поддерживал. Ирина и сама в течение нескольких лет зарабатывала переводами, обладала авторитетом хорошего переводчика, публиковалась в нескольких издательствах Германии. Максиму было безразлично, работала она или нет. Он радовался возможности оказывать ей помощь. Она была очень близким другом его родителей, и он знал, что, будь его отец жив, он в данных обстоятельствах поступил бы точно так же.
      Больше всего Максиму понравилось, как Ирина обставила свою квартиру, придав ей комфорт и уют, использовав мебель, переданную ей бароном из замка в Блэк-Форест. Пригодились и ее незаурядный талант, способности к дизайну, художественный вкус. Максим обозрел гостиную и заметил кое-что новенькое со времени своего последнего визита: красивые шелковые подушки на большом диване, обтянутом бежевой парчой, и несколько ламп под шелковыми абажурами. Новинками были фотографии его крошки Аликс в рамках на пианино вместе с другими снимками.
      Максим подошел к пианино и стал их рассматривать. По одну сторону стояли дубликаты фотографий, любимых им с детства. Их давным-давно Тедди пересняла специально для Ирины: мамочка и папа в вечерних туалетах – знаменитый «портрет», сделанный в 1935 году, и семейный групповой снимок, увековечивший его четвертый день рождения. На третьем фото были изображены мамочка, Тедди и он собственной персоной перед отелем «Плаза Атэн» в Париже в 1939 году. Хорошо была представлена его свадьба с Анастасией. Он взял в руки серебряную рамку с их фото, сделанным в день бракосочетания в Париже, стоял и смотрел восхищенным взором на жену, думая, как она красива в свадебном платье из кружев под летучей белой фатой и веночком из флёрдоранжа.
      Он поставил рамку на место и повернулся навстречу Ирине, вошедшей с подносом и двумя стаканами горячего лимонного чая.
      Она поставила поднос на кофейный столик перед диваном и, сев, сказала:
      – Позавчера я получила довольно приятное письмо от Марго и Александра Деревенко. Они пригласили меня на последнюю неделю сентября к себе на Ривьеру.
      – По-моему, следует поехать, пойдет вам на пользу, – посоветовал Максим, садясь на одно из кресел возле дивана.
      – Да, я собираюсь принять приглашение. Они приятные люди, и я люблю бывать у них.
      – Александр как раз сделал исключительно ценное приобретение – купил на аукционе еще один холст Дега. Я должен сказать, у него собирается впечатляющая коллекция живописи… – Максим осекся, протянул руку к стакану с чаем, поставленным перед ним Ириной, и отпил несколько глотков, после чего сел в кресле поглубже. О чем-то задумался, и в глазах мелькнуло беспокойство.
      В этом несколько затянувшемся молчании Ирина пристально всматривалась в него.
      – Ты опять думаешь о коллекции живописи Вестхейма? Я права, Максим? – тихо спросила она.
      Он кивнул утвердительно:
      – Думаю, вряд ли нам когда-нибудь станет известно, что произошло с картинами Ренуара и всеми остальными великими произведениями, собранными моей семьей.
      – Боюсь, ты прав… они пропали, исчезли бесследно. Но, Максим, во время войны исчезло великое множество ценнейших полотен, принадлежавших многим людям. Некоторые были уничтожены во время воздушных налетов или конфискованы нацистами. Конечно, более подойдет слово украдены.Я так считаю.
      Максим устремил на нее проницательный взгляд своих темных глаз:
      – Никогда мне не понять, почему отец не уехал из Германии в начале тридцатых годов, когда уезжало так много евреев.
      – Ты говоришь мне это каждый год с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать, и никогда у меня не было для тебя ни подходящего ответа, ни объяснения. Нет его и теперь, и не будет никогда.
      – Он был умнейший человек, международный банкир, – тихо проговорил Максим. – И он имел представление обо всем. До конца жизни не смогу взять в толк, почемуон тянул так долго, почему все откладывал, покуда не стало поздно.
      – Не он один, Максим. Миллионы немецких евреев думали, что ничего с ними не случиться или не можетслучится, в особенности те, что были богаты или с положением. Слов нет, это был их трагичнейший просчет.
      – Я знаю, да и вы говорили это много раз в прошлом. Но я никак не могу понять, как мой отец мог не придавать значения всем признакам…
      – Твой отец был не единственный, кто просчитался. Миллионы совершили ту же ошибку. Если б они уехали из Германии, они избежали бы холокоста.
