Серебряный век. Паралипоменон - Морозные узоры. Стихотворения и письма

Всё, что было, что будет, знать всегда,

Только себя любить, только себе верить,

А конца нет и не будет никогда.

Но не потому, что скука бесконечна,

Страшно мне за Господа моего,

Страшно мне, что одинок Он вечно,

Что некому нам молиться за Него.

1912

Вы прозябали в мутном полусне,

Бесцельно-хмуры, безразлично-кротки,

Как пленники в окованной колодке,

Как мухи зимние в двойном окне.

Мир колыхался в буре и в огне,

А вы гроши считали у решетки,

Не верили ни солнцу, ни весне,

Но веровали твердо в рюмку водки.

Трухлявые, с водянкою в крови,

Без веры, без надежды, без любви,

По жизни вы прошли неверным звуком.

Какая кара ожидает вас!

Как страшен будет ваш последний час!

Каким обречены вы вечным мукам!

1916

Не знал я материнской ласки,

Не ведал я забот отца,

Почуяв в первой детской сказке

Весь ужас ночи и конца.

И вот, измученный калека,

К могиле ковыляя вспять,

Я вновь увидел человека,

Каким я был и мог бы стать.

Мой мальчик стройный, светлоокий,

Я не отдам тебя судьбе,

На мне удар ее жестокий,

Он не достанется тебе.

Я поддержу, когда ослабнешь,

Я укажу, куда идти,

И ты живым зерном прозябнешь

На гробовом моем пути.

Мой сын, нет в мире зла опасней

Дремоты полумертвеца,

Нет унижения ужасней:

Краснеть за своего отца.

1916

Мой скромный памятник не мрамор бельведерский,

Не бронза вечная, не медные столпы:

Надменный юноша глядит с улыбкой дерзкой

На ликование толпы.

Пусть я не весь умру: зато никто на свете

Не остановится пред статуей моей

И поздних варваров гражданственные дети

Не отнесут ее в музей.

Слух скаредный о ней носился недалёко

И замер жалобно в тот самый день, когда

Трудолюбивый враг надвинулся с востока

Пасти мечом свои стада.

Но всюду и всегда: на чердаке ль забытый

Или на городской бушующей тропе,

Не скроет идол мой улыбки ядовитой

И не поклонится толпе.

1917

Млечный путь дрожит и тает,

Звезды искрятся, дыша.

И в безбрежность улетает

Одинокая душа.

В ледяном эфире звонко

Трепетанье белых крыл:

Это светлый дух ребенка

К вечной тайне воспарил.

Очарован мир надзвездный,

Млечный путь струит лазурь,

Величаво дышат бездны

В тишине грядущих бурь.

1904

Давно ли жизнь, вставая бодро,

Любовь будила при свечах

И, как наполненные ведра,

Качалась плавно на плечах?

Теперь, когда померкли мысли,

Смешна любовная игра,

И спят на шатком коромысле

Два опустелые ведра.

1904

Бушует пир, дымятся чаши,

Безумной пляске вторит хор,

Но всё нежнее взоры наши,

Всё тише краткий разговор.

С больной души упали сети.

В тумане – ранняя пора,

Опять невинны мы, как дети,

Моя любовница-сестра.

Пусть все они, надменно-грубы,

Как звери, тешатся тобой:

Я поцелую эти губы

С наивной детскою мольбой.

1906

Иволга свищет в пустынном лесу,

Красную девицу молодец ищет.

Горькую жизнь я один не снесу.

Молодец плачет, а иволга свищет.

Что ты там, глупая птица, свистишь,

Видно, не знаешь любовного горя?

В черную речку глядится камыш,

Тучи идут из-за синего моря.

Птица смеется, летит стороной.

Поздно хватился ты, молодец милый:

Ищут невесту весенней порой,

Осенью ждут над раскрытой могилой.

Брось же искать молодую красу,

В голом осиннике вешайся, нищий.

Плачет старик в облетевшем лесу,

Петлю готовит, а иволга свищет.

1915

Я дунул на свечу. Один в немой постели,

Внимая тишине задумчивой, молчу,

А мысли в черный мрак, как птицы, полетели:

Который уж я раз гашу свою свечу?

