Серебряный век. Паралипоменон - Морозные узоры. Стихотворения и письма

И пусть в грядущих днях сиянием свободы

Вновь озарилась даль, я сердцем глух и слеп.

Ты в смене волн и дней, как я, безвластно, море.

Уж в далях дышащих темнеет твой чертог,

И скоро грозный бог в грохочущем просторе,

Нахмурясь, затрубит в тяжелый рог.

1910 <11 апреля. Одесса>

Грустно мне, грустно мне

Полночью глубокой

На чужой стороне,

На постели одинокой.

Снова думы пришли,

Тяжело на свете!

Слышу: поднялся вдали

Буйный, дикий ветер.

То над улицей вздохнет,

То в трубе продышит,

Гневно вывеску тряхнет,

Пробежит по крыше.

Бледный, бледный встал в окне

С песней похоронной.

Легче мне, легче мне

Под его ночные стоны.

Воет ветер, как пес.

В сердце тихо, тихо.

Ты ль тоску мою унес,

Буйный, дикий вихорь?

Это он, это он,

Песней стародавней

Нагоняя кроткий сон,

Постучался нежно в ставни.

1910 <11 апреля. Одесса>

<Н. А. Богодуровой>

Здесь, на лугу, у серой кочки,

Где зазмеились муравьи,

Где вянут желтые цветочки,

Остановлю шаги мои.

Как сторож бора заповедный,

Неутомима и грустна,

Горбатясь под корою медной,

Седая шепчется сосна.

С ней внемлет бор, сырой и мглистый,

Раскинув корни по песку,

И соловьев усталых свисты,

И воркованье, и ку-ку.

Передполуденное время.

И ты, мой полдень, недалек!

На миг, слагая жизни бремя,

У корней лапчатых я лег,

Суровой ношей искалечен,

Как эта древняя сосна.

Тобой да буду я излечен,

Моя последняя весна.

1910 <29 мая. Шаткы>

Торопится ветер и шепчет с листами,

Цветы всколыхнув, пронесется кустами,

Вздохнув, отдохнет и помчится опять

Забытые сказки шептать и шептать.

Усталый, не внемлю я сказкам тревожным,

Вздохам не верю, мгновенным и ложным.

Ветер утихнул, вечер томит,

Солнце садится, сердце щемит.

1910 <13 июня. Щербинка>

По грудам битого стекла,

Объедков, мусора и сора,

Задворком темным, вдоль забора,

Святая кровь моя текла.

Покорна доле безотрадной,

Из сердца юного струясь,

Близ ямы, где плевки и грязь,

Она застыла лужей смрадной.

Но, райский излучая свет,

По небу ангелы проплыли,

И распустился белоцвет

На грудах падали и гнили.

И пышут волны лепестков,

Румяно-белых, нежно-страстных,

И дышат лопасти листков

Благоуханных и прекрасных.

Куда ни оборотишь взгляд,

Разливом ярким млеет лето:

Цветет могучий Божий сад,

Живое море белоцвета.

Но если ты, цветы любя,

Росток, вспоенный мертвой кровью,

Сорвешь и в спальне у себя

Поставишь на ночь к изголовью,

Отравлен будешь к утру ты

И до последнего мгновенья

В живом дыханьи красоты

Всё будешь слышать запах тленья.

1911

Сердце стальное, не бойся мороза,

Всем ты стихиям равно недоступно.

Смерти не знает увядшая роза.

В чем ты виновно и чем ты преступно?

Жалость и нежное счастье напрасно

Светоч к тебе подносили дрожащий.

Жгла, раскаляя, любовь тебя страстно:

Страсть не расплавила стали шипящей.

Пусть, утомляя святыми глазами,

Женские тени, как прежде, восстали:

Ты не закаплешь живыми слезами,

Сердце холодное, сердце из стали.

Лишь сладострастия пламя больное

Жалом змеиным ласкает любовно

Сердце холодное, сердце стальное,

Нет, не преступно оно, не виновно.

