Когда я был вожатым

      Вначале бабушка Перевертиха ничего не заметила. Она вышла, зевнула, перекрестила рот. Потом стала умываться, цедя из рукомойника, висевшего у крыльца, скупую струйку и ополаскивая нос и рот одной рукой, как кошка лапой.
      Вдруг взгляд ее мутноватых глаз остановился на снопах. Старушка протерла веки. Попятилась. Взяла зачем-то клюку. Обошла кругом. Потрогала клюкой снопы. Приложила ладонь к глазам, долго смотрела в поле. Дальнозорка была старуха, разглядела, что полоска пуста, копен ее там нет... Из них сложена аккуратная адонька.
      Тут подпрыгнула бабка, бросила клюку, да в избу, да к образам, и прямо к Николе-угоднику. И давай молиться, и давай поклоны класть!
      А нас как ветром подхватило. В овраг - и ходу к лагерю.
      Бежим, а от смеха животы схватывает.
      - Вожатый, ей тебя целовать надо, а она Николу!
      - Ой, здорово, мы - ангелы!
      - Ну, никто не поверит, никто! Дома хоть не рассказывай, как мы творили чудеса!
      Забравшись в шалаши, "чудотворцы" проспали до обеда и не чуяли, что поднялось в деревне. На бабушкино "чудо" сбежались поглазеть и стар и мал. Перевертиха без устали рассказывала, как молила она Николу и вот сподобилась... Зеленин за перевозку снопов третью долю брал, а Никола-угодник за молитву перенес!
      Бабы сразу поверили. Мужики чесали в затылках. Обсуждали чудо на все лады.
      Когда до нас дошел весь этот шум, мы решили нанести окончательный удар суеверию. Отправились в деревню парадным маршем. Выстроились, ударили в барабан и продекламировали хором наспех сочиненные антирелигиозные частушки. О том, как угодники проспали, а пионеры не дремали.
      При всем честном народе в доказательство, что "чудо"
      сделано нами, достали спрятанный в середину вымпел.
      Увы, бабушка нам не поверила.
      Она так разобиделась, что ребят в красных галстуках с тех пор видеть не могла. Грозилась клюкой и гонялась за ними.
      Да и на селе нашу проделку повернули против нас же:
      - Знаем мы, известно, это они, чтобы глаза отвести, свой вымпел-то подложили... Сами в бога не веруют и других попутать хотят. Чего уж там хитрить, было чудо, намелила Перевертиха! Послал ей господь за добрые дела!
      Сколько ни возмущались наши чудодеи, сколько ни доказывали деревенским мальчишкам, девчонкам, малым и старым при каждой встрече, что это они сами, своими руками, перетащили снопы, ничего не помогало.
      - Да ведь известно, вы в бога не верите, вам оно так говорить и полагается, - отвечали деревенские рассудительно.
      Мы уж были и не рады, что так ловко побатрачили на Николу-угодника.
      И сделали из всей этой истории вывод: вести борьбу с суевериями не так просто. Одно дело самим убедиться, что никаких божественных чудес не бывает, иное дело убедить в этом других.
      Беда одна не приходит. Не успели мы пережить все огорчения из-за сотворенного нами "чуда", как новое происшествие потрясло наш лагерь.
      КАК МЫ ОГУРЦОМ "ЗАРЕЗАЛИСЬ"
      Прибежали посланцы "Красных огородников":
      - Выручайте, ребята, у нас огурцы горят! Драгоценные поздние огурчики для осеннего посола пропадают...
      Листва жухнет, завязь желтеет, поливка большая нужна.
      Зарежут нас огурцы... А мы на них так надеялись!
      Вторую неделю стоял такой зной, что земля начала трескаться. Солнце всходило в багровой дымке. С востока веял сухой ветерок, от которого шелушилась кожа и трескались губы.
