Потому что хочет поставить памятник своему могуществу. Памятник, долговечнее всего того, что можно воздвигнуть за деньги или добиться каким-нибудь красивым альтруистическим жестом. Альтруистические жесты забываются. В лучшем случае вашим именем назовут улицу или площадь. Мир гораздо дольше помнит тиранов.
Мэсси решил, что алмазы дадут ему шанс устроить последнюю, прощальную демонстрацию своего могущества. Он намеревался наводнить алмазами рынок. Годовой спрос на них составляет примерно три миллиона карат. Следовательно, лишние двадцать миллионов резко обесценят алмазы, переведут их в категорию полудрагоценных камней. Уникальное и незабываемое шоу. В минуту разорятся владельцы огромных состояний. Удар почувствует каждый обладатель хотя бы одного драгоценного камешка. Мэсси рассудил, что лучше войти в историю человеком, уничтожившим алмазы, чем раствориться во тьме времени, подобно какому-нибудь Озимандии.
Открыв намерения Мэсси, Чессер окончательно оправдал собственное поведение. Он сказал себе, что устранение Мэсси со сцены только послужит на благо человечеству.
И совесть умолкла.
Чессер вышел из телефонной будки и пошел вдоль по улочке Хиндхеда. Завернул в магазинчик и купил первую же подходящую ему вещь: дешевый рюкзачок из искусственной кожи с застежкой-молнией. Еще он купил полфунта ирисок, которые немилосердно липли к зубам и воняли хлоркой. Чессер подосадовал, что большинство вещей на свете хуже, чем кажется на первый взгляд, и на ходу выбросил пакет с конфетами из окна машины.
Он затормозил у начала проселочной дороги, ведущей в песчаный карьер. Дождавшись, пока шоссе опустеет, свернул на нее. Подъезжая к карьеру, он увидел, как солнце переливается на огромной груде камней. Придумать бы какую-нибудь маскировку.
Но сперва он, черпая полными горстями, заполнил рюкзачок. Получилось фунтов десять. Потом пошел к вагончику, отыскал ржавую лопату и насыпал поверх алмазов песка.
На обратном пути в Лондон он размышлял, как бы, не выдавая себя, сообщить Мичему свои условия. Обдумав и отвергнув добрую сотню сложных планов, он остановился на одном – хорошем и простом. Он затормозил на углу Риджент-стрит и купил по два экземпляра всех лондонских газет.
Марен была дома. Она сидела в ванной перед кварцевой лампой. Волосы неряшливо зачесаны наверх, на лице – маска из розовой глины, которая ярче выделяла глаза, ноздри и губы. Чессер знал, что у Марен депрессия: только в подавленном состоянии она снисходила до экспериментов над собой. А подавлена она была в основном от скуки. Чессер подумал, не рассказать ли ей о перемене планов прямо сейчас. Он опустился на краешек биде и долго сидел молча, просто глядя на нее. Она была нагая.
Потом рассказал ей все. Включая разговор с Мэсси – слово в слово.
Пока он говорил, она старалась сдержать мимику, чтобы не повредить маску. Но в конце концов не выдержала. Губы дрогнули в улыбке, глина растрескалась. Марен засмеялась и воскликнула:
– Милый, вот здорово!
Она тут же забыла про маску и кинулась к нему, чтобы поцелуем выразить свое одобрение. Чессер не удержал равновесия и случайно нажал на какую-то кнопку биде. Струей ударила вода и щедро омочила ему брюки.
Марен расхохоталась и смыла маску. Чессер снял брюки. Она помогла ему вытереться и принесла халат.
От подавленности Марен не осталось и следа. Оба принялись обсуждать детали Чессерова плана. Ее особенно восхитило, как он придумал связаться с Мичемом.
– Гениально! – похвалила она, и Чессер нескромно согласился.
Марен сразу же осудила требования, которые собирался выдвинуть Чессер.
– Тебе в самом деле все это нужно? – спросила она.
– Конечно.
– На кой черт?
– Для разнообразия, – раздраженно ответил он.