1911 <25 декабря. Нижний Новгород>

Мне ничего не надо.

Поздно мне ворожить.

В жизни моя награда.

Боже! Позволь мне жить!

Тебе ли угодно было

Венец обесславить мой,

Черных ли ратей сила

Издевается надо мной.

В смертной, глухой трясине,

Под холодным ливнем томясь,

Не хочу я молиться тине,

Славословить земную грязь.

Вот на миг дожди отшумели,

Отдохну и я в темноте.

Боже! Дай подышать без цели,

Помолиться чужой красоте.

Пусть ворота святого сада

Дано другим сторожить,

Мне ничего не надо,

Только позволь мне жить.

1912

Заборы, груды кирпича,

Кривые улицы, домишки.

И за собором каланча

С уснувшим сторожем на вышке.

Здесь сорок лет – что год один.

Не знают люди перемены,

Как рамки выцветших картин,

Смиренно кроющие стены.

А в поле, там, где млеет ширь

И рожь колышется волнами,

Хранит кладбище монастырь,

Приосененный тополями.

И здесь такой же мирный сон.

Как сладко спится позабытым!

Лишь луч порой, упав на клен,

Играет зайчиком по плитам.

1905

<О. Г. Гладковой>

С утра окно мое открылось.

Слежу с воздушной высоты,

Как море крыш озолотилось,

Как ослепительны кресты.

Я высоко. Там, пыльным низом,

Влачатся люди подо мной,

А здесь, со мною, над карнизом

Воркует томно голубь мой.

В душе царит покой минутный:

Она как небо поутру.

А склон небес свинцово-мутный

Пророчит хищную жару.

Пусть. И в ответ спокойным думам

Блеснул мне сизых крыл подбой

И распластался с пышным шумом

В стихии бледно-голубой.

1906 <17 апреля. Москва>

Далеко на горизонте,

На краю небес эмалевых,

Как на исполинском зонте,

Тают пятна тучек палевых.

Идут люди по панели,

Озабоченно-бесстрастные.

Тихим пламенем зардели

Крыши синие и красные.

Крик торговцев, гром колясок.

И сквозь сеть ветвей березовых

Всё нежнее пятна красок,

Красок легких, красок розовых.

1906

Люблю я, утомясь обедом,

На кресле ждать под серым пледом,

Чтоб по обоям голубым

Вечерний заструился дым.

Медовой липкою дремотой

Ласкает сумрак мне глаза,

Лампадный вздох на образа

Ложится тихой позолотой.

И в облаках субботней мглы

Чуть светят ножны и стволы.

Вечерним ладаном одеты,

Со стен, приветны и легки,

Глядят мечтательно портреты

И книг сафьянных корешки.

В заветный час привычной неги

Люблю следить борьбу теней

С тенями уличных огней,

Их пораженья и набеги.

Блаженный и спокойный жар

Под душным пледом сонно бродит.

И лишь ко всенощной удар

Из сладких чар меня выводит.

1912

В тусклом вечере дымящий зной сокрылся.

День, сожженный праздно, отпылал багрянцем.

Благовест субботний прозвучал и позабылся.

Залились стрижи вечерним танцем.

В городском саду брожу один уныло,

Сумрачно гляжу прохожим в лица.

Тяжело мне. Сердце грустью защемило,

Отуманились предчувствием ресницы.

Жизнь тоскливая, жизнь скудная, как этот сад проклятый,

Вся ты, жизнь моя, покрыта пылью серой.

Ах, устал, давно устал мой конь крылатый,

И не справиться наезднику с Химерой.

Нити телеграфные на розовом закате.

На ночлег угрюмо просит оборванец.

Сердце ноет жалобно, горюет об утрате.

Кончился стрижей зловещий танец.

1906

Раскаленный пыльный город,

Скучный и пустой.

Мокрый липнет к шее ворот,

Жжет фуражку зной.

Там, за острой колокольней,

Призраком седым

Еле брезжит берег дольний,

Пароходный дым.

Там в тумане мутно-сером,

Близится заря.

