– Придет время, и вы все поймете, – уверила его Милдред. – Все равно я сказала тому человеку с другой стороны, что буду снова просить его прийти. Вы не против, если я ненадолго погружусь в транс?
Марен была в восторге.
Виски сделало свое дело – теперь Чессер отнесся к этому терпимее. Милдред опрокинула остатки джина, уселась поудобнее и закрыла глаза. Через несколько мгновений ее тело неподвижно застыло. Маленькие, коротенькие ножки Милдред казались кукольными.
Чессер был уверен: сейчас Милдред продемонстрирует гвоздь программы. Марен с нетерпением ждала жизненно важных известий из царства теней.
Они прождали минут пятнадцать. Милдред – ни звука. Все по-прежнему.
Марен верила, что душа Милдред блуждает где-то в астральном мире, пытаясь перехватить космическую энергию, и сидела, боясь пошевелиться. Ведь любой резкий звук, возможно, даже шепот, может потревожить ее физическую сущность, куда ее душа еще не вернулась. Если такое случится, это может отразиться на ней самым печальным образом. Как именно, Марен не знала, но полагала, что Милдред грозит гибель.
Чессер был сыт этим по горло. Он с терпеливым видом сидел в кресле и размышлял о доме номер одиннадцать. Эта крепость казалась неприступной. Интересно, какую информацию он получит от Уотса? Чессер почти не верил, что эти сведения могут как-то ему помочь. Он пытался смотреть на вещи оптимистичнее, но при счете «двенадцать миллиардов – ноль» это было нелегко. Ноль, или почти ноль. Все, чем он располагал, – это умирающий клерк, взбалмошная подружка, карлица, строящая из себя экстрасенса, и он сам, так и оставшийся в статусе любителя во всех делах, за которые брался.
Он встал и, не обращая внимания на отчаянную жестикуляцию Марен, подошел к Милдред. Он внимательно оглядел ее и легонько тронул за плечо.
Милдред тут же открыла выпученные глаза.
– Боже, – сказала она, – я, должно быть, задремала. Вы, наверно, решили, что я сошла с ума.
Марен спросила, все ли с ней в порядке. Милдред кивнула и стала тереть глаза кулаками, размазывая тушь по лицу.
– Это все потому, что я слишком много работала. Духи отнимают столько сил.
Чессер подумал, что это она про выпитый джин.
– Бедненькая Милдред, – посочувствовала Марен.
– Ладно, дорогие мои, – вздохнула Милдред. – По-моему, на сегодня хватит. Но обещаю не забыть и заняться вашим делом.
– Я отвезу вас, – предложила Марен.
– Нет-нет, просто запихните меня в такси, – сказала Милдред.
У Чессера было большое желание выполнить ее просьбу буквально.
ГЛАВА 15
В пятницу вечером Уотс позвонил.
Материалы были готовы. Привезти их? Нет. Чессер решил, что разумней будет отправить их с шофером такси. Уотс согласился и сказал, что на всякий случай позвонит еще раз на этой неделе. На тот случай, если у Чессера появятся, какие-нибудь вопросы. Они обменялись благодарностями.
Через час Чессер держал в руках небольшой, тщательно запечатанный конверт. В нем оказалось двадцать две страницы, исписанные аккуратным почерком, и множество четко вычерченных схем.
Марен и Чессер принялись за чтение. Они сидели на широкой кровати, обложившись подушками, и поедали черные греческие маслины и красную ирландскую редиску. В огромных количествах. Молча.
Уотс действительно проделал огромную работу. Ничего не было упущено. Приводились точные данные об оборудовании, которое использовала Система, о расписании работ. Схемы, очень наглядные, были аккуратно вычерчены по линейке. На них было указано все: даже расположение рабочих столов и электрических розеток. Всюду, где это могло иметь хоть какое-то значение, были проставлены размеры с точностью до дюйма.