– Да ты только представь…
– Представил.
– Ты просто вредничаешь.
– Ничего подобного, Понимаешь, я всегда хотел владеть чем-нибудь осязаемым.
– Я осязаемая.
– У меня никогда не было цели в жизни.
– Но, милый, она у тебя есть. Очень славная цель.
– Ни черта. Отродясь не понимал, куда меня несет.
– Ну так что? Пойдем вместе?
Чессер благодарно кивнул.
– Значит, ты ничего не обдумал толком? – Еще как обдумал.
– Тогда почему хочешь надеть себе на шею такое ярмо? Зачем они тебе?
– Кто – они?
– Ценности. Я имею в виду настоящие ценности – внимание, обязанности, время. Ехать туда, ехать сюда, посетить того, сего… Вдруг тебе захочется совсем другого? Хочешь – и не можешь. Умереть, какая скука!
Со своей обычной прямотой Марен попала в точку. С одной стороны, Чессер очень ценил преимущества личной свободы, тихую, беспечную жизнь – и доводы казались ему логичными. Но, с другой стороны, Чессеру хотелось признания, славы, известности. И он заподозрил, что Марен уговаривает его из личных побуждений.
– Назови это самоуважением, – сказал он.
Она закатила глаза.
– Не могу же я всю жизнь оставаться на последних ролях!
– Да почему нет?
– Мужчина должен работать, иметь какую ни на есть цель, – выкрикнул он. Банальная фраза заставила его поморщиться.
– А как же мы?
– Это совсем другое.
– Нет. Здесь тоже есть над чем потрудиться. Полный рабочий день. Беда в том, что ты следуешь правилам, которые больше не применимы. По крайней мере, к нам.
Чессер представил, что сказал бы на это его отец. Он бы в любом случае не одобрил, Успех, добытый вымогательством, – хуже неудачи.
Марен продолжала:
– Ты же знаешь, чего добивается в жизни большинство людей. Ничего. А потом вспоминают прошлое и рвут на себе волосы – да только поздно.
– Не забудь, что деньги на достижения есть далеко не у всех.
– Наверно. Но даже те, у кого они есть, обычно ничего не достигают, – сказала она. – Ладно, если ты решил окончательно, так и скажи.
Ее слова походили на ультиматум, но, выбирая между Марен и чем бы то ни было, Чессер всегда отдавал предпочтение ей.
Он собирался потребовать от Системы передачи в его единоличное владение новейшей и перспективнейшей шахты в Намакваленде. Плюс часть акций от каждого из главных держателей, дающая ему членство в совете директоров.
– Хорошо, – сказал Чессер. – Что бы ты потребовала?
– Не знаю. Пожалуй, просто выкуп.
Чессер обрадовался этому слову. Выкуп ассоциировался у него с похищением – а похищение его совесть приняла бы легче, нежели вымогательство.
– И какой выкуп?
– Чтобы ради него стоило возиться.
Теперь Чессер пожалел, что не придерживался первоначального плана, не вернул алмазы Мэсси в обмен на пятнадцать миллионов долларов. Сейчас он был бы уже свободен. Злясь на себя за то, что усложнил дело, он произвольно увеличил сумму и сказал:
– Пятьдесят миллионов.
На том и порешили.
Они составили письмо с требованием выкупа. Тщательно подбирая слова. Из газет, которые купил Чессер. Самой подходящей оказалась «Таймс». В ней было все, что они хотели сказать. Отыскав нужные слова, они попросту обвели их красным фломастером и проставили порядковые номера. С первого по сорок шестой. Оставалось только прочесть их по порядку.
«Ваши алмазы у нас. Можете получить их назад за пятьдесят миллионов долларов. Если не согласитесь, мы выбросим алмазы на рынок и собьем цену. Пусть в полночь пятого июля часы на башне Виктории пробьют тринадцать раз. Этим вы подтвердите свою готовность сотрудничать, и мы пришлем дальнейшие инструкции».
