Хотя на этот раз им и удалось уйти от Мэсси, но с ним далеко не покончено, и, кроме того, им предстоит схватка с Системой – наиболее сильным, могущественным и умелым противником. Они решили, что лучше избегать аэропортов. Марен использовала свое имя, чтобы купить новый «астон мартин ДБС», и на бешеной скорости проехала через Альпы. Извилистые горные дороги, нависшие над пропастями, подействовали на них успокаивающе: они убедились, что по крайней мере сейчас за ними нет погони. Теперь Чессера почему-то не волновало то, как рискованно Марен ведет машину. Она заметила, что почти всю дорогу он преспокойно дремал.
Они и раньше бывали в Гштаде вместе, но всегда в самый разгар горнолыжного сезона. Теперь, в середине лета, все вокруг выглядело незнакомым, особенно дом и остальные постройки, которые они привыкли видеть наполовину заваленными снегом. Сейчас все здания казались выше, в них явно обозначились углы.
Шале было построено в последний год жизни Жана-Марка в престижном районе Оберпорт, неподалеку от отеля «Палас». Соседкой слева была великая герцогиня, справа – барон, напротив – граф. В отличие от большинства домов в округе, выстроенных в относительно традиционном стиле.
шале, принадлежавшее Марен, выделялось современной архитектурой прямых линий в стиле Мис ван дер Роэ – огромные плоскости теплоизолирующего стекла в узкой рамке полированной стали. Внутренний облик полностью соответствовал наружному: всюду белизна, строгие линии, блеск хрома и щедро разбросанные повсюду яркие цветовые пятна, оживляющие и согревающие всю картину. Хотя шале было небольшим – всего десять комнат да комнаты для прислуги, – но внутри создавалось впечатление обилия свободного пространства. Еще одной особенностью был зимний сад, где при регулируемой температуре и влажности росли розы, фиалки и огромные анютины глазки, чтобы в зимние морозы в доме остался маленький кусочек прекрасного лета.
Приехав, Марен и Чессер сразу же завалились спать и проснулись посвежевшие и голодные. В шале не было постоянной прислуги, и Марен не стала никого нанимать. Отчасти из осторожности, отчасти потому, что ей так хотелось.
Они все делали сами, как если бы они были мужем и женой. Они вместе стелили кровать. Пока Марен прибиралась, Чессер пылесосил. За покупками они ходили вдвоем. Стоя в стороне и глядя, как тщательно Марен выбирает овощи и фрукты и как почтительно разговаривает с ней мясник, Чессер испытывал тайную гордость. Она решительно отказалась покупать хлеб и потратила почти весь вечер и половину следующего утра, чтобы испечь четыре каравая. На кухне все было перевернуто вверх дном, но Чессер сидел, отпивая понемногу виски, смотрел на нее и улыбался, не обращая внимания на рассыпавшуюся муку или прилипшее тесто.
Марен не заглядывала ни в какие кулинарные книги из тех, что были под рукой, предпочитая полагаться на свои воспоминания о том, какие ингредиенты и пропорции использовала ее мать.
В результате получилось четыре низких, тяжелых, перепеченных кома.
Чессер притворно восхищался и съел большой кусок даже без масла. Но Марен лучше знала, что должно получиться, поэтому она выкинула весь испеченный ею хлеб в помойку и простояла у плиты еще один вечер. На этот раз четыре получившихся каравая были высокими, легкими, с поджаристой корочкой. От них шел аппетитнейший запах, и на вкус они были так же хороши, как и на вид.
На Чессера это произвело сильное впечатление.
В качестве приятного дополнения Марен легко и уверенно соорудила какое-то особое шведское печенье с тмином, и Чессер подумал, что в жизни не пробовал ничего вкуснее. Пока он набивал себе рот, Марен сияла. Каждый думал о непроизнесенных вслух мыслях другого, и обоим казалось, что они их знают.