Теперь Чессер и Марен знали своего противника. Система имела два подземных этажа, по площади равных верхним, куда можно было попасть только на лифте – том самом, на котором поднялся сэр Гарольд, когда Чессер видел его в вестибюле. На первом этаже сверху размещались комнаты для приемки, оценки и сортировки алмазов. Нижний состоял из единственного просторного помещения, которое Уотс именовал «хранилищем». Здесь были собраны все сокровища Системы.
Попасть в хранилище прямо из лифта невозможно. Сначала надо пройти через небольшую проходную комнату. Само хранилище со всех сторон закрыто четырехдюймовой броней, Сделанной из сплава экзотических металлов. На испытаниях эта броня выдерживала прямое попадание семидесятипятимиллиметрового снаряда. Массивная дверь в хранилище сделана из того же сплава. Электронное устройство автоматически открывало дверь в девять часов каждое утро по рабочим дням и закрывало в шесть вечера. Когда дверь была закрыта, включались сложные системы сигнализации, установленные в проходной комнате. Несколько фотоэлементов, расположенных так, что нельзя было подойти к двери, не пересекая лучи света, которые сразу сработали бы, окажись что-нибудь между дверью и источниками света. Сверхсложная аппаратура, первоначально разработанная для космических исследований, реагировавшая на тепловое излучение, сразу определила бы присутствие в коридорчике любого живого существа. И, как будто всего этого недостаточно, прямо перед дверью находится еще одно грозное препятствие – система зеркал, установленных под соответственными углами, так чтобы они отражали лазерные лучи. Лучи смерти.
В мыслях Чессер видел внутри хранилища груды алмазов, но оказалось, что картина там прямо противоположная: аккуратные ряды матово-черных металлических шкафов с неглубокими выдвижными ящиками, выложенными изнутри мягкой материей. Всего шкафов было пятьдесят, по тридцать ящиков в каждом. Алмазы хранились в строгом соответствии с их классификацией, основанной на весе, цвете и чистоте. Для неограненных ювелирных алмазов существовало более двух тысяч градаций. К примеру, только у бесцветных алмазов находили более двухсот оттенков, на основании которых производилась сортировка. Для больших камней выделялись специальные ящики поглубже, но основную часть фонда, приблизительно девяносто пять процентов, составляли алмазы весом от половины карата до десяти карат. Шкафы занимали все пространство в хранилище, они стояли даже в центре, задними стенками друг к другу, образуя небольшой островок.
Два шкафа, стоящие у стены, были ниже остальных. Их использовали как рабочую поверхность, на которой находился портативный прибор для определения качества алмазов. Здесь Уотс проводил большую часть рабочего времени, проверяя камни, которые ему приносили из рабочих помещений. Он отвечал за то, чтобы все камни были правильно расклассифицированы, занесены в каталог и лежали на своих местах.
Была сделана пометка: специальное место в хранилище отведено алмазам из России. Согласно сверхсекретному соглашению, заключенному в 1968 году в Москве, алмазы Советов хранились отдельно. Несомненно, русские настаивали на этом условии на тот случай, если когда-нибудь в будущем им вздумается забрать то, что останется, но сейчас они хотели продать как можно больше.
Крыша дома одиннадцать никак не сообщалась с остальным зданием. Входа там не было. Как только на крыше оказывалось что-нибудь весом больше десяти фунтов, немедленно поднималась тревога: по всей поверхности установлена специальная аппаратура. Ограничение в десять фунтов было установлено, чтобы система не реагировала на голубей и прочих птиц.
Вся охранная сигнализация была установлена и управлялась Службой Безопасности Системы, располагавшейся на той же улице Хэрроухауз, напротив дома одиннадцать. Там постоянно дежурили не меньше шести вооруженных охранников, готовых в любой момент подняться по тревоге и держащих наготове автоматические винтовки, ножи и газовые пистолеты. Служба Безопасности также располагала коротковолновыми передатчиками, работавшими на незарегистрированной частоте. Все охранники тщательно подбирались и прошли специальную подготовку. К примеру, их учили убивать голыми руками. Охрана была элитным подразделением.