Затея с башенными часами принадлежала Марен. Она показалась ей более оригинальной, чем простой ответ через газету. На взгляд Чессера, идея отдавала дешевым драматизмом, но он не прочь был заставить Мичема лишний раз попотеть. К тому же в самом требовании нарушить ход знаменитых старинных часов, Биг-Бена, крылось нечто бунтарское и вызывающее. Учитывая любовь британцев к аккуратности, это было бы наверняка первым и последним случаем в истории.
ГЛАВА 20
Тем временем Служба Безопасности зашла в тупик. Ни отпечатков пальцев, ни следов, ни волосков, ни табачного пепла. Ни-че-го.
Коглин не сомневался, что Уотс виновен. Однако детальное изучение его личных дел и денежного положения не давало ни малейшего повода усомниться в его лояльности. Все данные свидетельствовали, что Уотс – человек тихий и умеренный – никогда не был замечен ни в чем подозрительном. Коглин даже пошел на похороны в надежде встретить там сообщников Уотса. Похороны были скромные и печальные, а самым подозрительным казался тонкогубый священник епископальной церкви, с фальшивым сочувствием бубнивший отходную молитву.
Коглин считал, что расследование затрудняется необходимостью держать ограбление в тайне. Это не давало ему возможности воспользоваться услугами своей международной агентурной сети. А кто знает – может, его люди в Дублине, Бейруте или Сан-Франциско стоят в двух шагах от нужного следа и даже не понимают, насколько он важен. Об ограблении знали только доверенные агенты Коглина – лучшие из лучших, – но и их возможности были небезграничны. Они работали день и ночь, просеивая лондонское дно, осторожно распутывая каждый след. Коглин был до сих пор убежден, что имеет дело со специалистами высокого класса.
На четвертый день после ограбления отчаявшийся Коглин сидел в своем кабинете наедине с бутылкой ирландского виски десятилетней выдержки и обдумывал положение. Его диагноз был – провал. Прежде всего, он не предотвратил преступление – значит, уже виноват. И расплаты не миновать, даже разыщи он украденные алмазы. Как только они вновь окажутся в хранилище в целости и сохранности, Мичем быстро умоет руки, передав совету директоров детальный рапорт о происшедшем. Разумеется, этот рапорт сильно ударит по Службе Безопасности, особенно по ее начальнику. Совет потребует отставки Коглина. Стало быть, он проиграет в любом случае – независимо от результатов расследования.
Зазвонил телефон. Огонек на пульте показывал, что на проводе Мичем. Опять Мичем. Он звонил чуть не каждый час и допытывался, как продвигается расследование. Коглин отделывался от него общими словами, но о деле не говорил ничего. Зачастую просто не брал трубку. На сей раз он решил снизойти.
– Мы получили кое-что по почте, – сказал Мичем. Поневоле заинтригованный, Коглин спросил:
– Что?
– Любопытное послание. Зайдите ко мне.
Коглин не видел Мичема со дня памятной встречи в хранилище. Теперь у него был усталый, словно от бессонницы, вид, запавшие, обведенные темными кругами глаза, осунувшееся, измученное лицо. Он сразу же протянул Коглину полученный номер лондонской «Таймс». С пронумерованными красным фломастером словами.
Коглин понял сразу. Он схватил лежавший на столе блокнот и выписал слова по порядку.
– Да они рехнулись! – вскричал Мичем.
– Неплохо придумано, – признал Коглин.
– Пятьдесят миллионов долларов! Издеваются они, что ли? Разве нормальный человек столько запросит? – Мичем махнул рукой на газету, точно не хотел ее больше видеть. – Думаете, это не шутка?
– Они могли бы запросить и побольше. В конце концов, алмазов у них на двенадцать миллиардов.
Мичем резко повернулся к окну, не видя ничего перед глазами. Зажмурился, большим и указательным пальцами потер переносицу.
– Вы сможете устроить сегодня эту чепуху с башенными часами? – спросил он.
– Конечно, но…
– Придется просить разрешения у совета, – сказал Мичем.
Это было не в интересах Коглина.