Поначалу Чессер отнес неожиданное проявление хозяйственных наклонностей у Марен на счет ее импульсивности – очередное увлечение, не более того. Не стоит принимать это слишком серьезно. В конце концов, она достаточно богата, чтобы ее обслуживали; она может получить все, чего ни пожелает, и ей нет никакой необходимости утруждать себя черновой и скучной работой, пусть даже иногда это выглядит очень романтично. Суть в том, что ей никогда не приходилось заниматься домашними делами, потому-то она и получает от них удовольствие. Она просто развлекается, но в любой момент ее настроение может перемениться, она наймет прислугу и найдет себе занятие поважнее. Метание ножа, например.
Однако дни проходили за днями, а Марен все больше и больше втягивалась в повседневные заботы. Иногда она бывала очень весела, иногда – просто довольна жизнью, но ниже этого ее настроение не опускалось. Теперь жажда разнообразия не гнала ее на поиски опасных приключений, как раньше.
И Чессер заскучал по былым временам.
Да, он любил такую Марен ничуть не меньше. Но он скучал по ней прежней так, что сам с трудом в это верил. Неожиданно для себя он понял, что с нетерпением ждет того дня, когда все вернется на прежнее место.
Перемена. Чессер недооценил перемены, произошедшей с Марен, потому что она произошла слишком быстро и от этого показалась ему поверхностной. Но это было в ней заложено и только ждало своего часа, чтобы проявиться. В определенном смысле это была не перемена, а скорее переход в другое состояние.
Марен сама не понимала, что с ней происходит, пока все не стало слишком очевидным. Она доверяла этому не больше Чессера. Тут требовалась проверка: она испекла первую удачную партию хлеба и испытала глубокое удовлетворение.
Теперь они поменялись ролями. Чессера волновало, что они безоружны. Он полагал, что рано или поздно Система или Мэсси обнаружат их, нагрянут сюда и застанут врасплох. Чессер ожидал этого каждый раз, когда они шли в деревню. Он неоднократно пытался поговорить на эту тему с Марен, но она не проявляла ни малейшего интереса. Казалось, она нарочно избегала таких разговоров. Когда Чессеру хотелось обсудить их недавние приключения, она отвечала уклончиво и тут же заводила речь о другом. Например: «У тебя не отпоролась какая-нибудь пуговица? Я сегодня нашла одну на ковре».
Однажды утром Чессер встал пораньше и съездил на машине в Женеву. Там он купил два автоматических браунинга калибра девять миллиметров. Для него и для нее. Вернувшись домой, он положил их в шкаф, на верхнюю полку, и почувствовал себя гораздо лучше. Он ничего не сказал Марен. Сейчас ее мысли заняты другим. Но когда она снова станет прежней, оружие ее порадует, можно не сомневаться. Им надо будет попрактиковаться в стрельбе. Он, наверно, уже потерял форму. Хорошо бы научиться получше стрелять с бедра.
ГЛАВА 27
Вилла Мэсси на Кап Феррат.
Как храм роскоши и удовольствий, стояла она на высоком утесе над морем, и волны бежали к подножию поклониться ей.
Мэсси был здесь. Его голубой махровый халат был распахнут спереди, на глазах лежали сложенные в несколько раз полоски бинта, смоченные в охлаждающем растворе, в каждой руке он держал по кубику льда. Лед таял, медленно исчезая, между пальцев у него стекала вода.
Леди Болдинг была рядом с ним. Вокруг нее стояло множество переносных отражателей, чтобы она побыстрее поджаривалась. Сладкий запах крема для загара привлекал пчел из липовой рощи неподалеку. Они жужжали и кружились над ней, и, лежа с закрытыми глазами, она размышляла, не вздумает ли какая из них, приняв волосы на ее теле за цветок, поискать в них нектара.
Появился Толанд. Он принес весть о том, что Марен и Чессеру удалось скрыться. Стоя перед Мэсси, он неохотно рассказывал все от начала до конца, признав при этом, что не имеет ни малейшего представления о том, как им удалось уплыть с острова Сент-Маргерит. Только не на пароме. В этом он был твердо уверен.