Миллер, открывавший дверь дома одиннадцать, был квалифицированным специалистом высокого ранга.
Люди. Сэр Гарольд Аппенстейг больше не принимал активного участия в каждодневной работе. Он отошел от дел, постепенно отстранился. Его обязанности выполняет Мичем, который вскоре будет официально избран на пост Председателя совета директоров. Совет собирается дважды в год на улице Хэрроухауз. В нем шесть человек, непосредственно не работающих в Системе. Из этих шести наибольшей долей капитала обладают члены знаменитого семейства банкиров Ротшильдов.
Последняя страница документа была посвящена оценке стоимости запасов Системы в рыночных ценах на прошлую пятницу.
Двадцать два миллиона четыреста тридцать две тысячи сто шесть карат. Стоимостью двенадцать миллиардов пятьсот тридцать два миллиона шестьсот пятьдесят тысяч долларов. Мэсси определил эту сумму с невероятной точностью. У Чессера было неприятное ощущение в желудке. Наверное, из-за редиски. Марен внезапно почувствовала себя маленькой, неуверенной. Они лежали молча. Около полуночи Чессер наконец встряхнулся, промычал что-то нечленораздельное, поднялся и сунул бумаги в нижний ящик комода, которым никогда не пользовались: слишком неудобный. Марен поняла, зачем он это сделал. Не для того, чтобы спрятать – просто чтобы глаза не мозолили.
Следующие три дня они старались отвлечься, занимаясь чем-нибудь посторонним. Не сговариваясь, оба не проронили ни слова об алмазах. И, что тоже показательно, больше не спускались в подвал упражняться в стрельбе.
Они сходили в театр на пьесу, в которой актерам лучше удавался показ голого тела, чем диалоги; пообедали в кабачке «У Альваро», были в зоопарке и даже на аукционе «Сотби», где Марен пыталась купить почти все и в конце концов приобрела за восемьдесят тысяч долларов рисунок Пикассо – при таких расценках получалось, что художник работал за сто сорок долларов в секунду.
Оставшись дома, они читали все что под руку попадется, смотрели телевизор, не вникая в суть происходящего на экране, срезали в саду желтые розы, играли в трик-трак и делали при этом столько глупейших ошибок, что казалось, будто оба хотят проиграть. По взаимному молчаливому соглашению, никакой любви. Они жили, не замечая ничего вокруг, просто механически передвигались. Часто они просили друг друга повторить только что сказанное. Мысли обоих занимал один и тот же предмет: хранилище. Огромная, вырытая под землей сокровищница, одетая четырехдюймовой броней. Они оба, каждый по отдельности, пытались найти решение. Но неуязвимость хранилища их обескураживала. Способа проникнуть внутрь просто не существовало – а если бы он и был, оставалось неясным, как они смогут унести четыре тонны алмазов, не подвергая себя риску быть продырявленными в нескольких местах снайперами Системы или превратиться в головешки, наткнувшись на лазерный луч.
Абсолютно неосуществимо.
К такому заключению пришел Чессер. Ему нелегко было отказаться от этой идеи. Он уже привык к мысли, что его ожидают необыкновенное вознаграждение и полное отмщение. Но придется звонить Мэсси и говорить ему, что ничего не получится. Нет никакой необходимости обсуждать это с Марен. Теперь-то она убедилась, насколько он был прав, говоря, что никому не удастся оставить Систему в дураках.
Чессер решил пойти прогуляться, а по возвращении позвонить Мэсси.
Намереваясь вернуться через десять, максимум пятнадцать минут, он вышел из дому, повернул на Олбани-стрит, прошел Глостерские ворота и вошел в Риджент-парк. День был серый и пасмурный, но временами проглядывало солнце, и тогда хмурый пейзаж на мгновение оживал, расцвеченный в яркие тона. Смотреть на это было весело.
