Серебряный век. Паралипоменон - Морозные узоры. Стихотворения и письма

Дремлют тощие ракиты,

Вьются синие стрекозы.

Тихий берег равнодушен.

Вот на череп пожелтелый

Села бабочка и дышит.

Льются жаворонки звонко.

Воздух зноен, воздух душен.

Небеса яснеют тонко,

Небеса земли не слышат.

1906 <25 мая. Щербинка>

Вчера в час утренний, неся тебе фиалки,

Я остановлен был смятеньем суеты.

Шли в черном лошади, торжественны и валки,

Мерцали факелов дымящиеся палки,

И медленно, тряся бумажных лент листы,

Девичий белый гроб проплыл на катафалке.

Стоял я и смотрел, держа твои фиалки,

И были так легки и радостны мечты.

И смерть, и суета равно бессильем жалки,

Когда любовь горит, как жертвенник весталки,

Когда над вечностью сияешь солнцем ты.

И колыхался гроб на дальнем катафалке.

1910 <30 марта. Одесса>

Фарфор голубоватый,

Сугробы под луной.

На крыши хрупкой ватой

Лег иней ледяной.

По площади иду я,

Мерцают фонари.

Зари туманной жду я,

Далёко до зари.

Иду я близ кладбища.

Там, знаю, спит она,

Хранят ее жилище

Покой и тишина.

Среди крестов, часовен,

Над камнями могил,

Где снег так чист и ровен,

Играет луч, уныл.

В его холодном свете,

Как голос мертвецов,

Рыдающих столетий

Дрожит далекий зов.

Поют и стонут звуки.

В душе растет печаль.

Стою, сжимая руки,

Гляжу в седую даль.

Болящим сердцем стражду,

Зову немую тень,

В бездонном мраке жажду

Увидеть белый день.

Промчался ветер, дуя,

Мигнули фонари.

Зари последней жду я:

Далёко до зари.

1906 <16 декабря. Нижний Новгород>

<С. Раевскому>

Мама, дай мне земляники.

Над карнизом свист и крики.

Как поет оно,

Как ликует птичье царство!

Мама, выплесни лекарство,

Отвори окно!

Мама, мама, помнишь лето?

В поле волны белоцвета,

Будто дым кадил.

Вечер томен; над долиной

В жарком небе взмах орлиный,

Прокружив, застыл.

Помнишь, мама, ветра вздохи,

Соловьев последних охи,

В лунных брызгах сад,

Лунных сов родные клики,

Земляники, земляники

Спелый аромат?

Земляники дай мне, мама.

Что в глаза не смотришь прямо?

Что твой взор суров?

Слезы капают в тарелки.

Полно плакать о безделке:

Я совсем здоров.

1911 <7 ноября. Москва>

В ту ночь, когда в полях, кружась, стонала вьюга

И мерзлые дубы глушил морозный треск,

На мглистой пелене схороненного луга

Я тихо замерзал, и мертвенного круга

Серебряный меня томил и мучил блеск.

Оледенела грудь, и в сердце кровь не била,

И слух туманился, и меркнули глаза.

Но в передсмертный час ты, вечное светило,

Мой ледяной покров, пылая, растопило,

И таял хрупкий снег, горячий, как слеза.

Зачем же, воскресив бесчувственное тело,

В ночной холодный мрак ты воротилось вспять?

Не довершить тебе того, что ты хотело.

Вновь снег застыл на мне. Вновь вьюга налетела,

И мертвый белый круг томит меня опять.

1910 <2 апреля. Одесса>

Зимой, в мороз сухой и жгучий,

Разрыв лопатами сугроб

И ельник разбросав колючий,

В могилу мой спустили гроб.

Попы меня благословили

Лежать в земле до судных труб.

Отец, невеста, мать крестили

Закрывшийся навеки труп.

Один в бессонном подземелье

Не оставлял меня мороз:

К моей глухой и тесной келье

Дыханье жизни он принес.

И в темноте земных затиший,

Струясь ко мне, как белый дым,

Испод моей тяжелой крыши

Заткал он серебром седым.