Леди Болдинг с облегчением узнала, что ее никто не заметил. В награду она разрешила себе немножко помечтать о том, как она обнимет Марен. И между ними не будет Чессера. Вполне возможно, что этот день скоро настанет.
За все время, что Толанд говорил, Мэсси ни разу не пошевелился. – Вы не оставили следов? – спросил он наконец.
Толанд сказал, что нет. Он подобрал тело Хикки и двух других и выкинул их за борт в шести милях от берега.
Мэсси резко поднялся. Мокрые бинты упали с глаз. Толанд ожидал взрыва ярости, негодования, но Мэсси не сказал ни слова. Он повернулся и ушел в дом. Халат свисал с его плеч, пояс волочился по полу, со сжатых кулаков капала вода. Он шел с трудом, будто вся кровь внезапно прилила к ногам, и они стали неимоверно тяжелыми.
Поднявшись наверх, в свои апартаменты, он запер за собой тяжелую дверь. Он не хотел видеть никого и ничего. Давно ему не приходилось испытывать такого удара. С того самого дня, как он проиграл Системе в устье Оранжевой реки. Гнев так переполнял его, что ему нельзя было дать выход в крике. Пароксизм гнева был настолько силен, что в человеческом языке для него не было слов. Он обратил ярость внутрь себя, где она превратилась в одно страшное черное слово. Смерть. Его смерть.
Мэсси задернул занавески. Он умирал и не хотел видеть живых. Солнце только напоминало ему, как кратко его существование.
Он скинул на пол халат, вошел в сауну и повернул регулятор температуры на максимум. Потом он лежал на спине и, чтобы отвлечься, разглядывал узоры на деревянном потолке. Он надеялся, что вместе с потом из него выйдут боль и тоска, но прошло немного времени, и ему стало казаться, что потолок низко спустился и нависает над ним, как крышка гроба.
Он гнал эти мысли прочь, но они возвращались вновь. Наконец он плеснул на себя пригоршню ледяной воды, и холодная струйка, пробежавшая по спине, принесла ему уверенность, что он еще жив.
Обессиленный и еще более подавленный, он вышел из сауны и рухнул, обливаясь потом, на шелковое покрывало своей широкой кровати.
Беспомощность.
Его давний, его извечный враг. Грозящий отнять власть.
Беспомощность.
Страх, что его будут жалеть. Он представил себе Чессера, чтобы направить на него весь свой гнев и таким образом избавиться от этого чувства. Но Чессер виделся смутно, почти неразличимо. Его трудно было разглядеть за черным словом, стоявшим неподвижно между глазами Мэсси и его рассудком. Он снова попытался ненавидеть Чессера, но сила его ярости предательски обернулась против его собственных внутренних органов. Насосов, фильтров, транспортеров. Таких знакомых и таких непредсказуемых.
Он положил палец на пульс.
Сердце отчаянно колотилось, как будто делая последнее усилие не остановиться навсегда. Это еще больше встревожило Мэсси, он лег и зарылся в одеяла.
Может, лучше уснуть? Он закрыл глаза, но сон показался ему слишком похожим на смерть – темнота, одиночество, потеря сознания. Мэсси остался бодрствовать: он хотел знать, умер он или еще жив. Проходили часы. Ему не становилось легче. Его мучили приступы истерии. Спазмы перехватывали горло, и трудно было дышать. Головная боль казалась первым симптомом инсульта, так же как и онемение конечностей и смутные видения. Головокружение.
Беспомощность.
В дверь постучали. Потом еще раз, настойчивее. Голос леди Болдинг произнес его имя, как вопрос, дважды.
– С тобой все в порядке? – услышал он, и ему казалось, что он отвечает: – Нет.