Чессер поискал пустую скамейку. Сел лицом к зеленой парковой лужайке, на которой гуляли матери с детьми и лежала влюбленная парочка. Проходивший мимо полицейский сделал им замечание. Было заметно, что он говорит это только для проформы, чтобы успокоить разгневанных мамаш. Любовники отодвинулись друг от друга, но едва он отошел, они снова были вместе, уверенные, что он не станет оборачиваться.
Чессер поднялся, чтобы идти домой. Но, дойдя до Принс-Альберт-роуд, он, повинуясь внезапному порыву, повернул на Парквей. По пути он разглядывал витрины магазинов, где была выставлена всякая дешевка: мороженая рыба, синтетические платья и сделанные из прозрачной пластмассы женские ножки до талии – манекены, демонстрирующие колготки телесного цвета. В булочной он соблазнился на полдюжины ячменных лепешек, но они оказались тяжелыми, словно гипсовыми. Он оставил пакет с лепешками на ступенях какого-то здания и пожалел того голодного беднягу, который их найдет.
Он шел домой с тягостным чувством в душе. Надо немного развеяться по дороге, нельзя приходить таким к Марен. Он зашел в книжный магазинчик, которого раньше не замечал, взял с полки иллюстрированный путеводитель по Португалии, выглядевший довольно привлекательно. Может, стоит предложить Марен отправиться туда? Он внимательно изучал фотографии: обнаженная женщина в море, у самой кромки прибоя – рождение Афродиты. На выпуклом треугольнике темных волос повисли блестящие капли, ноги раздвинуты, изумительно гладкая кожа, возбужденно торчат соски. Он пообещал себе и Марен, что в Португалии они будут много и хорошо любить друг друга.
Чессер воспрянул духом. Он обратил внимание на противоположную стену, полностью заставленную книгами в бумажных обложках. Решил купить парочку, чтобы оправдать свое долгое отсутствие. Однако его радовало то, что Марен обязательно поинтересуется, где он был. Он взял несколько книг наугад. И в этот момент – в точности так, как предсказала Милдред, – до него дошло, что могут означать слова «положитесь на черного». По крайней мере, одно из возможных толкований этого зашифрованного послания. Он взял с полки еще одну книгу. Странно, как он к этому пришел, будто кто-то привел его сюда, чтобы тут ему открылась истина. Все это, конечно, ерунда, но Марен посчитала бы это подтверждением сверхъестественных способностей Милдред.
Вернувшись домой, он обнаружил Марен в гостиной у дивана. Из стереопроигрывателя неслись звуки «Лед Зеппелин». На Марен не было ничего, кроме шелковой простыни, которую она заколола булавкой под подбородком. Белая материя скрывала ее волосы, придавая лицу ангельское выражение, и окутывала ее целиком мягкими складками. Марен сидела на полу, опершись спиной о диван и согнув ноги, чтобы было на что положить большую папку рисовальной бумаги, на которой она что-то писала. Листы с отчетом Уотса она использовала как черновик.
Она не взглянула на Чессера, пока не закончила мысль. Он сразу понял, что ее настроение изменилось. Она снова была той неукротимой Марен, которую он знал и любил. Но все равно ей придется смириться с мыслью, что ограбление отменяется из-за технической невыполнимости задачи.
Он сел рядом с ней и поцеловал в подставленную щеку. Приятно снова быть в ладу с самим собой. Он сказал:
– Я все понял.
– Правда? – Похоже, она была разочарована.
– Кажется, да. Мне вдруг пришло это в голову.
– Ну и как мы попадем в хранилище?
– Мы не будем этого делать.
– Точно, – подхватила она.
– Я говорил о другом. Я вдруг понял, что значит «положитесь на черного». По крайней мере, что это может означать.