– Зачем впутывать сюда совет?
– Как зачем – а пятьдесят миллионов?
– Они не понадобятся.
– Но если эти типы сделают, что грозятся…
– Не сделают, – уверил его Коглин, – Им нужны деньги, а не крах Системы.
– Вы так думаете?
– Естественно.
– И что же нам делать?
– Пока ничего. Подождем до утра и посмотрим, что будет. Думаю, мы просто получим второе послание.
– Значит, вы напали на след? – с надеждой спросил Мичем.
– Да, – соврал Коглин, – Скоро мы их накроем вместе с алмазами.
– Когда?
– Скоро.
– Неужели вы не можете сказать точно?
– Не могу. Но у нас уже все расписано. Ради Бога, Мичем, вам нужно отдохнуть.
Словно подчиняясь, Мичем в изнеможении повалился в плюшевое кресло.
– Вы нашли виновных? Знаете, где они?
– Мы знаем, кто они, – заявил Коглин. – Так какого черта вы тянете? Коглин не растерялся.
– Имейте терпение, торопить события нельзя. Конечно, если вы не хотите, чтобы эти двадцать миллионов карат валялись у всех под ногами. Именно так грабители и поступят, чуть только почуют опасность: выбросят камни и дадут деру.
Одна мысль об этом заставила Мичема содрогнуться. Он выдавил бледную улыбку, отдавая дань познаниям Коглина в таких гнусных вещах.
Коглин свернул газету и засунул в карман пиджака.
– Как там Уайтмен? – спросил он.
– Я пас его три вечера кряду. Сейчас этот кретин в «Дорчестре» с двумя молоденькими валлийками.
– Значит, пока при деле.
– Ненадолго.
– Главное – не задерживать свежих поступлений.
– Я возобновлю просмотры, – сказал Мичем. Придется запросить часть резервного фонда из Йоханнесбурга. Камни можно доставить хоть завтра.
Об этом резерве Мичем не забывал с самого дня ограбления, но решил, что воспользуется им только в крайнем случае. Заказ такой крупной партии, да еще такой срочный, был делом необычным и не мог не породить слухов. Однако теперь у Мичема не было выбора. Заполнить хранилище хотя бы частично, – единственный способ показать всем, что Система функционирует по-прежнему. К тому же Мичему очень хотелось убрать с дороги Уайтмена.
– Я расписываю просмотры на следующую неделю, – сказал он. – Начиная с понедельника. Как раз успеем подготовить пакеты.
– И у меня будет достаточно времени, – подхватил Коглин, закрывая за собой дверь.
Мичем звонил в Южную Африку.
Поздно вечером зарядил дождь. Не пролился коротким летним ливнем, а засеял упорной, обложной моросью.
Марен и Чессер поехали на свидание с Биг-Беном. На первый взгляд кажется, будто бой таких огромных часов должен разноситься по всему Лондону. На самом деле услышать его можно только в непосредственной близости от башни Виктории. Поэтому Марен и Чессер остановили машину у юго-западной ограды Сент-Джеймсского парка, всего в трех кварталах от парламента. Отсюда Биг-Бен было слышно отлично. На всех улицах в этом районе стоянка запрещалась, но делать было нечего. Они не заглушили мотор; ждать оставалось полчаса. Дождь бил по крыше машины – точно кто-то нервно постукивал кончиками пальцев по барабану. На ветровом стекле работали дворники. Их мерные взмахи контрапунктом вплетались в мелодию, несущуюся из радиоприемника. Концерт в Лондонской филармонии.
Марен съежилась в кресле, прижавшись щекой к боковому стеклу. Она смотрела, как ударяют в стекло капли, похожие на алмазы, как они растут, набухают и соскальзывают вниз, оставляя за собой мокрую дорожку.
Она вспоминала.
