Серебряный век. Паралипоменон - Морозные узоры. Стихотворения и письма

На белом поле цифры мелки.

Над ними, вставлены в алмаз,

Три золотых узорных стрелки

Показывают день и час.

Люблю я, снявши оболочку,

Подняв две крышки и стекло,

Следить, как, трогая цепочку,

Колеса ходят тяжело.

И справа заводя налево

Ключом часы, люблю я стук

Секунд: так бьется сердце девы,

Когда ее целует друг.

Люблю я по утрам, в халате

За чаем сидя, всякий раз

Искать на старом циферблате

Следы давно угасших глаз.

Люблю исчезнувшие лица,

Схороненные имена

Помещиков времен Фелицы,

Защитников Бородина.

Носителям атласных фраков

Ты возвещала Новый Год.

И был, как ныне, одинаков

Твой однозвучный мерный ход.

Ты светишь мне былым приветом.

На долгий иль короткий срок

Связал тебя с моим жилетом

Старинный бисерный шнурок?

Придет пора: рука Плутона

И мне укажет умереть,

Тогда, создание Нортона,

Мой смертный день и час отметь!

1911 <8 сентября. Москва>

Ряды акаций сад обстали.

В них золотой дробится свет.

Один на белом пьедестале

Ты замер, бронзовый поэт.

Под солнцем знойным, солнцем жгучим

Ты с дальних гор не сводишь глаз,

А там возносит к белым тучам

Громады снежные Кавказ.

Но взором сумрачно-тяжелым

Пронзая вечно ночь и день,

Не мчишься ль ты к родимым долам,

К огням печальных деревень?

О, как была тебе знакома

Отрада тихих сельских грез,

Изба, покрытая соломой,

Чета белеющих берез!

Но Демон, царь тоски безбрежной,

В свой дикий край умчал тебя.

И ты, доверчивый и нежный,

Молясь, грозил и клял, любя.

Тоскуя сердцем о лазури,

В подземный мрак стремился ты,

И здесь под рев и грохот бури,

Осуществил свои мечты.

Но дух твой, примирён ли с тем он,

Что колыбель ему Кавказ?

Не мчится ль он, как черный Демон,

К родным полям в закатный час?

1908 <22 июля. Ореанда>

Полвека ты лежал в незыблемом покое,

Друзьями погребен, и только строгий крест

Вздымался над тобой на камне-аналое

Среди торжественных, среди пустынных мест.

И люди чуждые нечистыми руками

Нелепый мавзолей воздвигли над тобой

И хлынули к тебе с речами и венками

Самодовольною гурьбой.

Твой позабыв завет, смиренный и суровый,

Страшилища твои здесь подняли свой рев:

Склонялся Чичиков, кипели Хлестаковы

И вольнодумствовал Ноздрев.

Как радостен их пир над тихими костями,

На весь родной простор как страшен их привет!

Ты был, живой в гробу, увенчан мертвецами,

Пришедшими к тебе сказать, что смерти нет.

1909

Оно вздымалось глыбой серой

И в белом сумраке ночном

Казалось сказочной химерой,

Тяжелым и недвижным сном.

Два гладиатора держали

Коней железных под уздцы

И терпеливо выжидали

Победу, славу и венцы.

Пред ними высился Исакий.

Внизу, в саду, кипел народ,

Мелькали с пиками казаки,

Шел с музыкой гвардейский взвод.

Царь-прадед, в шишаке крылатом,

Как будто делал ратям смотр.

А там, налево, за Сенатом,

Летел с рукой подъятой Петр.

И дерзко облики нахмуря,

Коней держали два врага

И ждали, что людская буря

Затопит смутой берега.

Когда же вспыхнул пыл военный

В сердцах, как миллион огней,

Они низвергнулись мгновенно

С надменной высоты своей.

Их нет; лишь царский прадед мчится

По-прежнему в сиянье лат,

По-прежнему Петра десница

Благословляет Петроград.

Наш исполин, наш триумфатор,

Каким величьем блещет он!

Пади, германский гладиатор,

Останови коней, тевтон!

1914

Орлиным взором ты следил

За нападеньем и борьбою,

А вражий самолет ходил

Чуть видной точкой над тобою.