Ложился тихо светлый иней,

Как легкий пух полярных птиц,

На чернеть губ, на лоб мой синий,

На темную кайму ресниц.

Так я лежал, морозом скован,

Покорен и бездумно-строг.

Был тишиною очарован

Кладбищенский немой чертог.

Вдруг сразу сделалось теплее.

Мороз сбежал с подземных троп,

И с каждым днем всё тяжелее

И уже становился гроб.

Там бредом мартовским невнятно

Журчали где-то ручейки.

Мое лицо покрыли пятна

И белой плесени грибки.

Вздуваясь, я качался зыбко,

Ручей журчал вблизи, и вот

Непобедимая улыбка,

Оскалясь, разорвала рот.

Он близок, мой удел конечный.

С ним исчезая в диком сне,

Я шлю моей улыбкой вечной

Приветствие весне, весне!

1911. <4 ноября. Москва>

С тех пор, как стало всё равно,

Тоска души моей не гложет.

Я знаю: это суждено

И будет и не быть не может.

И всё мне грезится тот час,

Когда перед погасшим оком,

В томленье диком и глубоком

Зажжется свет в последний раз.

И каждый день чертой недвижной

Мне предстоит земной конец:

Не человек и не мертвец,

Я некто странный, непостижный.

Еще в глаза мне бьется день,

Зеленым сумраком плывущий,

А уж могильных крыльев тень

Меня одела смертной кущей.

Уходит жизнь, как легкий дым,

В сознанье страха и обиды.

Лишь возглас первой панихиды

Мирит умершего с живым.

1911

Смерть надо мной прошелестела

Гигантским траурным крылом.

Теперь одно осталось дело:

Считать бесцельно день за днем.

Увы! Безжалостной угрозой

Мой дух навеки поражен.

Вот отчего грущу над розой,

Зачем бегу пиров и жен.

Но знаю: час придет заветный,

Вновь смерть подкрадется ко мне

И с той же лаской незаметной

Ужалит сердце в тишине.

И буду я, безумец дикий,

Скитаться днем и по ночам,

Встречать невиданные лики,

Внимать неслыханным речам.

Я истощу всю страсть, все силы,

Чтоб жизнь была сплошной пожар,

Чтоб сладкий сон в тиши могилы

Мне был как вожделенный дар.

Но утешением крылатым

Ты сбережешь прощальный срок,

Пьянящий горьким ароматом

Миндально-белый порошок!

1908 <12 апреля. Нижний Новгород>

Снова о смерти мечтаю любовно.

Жить я хочу, но и смерть мне желанна.

Пусть мои годы невидимо, ровно

К старости мирной текут неустанно.

Пусть станут чуждыми близкий и кровный,

Сказкою жизнь оборотится странной.

Детские зори, пылая слезами,

Глянут в глаза золотыми глазами.

Вновь от заката, приближась к восходу,

Тешиться стану веселой гремушкой.

Елку засветят мне к Новому Году,

Стол именинный украсят игрушкой.

В старость войду как в глубокую воду.

Смерть ожидая над тихой подушкой,

В час голубой, упоительно-лунный,

Сладко услышу призыв однострунный.

Если б твой призрак возникнул у гроба

В час, как уложат мне мертвые руки!

Если б свела нас земная утроба

В черных подвалах кладбищенской скуки!

Ах, я боюсь: не узнаем мы оба

Прежнего счастья! В пространствах разлуки

Новые зори, пылая слезами,

Глянут в глаза нам чужими глазами.

1913

Как звезды в небе, хоры тайных знаков

Плывут в душе, и, вечно одинаков,

Один и тот же неизменный бред

Всё шепчется и снится с детских лет.

Нездешних слов ночные отголоски!

В пучине дней спасительные доски,

Несете вы к заветным берегам

Пловца судьбы, отдавшегося вам.

В часы забав рыдаете, как совы,

Неодолимы, сумрачны, суровы;

В часы, когда от горя нем язык,

Как радостен доверчивый ваш клик!

Откуда вы? Далекие ль приветы

С родных могил покинутой планеты,

Глухие ль стоны бездны мировой,

Зияющей, грозящей и живой?

Как сердцу дорог ваш бессонный ропот

И ваш упорный бездыханный шепот.