Вспоминала детство, ненастную погоду, окно, из которого открывался вид на голую равнину до самой черты и воображаемое продолжение за ней. Тогда Марен не любила запаха свежего хлеба, приправленного тихим напевом матери. Она не любила покой – этого добра у нее хватало. И даже в самые погожие дни, когда солнце отпирало двери дома, и она уходила к глубоким синим фиордам, почти замкнувшим в себе море, или следила за плавной чередой белых птиц, кажется, царапающих кончиками крыльев ясное небо, даже тогда она ощущала себя пленницей и клялась, что однажды убежит. Перед ней откроются море и небо – и она шагнет между ними.
Стекла машины запотели от дыхания. Чессер нарисовал пальцем на ветровом стекле сердечко. Марен ответила такой отрешенной улыбкой, что Чессеру захотелось прикоснуться к ней. Он дотронулся до ее руки, но она, совершенно машинально, потянулась к приемнику и стала крутить настройку в поисках музыки поживее.
В окно со стороны Чессера кто-то постучал. Чессер нажал кнопку – стекло опустилось. Он не сразу понял, что перед ним полицейский: тот был в длинном, черном, лоснящемся от дождя плаще. Чессер подавил панику и изобразил дружелюбный интерес. Полицейский взял под козырек – с запястья у него закапала вода – и спросил:
– У вас все в порядке, сэр?
– Да, спасибо.
– Стоянка здесь запрещена, сэр.
– Мы ищем улицу Олд-Парадиз, но, похоже, заблудились.
Эта улица пришла Чессеру на ум, потому что он когда-то провел ночь у молоденькой белокурой актрисы – на Олд-Парадиз. Еще до того, как встретился с Марен. Как раз перед тем.
– На улицу Олд-Парадиз прямо, – сказал полицейский. – Через Вестминстерский мост.
Он достал схему уличного движения и фонарик. Луч света скользнул по лицу Марен. Чессер подумал, что полицейский осветил ее нарочно, чтобы лучше рассмотреть. Зачем? Неужели Система подняла на ноги полицию? Вдруг уже оцепили весь район? Чессер вспомнил Мэсси. Тот был уверен, что Система никогда не обратится в полицию. Его доводы казались разумными, но даже Мэсси может ошибаться.
Чессер включил передачу и поблагодарил полицейского. Тот снова козырнул и отступил в сторону. Автомобиль отъехал от тротуара. Отягощенный виной Чессер затылком ощущал, как страж порядка провожает глазами номер его машины.
– В Лондоне самые милые полицейские, – заявила Марен.
– Любопытный ублюдок.
– Вовсе нет. Это у него такая работа.
– Он прекрасно разглядел меня, тебя, машину и все что угодно.
– Ну и что?
– Ничего. Так.
Просто он вымок и соскучился. Чессер в этом сомневался. Он свернул направо, потом еще раз направо, на Олд-Квинс-стрит. Здесь тоже запрещалась парковка. За полквартала от них стояла единственная машина. Полиция. Они проехали мимо нее с обычной скоростью, и Чессер свернул от греха подальше в первый же переулок. Ладони у него вспотели и крепко сжимали руль. Он поглядел в зеркало заднего вида и убедился, что «хвоста» за ними нет. Тем не менее он решил убраться подальше и лабиринтом узеньких улочек повел машину в сторону Темзы. Подъехав к Вестминстерскому мосту, он бросил взгляд на часы. Было без пяти двенадцать. Придется поторопиться, не то можно опоздать. Река казалась широкой, как никогда, но в конце концов они очутились на другом берегу. Свернули направо, доехали до больницы Св. Фомы и остановились у самой набережной, в разрешенном месте.
Чессер заглушил мотор, погасил фары и обмахнул ладонью ветровое стекло, стерев нарисованное сердечко. Видно было плохо. Он вылез из машины, Марен – за ним. Обошла вокруг и встала с ним рядом.
За рекой, облитые охряным светом прожектора, выступали из мглы и дождя здания парламента. Стрелки часов были неразличимы, Марен и Чессер видели только светящийся круг циферблата. Дождь барабанил по машине, по тротуару и по их головам. Чессер обнял Марен за плечи и привлек к себе. Он гадал, услышат ли они отсюда бой часов. Вдруг полночь уже миновала? Кажется, они стоят тут слишком долго.