Коварным знаком с высоты

Он пушкам указал героя,

И мертвым пал, Самсонов, ты

Среди разрушенного строя.

Пробушевал свинцовый град,

И мертвым пал ты под шрапнелью.

Крестясь, покрыл тебя солдат

Своею серою шинелью.

И тихим пламенем горя,

Над местом гибели нежданной

Зардела вещая заря

Бессмертной славы, славы бранной.

1914

С Богом, братцы! Ночь глухая,

Нет ни месяца, ни звезд.

Не звеня, не громыхая,

Собирайтесь-ка в разъезд.

Вы пришли с родного Дона.

Немец бродит по Руси.

Чудотворная икона,

Богородица, спаси!

Были бури, стук булата,

Колыхался тихий Дон:

На святую Русь с заката

Наступал Наполеон,

Но орлам его лукавым

Не сдался российский флаг,

И в Париж с гербом двуглавым,

Победив, вступил казак.

Вы ломали рог турецкий,

Желтый выл на вас дракон.

Неужель орды немецкой

Убоится тихий Дон?

Пыль крутится, сотня скачет,

Враг неистовый бежит,

И пред пикою казачьей

Каска прусская дрожит.

Вот дошли мы до оврага.

Смирно, братцы! На коней!

В поле иней, как бумага,

Не видать вдали огней.

Смирно, братцы! Ночь глухая,

Нет ни месяца, ни звезд.

Не звеня, не громыхая,

С Богом трогайтесь в разъезд.

1914

<Всё, кружась, исчезает во мгле,

Неподвижно лишь солнце любви.

В. Соловьев>

I

Спокойный строй задумчивых октав,

Как ты идешь к теченью жизни летней!

Часы раздумий и часы забав Ты закрепляешь в памяти заметней.

Ты, Пушкину досужий вечер дав,

Свел Грацию с коломенскою сплетней,

Тебе Толстой доверил свой «Портрет»,

И музыкой твоей пленялся Фет.

II

Провинциальных Муз глухой приют,

Степной курорт, тебя пою октавой!

Пять лет назад я в первый раз был тут.

С тех пор мне мил и парк твой величавый,

И под горой зеленоватый пруд,

И крик грачей над нижнею дубравой,

И пышных лип цветущий аромат,

С которым странно слился серный яд.

III

Чтоб бестолку рассказ не прерывать,

Я опишу всё по порядку дале,

Как ходят в парк резвиться и гулять

И как танцуют по средам в курзале.

Иду я ровно в десять ванны брать.

Парк пуст еще. Играют на рояли.

У клумб резвятся дети. Смех и плач,

И прыгает, взлетая, красный мяч.

IV

Кумыс в беседке терпеливо пьют.

Больных в саду теснятся вереницы.

Вот белый дом, где ванны нам дают.

Жду полчаса. Наскучившие лица

По коридору с свертками бредут:

Купец, студент, чиновник, две девицы.

Шум, брызги ванн, ручных колясок скрип,

И адской серы пар, и запах лип.

V

Я в кипятке законный срок минут

Чуть высидев, бегу. Уж жарко стало,

Лучи прямые колются и жгут

(Теперь бы кстати было опахало).

Вот дома я, но мучаюсь и тут:

Закрыв балкон, скорей под одеяло.

Лежу – и пот с меня ручьями льет,

Покуда час обеда не пробьет.

VI

А к вечеру, едва отпустит зной,

Над озером ударят дружно скрипки.

Веселый вальс звенит, поет весной.

Со всех сторон поклоны и улыбки,

Бряцанье шпор и смех. Передо мной

Мелькают дамы. Талии их гибки,

Прелестны ножки. Скрипки, платьев шум,

И сразу – «пусто сердце, празден ум».

VII

Всё просто здесь, и чинных нет манер.

Гурьбой под марш, ласкающий и ходкий,

Проходят: юнкер, штатский кавалер,

Военный врач, внимательный и кроткий,

Услужливый жандармский офицер,

Кавалерист с размашистой походкой.

Все раскаленным гравием хрустят,

Ухаживают, сплетничают, льстят.

VIII

И я, влюбленный, помню, здесь блуждал

Пять лет тому. Любовник бескорыстный,

Как мотылек весенний, я летал.