      – Да, это мне понятно.
      – Когда он решил уехать, вывезти всю семью, мы думали, что время еще есть, Курт и я, Рейнхард и Рената. Мы были вполне уверены, что сможем вас всех переправить в безопасное место при содействии адмирала Канариса и полковника Остера… но я же раньше тебе об этом рассказывала.
      – Вы извините меня, что я всякий раз, бывая в Берлине, возвращаюсь к этой теме. По-видимому, просто не могу свыкнуться.
      – Я понимаю. Здесь у тебя так много воспоминаний, и ты не можешь не думать о своих родителях. – Взор Ирины перескочил на фотографии на пианино, и она долго не сводила глаз с портрета Урсулы и Зигмунда, затем, слабо улыбнувшись, прошептала: – Ты очень похож на него. Он… – Ирина остановилась. Губы ее задрожали, и глаза наполнились слезами. Она поднесла руку к лицу и отвернулась.
      – Тетя Ирина, что с вами? – встревожась, спросил Максим.
      Ей не сразу удалось восстановить душевное равновесие. Наконец она снова повернулась к Максиму и заговорила очень тихо:
      – Я любила его, ты знаешь. О, ради Бога, не пойми превратно, между нами никогда ничего не было, он не замечал никого, кроме твоей матери. И он ничего не знал о моих чувствах, я их скрывала очень тщательно. – Она помолчала, улыбка слабо теплилась на ее губах. – Мы были очень хорошими друзьями, так он меня и воспринимал – только как друга. Да я и была для него этаким своим парнем. А влюбилась я в него, когда впервые приехала в Берлин и познакомилась с Зиги и Урсулой. Я и ее тоже обожала, она была моя милая, моя дорогая подруга. – Ирина вздохнула и все еще влажными глазами посмотрела на Максима: – Твой отец был единственным любимым мужчиной в моей жизни.
      Максим встал и пересел к ней на диван.
      – О, тетя Ирина, тетя Ирина, – сказал он спокойно, беря ее руку в свою, глядя ей в глаза. – Почему вы никогда раньше не говорили мне об этом?
      – Даже не знаю. Возможно, считала не вполне этичным. И потом все это было так давно…
      – Что верно, то верно, – сказал он, держа ее за руку. – Теперь я понимаю, почему вы никогда не были замужем.
      – Теперь понимаешь…
      Он обнял ее одной рукой и крепко прижал к себе, преисполненный сочувствия к этой женщине.
      После ухода Максима Ирина опять села на диван, откинулась на спинку и закрыла глаза в надежде унять сердцебиение.
      Каждый год приезжая в Берлин навестить ее, Максим говорил с ней об одном и том же, и каждый раз она отвечала ему одинаково. Ей всегда хотелось найти для него другие, новые ответы, но ничего из этого не выходило. Время не меняло ничего. И видит Бог, она жила с теми же самыми вопросами, и не было такого дня, чтобы она не думала о Зигмунде и Урсуле и об их трагической судьбе: Зиги самым страшным образом был казнен в Бухенвальде, Урсула забита до смерти в Равенсбрюке. Для нее было облегчением знать, что Тедди никогда не рассказывала Максиму правду о том, как умерла его мать. Ирина была благодарна ей за то, что та утаила от мальчика факты. Разве был тогда способен ребенок, а нынче мужчина выслушать этот душераздирающий рассказ и не лишиться рассудка, узнав обо всем?
      Ее подруга из группы Сопротивления, Мария Ланген, бывшая в Равенсбрюке с Урсулой и Ренатой, достаточно много порассказала ей, когда ее освободили летом 1944 года. Порассказала такое, что было невыносимо тяжело выслушивать тогда или вспоминать нынче. Язык не поворачивался произносить это вслух. Но помнить она помнила – из головы это не выкинуть.
      Мария рассказала ей о стене в Равенсбрюке – карательной стенке. Женщин приводили к ней лагерные надзирательницы и жестоко били, избивали бессмысленно и тупо, и после избиения несчастные должны были стоять у стены, даже если они уже не могли держаться на ногах. Мария рассказывала ей, что их крики, вопли и стоны не стихали у стены дни и ночи напролет и что их там держали и под дождем и в стужу, без пищи и без капли воды.