Вознеслась над тощим сквером

Статуя Царя.

Продают клубнику, вишни,

Вафли, лимонад;

Я, проезжий, точно лишний,

Пробираюсь в сад.

Здесь над Волгою киоски,

Рев военных труб,

Шум толпы, с купален всплески,

Клены, липа, дуб.

1907

В дождливо-сумеречный день,

Когда в тумане меркнут лица,

Когда и жить и думать лень,

Брожу по улицам столицы.

Голубовато-серый дым

Развесил бледные волокна,

Туманом призрачно-седым

Слезятся слепнущие окна.

Голубовато-серый дым

Окутал башен силуэты,

Кресты церквей плывут над ним.

Бульвары сумраком одеты,

Тускнеют вывесок слова,

Прохожих гаснут очертанья.

И, как намокшая трава,

Моя душа таит рыданья.

1905 <31 августа. Москва>

Покинув грязный тротуар,

Меж звонких конок, легким бегом

Спешу на праздничный бульвар,

Блестящий первым юным снегом.

Я здесь, как мрачный нетопырь,

Вчера бродил, потупя взгляды.

Был скучен серый монастырь

И туч тоскливые громады.

И там, где, озаряя грязь,

Рой фонарей ей глянец придал,

Стоял, задумчиво склонясь,

Спиной ко мне, чугунный идол.

Сегодня блеском жемчугов

В морозно-искристом закате

На льдистом небе облаков

Сияют пурпурные рати.

Крестами радостно горя

В красе внезапной перемены,

Передо мной монастыря

Белеют розовые стены.

А впереди, где яркий газ

Нескромных пар объятья выдал,

Стал, многодумно наклонясь,

Спиной ко мне, чугунный идол.

1905 <1 ноября. Москва>

Ночь серебряная длится.

Снег пылится под луной.

Сердцу любо насладиться

Тишиной.

Я по улице морозной

Тенью грёзной прохожу,

Замираю в грусти слезной

И гляжу.

Вижу белые ворота.

Ветви белые клоня,

С кленов иней сыплет кто-то

На меня.

Сыплет белые сережки.

Вижу: лунных взоров грусть

Отражается в окошке.

Пусть.

Я влюбленный, утомленный,

Близость гибели забыв,

Созерцаю умиленно,

И счастлив.

Пусть! Что будет, совершится,

Что придет, предрешено.

Ночь серебряная длится.

Всё равно.

1908

<Н. Г. Машковцеву>

Серебристые, резные

Снег-узоры на стекле.

То пушистые, сквозные

Чайки перья вырезные

Распластали в белой мгле.

Как воздушны эти крылья

На сияющем окне!

Но недвижны их усилья:

Истомясь тоской бессилья,

Стынут чайки в белом сне.

Будто звездные осколки

Мерзнут в искрах голубых.

Уж не чайки это: елки —

Ткут морозные иголки,

Ткут узор ветвей седых.

Меркнет. В сумеречной ласке

На лазоревом стекле,

Сквозь узоры белой сказки,

Как глаза в прорезах маски,

Звезды светятся во мгле.

1911 <28 декабря. Нижний Новгород>

Твои виски полузакрыты

Рядами черных завитков,

Озарены твои ланиты

Блестящим жемчугом зубов.

Тонка, легка, как стебель гибкий,

Как острый блещущий стилет,

Застыла ты, сверкнув улыбкой,

При щёлке мерных кастаньет.

И вот, внимая струнам знойным,

Заслыша бубна гулкий стук,

Ты в танце пламенном и стройном

Обходишь яркий полукруг.

То, простирая вдаль объятья,

Улыбкой сдерживая страсть,

Ты, разбросав гирляндой платья,

Зовешь к ногам твоим припасть.

То, утомясь, ты замираешь,

Вскрывая веер у плеча,

То снова бурею взлетаешь,

Пурпурный шелк одежд влача.

Вот с блеском взора легче лани

Припала на колено ты,

Приемля гул рукоплесканий,

Восторги, клики и цветы.