Но скучной жизни призрак ненавистный

Мои цветы наивные сорвал,

И вот теперь, один, как куст безлистный,

Стою, клонясь под ветром грозовым.

Где вы, мечты? О, если б стать другим!

IX

О, если бы вернуть тот ясный год,

Когда ни ванн, ни скуки я не ведал!

Прозрачно жизнь катилась без забот.

Я сладко жил, влюблялся и обедал,

И пел в стихах всё зори да восход.

О, дни блаженные! Чего б я не дал,

Чтоб, с робостью встречая детский взор,

Вновь лепетать любовных слов набор!

X

Но я увлекся… Что там? Все спешат.

Ах, нынче бал! Скорее брать билеты!

В курзале вальс. За парой пары мчат, —

Подростки, дамы, барышни, кадеты,

Любуясь, в окна зрители глядят,

Гудят с эстрады скрипки и кларнеты,

И носится над массою голов

Всё тот же запах серы и цветов.

XI

И я, в толпе затертый, умилен,

Ищу ее. Вновь прошлое восстало.

Но что это?.. Неизъяснимый сон, —

Влюбленным счастьем озарилась зала.

Старинный вальс, далекой жизни звон!

Влюбленным счастьем сердце просияло,

Влюбленным счастьем снова грудь полна.

Она в толпе! Другая, но она!

XII

Четырнадцатилетнее дитя,

Как куколка, Маруся разодета.

По залу легкой бабочкой летя,

В объятиях ровесника-кадета[1],

Она зажгла, танцуя и шутя,

Потоки ослепительного света

В моей душе. И вдохновенный сон

Поет мне вновь. И снова я влюблен.

XIII

Румянец в черных прячется кудрях.

Смеются губки. Глаз прищурен зоркий.

Грудь детская и тонкий стан в цветах.

И платьице короткое с оборкой,

И ножки-стрелы черные в чулках,

И сбивчивую речь скороговоркой, —

Всё вижу я, и слышу, и ловлю.

Прекрасна жизнь! Люблю! Опять люблю!

XIV

И целый вечер глаз я не свожу

С моей Маруси. Да, она прекрасна,

Как цвет весны. Вздыхаю и гляжу,

И знаю сам, что мучаюсь напрасно.

Чего я жду и что я сторожу

В любви моей, прекрасной и бесстрастной,

Как месяц в тишине речных зеркал?

Сказать ли ей? Но что бы я сказал?

XV

Нет, никогда ни слова не скажу.

Пусть будет мне она мечтой далекой.

Я бессловесным счастьем дорожу.

Его источник грустно-одинокий

Не возмутит ничто. Я не дрожу

И не ропщу, сознав закон жестокий,

Что нам велит любовь туда нести,

А здесь твердить всю жизнь: люблю! прости!

XVI

На черном небе рой алмазных звезд.

Дрожит луна в задумчивой печали,

Безмолвный сторож опустевших мест.

Часы на колокольне прозвучали,

И царствует спокойствие окрест.

Давно уже все в доме замолчали.

Я над подушкой, с книгой, в тишине.

В который раз вся жизнь предстала мне?

XVII

Вновь вижу я пустынный сельский дом,

Где шли мои младенческие годы,

Где старый быт и чувством, и умом

Я постигал среди родной природы

При песнях вьюг за ледяным окном.

Я помню детских мыслей переходы.

Там тихо взрос я с Пушкиным в руках,

Предчувствуя тебя в моих мечтах.

XVIII

Я вижу вновь безбрежные леса,

И зыбь реки за мельничной запрудой.

Закинута, легла моя леса,

Но, углублен, я не слежу за удой.

С однообразным шумом колеса

Душа слилась – и просит сердце чуда,

И озаряет юные мечты

Нетленный образ чистой красоты.

XIX

И так всю жизнь меня в ночной дали

Манила ты сияньем идеала.

Когда ж вздымался вихрь и тучи шли,

Я падал ниц, а сердце ждало, ждало.

И над простертым в мраке и пыли

Опять светило вечное вставало.

И, озарен восторгом неземным,

Я воскресал пред призраком родным.

XX

Тебе одной я эту жизнь отдам.

Одна во всех, ты вечное виденье.