Вчера гасил ее, а меж вчера и ныне

Что было? – Ничего. Осталось что? – Ничто.

И где вы, вихри слов, и образов, и линий,

И кто уловит вас, и возвратит вас кто?

И чем наполнит жизнь свой жуткий промежуток

От этой, нынешней, до завтрашней свечи?

Что ждет меня и мир в пролете беглых суток,

В бездонной вечности? О, сердце, замолчи!

А думой огненной к одной заветной цели,

К одной родной мечте, безумствуя, лечу:

Когда ж в последний раз, простершись на постели,

Мне суждено задуть последнюю свечу?

1908

Е. П. Безобразовой

Их было пятеро. На скрипках пели двое,

К ним флейта жалобно звала под барабан,

Последний, сумрачно пред контрабасом стоя,

Визгливую тоску закутывал в туман.

В невидящих глазах под синими очками,

В углах недвижных губ как будто смех стоял.

Как струны горестно томились под смычками,

Как глухо барабан над флейтою рыдал!

Я глянул в зеркало: улыбка та же стыла

В морщинах моего увядшего лица,

А скрипки плакали гнусливо, флейта ныла,

И скуке не было конца.

1910

Отряхнула туманные крылья,

Испещренные пухом седым,

И, волнуя росистое былье,

Унеслась в зацветающий дым.

И с размаху под оклик напевный

На опушке ударясь о пень,

Поднялась из-под перьев царевной,

Молодой и прекрасной как день.

1913

Все эти дни живу в тени я

Каких-то сумрачных пещер,

Томит меня неврастения,

Мерещится мне револьвер.

Из коридора в сумрак белый

Уводит скуки колесо.

Там потолок мой закоптелый

Спускается в тяжелый сон.

Стареюсь я неудержимо,

Не вижу ничего, не жду,

Когда же вы пройдете мимо,

Как в ослепительном бреду,

Я вскакиваю, жду печально,

Но вспоминаю: всё равно,

И вновь захлопываю спальной

Чернеющееся окно.

1915

Дышат ландыши весной,

Смерть танцует под сосной.

Плещут весла в гавани,

Смерть танцует в саване.

Собрался, голубчик, плыть,

Да меня забыл спросить.

Волею-неволею,

Ехать не позволю я.

Дышат ландыши весной,

Роют яму под сосной

На Господнем пастбище,

На родимом кладбище.

Ожила, поет трава.

Заиграла синева

Пташками, букашками,

Белыми барашками.

Я на небе оживу,

Я по небу поплыву.

Солнечные облаки,

Голубые яблоки!

1915

Что мне взор, Мария, твой,

Что мне нож разбойника?

Я давно ношу с собой

Двойника-покойника.

Солнце жизнями кипит,

Солнце всепобедное!

А покойник говорит:

Солнце дело вредное.

Страсть весенняя горит,

Май плывет торжественно,

А покойник говорит:

Это так естественно.

На плечо прильнув твое,

Жажду вылить душу я,

А покойник всё свое:

Что за малодушие.

Мир, волнуйся! Жизнь, лети!

А от рукомойника

Никуда мне не уйти.

Я – двойник покойника.

1917

Двенадцать. Хлопнула бутылка,

Младенец-год глядит в окно,

В бокале зашипело пылко

Мое морозное вино.

Мне чужды новые желанья,

Но буду ли тужить о том,

Когда цветут воспоминанья

О прошлом счастии моем?

Вот снова я студент московский,

И ты со мной, и снова вскачь

Везет на Дмитровку с Покровской

Нас тот же старенький лихач.

Ты, вся забросана метелью,

Ко мне склонилась на плечо.

Под николаевской шинелью

Как бьется сердце горячо!

Вот Благородное Собранье.

Сиянье люстр, улыбок хмель.

Еще минута ожиданья —

И прожурчала ритурнель.

Кладу на подоконник шпагу.

По залу шорох пролетел.

И вот, будя в груди отвагу,

На хорах мерно вальс запел.