Он взял одну из купленных им книг. На обложке была фотография автора – здоровенного негра, воинственно глядящего прямо в объектив.
– Я знал его, – сказал Чессер.
– Он выглядит не очень-то надежным, – заявила Марен. Чессер был вынужден с ней согласиться. Он взглянул на ее записи. Она тут же заслонила их. Он только успел разглядеть, что написано ее рукой и по-шведски. Он все равно не мог прочесть.
– Я позвонила Милдред, – сообщила она, – и спросила, не может ли она сделать телепортацию.
– Что-что?
– Телепортацию. Дематериализовать вещь так, чтобы та могла пройти через препятствие, и заново придать ей первоначальную форму, но уже в другом месте. Это как-то связано с передачей энергии через четвертое измерение.
– Я что-то об этом слышал.
– Это общеизвестный факт, – подтвердила она.
– Ага, проще простого.
– Это был бы лучший способ добраться до алмазов, но Милдред не может этого сделать.
– Не слишком-то много от нее помощи.
– В принципе, она может сделать телепортацию, но такая груда камней потребует слишком больших энергетических затрат. У нее нет столько энергии. Хотя это было бы интересно… – Она на минуту задумалась и замолчала, а потом спросила: – Какой величины карат?
– Семь тысячных унции, – ответил он.
– Я имею в виду размер.
Он придумал несколько заурядных сравнений, но тут ему в голову пришло кое-что получше. Он сказал ей:
– Примерно в половину самой чувствительной точки у тебя на теле.
Она невольно усмехнулась.
– Не больше? Нарисуй мне один карат, – сказала она, протягивая ему ручку и чистый лист бумаги из папки.
Он изобразил круг диаметром около четверти дюйма. Какое-то время она серьезно разглядывала рисунок.
– А десять карат в десять раз больше? Он приблизительно показал десять карат.
– Ну, это не очень много, – рассудила она.
– Надо звонить Мэсси, – сказал Чессер, поднимаясь.
– Ты разве не помнишь, что он запретил тебе звонить? Он на этом настаивал. Кроме того, я только что с ним разговаривала.
Чессер плюхнулся обратно.
– Он тебе звонил?
– Нет. Я попросила его как можно скорее начать ремонт своего нового офиса.
– Какого офиса?
– Его. Того, что на Хэрроухауз рядом с Системой.
– Начать ремонт? Зачем?
– Для маскировки, кроме всего прочего. Если вокруг здания необычная суета, никто не обратит внимания на всякие мелочи.
Похоже, она еще не отказалась от этой затеи. Чессера восхищала ее сила духа, но не ее упрямство. Спокойно и твердо он сказал ей, что попасть в хранилище невозможно.
Она ответила, что совершенно с ним согласна.
– Тогда давай плюнем на это и уберемся отсюда. Он предложил ей поехать в Португалию.
– Нам и не надо попадать в хранилище, – заявила она.
– Ты собираешься телепортировать алмазы?
– Нет, но именно это и навело меня на мысль. Он понял, что она не шутит.
– Я еще не до конца продумала, – призналась она. Развернула бумаги со своими записями по-шведски. – Если захочешь что-то предложить, говори, но не слишком улучшай, а то все испортишь, – попросила она и начала переводить.
ГЛАВА 16
Харридж Уивер был черным, одетым в черное. Белой была только полоска его крахмального пасторского воротничка шириною в дюйм. Не считая, конечно, зубов и белков глаз.
Уивер стоял с невозмутимым видом, терпеливо ожидая своей очереди к офицеру иммиграционной службы. Он сбрил бороду, усы и бакенбарды и надел очки в тонкой золотой оправе, в которых абсолютно не нуждался. Сейчас его внешность полностью соответствовала фотографии, вклеенной в его алжирский паспорт на имя преподобного Жерара Путо, выданный 20 февраля 1969 года.