Но встретишь ты меня не здесь, а там.

Здесь – тени, призраки… Немая тень я.

Смерть – райский сон. Так будем верить снам!

В желанной смерти блещет возрожденье.

Мне солнцем светит в вихре темных лет

Моя любовь, которой смерти нет.

1907 <Серноводск Самарской губ.>

Ю. А. Сидорову

Твой дух парил над вечным Нилом.

Ты – сын Египта, Ур-Нетдор!

Каким непобедимым пылом

Исполнен твой далекий взор!

Жрец желтоликий, темноокий,

С обритой мудро головой,

Ты светоч истины великой,

Не зная сам, зажег собой.

Обломок древний обелиска,

Хранящий сфинксовы черты,

С моей душой так близко, близко

Свободным духом слился ты.

<Люблю тебя за то, что в прошлом

Мечтой свободной ты живешь,

За то, что в крике черни пошлом

Личину Хама узнаешь.>

Люблю твое презренье к черни

И одиночества покой:

И ты, как я, огонь вечерний,

Последний луч зари родной.

Во дни безвременья и скуки

Путь уступая мертвецам,

Вернулись мы, простерши руки

К блеснувшим издали венцам.

Не нам от века ждать награды:

Мы дышим сном былых веков,

Сияньем Рима и Эллады,

Блаженством пушкинских стихов.

Придет пора: падут святыни,

Богов низвергнут дикари,

Но нашим внукам мы в пустыне

Поставим те же алтари.

1907

Вячеславу Иванову

Над дымом облачным высоко Твой храм белеет на горе,

Пылает сердце одиноко На сокровенном алтаре.

Пусть за дверями время плещет: Бессилен мутных волн прибой, Неугасаемо трепещет Над чистой жертвой пламень твой.

Под горностаевой порфирой,

С венцом алмазным на челе,

С высот торжественною лирой Ты мир и свет несешь земле.

Как жрец, помазанный по праву,

Ты, став один у алтаря,

Возносишь скипетр и державу С смиренномудрием Царя.

1907

В груди поэта мертвый камень

И в жилах синий лед застыл,

Но вдохновение, как пламень,

Над ним взвивает ярость крыл.

Еще ровесником Икара

Ты полюбил священный зной,

В тиши полуденного жара

Почуяв крылья за спиной.

Они взвились над бездной синей

И понесли тебя, храня.

Ты мчался солнечной пустыней,

И солнце не сожгло огня.

Так. От земли, где в мертвом прахе

Томится косная краса,

Их огнедышащие взмахи

Тебя уносят в небеса.

Но только к сумрачным пределам

С высот вернешься ты, и вновь

Сожмется сердце камнем белым

И льдом заголубеет кровь.

1910 <4 апреля. Одесса>

К воспоминаньям пригвожденный

Бессонницей моих ночей,

Я вижу льдистый блеск очей

И яд улыбки принужденной:

В душе, до срока охлажденной,

Вскипает радостный ручей,

Поющим зовом возбужденный,

Я слышу томный плеск речей

(Так звон спасительных ключей

Внимает узник осужденный)

И при луне новорожденной

Вновь зажигаю шесть свечей.

И стих дрожит, тобой рожденный.

Он был моим, теперь ничей.

Через пространство двух ночей

Пускай летит он, осужденный

Ожить в улыбке принужденной,

Под ярким холодом очей.

1913

В тебе цветут преданья вещих дней.

Глаза твои, улыбкой сердце нежа,

Мне говорят о пущах Беловежа,

О славе войн и споре королей.

В дыму веков они всё вечно те же.

Твоя ж корона – спелый сноп кудрей.

Как сердце при тебе горит нежней,

Как помыслы чисты и думы свежи!

Твой светел жребий, радостен твой путь.

Живой огонь твоя лелеет грудь,

Священный Знич пылает в холод невский.

Им озарен любимый наш певец.

В его терново-розовый венец

Вложила ты свой скипетр королевский.

1913

Как жароцвет Чугуевских степей,

Как синие стожары ночи южной,

Живут и пламенеют силой дружной

Созданья кисти сказочной твоей.

Пусть сыплется на кудри иней вьюжный:

Неколебим великий чародей

Над серой рябью мелководных дней

В наш хмурый век, расслабленно-недужный.