1906 <16 августа. Москва>

Знакомый ресторанный гул,

Гирлянды ламп и скрипок говор.

Лакей, сгибаясь, ставит стул,

Промчался в кухню белый повар.

Гляжу, как прыгают смычки

В руках малиновых испанцев,

Как ярких люстр огни-крючки

Дрожат под хохот модных танцев.

Растрепан, галстук на боку,

Смеешься ты, мой друг влюбленный.

Вот золотого коньяку

Сжег горло мне металл топленый.

Под вальс припомнились на миг

Реки далекие извивы,

Вечерний лес, орлиный крик,

К ручью склонившиеся ивы.

Зачем ко мне вернулись вспять

И манят плакать детства зори?

Зачем в слезах гляжусь опять

В его лазоревое море?

Ах, если б вновь! Очнулся я,

Рукой дрожащей мну фуражку.

Уж кофе медная струя

Бежит в фарфоровую чашку.

Пора! Еще на миг ожив,

Стою один в тоске бесплодной.

И скоро, смутно молчалив,

Лечу в санях, как труп холодный.

1907 <13 октября. Москва>

Не смог я жизнью овладеть

И счастье сжег в разгуле диком,

Вот почему, не в силах петь,

Зову любовь звериным криком.

Зову и недвижим сижу,

Вертепа хмурый завсегдатай.

Глазами мутными гляжу

На мир мой вещий и заклятый.

Всё те же винные пары.

И полусознанным обманом

Они до утренней поры

Дают зажить болящим ранам.

Уйду ль, вернусь ли, всё равно,

На синем небе блещет Веста,

Но сердцу ты чужда давно,

Моя любовь, моя невеста.

1907 <19 октября. Москва>

<С. М. Городецкому>

Милый мой пошел в солдаты.

Никому я не скажу,

Вышью ему полотенце,

На дорогу положу.

Брякнут ножницы в приеме,

Милому забреют лоб.

Видно, мне вечор недаром

Перешел дорогу поп.

Нету, нету пистолету

Убить серу уточку.

Милый мой собрался в город.

Погоди минуточку!

Как рябину я ломала,

На сучок пытала влезть,

Сверху милому кричала:

Приходи рябину есть!

Неужели ты увянешь,

Роза распрекрасная?

Неужель ты выйдешь замуж,

Девчонка несчастная?

Плывет лебедь по воде,

Речка быстротечная.

Неужель разлука наша

Будет вековечная?

1911 <9 марта. Нижний Новгород>

Пьяные жалкие лица,

Горькие вопли похмелья,

Грузных саней вереницы.

Скучно людское веселье!

Скучно веселье людское,

Страшны безумные песни.

Прочь, торжество городское!

Сердце, воскресни, воскресни!

Медные всплыли удары,

Час покаяния близко.

Жду искупительной кары,

Кланяюсь вечеру низко.

В бездну вечернюю падай,

Невыносимое ныне!

Завтра мне будет отрадой

В снах безотрадной пустыни.

Завтра поверю я чуду.

Новым обманутый пленом,

Завтра склоняться я буду

К милым устам и коленам.

1912

Мальчик в конке, что ты жмешься

К матери своей?

Отчего не улыбнешься

Ей?

Звезды там, а здесь мигают

Дымные огни.

И бегут, и убегают

Дни.

Вьются, легкие, как шутка,

Звезды в вышине,

Но боишься ты, и жутко

Мне.

Там безбрежностью свободы

Небо залито.

Кто же проклял наши годы,

Кто?

1913

Твой призрак встал над белою бумагой,

Надменный юноша в бобрах, со шпагой.

Ты помнишь? кони мчали нас без цели,

Заря пылала, щеки пламенели.

Вчера на улице ты собирал окурки,

Опухший хулиган, в опорках, в рваной куртке.

Я издали узнал твою походку

И равнодушно дал тебе на водку

1913

В нечистом небе бесятся стрижи.

Тускнеют лица под налетом пыли.

Бесстыдно голосят автомобили.