Всё изменило: счастье, жизнь, любовь.

И только вы всё те же вновь и вновь.

1909 <5 октября. Нижний Новгород>

Октябрь застыл, угрюм и черно-синь.

В затишье мрачных и немых пустынь

Над площадью унылой городка

Тоскою ночь нависла – ночь-тоска.

Спят будки, облетевший сад молчит,

Не лают псы и сторож не стучит.

Взрыдает ветер и утихнет вдруг.

Но неподвижен в небе яркий круг.

Луна стоит, и в черной тишине

Подвластно всё Луне, одной Луне.

Украдкой, вдоль белеющих домов,

Иду к тебе, Луна, на тайный зов.

С холодной башни мерно полночь бьет.

Протяжно медь стенящая поет.

Рыдает время; безнадежный вой!

Он не разбудит город неживой,

Обитель трупов, дышащих в гробах,

Непогребенный, но бездушный прах.

Но царство тленья не страшит мечты:

Над черным склепом мне сияешь ты.

Заворожен томящей тишиной,

Я светлый дух, скользящий под Луной.

И дев земных померкла чистота:

В полночный час Луна – моя мечта.

Тебя одну, прекрасная, люблю.

Неумолимая, тебя молю.

Немая дева вечной красоты,

Бессмертная, неодолима ты!

Бесстрастная, не дрогнешь ни на миг:

Прекрасен, ясен царственный твой лик.

Две звездочки мерцают с двух сторон

В торжественном молчанье похорон.

И озаряют траурную твердь

Три гения: Луна, Любовь и Смерть.

1909

Струится стройный вальс торжественной истомой

И плачет, и зовет к угаснувшим мечтам.

В крылатый мир любви таинственно влекомый,

Я забываюсь, сердцем – здесь, мечтою – там.

Воздушные, кружась, поют, порхают платья,

Как белых бабочек задумчивый полет.

Поют, зовут и мчат душистые объятья,

Зовут и мчат уста, и взор поет.

Но, сердцем слушая ликующие скрипки,

Внимая светлый гул и милый разговор,

Мечтой бестрепетной ищу иной улыбки,

Иной влечет меня непобедимый взор.

И вот уже далек я радости минутной

И жалки мне мгновенные красы.

Разочарованный, тоскующий и смутный,

Спешу в гостиную, где полночь бьют часы.

Гляжу, подняв бокал, в затишье котильона,

Пока не грянула призывная кадриль,

В морозное окно; слежу ночного лона

Лазурным сахаром сверкающую пыль.

В холодное стекло сквозь сумрак бледно-синий

Роняет мне Луна немой ответ.

В просторах полночи, над мировой пустыней,

Растет, поет и мчится вечный свет.

Алмазно-белые, сапфирные чертоги,

Искр бриллиантовых и голубых огни.

О, Вечность светлая, я на твоем пороге!

Луна! Луна и я! Мы с ней одни!

1909

В ночь зыбкую, отдавшись маю,

Бросая книги и перо,

Благоговейно принимаю

Луны дрожащей серебро.

Сияньем призрачным облитый,

На голубой террасе став,

Я вижу круг полей открытый,

Я слышу шорохи дубрав.

В душе подъемлются тревогой

Какая жадность и печаль!

Пора! Скорей, челнок убогий,

К родимой пристани причаль!

Стою, не отрывая взора

От засиневших берегов,

Где, как платки, блестят озера

На черном бархате лугов.

Стою, осыпан хмелем лунным.

Серебряный струится блеск!

В душе молебном многострунным

Могучий нарастает плеск.

Но в море трепетного света,

Как образ девы ледяной,

Без сожаленья, без ответа,

Луна сияет надо мной.

Холодный призрак белой девы!

Молюсь тебе, печаль тая,

И безнадежные напевы

Ты слушаешь, Луна моя.

1909

Сон тишины, прохладный и прозрачный.

В июньской мгле почил роскошно лес.

Лег, колыхаясь, полог ночи брачный.

Блаженный мир блаженных ждет чудес.

Не дышит темный луг, сырой и злачный.

Раскрыли звезды небеса небес.