Царевна-пленница, злодей Иван,

Глумливых запорожцев вольный стан:

Во всем могуч, во всем великолепен,

В сиянии лучистом долгих лет

Над Русью встав, ты гонишь мрак и бред,

Художник – Солнце, благодатный Репин!

1914

О.Г.Ч.

Среди далеких милых теней,

В заветном царстве грез моих,

Скользящих отблеском видений,

Вечерних, лунных и ночных,

Твой строгий лик восходит первый,

Запечатлев в уме моем

Тебя божественной Минервой

В крылатом шлеме и с копьем.

Глубокие суровы очи,

Спокойны мудрые слова,

Им внемлет вестница полночи,

Твоя послушная сова.

Но чаще в облаке мечтаний

Иной ко мне слетаешь ты,

И милой Тани, бедной Тани

Я узнаю в тебе черты.

И знаю: ждешь ты безнадежно

Того, кто в срок весенних дней

Один повелевал безбрежной

Мятущейся душой твоей.

Ты ждешь напрасно. Твой Евгений

Стал жертвой праздной суеты:

Не возродятся в царстве теней

Растоптанные им цветы.

И если б вновь он боязливо

Припал с мольбой к ногам твоим,

Скажи, была бы ты счастлива

Мгновением любви одним?

1909 <8 ноября. Нижний Новгород>

О. Г. Гладковой

Арфы тихой светлое спокойное дрожанье,

Вздохи сыплющихся с яблони белых лепестков,

Вечера апрельского прохладное дыханье,

Грезы сонных, предзакатных, последних облаков,

Звон далекой сельской церкви, шорохи дубравы,

Взмахи радостно сверкающих снежных голубей,

Шепчущие над болотом на закате травы

Тайною Гармонии сочетались в ней.

1905

Л. Д. Глазовой

Широкий зонт как парус пестрый

В лазури бледно-голубой.

Они стоят под ним, как сестры,

Плечо к плечу, рука с рукой.

Как будто с Сумерками Утро

В объятье дружном сплетены.

Одна, белее перламутра,

Сияет призраком весны.

В другой таится пламень жгучий,

Пронзивший скорбью темный взгляд:

Она восходит алой тучей

На загоревшийся закат.

Но в Утре первых струй певучесть,

Роса и шепоты цветов.

Ах, что зари вечерней жгучесть

Пред блеском ранних облаков!

То ландыш в девственном уборе,

В хрустальном свете белизны,

В ее лучисто-кротком взоре

Сияют призраки весны.

Под белой ангельской одеждой,

В расцвете утренних лучей,

Она прекрасна, как надежда,

Надежда новых лучших дней.

1905 <29 ноября. Нижний Новгород>

Н.Д.Б.

Ты в зал взошла, скользя паркетом,

Под говор струн, при блеске свеч.

Дышала негой и приветом

Твоя задумчивая речь.

Свежей цветка, нежнее воска

Ты шла в сиянье белых роз.

Струилась волнами прическа

Пронзенных пестрым гребнем кос.

К чему искать в тебе загадки?

Ты, как поэзия, проста.

К благоухающей перчатке

Безмолвно я склонил уста.

Над суетой пустой и тленной,

Величье власти затая,

Так безыскусственно-смиренно

Царила женственность твоя.

1906 <29 декабря. Нижний Новгород>

Э.Р.Ш.

Вот струны тонкие запели,

Извивы музыки струя,

За ними голосом свирели

К нам полилась мольба твоя.

Поёшь на блещущей эстраде.

Кругом тебя, как днем, светло.

Волос смолистых пали пряди

На просветленное чело.

Трепещут люстры, озаряя

Округло-белые столпы.

Поёшь, широкий взор вперяя

Над морем стихнувшей толпы.

Так страстно уст твоих дрожанье,

Так напряженно молит взор,

Ты вся – блаженное страданье

На одинокой выси гор.

1906 <1 ноября. Москва>

К. М. Ивановой

Со мною на балконе стоя,

Когда к закату кралась мгла,

Она на облако густое

Свой детский пальчик подняла.

Как странны были очертанья

Воздушных облачных громад,

Как расплывались изваянья

Драконов, старцев и наяд!