Трижды прогудел речной буксир.
Чессер выругался.
И тут Биг-Бен стал отбивать полночь.
Удары слышались ясно и четко. Дождливая ночь даже усилила звук. Они считали. От одного до двенадцати. Они ждали тринадцатого удара. Его не было. Чессер предположил, что для тринадцатого удара часы нужно заново завести. Они ждали, прижавшись друг к другу, пока совсем не промокли. В четверть первого они не выдержали и забрались в машину.
В туфлях у них хлюпала вода, одежда холодным пластырем облепила тело. За шиворот стекали дождевые струйки. Марен склонилась вперед и принялась выжимать волосы.
Чессер вытер лицо руками. Он был взбешен. Зол, как никогда в жизни. Система не капитулировала перед ним даже сейчас, когда превосходство на его стороне. Система не удостоила его ответом, не уступила даже в такой мелочи. Но он им еще покажет. Они ему еще поклонятся.
– Может, они газету не получили? – предположила Марен, стуча зубами от холода.
– Да они, небось, и читать не умеют, – ожесточенно сказал Чессер.
Он завел машину и включил обогреватель. Марен тут же разделась догола. Так было гораздо теплее. Они снова проехали по Вестминстерскому мосту и остановились только дома.
Домой они забежали ненадолго. Только переодеться в сухое и глотнуть бренди. Потом Чессер вновь вел машину по лондонским улицам, совсем опустевшим в такой час и такую погоду. Они быстро добрались до места.
Хаттен-Гарден, ювелирный район.
Они покружили по улицам, вернулись к началу и опять проехали тем же путем, только опустили боковое стекло со стороны Марен. На коленях у нее лежал рюкзачок с алмазами, теми самыми, что Чессер привез из карьера. Он вел машину медленно и сказал ей, где начать.
Она сунула руку в рюкзачок и вытащила целую горсть алмазов. Со смехом швырнула на залитую дождем улицу. Чессер подначивал, она развеселилась и горсть за горстью бросала камни на тротуары и в сточные канавы знаменитого алмазного квартала.
Она рассыпала по улицам больше двадцати двух тысяч карат. Стоимостью около двадцати пяти миллионов долларов.
ГЛАВА 21
Тем утром, в семь пятнадцать, Стерлинг Гриффин не поверил своим глазам.
Он спешил на работу, где его ждал срочный заказ на оправу весом в десять карат для дешевого кольца с топазом, которую он обещал изготовить сегодня в первую очередь. Он просто шел один по улице, удобно засунув правую руку в карман брюк. Вдруг Стерлинг на что-то наступил. Он остановился, повернулся, посмотрел под ноги и подвинул это носком ботинка. Хоть он и понял, что это было, но подобрать это сразу он не мог. Профессия сделала его скептиком. У него свое ювелирное дело, где выполнялись любые виды работ. Он платил ежемесячно за маленький – шесть футов – закуток в ювелирных рядах Вилкокса. Охрана входила в стоимость, но для Стерлинга она не имела особого значения, так как на сегодняшний день у него в ассортименте было:
3 турмалиновых кольца,
1 булавка для галстука с бриллиантом,
2 коробочки для лекарства из панциря черепахи,
4 кусочка бирюзы в серебре, 1 блюдце дешевых сережек,
1 сувенирная цепочка от часов эпохи королевы Виктории, 1 наручные часы,
1 серебряные ножницы для обрезки сигар, несколько кусочков золота и обломков на вес.
Одно время Стерлинг занимался старинными драгоценностями, но сейчас он хотел одного: иметь свой собственный отдел, в котором будет достаточно много только первоклассных камней. Каждый из арендующих место в ювелирных рядах Вилкокса мечтал об этом. Обычно дел было мало; они часто собирались и обсуждали эту тему.