      По словам Марии, Урсулу выводили к той стене много раз и били жестоко и подолгу, и Мария не понимала, как Урсула смогла так долго прожить и не умереть. Рената с Марией приползали по ночам к Урсуле, пытаясь облегчить ее страдания, приносили воды, как могли, перевязывали ее избитое, кровоточившее тело лоскутами, оторванными от своей одежды. За это на другой день их самих выводили к стенке, били и оставляли вместе с Урсулой, но наказания их не останавливали. Они всегда возвращались помочь Урсуле и продолжали это делать до ее последнего дня, когда под той стеной она умерла на руках у Ренаты.
      Какие же они были отважные, эти женщины, думала Ирина. Обе были героини и заплатили своими жизнями: Рената – в Равенсбрюке, Мария – вскоре после своего освобождения.
      Предсмертные страдания Урсулы и Зигмунда были Ирининым вечным кошмаром. Если он и покидал ее, то ненадолго, и наверняка будет преследовать ее из года в год до самой смерти.

45

      В такси по дороге в «Кемпински отель» все мысли Максима были сосредоточены на Ирине. Ее исповедь о влюбленности в его отца насторожила Максима, но затем на него нахлынуло сочувствие к этой женщине. Неразделенная любовь – такое печальное событие в жизни. Он не знал, что ей сказать, как сгладить ее переживания. Похоже, по прошествии стольких лет вряд ли это возможно, хотя, безусловно, за минувшие годы она сжилась со своей болью.
      Он выглянул из окна машины, катившей по Курфюрстендам.
       Берлин,подумалось Максиму. Будучи вдали от этого города, Максим ощущал его как некую ноющую точку в глубине сознания. Иной раз он чувствовал, что у города припасена для него какая-то особая тайна, однако к чему она имела отношение, он не знал. Бывало, ему казалось, что сюда его упорно тянула ностальгия, воспоминания о родителях, о раннем детстве. Но теперь он узнал, что в Берлин его привело еще и желание повидать Ирину Трубецкую.
      Когда он впервые возвратился в свой родной город в 1950 году, то остро ощутил потребность Ирины в нем. Теперь же понял, в чем была причина. Он был для нее связующим звеном с его родителями, в особенности с его отцом – любовью всей ее жизни.
      Фактически ведь и она для него являлась тем же… связью с прошлым. Ирина была сверстницей его родителей, их современницей, их близким другом, постоянно бывала в их компании. Потому она и могла так много рассказать ему о них. Больше, чем в известном смысле могла Тедди. Он с Ириной всегда говорил о родителях, иногда очень подолгу, и она частенько далеко уходила в воспоминания о времени, проведенном вместе с ними, и в ее рассказах они поистине оживали – она умела рассказывать. Оживали для нее и для него, и это было хорошо для них обоих, больше им ничего и не требовалось.
      Ему вдруг пришло в голову, что, поскольку он сын Зигмунда Вестхейма, Ирина, возможно, видела в нем свое собственное дитя, что могло бы родиться у нее с Зигмундом, сложись иначе их жизни.
      Ох уж эти мне сложности души человеческой, подумал он и вдруг почувствовал тепло оттого, что оказывал финансовую поддержку этой женщине и ежегодно ее навещал. Он был теперь уверен, что помогал ей чувствовать себя менее одинокой.
      Максим с Ириной провели чудесный вечер вместе, как бывало всегда при его наездах в Берлин. Они болтали и смеялись, сполна насладились обществом друг друга за ужином, и потом, выполняя свое обещание, он пригласил ее в дансинг одного из клубов на Ку'дамм.
      Они продолжали смеяться и болтать, покидая клуб в два часа ночи. Максим энергично, с чувством взял ее под руку, и они двинулись по Курфюрстендам, наслаждаясь свежестью и прохладой ночного воздуха.
      Как всегда по субботам, в клубе было полно народу и табачного дыма, а в последний час дышать было просто нечем в тесноватом помещении дансинга. Так что, хотя на улице было почти жарко в эти ранние часы августовского воскресного утра, на воле они оба почувствовали большое облегчение.
      Они шли так молча минут десять, когда Максим окликнул проезжавший таксомотор. Едва они уселись поудобней, как шофер обернулся, внимательно поглядел на них в сумеречном свете салона и сказал:
      – Они строят баррикаду.
      – Кто? – спросил Максим, хмуря брови, не понимая, о чем говорит таксист.