Офицер кивнул Уиверу в знак того, что подошла его очередь. Уивер приблизился к необъятных размеров столу и представил свои документы. Сначала служащий проверил, нет ли фамилии Путо в списке лиц, скрывающихся от уплаты налогов, а также в списке преступников, разыскиваемых полицией, затем спросил пастора, как долго он собирается пробыть в Великобритании, где планирует остановиться и какова цель его визита. Все три ответа Уивера были ложью, однако весьма правдоподобной и не вызывавшей подозрений.
Он миновал иммиграционный и таможенный контроль без проблем. В первый раз за последние четыре года он рискнул собой, своей свободой. По крайней мере, той свободой, которая ему еще оставалась. Он не доверял закону белых и, следовательно, не мог полагаться на тот пункт соглашения о выдаче преступников между Великобританией и США, где утверждалось, что данное соглашение не распространяется на политических беженцев.
Уивер считал себя политическим беженцем, но ЦРУ, ФБР и прочие белые охотники за людьми его к таковым не относили. По их утверждению, он совершил убийство и скрылся, спасаясь от правосудия. Он не убивал, но если он вернется или его схватят, ему придется ответить за чужое преступление.
Четыре года изгнания сильно изменили Уивера. Жажда борьбы и победы была загнана глубоко внутрь, но от этого не ослабела, а наоборот, усилилась. Издалека, из-за океана, ему лучше был виден яростный гнев его чернокожих братьев, понятнее истоки вражды и причины поражений. Сидя под палящим североафриканским солнцем, Уивер гораздо отчетливей видел цель, к которой они стремились. Все еще стремились. Теперь он с горечью понял, какими наивными они были раньше: требовали признания своих прав, бросались в левые крайности, пытались действовать только в рамках закона. Очень скоро им пришлось убедиться, что закон не на их стороне, и даже если им удавалось найти в нем лазейку, то белым ничего не стоило заткнуть ее, издав новый закон.
Четыре года назад Уивер не мог быть настолько объективным. Он никак не мог оправиться от унижения: ему пришлось бежать, спасая свою жизнь. Бежать, чтобы спастись от снайперских винтовок белых, от их газовых камер, от клеток, где они продержали бы его всю оставшуюся жизнь.
Бывало, Уивер часами ходил по солнцепеку, снедаемый жаждой мести. Его мучили воспоминания о той ночи в Нью-арке, когда тысячи пуль свистели вокруг них, и одна пробила сердце его другу, его брату Джорджу. Полицейские убили его и обвинили во всем Уивера. Он знал, что им ничего не стоит расправиться с ним. Один из его братьев саркастически заметил по этому поводу, что у белых все схвачено.
Уивер помнил побег очень смутно. Сначала в багажнике автомобиля, потом скрючившись на заднем сиденье; при этом на всякий случай несколько раз меняли машины. Потом на моторной лодке из маленького прибрежного городка во Флориде. Помнил страх перед морем и облегчение, когда они доплыли до Барадеро на Кубе и оттуда джипом в Гавану, где он прожил неделю и где к нему отнеслись очень хорошо.
Наконец он добрался до Африки, где ему предоставили политическое убежище, за что он был благодарен. Он радовался, что теперь ему ничего не угрожает, но враг стал для него недосягаем – это было его трагедией. Ему оказалось нелегко привыкнуть к новому окружению – в какой-то степени ему помогали письма, свежие газеты, выпускавшиеся Движением, и редкие посещения братьев. Но эти визиты действовали на него угнетающе. Он чувствовал себя искалеченным ветераном, которому уже не встать в строй. Когда он заговаривал с ними о возвращении, на словах они одобряли его, но по глазам он видел, что они в это не верят.