Сейчас Стерлинг наклонился к тротуару и поднял это – что бы это ни было. Что плохого, если он просто посмотрит. Он взял этот предмет в руки и с сомнением покосился на него. Потом пожал плечами, полез в карман пиджака за лупой и приставил ее к глазу. Такого не может быть. Это не алмаз. Алмаз весом около пяти карат не может валяться прямо здесь, на мостовой, и просто напрашиваться, чтобы его подняли. Стерлинг опасливо осмотрелся, ожидая, что сейчас судьба объяснит ему, какую шутку она с ним сыграла. Но он был на улице один.
Стерлинг крепко зажал камень в кулаке и сунул его в карман. Хотелось убежать, но на глаза ему попались еще один камень на тротуаре и другой в сточной канаве. Он схватил их, потом еще один. Стерлингу казалось, что он не проснулся, все еще в постели, умер и ждет, когда попадет в рай. Он прикусил нижнюю губу и почувствовал успокаивающую боль. В горле внезапно пересохло, ноги обмякли. Он рухнул на колени и пополз вдоль сточной канавы, собирая алмазы и надеясь, что его сердце не разорвется.
Тем же утром похожие случаи произошли в районе Хаттен-Гарден. Большую часть камней подобрали те, кто шел на работу рано утром; каждый, кто мог отличить неограненный алмаз от голубиного помета, ввязывался в драку. К десяти утра побоище было в самом разгаре. На улицах алмазного района кипела битва за драгоценности, которые каким-то чудом появились ниоткуда и пока не принадлежали никому.
К одиннадцати на улицах все было подобрано, и паника, казалось, должна была прекратиться. Но тут кого-то осенило обследовать ливневую канализацию; тяжелые металлические решетки были выломаны, и под ними, в городской грязи, обнаружились еще немалые запасы камней. На каждом углу снова вспыхивала драка. Потом район отступил зализывать раны и подсчитывать потери. К полудню, когда началась торговля, продавцы с удивлением обнаруживали, как резко отличается сегодняшняя стоимость карата от вчерашней. Слишком многие из нашедших алмазы горели желанием обратить их в наличность. Они готовы были продавать их по дешевке. На лондонском рынке цены на алмазы стремительно упали до рекордно низкого уровня. Разумеется, они стабилизируются через некоторое время, иначе произошедшие события обернутся катастрофой.
Английская пресса не упустила возможности и в своем обычном духе отреагировала на событие. Журналисты с удовольствием дали волю своему воображению, доказывая, что в каждом из них живет Льюис Кэрролл. Если, например, какой-нибудь алкоголик углядит у берегов Ирландии светящуюся и летающую морскую змею, то хороший английский репортер сочинит восемь колонок, где доверительно опишет явление как очевидец. Такие статейки особенно повышают тираж. Таинственная алмазная лихорадка на Хаттен-Гарден, несомненно, дала журналистам желанную пищу. Новость была настолько фантастическая, что специальные выпуски и громкие крики продавцов газет, возвещавшие о необычайном происшествии, были гарантированы.
Каждая из двенадцати ежедневных лондонских газет представила свою версию данного происшествия. Одна точка зрения: феномен был актом экологической мести матушки Земли. Другие высказывали предположение, что это был тест, проведенный пришельцами из космоса, которые смоделировали ситуацию, чтобы изучить нашу алчность. «Алмазный дождь!!!» – вот один из заголовков над сенсационными сообщениями. Чудесным образом появившиеся драгоценные камни выпали из атмосферы с ночным дождем. Возможно, алмазы – это затвердевшие дождевые капли, объясняла газета. Однако не говорилось, почему чудо-дождь выпал только в Хаттен-Гарден и только на улице. Там же было помещено и интервью архиепископа Кентерберийского, который высказывал совершенно противоположное мнение о чудесах вообще и для примера приводил чудеса, совершенные Спасителем.