      – Восточные немцы, – сказал водитель. – Коммунисты.
      Максим почувствовал, как Ирина рядом с ним цепенеет, и посмотрел на нее прежде, чем сказать:
      –  Где?Где они строят баррикаду?
      – На Потсдамер-платц.
      – Нам надо как раз в том направлении, так что, извольте, отвезите нас туда. Кстати взгляну, что там происходит! – сказал Максим.
      – Поехали, – ответил водитель, запуская двигатель.
      Машина покатилась по Ку'дамм, спускаясь к Лютцовуфер, одной из улиц, ведущих на Потсдамерштрассе, вливающейся в Потсдамер-платц на стыке двух зон.
      – Слишком многие, – вдруг сказала Ирина, – уходят из Восточной Германии. За последний год более двухсот тысяч, и большинство – молодежь.
      Максим взглянул на нее настороженно:
      – Вы хотите сказать именно то, что сказали?
      – Да. Они строят баррикаду не для того, чтобы отгородиться от западных берлинцев, а для того, чтобы удержать внутри восточных, предотвратить их переход в Западную зону. – Ирина засмеялась металлическим смехом: – Вот что такое коммунистический режим. Они вынуждены огораживать своих граждан колючей проволокой, чтобы не дать им удрать.
      – По-видимому, вы абсолютно правы, Ирина.
      Несколько минут такси ехало по Потсдамерштрассе, и вскоре Максим с Ириной увидали собиравшуюся на улице большую толпу. Они обменялись тревожными взглядами.
      – Мы здесь выйдем, – сказал Максим шоферу. Машина прижалась к тротуару и остановилась.
      Максим помог Ирине выйти и расплатился с таксистом. Они быстро пошли в направлении Потсдамерплатц.
      Картина, представшая их взорам, поражала и повергала в уныние. Проложив себе путь сквозь толпившуюся публику, Максим с Ириной увидели огромные рулоны колючей проволоки, которую пограничники натягивали поперек площади, для того чтобы перекрыть всякое сообщение между Восточной и Западной зонами. Работа шла при свете мощнейших прожекторов и под громкие насмешливые выкрики, свист и улюлюканье жителей Западного Берлина, собравшихся по другую сторону заграждения в Западном секторе и наблюдавших за действиями солдат, охраняемых танками и подвозимой на грузовиках мотопехотой.
      – Вся эта затея выглядит как военная операция, – сказал Максим, взглянув на Ирину.
      Она прильнула к его руке, и он почувствовал ее дрожь, несмотря на тепло августовской ночи.
      – Как видишь, дело принимает серьезный оборот, – тихо проговорила она. – Теперь мы будем иметь шизофренический город. Было достаточно худо до сих пор, но станет намного хуже. – Ее опять охватила волна озноба, Ирина крепче вцепилась в его руку. – Отведи меня домой, Максим, ради Бога.
      – Да, да, конечно. Пошли, время уже весьма позднее.
      Они повернули обратно и двинулись прочь от баррикады, к Лютцовуфер.
      – Колючей проволокой они не ограничатся, вот увидишь, – сказала Ирина мрачно, – они еще и стену возведут, чтобы разделить Берлин.
      Княжна Ирина Трубецкая оказалась права: они таки ее возвели.
      Трехметровой высоты стена протянулась более чем на полторы сотни километров. Со стороны Восточного сектора она была выкрашена гигиенически белой краской; с другой, Западной, ее покрывали разноцветные граффити.
      Максим повел Анастасию посмотреть на стену, когда она приехала вместе с ним в Берлин в июне 1963 года. Она не была в Берлине несколько лет, и потому раньше ее не видела. Как любой на ее месте, она не была подготовлена ни к тому, что увидела, ни к возникшему в ней чувству протеста.
      – Но это же так несправедливо! – воскликнула она, переводя взгляд с Максима на Ирину, сопровождавшую их. – Это возмутительно донельзя!
      – Так оно и есть, – согласился Максим.
      – Многих из тех, кто пытался перелезть через стену, застрелили, – пояснила Ирина. – Но многим тысячам удалосьпреодолеть ее благополучно, удалосьвырваться на свободу сюда, в Западную зону. – Она покачала головой и сказала насмешливо: – Коммунисты! Меня тошнит от них.