И на балконе рядом стоя,

Когда закат синел и гас,

Вдвоем на облако густое

Глядели мы в вечерний час.

– Вот это слон! – она твердила. —

Смотрите, тает он, как дым! —

И долго в воздухе водила

Точеным пальчиком своим.

1907

Е.А.У.

В твоем воздушном смехе

Смеется светлый стих,

И детские утехи

Звучат в речах твоих.

Ты розовая роза,

Ты роза без шипов,

Но страшен блеск мороза

В румянце лепестков.

Безоблачной лазури

Прелестное чело,

Но сердцу, как от бури,

С тобою тяжело.

1910 <2 ноября. Москва>

Н. А. Зборовской-Аутендер

Ты жемчугом и бирюзами

Расшила ткань истлевших грез,

Дитя с лучистыми глазами,

В пушистом золоте волос.

Со строгостью спокойных статуй

В себе соединяешь ты

Мгновенность странницы крылатой,

Поющей солнце и цветы.

Но отчего, свиваясь зыбко,

Змеей с эдемского куста

Ползет зловещая улыбка

На искривленные уста?

Всё знаю: сам в начале круга

Заветную я отпер дверь.

Узнай во мне родного друга

И мне тоску свою доверь.

Пусть над клубящеюся бездной,

Где волны черные ревут,

Любовью странной, бесполезной

Два наших сердца расцветут.

1913

З.В.Ю.

Как будто ты сердце рукой мне прижала.

Струя молодая в груди задрожала.

И песня пробилась, и льются стихи.

Я счастлив. Как взмах золотого кинжала,

Как огненных пчел зазвеневшие жала,

Любовь пронизала утесы и мхи.

И снова я брежу и грежу стихами,

Орудую горном, взвиваю мехами

И молот руками окрепшими сжал.

Взошло мое солнце над серыми мхами,

И сладостно веет твоими духами

От крыльев звенящих и пламенных жал.

1913

П.

Вижу: ты сидишь в постели,

Распустила волоса.

За стеною свист метели

И колдуний голоса.

Ждет метла тебя у печки,

И камин разинул рот.

У совы глаза, как свечки.

Ощетинил спину кот.

Ты поешь. Глухой истомой

Песня тайная звучит,

Птицей черной и знакомой

К моему окну летит.

Но, вернувшись утром, знаю,

Ты невинно отдохнешь

И к родительскому чаю

Скромной девочкой сойдешь.

1914

Памяти Н.

В зимних снах мы тебя обрядили к венцу,

Но не спится в снегу онемелом:

Наклоняется май к ледяному лицу,

Расцветает в гробу твоем белом.

Помню краткие беглые встречи с тобой,

Ту весну повстречали мы вместе.

Как светло, как безоблачно день голубой

Улыбался покорной невесте!

Но, бескрылая птица, родного гнезда

Не нашла, хоть искала, нигде ты:

Над тобой заливалась ночная звезда

Беспощадным багрянцем кометы.

Как попала ты в этот отравленный круг

Себялюбцев бездушных и пьяниц?

Как позволили мы, чтобы Город-паук

Деревенский твой выпил румянец?

Вот могила твоя. Вновь мерещатся мне

Ласки солнца и радость приезда.

Сладко помнить над ней о лесной тишине,

О лампадках родного уезда.

1914

Нимфе Г.

Бросаю кисть. В цветном пятне

Былая красочность погасла,

И на неверном полотне

Сплывается и меркнет масло.

Довольно я писал картин

С холодной розовой пастушки,

Что ждет маркиза у куртин,

Прижав букет к надменной мушке.

И зелень волн, и яркость роз

На дышащем, как пена, теле,

И струи золотых волос

Усталым взорам надоели.

Глаза и сердце мне очисть,

Уединенья воздух горный!

Мою размашистую кисть

Сменил я на резец упорный.

В ущелья стаял чад тоски.

Как эта высь отрадна нервам!

На медном зеркале доски

Я профиль твой провижу первым.

1913

Обитель смерти. 1917

Скучен удел Всемогущего Бога.

Вечно, предвечно всё то же одно и одно:

Та же лазурная вечная вьется дорога,

То же горящее вечно пылает пятно.

Праведников, грешников весить да мерить,