Измученный, он лежал и безнадежно думал, что когда-нибудь медицина найдет простое средство – укол или таблетку, которое позволит любому, кому оно будет по карману, продлить свою жизнь еще на сто лет. Но рядом с сообщением об этом открытии будет напечатан его некролог. Он очень скоро умрет.
Леди Болдинг снова стучала и просила откликнуться. Она боялась за него. И это еще больше подтверждало его опасения.
ГЛАВА 28
– Знаешь, как женятся на Бора-Бора? – спросила Марен.
– Где?
– На Бора-Бора, – повторила она с таким видом, будто там была столица мира.
По названию Чессер догадался, что это где-то в южной части Тихого океана.
– Чтобы выйти замуж, женщина разводит огромный костер, а потом убегает и прячется.
Она сделала паузу, чтобы проверить внимательно ЛИ Чессер ее слушает.
– И это все?
– Нет, конечно. Когда костер догорает, мужчина голыми руками берет горячие угли и идет ее искать. Если он найдет ее прежде, чем выронит угли, они уже считаются мужем и женой.
– Наверно, немного находится охотников получать, ожоги.
Она не обратила внимания на мужской пессимизм.
– Я думаю, женщина помогает.
– Как?
– Прячется не слишком далеко и не слишком хорошо.
– Это самое меньшее, что она может сделать. – Марен согласилась. – А как они разводятся?
Она пожала плечами:
– Может, они не разводятся вообще.
– А может, одним прекрасным утром женщина разводит костер до небес, а мужчина писает на него, чтобы погасить.
– Ты просто ужасен, – засмеялась она.
– Противоположности сходятся, – провозгласил Чессер. Вокруг них был поросший высокой травой склон Эгли – одна из пологих гор в окрестностях Гштада. Лежавший далеко внизу город казался кучками осадка на дне огромной вазы. Повсюду были видны прямоугольники желтеющих полей; дороги напоминали ручейки, бегущие неведомо куда.
Они взбирались наверх. Последние полмили подъем был довольно крутым, и ноги Чессера уже немного ныли. Он был рад, что Марен не захотела карабкаться на самую вершину. Они сидели в шести-семи футах друг от друга. Она купила книгу о русских медиумах и экстрасенсах, которую сейчас раскрыла наугад и, казалось, была полностью поглощена чтением. Пока не сказала:
– В Бали едят цветы.
– Мы тоже ели в Мюнхене, – ответил он. – Помнишь?
Они в самом деле пробовали там какие-то особенные цветы, поджаренные и посыпанные сахарной пудрой, которые растут только в горах. Им сказали, что это баварский деликатес.
– Я хотела сказать, что в Бали едят цветы, чтобы пожениться. По-моему, это ужасно романтично.
– Цветы бывают ядовитыми, – сказал он. – Даже самые красивые.
– Знаю, – недовольно буркнула она.
Она зажгла две сигареты. Чессер уже приготовился к немыслимому прыжку. Но она сама подошла и села ему на колени. Поднесла сигарету к его губам. Потом положила голову ему на грудь и без слов попросила обнять ее. Они долго молчали. Она вспоминала прошлое. Он думал о будущем.
– Помнишь наш первый раз? – спросила она.
Он решил, что она говорит об их первой близости. Он ничего не забыл, особенно того чувства, которое было у него потом. Как будто он достиг цели своей жизни. Но она говорила про их первую встречу.
– Твои глаза тогда были другого цвета, – сказала она.
– Неправда.
– Теперь они темно-карие, а раньше были светлее.
– Просто ты хотела, чтобы они были светлее. Ты такие искала.
– Ничего я не искала, – с вызовом ответила она.
Они встретились в Риме, в саду виллы Боргезе. Теплый летний ливень загнал посетителей под крышу, а они, каждый сам по себе, прогуливались под дождем, как под ярким солнцем. Струйки воды стекали у Чессера по носу, по ушам, по подбородку. Длинные волосы Марен были мокры и спутаны. Платье прилипло к телу, выставляя ее всю напоказ. Места в садах много, но они столкнулись друг с другом почти нос к носу.