Сэр Гарольд Аппенстейг, председатель правления Объединенной Торговой Системы, заявил: «Мы привыкли к необычному». А Реджинальд Мичем, ее президент, реагировал на это еще сдержаннее. «Объяснений не будет», – коротко отвечал он на любой вопрос репортеров, но они все же решили, что Мичем обеспокоен недавним объявлением Корпорации «Дженерал Электрик», которая нашла способ производить безупречные алмазы, неотличимые на вид от природных, ограненные и любой величины. Хотя производство находилось в стадии эксперимента и было слишком дорогим для широкого внедрения, это необходимо принимать во внимание как будущую угрозу для рынка природных алмазов. «Вечерний бюллетень» освещал событие с точки зрения простого человека. Он поместил на первой странице большую фотографию Стерлинга Гриффина, который сжимал в пригоршне драгоценную находку. Очевидно, мистер Гриффин побывал в гуще событий: глаз подбит, не хватает одного или двух зубов.
Сногсшибательное известие об алмазном дожде вызвало отклик за пределами Британии.
Над. Парижем небо затянуло многообещающими тучами. Это побудило многих закрыть магазины, выйти на улицы и приготовиться ловить алмазы, подставив рубашки, шляпы или что-либо более подходящее в этом роде. Однако не выпало ни капли, ни карата. Как коммерция, так и гордость французов страдали, когда грозовые тучи потихоньку уплывали на северо-восток, и богатство случайно могло достаться и без того процветающей Германии.
Монарх маленького княжества в Европе серьезно решил продать драгоценные камни из своей короны, а деньги использовать на постройку туристических гостиниц. Вероятно, его подданные высоко оценят такую предусмотрительность, но его жена – хорошенькая американка – будет безутешна: она уже успела привязаться к своей уникальной короне.
На Беверли Хиллз стареющий потомок древнего рода открыл тайник и достал небольшой, завернутый во флаг пакетик превосходных камней. Он собирал их долгие годы, но если он не умрет в ближайшее время, то способ, который он выбрал, чтобы избежать налога на наследство, окажется очень неудачным.
Владельцев фамильных алмазов охватил страх, в том числе и супружескую пару суперзвезд. Два года назад муж буквально продемонстрировал всему миру свою любовь к жене, приобретя для нее превосходный алмаз грушевидной формы в семьдесят карат. Говорят, за два миллиона наличными. Бриллиант часто фотографировали вместе с женой звезды. Это был ее алмаз. Он стал символом ночи. Тот самый алмаз, поглядеть на который выстраивалась очередь, когда его выставляли в витрине у знаменитого торговца мистера Русселя. Верившие верили. Но были и скептики. Они ничего не говорили, потому что, черт возьми, для бизнеса все хорошо.
Только самые приближенные к мистеру Русселю знали правду. В 1968 году алмаз поменял хозяина за семьсот тысяч долларов. Всего двумя годами позже, когда он был выставлен на аукцион, Руссель обошел всех и заплатил за камень полтора миллиона. Муж-суперзвезда сразу же купил его и, несомненно, это была выгодная сделка. Правда была такова: Руссель и суперзвезда договорились заранее. Руссель купил алмаз по самой высокой цене; у него были свои люди на аукционе. Они по очереди называли все более и более высокую цену, чтобы взвинтить ее до небес. Но и это не вся правда. На самом деле муж-суперзвезда не покупал алмаз у Русселя. Он только объявил всему миру, что купил его для своей сверхлюбимой женщины. В результате и Руссель, и суперзвезда сделали себе рекламу и удостоились большего внимания, чем жена президента Соединенных Штатов, даже сделай она прическу в африканском стиле. Сверкающий камень, привлекавший не меньше внимания, чем великолепная грудь его хозяйки, был лишь хорошей копией. Неважно. Люди видели то, что хотели видеть. Для Русселя это было выгодное вложение денег. Не только в рекламу. Достоинства алмаза не могли больше оцениваться только по его природным качествам. Теперь это был знаменитый алмаз, и желание владеть им намного увеличивало его рыночную стоимость. Несколько дней спустя знаменитая жена, как они уговорились, в приступе откровенности публично объявит, что Руссель купил у них алмаз. И Руссель быстро продаст его покупателю на торгах, который не сможет отказать себе в желании владеть этим алмазом – ее алмазом.