Ему помогло пережить это трудное время то, что он начал писать книги. Он пришел к этому ремеслу, хотя и не верил в слова. Он высказывал мысли в микрофон, а потом, прокручивая пленку и слушая свой голос, еще больше убеждался в их правоте. Когда он облек мысли в слова, ему стали ясны прошлые ошибки. И не мелкие, а главные, принципиальные: черный пойдет за черным, не раздумывая и не страшась. Уивер верил, что его теория справедлива, и в конце концов так и будет, но сейчас ожидать этого не приходится. Для толчка потребуются драматические события. Великие революции прошлого с их героями и мучениками теперь не годятся для примеров: они устарели. Восстания масс стали в наши дни бессмысленными из-за всесторонней, научно организованной системы слежки и подавления, на которую опирается современная тирания белых.
Человек послабее, вероятно, смирился бы с судьбой и обратил свою энергию в другое русло, чтобы сделать жизнь легче и приятнее. Но не Уивер. Пойдя на компромисс, он не утратил веры и вложил в книги всю силу ненависти, на какую был способен. Он выпустил две, сотрудничая со всяким, кто готов был его печатать. Его дух не был сломлен, Уивер верил, что его время еще придет.
Изгнание сделало Уивера мудрее.
И гораздо опаснее.
Но никто не догадался бы об этом, глядя, как он выходит из такси напротив церкви Святого Эдварда. Он одарил водителя приветливой улыбкой и жалким шиллингом на чай, захлопнул дверцу и притворился, будто изучает схему улиц, – на самом деле это была брошюрка «Как уцелеть в авиакатастрофе», выданная ему в самолете авиакомпании «Эр-Франс». Как только такси укатило, он взял багаж и перешел через улицу, направляясь к машине, в которой его ждал Чессер.
Уивер открыл дверцу и зашвырнул чемоданы между сиденьями. Все молча. Без единого слова. В первый момент Чессер не мог поверить, что перед ним тот же человек, с которым он встречался два дня назад в Париже, – так изменил его костюм пастора.
Чессер легко нашел Уивера. Просто позвонил в Алжир в Министерство по делам печати и попросил дать номер его телефона. Ему, разумеется, отказали, но вежливый министерский служащий предложил ему оставить свои координаты, чтобы Уивер мог связаться с ним сам. Чессер назвал свою фамилию и лондонский номер телефона. Через два дня раздался звонок из Алжира – это был Уивер. По его настороженному тону Чессер понял, что лучше не пускаться в сентиментальные воспоминания о добрых старых временах, а сразу перейти к делу. Он коротко изложил суть предложения, не скрывая ничего. Уивер проявил осторожный интерес. Он настаивал на предварительной встрече в Париже, на нейтральной территории, вместо того чтобы рискуя жизнью ехать прямо в Лондон.
В Париже они обо всем прекрасно договорились. Чессер ожидал, что Уивер будет задавать вопросы о проекте, но ошибся. Уивер хотел проверить, не заманивает ли его Чессер в западню. В Париже в гостиничном номере они пили виноградное вино «Шато Лафит» прямо из бутылок. Каждый из своей. Примерно на середине разговора они поменялись бутылками, что означало согласие Уивера на предложение Чессера. За миллион долларов.
Они медленно тащились по забитым улицам Вест-Энда. Уивер снял очки, потер переносицу и несколько раз моргнул.
Потом расстегнул воротничок, с силой оторвал его и облегченно вздохнул.
– Эта дрянь меня доконала, – сказал он.
За все время, что они ехали, стояли и снова ехали, он больше не сказал ни слова. Просто сидел и пялился на людей на улице, в основном, на девушек.
Чессер помнил, каким общительным парнем был Уивер раньше, году в пятьдесят первом-пятьдесят втором. Огромного роста, он был лучшим защитником университетской футбольной команды, но и в учебе его успехи были ничуть не меньше, если не больше. Словом, у него было все, что требуется для хорошей карьеры, за исключением тех бессмысленных требований, которые иногда выдвигают в высшей школе.