– Я уверена, что это не случайность, – заявила она. – Нам было предназначено встретиться там.
– Возможно.
– Это наша карма.
Чессер подозревал, что это была удача, ну в крайнем случае, судьба, выражаясь старомодно.
– У нас есть большое преимущество: мы знаем, зачем мы здесь, на Земле, и в чем наш урок.
Чессер хотел поговорить о перестрелке и убийствах, но решил не навязывать ей этой темы. Он спросил:
– Ты в самом деле это знаешь?
– Конечно.
Она не сомневалась.
– И всегда знала?
– Наверно. Только раньше я еще не знала, что знаю. С каждым днем мои психические способности все больше развиваются.
С каждым днем его страхи все больше усиливались. Марен легла на траву. Решившись наконец открыть свой секрет, она сказала:
– Я снова говорила с Жаном-Марком. Сама.
– В самом деле? – спросил он, стараясь, чтобы в его вопросе прозвучало больше заинтересованности, чем терпимости.
– Мне помогли, – призналась она. – Но немного. Билли Три Скалы и мой китаец.
– Не пора ли Жану-Марку прийти в этот мир, родившись снова?
– Он сможет это сделать, когда захочет. Он рад, что мы приехали в Гштад.
– Почему?
– Он не объяснил. – Внезапно она просияла. – Знаешь, что еще мне сказали?
– Что? – заинтересовался Чессер.
– Одна маленькая девочка ждет нас на той стороне. Она хочет прийти сюда и быть нашей, если мы дадим ей этот шанс. Она будет балериной.
– Это тебе Жан-Марк сказал?
– Нет. Кто-то другой.
– Кто?
– Я не спрашивала, кто он такой.
Чессер хмыкнул про себя. Вслух у него получился вздох.
– Какой сегодня день? – спросила Марен.
– Какая разница? Она не ответила. Он сказал:
– По-моему, сегодня понедельник. Я слышал вчера звон церковных колоколов.
– Я имела в виду число.
– Пятнадцатое, а может, шестнадцатое. Не помню точно.
– Знаешь, что будет дальше? – спросила она.
Он прочел в ее глазах приглашение и понял, что она просит поцеловать ее. Это будет прелюдия. Дома его ждет нечто большее. А может быть, прямо здесь. Вполне вероятно. Она всегда была ужасно импульсивна.
Он нашел губами ее мягкие, открытые губы. Прямо здесь тоже неплохо.
– Я люблю тебя, – сказала она в него. Они смотрели прямо в глаза друг другу.
Она сказала:
– Дальше мы собираемся пожениться.
– Люди не всегда делают то, что собирались.
– Да, но они всегда делают то, что им больше всего хочется.
– Как на Бора-Бора? Она кивнула:
– Ты уже принес свои угли.
Так вот она о чем. Он чмокнул ее в щеку и сел подумать. Ему пришло в голову, что это будет самая дорогая свадьба, о которой он только слыхал, а с другой стороны – самая неразумная. Он решил свести все к шутке:
– Твои французские поверенные наняли телепата, чтобы он внушил тебе эти мысли.
Ей это показалось вовсе не смешным, тем более что это была неправда.
– На что мы будем жить?
Марен ждала этого вопроса. Она ухмыльнулась.
– Плевать. Как-нибудь проживем.
Ее слова напомнили Чессеру про Мэсси.
– Давай поговорим на эту тему когда-нибудь в другой раз, – предложил он.
– Нет.
– Сначала надо все обдумать.
– Я не хочу обдумывать.
– Я забочусь о твоих же интересах, Она выдержала паузу и сказала:
– О моих?
Ее слова попали в самое больное место. Обида захлестнула его. Он больше не любил Марен. Но посмотрел на нее и начал любить снова.
– Разве ты не хочешь? – спросила она. Он очень хотел, но ничего не сказал.
Тогда она спросила, взвешивая каждое слово: – Ты женишься на мне? – Нет, – ответил он.