      – И меня тоже, тетя Ирина, – заметил Максим и предложил Анастасии: – Пойдем, я покажу тебе граффити, думаю, тебе будет интересно. Местами они вызывающе злобны, местами – ни то ни се. Но попадаются остроумные, смелые, грустные. Там все, что угодно. – Он взял под руку Анастасию и Ирину, и они пошли втроем, обозревая эту разноцветную роспись.
      – Эти надписи и рисунки кто-то назвал самой длинной карикатурой на свете, – сообщила Ирина. – Они, как видите, протянулись на многие мили.
      – Некоторые из них – почти произведения искусства, – добавил Максим, – исполнены великолепно.
      Анастасия, сама занимаясь живописью и будучи художественно одаренной натурой, была очарована рисунками, и стена не отпускала ее от себя долго. Позднее Максим привел ее на одну из смотровых площадок, устроенных в шести метрах над землей и позволявших заглянуть в Восточный Берлин по другую сторону стены.
      – Какими унылыми и недружелюбными кажутся там улицы, – тихо поделилась Анастасия с Максимом, стоявшим на платформе рядом с ней. – Такие пустынные и безлюдные. Где же все жители?
      Максим пожал плечами:
      – Да не знаю… работают, скорее всего. А тем, кто не занят трудом, наверное, нет особого интереса фланировать. Я обращал внимание на эти улицы всякий раз, как поднимался сюда и глядел за стену. Они всегда такие – безлюдные и тоскливые.
      – Как ничейная земля, – сказала Анастасия. – Совсем не то, что Западный Берлин, такой оживленный, деловой, бурлящий.
      Они вспомнили эти слова Анастасии на следующий день, когда отправились на площадь Рудольфа Вильде. Поездка Максима и Анастасии в Берлин совпала с визитом президента Кеннеди, совершавшим свое турне по Европе, и сотни тысяч западноберлинцев высыпали на улицы и устремились к городской ратуше на площади Шёнеберг. Президент намеревался выступить здесь после того, как побывает у стены и сделает запись в Золотой книге в ратуше.
      Когда же президент Кеннеди в сопровождении мэра города Вилли Брандта и канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра наконец появился, толпа встретила его овацией, восторженными криками и выражениями всяческого одобрения. Как только он начал речь, все смолкли, на площади не было слышно ни одного постороннего звука – только его слова.
      Анастасия вытянула шею, чтобы лучше видеть красивого молодого президента Америки, и внимательно слушала.
       Мне не известен ни один город, большой или малый, который в условиях восемнадцатилетней осады жил бы столь полноценной жизнью, с такой надеждой и решимостью, как Западный Берлин. Зато стена является наиболее очевидным свидетельством и живой демонстрацией перед всем миром безуспешности коммунистической системы, однако мы не испытываем от этого удовлетворения… – Президент Кеннеди помедлил и завершил драматически: – Все свободные люди, где бы они ни жили, – граждане Берлина, и потому как свободный человек я с гордостью произношу слова: «Я – берлинец».
      При этих словах толпа, словно обезумев, восторженно взревела и завизжала, и многие из западных берлинцев и иностранцев прослезились. Анастасия, Максим и Ирина тоже бурно ликовали и приветствовали президента Соединенных Штатов, будучи, как все, растроганы до глубины души речью Кеннеди.
      Максим почувствовал, как сгущается атмосфера массовой истерии, и инстинктивно – из внутренней потребности защитить – обнял своих дам за талии и крепче прижал к себе. Он уже начал раскаиваться, что привел их на эту площадь, заполненную сотнями тысяч людей. Как запросто они могли быть сбиты с ног и изувечены, выйди толпа из-под контроля. И это чувство не покидало его до тех пор, пока он не доставил обеих женщин в «Кемпински отель». Только тогда он смог вновь дышать спокойно.
      А спустя несколько месяцев ему пришлось еще раз оживить в памяти речь, что довелось услышать на площади Рудольфа Вильде в Берлине, и он был воистину рад, что сходил на встречу с Джоном Кеннеди в тот теплый июньский день.