В ночных пространствах, жутких тишиною,

Миры светил безмолвны пред Луною.

Таинственный, непостижимый сон!

В нем верует земля последней встрече.

Вселенский храм пред таинством зажжен.

Пред литургией запылали свечи.

Ждет чутко мир, и вот, как райский звон,

Как ангелов лепечущие речи,

Нисходит в мир с лазурной вышины

Немой привет Луны, моей Луны.

Встает она над миром бесконечным,

Прекрасное, как Вечность, божество,

В красе одежд, сияя телом млечным.

И вот любви вершится торжество.

Горя, исходит сердце счастьем вечным.

И Воскресение, и Рождество,

И Смерть слились мечтой неодолимой

В лик женщины, прекрасной и любимой.

И в тишине внимает звездный хор,

И слышит мир любви немой признанье.

Моим очам небесный светит взор.

Уста святые шлют устам лобзанье.

Ловлю я тихий, тихий разговор

Со всей вселенной, притаив дыханье.

«Люблю тебя», – мне говорит она.

Люблю! Люблю! Луна! Моя Луна!

1909 <22 октября. Нижний>

Страшней всего последний каждый миг.

Он жизнь ударом делит на две бездны.

Возник, упал, упал и вновь возник,

И вновь вознес над миром меч железный.

Вот и теперь повис он надо мной,

Грядущее овеяв темным страхом.

Оно таится грозной тишиной,

Он тишину окликнул новым взмахом.

Опять возник, ударил и бежит

И новые сечет и вяжет узы.

Упал во тьму, лишь след его дрожит

На вечном зеркале у вечной Музы.

1910 <11 апреля. Одесса>

<Е. А. Скворцовой>

Опять, младенец – день голубоглазый,

Не вынес ты бесцельного обмана

И, зажигая синие алмазы,

Плывешь, согбенный, в сединах тумана.

Тобой луга цвели и золотились,

Леса дышали и струились реки,

Но, ожидая, тихо истомились.

И сам ты, истомясь, угас навеки.

Так, умер ты. Но, солнцем вновь рожденный,

К живительному гробу пригвожденный,

Всё веровать в себя не перестанешь,

Покуда мир и вечность не обманешь.

1910 <19 июня. Щербинка>

Мелкие звезды на небе синем,

Месяц унылый, родной и милый.

К седым пустыням объятья кинем:

Небес светила – миров могилы.

Мертвые солнца, мертвые очи,

Как вы далёки, как одиноки!

В глухой полночи глубокой ночи

Часы жестоки, безмерны сроки.

Полночь льдяная горит мирами,

Очи их сухи и тишь в их слухе.

Трещат кострами, встают горами,

Слепы и глухи, ночные духи.

1907 <12 июля. Серноводск>

Помню зори, сверканье потока,

Переливы весеннего смеха.

То звучало далёко, далёко

Колокольчиков звонкое эхо.

Колокольчики пели и звали,

Я не слушал лесного потока.

Вдохновенные сны отсняли

И исчезли далёко, далёко.

Я стою и зову их. Напрасно!

Безглагольно суровое эхо.

На багровом закате безгласны

Колокольчики детского смеха.

1905 <15 июня. Щербинка>

Я возвращался утром. Было

Темно на площади седой,

Но по дворам весна бродила,

Журчала улица водой.

Еще видений вереницы

Клубились на карнизах крыш.

Но карканьем веселым птицы

Рассветную пугали тишь.

Казались странны, были дики

В тумане утренних часов

Мечты венчанного владыки

И упования рабов.

Весь мир беспомощен и жалок.

Зачем опять заря встает?

Куда стремится этих галок

Бесцельно-радостный полет?

1906

Пробило три. Не спится мне.

Вставать с постели нет охоты.

Луна на трепетной стене

Рисует окон переплеты.

Обоев дымчатый узор

Чертит условленные знаки.

В ночную тишь кидаю взор,

Ищу ответа в лунном мраке.

Жизнь обесценена, как миг.

Опять, как нынче, завтра будет.

О, если б разум мой постиг

Тот страшный смысл, что сердце будит!