Она схватила свою книжку и убежала босиком вниз по склону. Он смотрел на ее волосы цвета мускатного ореха, развевавшиеся по ветру, и испытывал огромное желание броситься за ней вдогонку, но не двинулся с места. И скоро он видел вдалеке только крошечное желтое пятнышко – ее платье.
Он поступил правильно, как должен поступать разумный человек. Так будет лучше им обоим. Она напрасно думает, что его волнуют деньги. Это неправда. Просто глупо отказываться от них ради такой вещи, как брак. В нем нет никакой необходимости. Им и так неплохо. Что это изменит? Зачем нужна бумажка с печатью, за которую надо платить сотни миллионов долларов?
Чтобы убедиться в своей правоте, он представил себе, Что изменится, если они поженятся. Ему придется отвечать за семью, а у него ничего нет. Он даже не знает, с чего начать. Раньше, С Системой, он хоть двигался куда-то, правда, оказалось, что в никуда.
Он постоял, пошевелил плечами, чтобы стряхнуть невидимую тяжесть, вопросительно посмотрел в ясное небо и пошел вниз искать Марен.
Его ладони жгло как огнем. Он не ожидал, что окажется настолько впечатлительным.
Марен сказала ему, что беременна, Не по неосторожности, а нарочно.
Он ей не верил.
И еще она сказала, что ее беременность не должна влиять на то, к какому решению он придет, Она все равно родит ребенка. Наверняка.
Чессер думал, что она его шантажирует.
Но доктор подтвердил, что она говорит правду.
В тот же день они отправились в городскую ратушу и отыскали там чиновника, в чьи обязанности входила регистрация брака. Хмурого человека с лысиной и солидным брюшком, в заурядном сером костюме. Сидящего за массивным письменным столом. Он сменил очки, чтобы еще беспристрастнее рассмотреть Марен и Чессера. Потом, с подозрением изучив их паспорта, он вынул из ящика анкету и начал задавать вопросы таким сухим и деловым тоном, будто это заговорила сама бумага.
Чувство нереальности происходящего, которое испытывали Чессер и Марен оттого, что пришли сюда, еще больше усилилось.
Наконец все графы были заполнены, и чиновник – судя по пластмассовой табличке на столе, его звали мистер Зальцман – осторожно перевернул анкету вверх ногами и протянул им, чтобы они расписались. Как только они это сделали, Зальцман потребовал пятьдесят франков. Чессер дал ему стофранковую бумажку – меньше у него не было. Зальцман так долго и недвусмысленно рылся в ящике, отыскивая пятьдесят франков сдачи, что Чессер предложил ему оставить их себе в качестве вознаграждения. Тонкие губы Зальцмана изобразили подобие улыбки.
Они оба ожидали от церемонии большего. Ну да это ерунда. Теперь они муж и жена. Они уже собирались скрепить этот союз немного нервным поцелуем, когда мистер Зальцман велел им приходить в пятницу.
Почему?
Потому что по средневековым швейцарским законам имена тех, кто собирается вступить в брак, должны быть объявлены не меньше, чем за три дня до свадьбы. На тот случай, если кто-нибудь будет против и захочет вмешаться.
Зальцман отпустил их взглядом поверх очков, потом достал какие-то бумаги и притворился занятым.
Марен и Чессер вернулись домой, сделав только полшага.
ГЛАВА 29
Мэсси не выходил из своей спальни уже четыре дня, и леди Болдинг была настолько обеспокоена, что решилась на крайние меры.
За последние сорок восемь часов она бесчисленное количество раз подходила к его двери, стучала, просила откликнуться. Он не отвечал, и теперь она была почти уверена, что он лежит без сознания, возможно, уже мертв.
Она вызвала из Канна слесаря. Он вскоре явился. В руках у него был черный чемоданчик, похожий на докторский. С профессиональным интересом он осмотрел замок и поставил диагноз: – Это невозможно.