Душа, очнись и время сторожи!

Пусть прошлое уходит: не тужи.

О нем лесные зори не забыли.

Там ландыши сияние разлили

И ястреб ждет за океаном ржи.

Туда перенеси свой вечный город

И, сбросив пошлость, как крахмальный ворот,

Ищи в полях единственных отрад.

Под шепот ветра нежно-терпеливый,

Под вздох лесной, под замиранья нивы

Взыскуемый тебе предстанет град.

1914

Я лечу. Сапфирной далью

Ясный круг земли окрашен.

Зазмеились реки сталью.

Забелели стены башен.

Мой ковер, колеблясь, вьется

Над седым сосновым бором.

Слышу, слышу крик орлиный.

Плещут гуси по озерам.

Над оврагами несется,

Где медведь трещит малиной,

Колыхаясь, мчится к горам.

Над сапфирным полукругом

Полосы огнистой пламя.

Пахнет лесом, пахнет лугом,

Пахнет желтыми цветами.

Синь и золото в опушке.

С писком пляшут мошек рои.

Голубых цветов завой

Налились, дрожа, слезами.

О весне твердят кукушки.

Над орешником тенями

Зашныряли козодои.

Вслед за серою совою

Промелькну болотом ржавым.

Полон нежною тоскою,

Припаду к вечерним травам.

Шумит узорный самолет

Над островерхой чащей елок.

Порой над речкой проплывет,

Встревожит быстрых перепелок.

Через поля, минуя лес,

Стремится облачной пустыней.

Драконом падая с небес,

Несется степью бело-синей.

В степи насупился курган.

Орел орлицу призывает.

Где был раскинут ратный стан,

Ковыль о призраках вздыхает.

Была пора: сюда на бой

Текли за половцами обры.

И долго здесь в траве сухой

Белели черепы и ребры.

Теперь всё тихо. Спит бурьян.

Забыта быль и небылица.

И только с криком на курган

Летит, шумя, седая птица.

Со свистом крыл, визгливой тучей

Стрижи над башнею взвились.

Она венец скалы могучей,

Ушедшей в облачную высь.

Туда, где царственной добычей

Гордится сумрачный утес,

Где вечный свист и шелест птичий,

Мой самолет меня принес.

Один вишу над синей бездной,

Схватясь рукой за край окна.

Там, за решеткою железной,

Склонилась, бледная, она.

Спасти ее! Увы, ширяя,

Мой самолет умчался прочь.

Один вишу, изнемогая,

И мне царевне не помочь.

Прости! Под визг стрижей прощальный,

Срываясь в бездну с высоты,

Я вижу образ твой печальный,

Я слышу, как рыдаешь ты.

1906 <21 мая -17 июня. Щербинка>

Тучное поле Микулою орано.

К сизым лощинам приникли туманы.

В небе вещанья угрюмого ворона,

В синей дали голубые курганы.

В темном кургане чьи кости заржавые?

Кто там, истлевший, с мечом и доспехом?

Смолкнули ворона крики кровавые,

Гулкая степь им ответила эхом.

То ли станицы шумят журавлиные,

Ветер ли грезит старинною былью,

Всадник ли стрелы пускает орлиные,

Пляшет верхом над седою ковылью?

1905

Над синим берегом Днепра

Сияет небо голубое.

На свежей насыпи бугра

С княгиней князь воссели двое.

Над синим берегом Днепра

Свершился праздник погребальный,

С угасшим пламенем костра

Угаснул хор жрецов печальный.

Щит солнца, кроясь на ночлег,

На дол степной багрянцем пышет.

В чужой земле седой Олег

Родимый вопль друзей не слышит.

Ушли. На красный небосклон

Лиловых туч стремятся рати.

Неумолимый вечный сон

Тоской разлился на закате.

Темнеет даль. Грозит Перун.

Степь жаждет бури неминучей.

И, ладя переборы струн,

Седой гусляр поник над кручей.

1906 <18 июня. Щербинка>

Ты бранным отроком погиб.