Но тщетно ждать. В раздумья час,

Я знаю, сердце не ответит.

Одной луны холодный глаз

Мою мечту поймет и встретит.

Бледнеет мрак. Луна зовет.

Пусть до утра тоска продлится!

Я всё провижу наперед,

И сердце бездны не боится.

1906 <3 октября. Москва>

К тебе, фонарному лучу,

К тебе стремлюсь, тебя хочу!

В сырой осенней полумгле

Ты не забыл светить земле.

Ушла надменная луна,

Лазурь бездушная темна.

Угасли хоры гордых звезд,

Не вижу я любимых мест.

Лишь ты один, фонарный луч,

В могильной тьме, как царь, могуч.

Душе унылой шлет привет

Твой тусклый, добродушный свет.

1907 <21 сентября. Москва>

Каждый миг жизнь поет надо мной,

Но не радостны строгие хоры.

Я испуган суровой луной,

Мне ужасны созвездий узоры.

Страшно жизни! И страшно прильнуть

К замерзающим в воздухе зовам.

Вот он, долгий, мучительный путь,

Предрешенный таинственным Словом!

Жизнь! Когда-то, ребенка, меня

Ты ласкала, лелеяла нежно.

Пышно били фонтаны огня,

Рассыпались цветы безмятежно.

А теперь, оробелый, немой,

Ослеплен я предвечным узором.

Бездна жизни вскрывается тьмой.

Внемлет сердце неслыханным хорам.

1908 <4 марта. Нижний Новгород>

Гамм заглушенные трели

Льются и мчатся в ночи.

С книгой сижу на постели.

Бродит мерцанье свечи.

Бродят в углах полусветы,

Тени ночного огня.

В рамках суровых портреты

Молча глядят на меня.

Взгляд их тяжел и упорен.

Там, за окном, в вышине,

Вихри брильянтовых зерен

Льются и мчатся к луне.

Лейтесь вы, гаммы ночные,

В синей мерцая дали.

Звезды, о звезды родные,

Милые сестры земли!

Снова восторгом томимый,

Плачу в седой тишине,

Снова порыв нестерпимый

Манит и тянет к луне.

Я одиночества снова

Грозный привет узнаю:

Молния вещего зова

Душу пронзила мою.

1909 <16 марта. Москва>

В глухом бору, на перекрестке,

Плывет, дымясь, вечерний мрак.

Объятья сосен злы и жестки.

Пасть черную раскрыл овраг.

Кого окликнуть? Кто поможет

Дорогу верную найти?

Мрак наплывает и тревожит.

Нависли ветви на пути.

Вдруг за вершинами, направо,

Вполглаза глянула луна,

С какою нежностью лукавой

Смеется и грозит она!

Меня из сумрачного круга

Тропой знакомой повела.

С тобою, вечная подруга,

Не страшна мне ночная мгла.

1910 <3 июля. Ройка>

Лежу одинокий на ворохе желтой соломы.

Во взоре потухшем и в мыслях бессильная вялость.

Весеннее небо! призывы твои мне знакомы,

Но странная тело мое проникает усталость.

В туманных мечтах безотрадно рисуются годы,

Бесцельной, наскучившей жизни насильное дело.

Не жду откровений от вечной надменной природы,

А истины вечной исканье, как бред, надоело.

Я всё растерял по дороге. Не помню, не знаю,

Уверовать в новую жизнь не могу и не смею.

Людей ненавижу, истоптанный путь презираю,

Минувшим обижен, грядущего ждать не умею.

Я вырос в неволе, покорным рабом под бичами!

При звоне оков я забыл о ликующих струнах.

И цепи распались. Бессильно, сухими глазами,

Измученный путник, взираю на путников юных.

И ухо не внемлет орлов пробудившихся клики,

И силою львиной не жаждут исполниться руки.

Усталость! Затишье! Бесстрастные бледные лики!

Душа безглагольна, душа онемела от скуки.

1905

Ах! Опять наплывает тоска,

Как в ненастье плывут облака.

Но томящая боль не резка,

Мне привычна она и легка.

Точит сердце тоска в тишине,

Будто змей шевелится во мне.