От него сильно пахло чесноком и вином. Он пустился в объяснения, что замок очень сложный, магнитный, американского производства. Потом постучал по двери костяшками пальцев и предложил взломать ее. Леди Болдинг согласилась.
Циркулярной пилой слесарь вырезал из двери круглый кусок дерева, потом сунул туда руку и открыл замок изнутри.
Как будто открыли склеп. На них обрушилась волна тяжелого спертого воздуха. Едва различимый в полумраке, Мэсси лежал на кровати голый, замотанный в простыни, погребенный под грудой мятых подушек. Казалось, жизнь оставила его.
Леди Болдинг не сразу решилась войти. Подойдя к кровати, она щелкнула выключателем ночника. Мэсси буркнул что-то, почти не разжимая губ.
Она заметила у него на щеках четырехдневную щетину, его покрасневшие и запавшие глаза. От долгой бессонницы они казались воспаленными. Она знала, что он уже несколько дней ничего не ел.
– Тебе нужен врач? – спросила она.
– Нет.
– Ты выглядишь больным.
– Уходи, – сказал он, но тихо.
Такая неблагодарность возмутила леди Болдинг, и в первое мгновение она готова была развернуться и уйти. Но она напомнила себе, скольким она обязана Мэсси и сколько еще ожидала получить от него в будущем.
Она раздвинула шторы на окне. В комнату потоком хлынул солнечный свет. Мэсси зажмурился. Она приподняла его, приговаривая при этом что-то ободряющее. Он сопротивлялся, негодующе ворчал.
Она попыталась положить его руку себе на плечо, чтобы поддержать его, но Мэсси оттолкнул ее и прошел в ванную. Он встал под душ и включил холодную воду.
Когда он вытерся, она усадила его в кресло, где он ждал, пока сменят постельное белье и проветрят комнату.
Мэсси напомнил себе, что Он один из самых могущественных людей в мире.
Она уложила его обратно в постель, подложила ему под голову подушки и, несмотря на яростное сопротивление, заставила его выпить полную чашку мясного бульона, в котором были растворены три таблетки нембутала.
Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным.
Она села на край кровати, взяла его руку в свою и массировала его пальцы, становившиеся все слабее и слабее по мере того как он засыпал.
Близился вечер.
Леди Болдинг приказала накрыть чай в беседке, на открытом воздухе. Она сидела там в одиночестве, погруженная в мечты о Марен и разглядывая в листве эротические сцены, подсказанные ее воображением.
После чая она смыла с лица всю косметику и накрасилась заново, переоделась в белый брючный костюм из акульей кожи, повязала волосы бледно-голубой шелковой лентой и приказала шоферу отвезти ее в Ниццу, откуда она собиралась первым же рейсом вылететь в Париж.
Мэсси проспал до полудня следующего дня. Он открыл глаза и увидел леди Болдинг. Будто она все это время не отлучалась от его постели. Она улыбалась.
Он еще нетвердо стоял на ногах, но чувствовал себя значительно лучше. Глядя на себя в зеркало, он раздумывал, стоит ли бриться. Он не мог разобраться в своем состоянии. Похоже, что сейчас оно неустойчиво: может, он выкарабкается, а может, все начнется снова.
Он плеснул себе в лицо две пригоршни холодной воды и снова вернулся в спальню. Леди Болдинг помогла ему облачиться в шелковый халат и отвела его на террасу, где ярко светило солнце и стол был накрыт к завтраку.
Крепкий горячий кофе, яйца в мешочек, хрустящий поджаренный хлеб, крошечные клубничины, посыпанные сахарной пудрой, и снова горячий черный кофе, чтобы в нем растворилось черное слово. Мэсси подумал, что поправляется, но сам до конца не осмелился поверить в это.
– Я вчера была в Париже, – сказала леди Болдинг. Мэсси не подал виду, что разочарован. Он-то думал, что она всю ночь сидела у его кровати. – Ты будешь рад, – сказала она.