46

      День был яркий. Синело чистое бездонное небо, ярко светило солнце. Манхэттен показался Анастасии до блеска надраенным и отполированным. Небоскребы и прочие здания буквально сверкали в это свежее утро пятницы, когда она пересекала Пятую авеню, направляясь в «Бергдорф Гудмен». Она толкнула вращающуюся дверь и вошла в дорогой универсальный магазин. Лифт понес ее в отдел детских товаров. Вчера она сюда заходила, и ей приглянулось нарядное выходное платьице для двухгодовалой Аликс (хорошо бы оно подошло по размеру) и еще кое-какие вещички, с виду вполне подходящие для второго младенца. Их сыну Майклу исполнилось восемнадцать месяцев, и он быстро подрастал.
      Анастасия мысленно улыбнулась, подумав о детях. Венецианскими младенцами, называл их Максим, поскольку оба были зачаты в Венеции: Аликс – в июле на медовый месяц, Майкл – в августе, когда они ездили туда повторно.
      Пробыв с Максимом в Нью-Йорке всего неделю, она безумно тосковала по детям, волновалась за них, хотя при детях неотлучно находилась няня, Дженнифер, а также миссис Вудсон, экономка и повар, отменно следившая за порядком в семействе, да еще ее мать, прилетевшая из Парижа погостить в доме на Мэйфере, пока Анастасия сопровождала Максима в деловой поездке.
      Нельзя быть такой сумасшедшей трусихой, подумала Анастасия, выходя из лифта. Дети ведь в добрых, надежных руках. И все же она не выносила разлук ни с детьми, ни с мужем. Эти трое составляли весь ее мир. Почти все ее желания и помыслы были сосредоточены на них, и ее любовь к ним была безмерна.
      К радости Анастасии, платьице из розовой кисеи по-прежнему было на витрине. Она постояла, рассматривая его и представляя, как будет выглядеть в нем ее белокурая синеглазая дочурка.
      Через мгновение появилась старшая продавщица и, подтвердив, что платье должно быть девочке впору, сняла его с вешалки. Пока покупку заворачивали в специальную бумагу и укладывали в серебряную коробку, перевязывали красной лентой, Анастасия рассматривала комбинезончики и рубашонки для Майкла, решив купить по три штуки того и другого.
      Через двадцать минут она с двумя объемистыми пакетами в руках выходила из магазина. Взглянула на часы. Было без чего-то час, значит, на встречу с Максимом она явится минута в минуту. Они собирались вместе позавтракать в Дубовом зале в «Плаза Атэн». Ей надо было всего лишь перейти от магазина на противоположную сторону небольшой площади.
      Поднимаясь по ступенькам отеля, Анастасия понятия не имела о производимом ею впечатлении, не замечала она и восхищенных взглядов. В двадцать два года она была красива как никогда, ее кожа светилась здоровьем и жизненной энергией, длинные светлые волосы в этот день были забраны наверх, что ей очень шло. На ней была темная норковая шубка, на днях купленная Максимом, на ногах – черные лодочки на высоких каблуках. Руки в длинных замшевых перчатках цвета беж. В ушах искрились бриллиантики, жемчужное ожерелье украшало шею.
      Оставив шубку и пакеты в гардеробе, Анастасия прошла через вестибюль гостиницы и направилась в Дубовый зал.
      Максим заметил, как она вошла, и с сияющим лицом поднялся из-за стола, когда метрдотель подвел ее.
      Как хорош собой ее муж в этом темно-сером в мелкую клетку костюме и бледно-голубой сорочке! Ни один мужчина в зале не может с ним сравниться. По блеску его темных глаз она сразу догадалась, что у него было сегодня очень удачное деловое утро, и все встречи с бизнесменами Уолл-стрит завершились успешно. А почему, собственно, им не быть успешными? Ее муж гений. Это говорят все в один голос, даже подшучивают, что на нем-де благословение царя Мидаса. Какую бы сделку он ни организовал, он всегда сделает деньги, много денег, и выйдет победителем. Ее отец говорит, что Максим самый блестящий и одаренный бизнесмен и предприниматель, какого он когда-либо встречал, а в устах Александра Деревенко подобная похвала стоит многого.
      Не переставая улыбаться, Максим поцеловал супругу в щеку.
      – Ты сказочно выглядишь, – заметил он. – Тебе надо почаще носить красное, дорогая, очень идет к твоему лицу.
      – Что вы говорите? Благодарю вас, любезный сэр, – кокетливо ответила она. – Судя по твоему виду, ты определенно очаровал своих партнеров и банкиров и нынешним утром на Уолл-стрит добился своего.
      Он склонился над ней.