Под лязг мечей, под свист и ржанье

Ты в темный мир холодных рыб

Унес последнее страданье.

Меж водных листьев и травы

Один ты спишь на мягком иле.

С поникшей бледной головы,

Развившись, кудри тихо всплыли.

К устам открытым и немым

Русалка белая припала,

А сверху блеском голубым

Прозрачная лазурь дрожала.

Вились над рябью мотыльки.

Один, забытый, бездыханный,

Ты тихо спишь на дне реки,

Погибший в битве отрок бранный.

1907

Кто мчится в огненном наряде?

Чей конь белее серебра?

Закат дрожит на снежной глади,

Пышней павлиньего пера.

Там, где зарей пылают башни

И куполы монастыря,

Приют боярышни вчерашней,

Невесты Грозного Царя.

Пусть полюбить ты не хотела:

Мне одному твоя краса,

Твое девическое тело

И светло-струйная коса.

Синеют дальние сугробы.

У врат склонился Грозный Царь.

Душа кипит смолою злобы,

А там, в стенах, поют тропарь.

То не ее ль он голос слышит

За белой каменной стеной?

Багряный вечер миром дышит

И сердце полнит тишиной.

Но вот сверкнули дико очи

И вдруг, пронзителен и чист,

Прорезал даль и сумрак ночи

Удалый, беспощадный свист.

1909 <21 февраля. Москва>

<Священной для меня памяти А. Л. и А. Н. Лихутиных>

Когда сквозь пену дней, бегущих неумолчно,

Я память увожу к минувшим берегам,

В тумане чей-то взор, пронзительный и желчный,

Склоняется ко мне из потемнелых рам.

Дед моего отца и прадед мой! Возрос ты

Средь черноземных нив и заливных лугов

В симбирской вотчине, где безмятежно-просты

Катились дни твои у волжских берегов.

Ты летом на покос езжал на дрогах длинных,

И зорко умолкал девичий хор и смех,

Когда ты намечал среди красавиц чинных

Ту, что красивее и величавей всех.

Под осень ястребом травил ты перепелок

И слушал красный гон, за русаком летя.

Зимой, жалея свеч, шел в сумерки под полог,

Чтоб до зари уснуть спокойно, как дитя.

Во всем был здравый смысл единый твой наставник.

Ты, мудрой скупостью умножив свой доход,

Служил по выборам: был капитан-исправник

С четырнадцатого по двадцать пятый год.

Полвека ты лежишь на родовом погосте,

Где за оградою рассыпались кресты,

Где клены древние вплелись корнями в кости,

Где свищут иволги и шепчутся листы.

Самолюбив и добр, расчетлив и распутен,

Умом ты презирал, а сердцем знал любовь.

Дед моего отца и прадед мой Лихутин,

Я слышу, как во мне твоя клокочет кровь!

Из конопляников, обильных и душистых,

Ты робко глянула и спряталась тотчас,

Едва в гурьбе псарей и гончих голосистых

Глазам твоим сверкнул огонь надменных глаз.

Вослед охотникам клубила пыль дорога.

Закрывшись рукавом, ты слушала вдали

И гулкий лай собак, и смех, и пенье рога.

А конопляники дышали и цвели.

Прошло немного лет. Из девочки дворовой,

Бродившей по грибы опушкою лесной,

Ты стала барыней, дородной и суровой,

Как написал тебя художник-крепостной.

Люблю твои черты на блекнущем портрете,

Их целомудрие – удел немногих душ —

С заботой об одном: чтоб живы были дети,

Чтобы не захворал любимый нежно муж.

К нему же на погост однажды, в полдень летний,

Шесть сыновей снесли твой деревянный гроб.

И хоронил тебя, чуть двигаясь, столетний

Давно когда-то вас перевенчавший поп.

1910 <21 декабря. Нижний Новгород>

<Н. Н. Черногубову>

Прабабушка брегетов новых,

Восьмнадцатого века дар!

Тебя за пятьдесят целковых

Мне уступил друг-антиквар.