– Да?
– Я вербовала новобранцев, – она улыбнулась. – На этот раз мне повезло. Надеюсь, они тебе понравятся.
Она указала ему на лужайку.
Там, на ярком солнышке, резвились две молоденькие девушки, абсолютно нагие, со стройными, тренированными телами. Обе очень хорошенькие, не старше двадцати. Натуральная блондинка со свежим, невинным личиком и брюнетка, чьи черты определенно выдавали большую опытность.
При виде этого зрелища мысли Мэсси изменили свое направление. Они были в его вкусе. Совершенные физически, неосознанно принимавшие соблазнительные позы и, следовательно, еще более привлекательные в движении.
Леди Болдинг извинилась и спустилась к ним.
Мэсси подал знак принести электрическую бритву. Бреясь, он смотрел, как леди Болдинг подходит к девушкам, как они раздвинулись, чтобы дать ей место между ними. Она не сказала ни слова, но они сами, без ее просьбы, обняли ее и положили головы ей на плечи, Девушки глядели друг на друга, а их руки плавно скользили по телу леди Болдинг.
Не отвлекая их внимания, леди Болдинг откинула голову назад и взглянула вверх, на Мэсси, Он был явно заинтересован.
Это случилось в пятницу. К понедельнику Мэсси чувствовал себя обновленным. Черное слово было стерто. Он как бы почерпнул немного юной энергии из эротических представлений в воскресенье и теперь стал бодрее, чем раньше.
Страшный гнев, едва не лишивший его сил, не стал слабее. Однако теперь он был направлен на тех, кто его вызвал.
Чессер. И его Марен.
Он поклялся себе, что они ему заплатят дорогой ценой за все, что он перенес. Он сказал об этом леди Болдинг, думая, что ее порадует неотвратимость наказания.
– Поедем в Венецию, – предложила она, притворяясь равнодушной и надеясь отвлечь его. – В Венеции нам всегда было хорошо.
– Может, как-нибудь попозже, – ответил он.
– Ты не отказался от этой затеи с алмазами?
– Ни в коем случае.
– Только они знают, где алмазы, – напомнила она.
– Что, по-твоему, я должен сделать?
– Я забочусь о твоих же интересах.
– Так ты считаешь, что я могу оставить их в живых?
– Конечно, нет. Уж во всяком случае, не обоих.
Мэсси кивнул в знак того, что понимает ее. Но это вовсе не означало, что он согласен выполнить ее просьбу.
Леди Болдинг хотела напомнить ему, как много она для него сделала. Однако она понимала, что не имеет смысла говорить ему, что он ей чем-то обязан. Такой богатый и могущественный человек, как Мэсси, не бывает обязан никому.
Но все же она решила сделать попытку:
– Я уговорю Марен рассказать, куда они дели алмазы, – сказала она. – Это будет нетрудно, уверяю тебя. Она мне сама все расскажет.
Леди Болдинг уже обдумала свою будущую стратегию. В воображении это виделось ей предельно просто: Чессер будет мертв. Марен будет горевать. Она, леди Болдинг, будет соболезновать. Нежно утешать, успокаивать, сочувствовать. Все это будет происходить в каком-нибудь укромном уголке, идеально подходящем для этих целей. Потихоньку Марен начнет возвращаться к жизни. Мягкость и доброта сделают свое дело. Нежное сердце леди Болдинг станет нежными руками леди Болдинг, а потом и нежным телом леди Болдинг. Но все зависит от Мэсси. И Мэсси пообещал. Выполнять обещание он не собирался. Как раз сегодня утром он получил донесение, в котором говорилось, что Коглин приходил в Лондонский горный банк разнюхивать насчет М.Дж. Мэтью, и что Система наводила справки в фирме «Марилебон». Теперь оставалось только раскрыть тот факт, что общим знаменателем всюду является Мэсси. Он не верил, что такое случится, но возможность разоблачения отнюдь не радовала Мэсси.