      – С тех пор как я добился своего от тебя, – сказал он, понизив голос, – только это и имеет теперь для меня значение, Стасси, любовь моя. Если успела забыть – напоминаю: я обожаю тебя. У меня имеется грандиозный план для нас.На сегодня я с делами покончил и, таким образом, полностью твой. После ленча мы с тобой быстренько назад в отель и… – он наклонился к ней еще ближе, зашептав на ухо, – займемся изумительной любовью. И кто знает, быть может, даже сделаем еще одного ребеночка.
      Она засмеялась, слегка зарделась и стала еще прелестней. Ее ясные глаза засияли ярче прежнего.
      – Блестящая мысль. И я тоже тебя обожаю. – Она крепко стиснула его руку и заглянула в бокал. – Вино? – удивилась она.
      – Да. Конечно, это не мой стиль – выпивать днем, но я все же заказал бутылочку «Сансерре». Подумал, не плохо бы отпраздновать сегодняшнее скромное дельце. Оно дало примерно двадцать один миллион долларов; немного, но это – только начало.
      – О, дорогой мой, это замечательно! Поздравляю тебя! А что значит «только начало»?
      – Начало деятельности «Уэст Инвест» в Америке. Выпьешь со мной бокал белого за успех?
      – Конечно выпью.
      Максим подал знак официанту, крутившемуся поблизости, тот мгновенно подошел и наполнил бокалы. Поставив бутылку обратно в ведерко, спросил, желают ли они заказать ленч.
      – Спасибо, через несколько минут, – ответил Максим, повернулся к Анастасии и поднял бокал.
      – Итак, за грандиозную авантюру, которую мы собираемся учинить в Нью-Йорке. – Он чокнулся с женой.
      Анастасия взглянула на него с любопытством:
      –  Авантюру?!
      – Я хочу задержаться в Штатах подольше, открыть здесь свою контору и, возможно, даже снять квартиру на Пятой авеню или в Саттон-Плейс. Где тебе больше понравится. Как ты смотришь на то, чтобы несколько месяцев в году жить в Манхэттене?
      Колебание ее было совсем непродолжительным.
      – Если этого хочешь ты, то, само собой, я – за. Нью-Йорк – изумительный город. Но… а как же дети? Что будет с их занятиями?
      – Девочка дорогая моя, но они же еще маленькие! У нас есть еще уйма времени, чтобы позаботиться о школе и всем прочем. Ты права, это в самом деле изумительный город. В особенности он хорош для бизнеса. Это место не лишено будущего. По моему мнению. Вот это я имел в виду, сказав «авантюра».
      – Все говорят, что ты очень прозорлив и мудр, и я знаю, ты таков и есть. – Она помолчала. – Так что я с тобой до самого конца.
      Он расплылся в улыбке, лицо его выражало сплошной восторг.
      – Благодарю тебя за чудесный вотум доверия, любовь моя. Ты лучшая из жен, что у меня были.
      – И единственная,других не будет! – парировала она, рассмеявшись вместе с ним.
      – Наверное, нам следует заглянуть в меню, – предложил Максим, вручая ей карточку.
      – Спасибо. – Она положила ее перед собой. – Вообще-то я знаю, чего мне хочется: ухи из мидий и запеченной на решетке пикши по-бостонски.
      – Я тоже съем супу, а на второе, кажется, мне приглянулся кусок вон того жареного мяса, что нарезает официант. Выглядит очень аппетитно.
      Максим сделал заказ.
      – Ты готовил эту операцию в такой тайне. Не можешь ли рассказать мне, в чем ее суть? Теперь, когда дело уже сделано.
      – Ну конечно могу. Я купил компанию под названием «Алландейл Групп», со штаб-квартирой здесь, в Нью-Йорке.
      – Что она собой представляет? – Анастасия равнодушно взглянула на него: – Название ни о чем мне не говорит.
      – «Алландейл Групп» – это компания, владеющая довольно разнообразной собственностью и недвижимостью. Например, у них есть небольшой косметический кабинет «Марианна Монтевеккио», недвижимость в Манхэттене и на Лонг-Айленде, заводик по производству инструментов и штампов и большая пекарня, обеспечивающая продукцией половину булочных в городе и в пригородах. Как я сказал, наличность компании довольно-таки разношерстна, и в этом состоит главная проблема. Я планирую распродать нерентабельные предприятия, оставить лишь те, что приносят прибыль.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34