Вон касатка летит в вышине

К облакам, просиявшим в огне.

Я бессильно завидую ей,

Вольной страннице синих зыбей.

Точит сердце внимательный змей

Тихим ядом знакомых скорбей.

Свищут птицы, и пахнет сосна,

Глушь лесная покоя полна.

Но тоску не рассеет весна,

Только с жизнью погибнет она.

1907 <14 июня. Ройка>

Темно-серым покрывалом

Ночь сентябрьская увила

Опустелые поля.

Грусть отравленным кинжалом

Сердце стихшее пронзила.

Сердцу грезится могила,

Сердцу грезится земля.

Ни единым огонечком

Не приветит даль родная.

Тихи дикие края.

Я припал к колючим кочкам.

Предрассветная, ночная,

Ты ли это, жизнь иная,

Осень ранняя моя.

1907 <27 сентября. Москва>

Холодный мутный чад в усталой голове.

Сомненья горькие в рассудке ослабелом.

Во мне жила душа, теперь их две,

И обе властвуют над побежденным телом.

Когда белеет день над городом глухим,

По снежным улицам брожу я одиноко.

И мрачный, бледный дух, чуть видимый, как дым,

Вперяет в мысль мою недремлющее око.

И, очарованный, без воли и без сил,

С сознаньем сдавленным, противоречий полон,

Я медленно иду, и где бы ни бродил,

Всё взор его на мне, и как тяжел он!

А ночью, в черной тьме, растет немой призыв

Другого демона, и в сердце бьет тревога:

Мне страшен новых дней неведомый прилив,

Гнет неизбежности и призрак Бога.

Так дни суровые без цели, как во сне,

И ночи черные в страданье одиноком

Я тщетно провожу, и угрожают мне

Два духа – две души – неумолимым оком.

1908 <16 марта. Нижний Новгород>

О, светлой юности начало,

Как жизнь тобою хороша!

Какою музыкой звучала

Моя бессмертная душа!

Но никому не знать, доныне

Как сердце свято я сберег,

В какой торжественной пустыне

Воздвигнул царственный чертог.

Я заклинал ночных чудовищ,

Я океаны взбушевал,

И груды девственных сокровищ

Ко мне сложил покорный вал.

Ступал я бодро в бор дремучий

С горящим светочем в руке,

Когда по небу плыли тучи

И гром сбирался вдалеке.

Виновен! Царство вдохновений

Сам омрачил я черным сном.

Меня покинул светлый гений

В бездонном сумраке лесном.

И я, забытый, одичалый,

Клонюсь лицом на черный пень,

А с неба мне закат усталый

Низводит первую ступень.

1908. <30 марта. Нижний Новгород>

<Л.М.С>

Давно ли, радостный, беспечный нетопырь,

В прозрачных сумерках взвиваясь над лугами,

Я мчался при луне в нагорный монастырь

И в башне у часов скользил, крича, кругами?

Крылами чуткими касался медных гирь

И, падая в обрыв, стремился берегами,

Чтоб к утру, чуть рассвет зальет багрянцем ширь,

В пещерной мгле дремать, повиснув вверх ногами?

Ах, эти дни прошли! Враждебною рукой

Я взят в полдневный час. Нарушен мой покой,

И вот распластан я под клеткою железной.

Порывы тонких крыл удерживает сеть.

Судьбой мне не дано ни мчаться, ни висеть.

Внимаю в пустоте зов жизни бесполезной.

1909 <5 августа. Москва>

Безмолвны, ширятся и настигают волны.

Хоть чайки жалобно предчувствуют грозу,

Но волны всё струят, задумчивости полны,

Меж изумрудами лазурь и бирюзу.

Даль серо-мглистая туманным дышит паром.

И волнам смены нет, и дали нет конца.

О море вещее! Твоим стихийным чарам

Не воскресить живого мертвеца!

Впервые твой простор открылся жадным взглядам,

Когда предвестьем дня, торжественно-счастлив,

К поющим, пляшущим, ликующим Наядам

Пурпурного огня бежал живой разлив.

Заря! Но взвыла темь и помертвели воды.

Валы в кипящей мгле разверзли черный склеп.