В это время Чессер ушел из общежития: у него появилась подружка, которая часто оставалась на ночь, из-за чего он постоянно пропускал утренние занятия. Звали ее Джессика. Чтобы доказать, что у нее широкие взгляды на политику и секс, она вела себя дерзко, даже вызывающе. Она-то и познакомила Чессера с Уивером. У нее было много знакомых среди радикальных элементов, боровшихся за интеграцию.
Чессер не имел ничего против интеграции, он был лишен предрассудков. Тут ему все было ясно. Но в отличие от большинства своих товарищей, он не испытывал чувства вины, которое требовало бы от него активных действий. Поэтому он предоставлял другим возможность произносить речи на собраниях и редко ходил на митинги. Это было нужно им, а не ему.
Именно это и нравилось Уиверу в Чессере. Трудно постоянно ощущать себя целью борьбы. Они с самого начала поняли, что им легко друг с другом. Уивер часто забегал к Чессеру за книгами или поношенной одеждой. Чессер, в свою очередь, сидя по субботам на трибуне и глядя, как отчаянно сражается Уивер, ощущал свою принадлежность к происходящему на поле.
К концу футбольного сезона, когда Уивер перечитал все книги, купленные на деньги отца Чессера, они по-настоящему сдружились, хотя трудно было представить более разных людей. Они даже шутили, что стали родственниками, так как Джессика к тому времени бросила Чессера и перебралась в постель Уивера.
Это была хорошая зима для Чессера, пожалуй, лучшее время его юности. И все благодаря Уиверу. Но однажды кончившись, оно больше не вернулось. После весенних каникул Уивера уже не было в колледже. Он украл машину, набил багажник марихуаной и сломал три ребра полицейскому при аресте. Из тюрьмы он написал Чессеру письмо – извинения, высказанные сердитым тоном. Он даже не пытался оправдываться. Чессер тут же отправил ему в ответ длинное послание, но Уивер сидел в тюрьме, а он учился на адвоката – их пути расходились.
И теперь, спустя почти двадцать лет, в Лондоне, Чессер сказал ему:
– Я прочел твою книгу.
– Когда?
Неожиданный вопрос. Чессер быстро решил, что лучше сказать правду.
– Вчера.
Уивер кивнул. Он так и думал. Чессера нисколько не интересовала теория превосходства черной расы над белой. С того момента, как книга поступила в продажу, прошло уже восемь месяцев. Расходилась она хорошо, но тем не менее не значилась в списке бестселлеров. И, что гораздо хуже, прибыль, полученная от продажи книги, была конфискована. Находившийся в изгнании Уивер не получил ни гроша, об этом позаботился его давний враг – американское правительство. Несмотря на это, по его словам, он только что закончил следующую книгу.
– Что за книга? – поинтересовался Чессер.
– Руководство для революционеров.
– Приключения?
Уивер даже не улыбнулся. Они снова попали в пробку. Он не отрывал глаз от хорошенькой блондинки, усаживающейся в машину. На ней была юбка с высоким разрезом, и когда она устраивалась на низком сиденье, были видны ее ноги. Девушка захлопнула дверцу, и Уивер сказал Чессеру:
– Ты совсем не изменился.
Фраза прозвучала почти осуждающе, хотя он этого не хотел.
– Зато ты изменился. – Отомстил Чессер. Уивер хмыкнул.
Чессер чувствовал себя не в своей тарелке. В Париже он тоже испытал нечто подобное, но тогда ему помогла выпивка, и он отнес неловкость встречи на тот счет, что они очень давно не виделись. Однако теперь он понимал, откуда взялось это ощущение. Причиной был Уивер. Он ни на минуту не давал собеседнику забыть о черном цвете своей кожи. Чессер уже не мог просто не обращать на это внимания. Уивер постоянно подчеркивал разницу между ними. Чессер почувствовал бы эту разницу, даже если бы встретил Уивера с завязанными глазами. К добрым старым временам не было возврата, и Чессер недоумевал, зачем они снова вместе.