1910

Графине П. О. Берг

С кудряво-золотистой головы

Сняв гордый шлем, увенчанный горгоной,

Ты мчишь свой челн в залив темно-зеленый,

Минуя риф и заросли травы.

Ждет Сафо на скале. Сплелись в объятьях вы,

И тает грудь твоя, как воск топленый,

И вот к тебе несет прибоя вздох соленый

Остерегающий призыв совы.

Прости, Лесбос, прости! О, Сафо, не зови!

Не веря счастию, не верю я любви:

Под розами смеется череп, тлея.

И легконогая, взлетая вновь на челн,

Обратно мчишься ты по лону вечных волн,

Тоску бессмертную в груди лелея.

1913

В. А. Юнгеру

Не в пышном блеске вечной славы,

Не в тайнах мудрой тишины

Я вижу облик величавый

Великолепный жены.

Не голубая ясность взоров,

Не гром победы, не Суворов,

Не оды, не Мурза-поэт,

Не царскосельские аллеи,

Не эрмитажные затеи

Чаруют сердце мне – о, нет!

Нет. Но мечта моя следила

С живым волнением в крови,

Когда ты женщиной сходила

Из царства славы в мир любви.

Вот стих раскат трубы орлиной.

Пред нежною Екатериной

Полудитя-кавалергард

Влюбленные склоняет взоры.

Струится шелк, лепечут шпоры,

В окне дрожит вечерний Март.

1917

В. А. Подгорному

Я Аруэ. Мой псевдоним Вольтер.

В глазах Людовика я дерзостный безумец,

А в Сан-Суси я был поэт и камергер,

Но возлюбил меня российский вольнодумец

И с табакеркою не мог расстаться он.

С тех пор я позабыл Версаль и Трианон,

И грубость Фридриха и лесть Екатерины.

В тамбовской вотчине, где псарня и перины,

Перед закускою лежал я у стола.

Речь непонятная и чуждая текла

Кругом, и лишь порой, будя мое вниманье,

Вдруг сыпался табак и слышалось чиханье.

1916

Н. Ф. Балиеву

Часы Наполеона

Вы видите, друзья.

На мне его корона,

Звонить умею я.

В приемной за докладом

У ширмы голубой

Стоял со мною рядом

Красавец часовой.

К столу склоняясь низко,

Писал Наполеон.

Вдруг падает записка

И мой раздался звон.

Тогда, подняв посланье,

Покинув важный стол,

На нежное свиданье

Наполеон пошел.

Но чрез минуту снова

Взойдя в приемный зал,

Взял ухо часового

И, потрепав, сказал:

Не стой к часам так близко:

Не видно из дверей,

Куда летит записка

Возлюбленной твоей.

1916

Ты стройно очертил волшебный круг —

И Русь замкнулась под прозрачным шаром.

В нем истекало солнце тихим жаром,

В нем таял, растворяясь, каждый звук.

Ты первый сам своим поверил чарам

И всемогуществу державных рук,

Тщету молитв и суету наук

Отдав брезгливо мужикам и барам.

Чтоб конь Петров не опустил копыт,

Ты накрепко вковал его в гранит:

Да повинуется Царю стихия.

Взлетев над безвоздушной пустотой,

Как оный вождь, ты крикнул солнцу: стой.

И в пустоте повиснула Россия.

1916

Из-за бронзовой решетки

Облик мраморный слежу,

Растоптав клобук и четки,

К Аполлону подхожу

О, прости меня, великий,

Не соблюл я твой завет

И за сумрак ночи дикой

Отдал солнечный расцвет.

Ты молчишь. На мрамор чистый

Не падет мой рабий вздох.

Торжествуй в красе лучистой,

Пушкин-солнце, Пушкин-бог!

1917

Леночке Юнгер

Там, где елки вовсе близко

Подошли к седому пруду

И покрыли тенью низкой

Кирпичей горелых груду,

Где ручей журчит и блещет

Серебрёною игрушкой,

Жил да был старик-помещик

Со своей женой-старушкой.

Был военный он в отставке,

Примечания

1

Н. В. Арнольд – кадет Симбирского корпуса, литературовед и поэт, мой друг. (Примеч. автора.)

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.