      Друзей надо было выручать. И вот всем отрядом от мала до велика, лишь только солнце пошло на закат, вышли мы на поле нового боя. Артельщики достали насос у пожарной команды и посменно в поте лица качают воду из ручья и по шлангу подают в большой чан, установленный на краю огорода. А мы, выстроившись цепочкой, передаем ведра ближе к грядкам. Бабы, девки, артельная детвора и наши пионеры с ведрами, с котелками, с чугунками снуют среди грядок и поливают огурцы и редиску позднего посева.
      Работаем до заката, при свете поздней зари. И уходим в лагерь, едва волоча ноги, но такие гордые, такие довольные собой, как будто мы выиграли сражение.
      Так мы сражались три дня, пока не отлили желтеющие огурцы и не заставили посвежеть редиску.
      За этим занятием и застали нас некоторые родители, явившиеся с вечера в субботу.
      Они поначалу не огорчились, даже помогли нам и с удовольствием отведали свежей сочной редиски и огурчиковпозднышков, которыми угостили их артельщики.
      Среди них были забавные сюрпризы: огурцы, на которых солнцем выгравировано "Рита", "Катя", "Игорь" и так далее.
      Этому нехитрому искусству научились ребята от Васьки. От скуки он придумывал себе всякие забавы. Втайне обернет огурец травинкой и, когда на его зеленой коже образуется белая спираль на том месте, где травинка прикрыла ее от солнца, снимет огурец и забросит в речку:
      "Это заколдованный", "На нем ведьмино тавро".
      А на другом огурце выведет крестик и, поедая его, уверяет, что это "божий дар".
      Но ребята уже не попадались так просто в его ловушки: вскоре, разгадав секрет, стали обертывать огурцы бумажками с прорезью из букв, тогда надписи получались темные на бледном фоне. Либо накладывали на огурцы слова из ивовых палочек, и тогда надписи получались белыми на темно-зеленом фоне. Иные огурцы делали рисунчатыми, разукрашенными замысловатой солнечной татуировкой.
      Словом, превзошли Васькино искусство - себе на горе.
      Эти приметные огурцы преподнесли нам неожиданный сюрприз. И какой!
      Уважаемые папы и мамы после краткого свидания со своими обожаемыми чадами вдруг собрались в гости к нашим друзьям-врагам в опытно-показательный. Оказывается, перезнакомившись в дороге с их родителями, они сговорились обменяться визитами по принципу "вы к нам - мы к вам".
      Наших пригласили к обеду, а мы пригласили гостей к ужину. Некоторые родители захватили с собой и детей, против чего я не смог возразить.
      Беды не чуя, мы готовились к званому ужину. На этот раз задумали "удивить - победить" омлетом с зеленым горошком да чаепитием с сотовым медом.
      Происхождение этих яств было не простое. Целую корзинку яиц наменяли наши девчонки на нитки, иголки, наперстки и прочую галантерею, которую одолжила им мать Кости Котова из своих старых запасов, оставшихся от ее лоточной торговли.
      Оказывается, когда наши распространяли книжки Мириманова, многие деревенские бабы спрашивали у них эти необходимые предметы обихода. Девчонки пообещали.
      И вот результат - корзинка яиц. Признаться, такая коммерческая операция меня весьма смутила.
      - Ну, а что? Какая разница, одному нужна книжка, другому - наперсток, доказывала Рита, - все равно мы хорошее дело сделали.
      - В книжке главное - распространение знания, - возражал я. - А это уже торговля!
      - Ну что ж, а разве Ленин не говорил, "нам надо учиться торговать"? Так это наша, красная торговля.
      Дискутировать было некогда, и мы приняли трофеи наших фуражиров в общий котел.
      А вот с медом - это была романтическая история. Несколько дней тому назад явился в наш лагерь неизвестный мальчишка и передал толстую книжку, аккуратно завернутую в плотную бумагу. Это был роман Новикова-Прибоя "Цусима". Посылал его нам Аркадий Гайдар с просьбой передать сапожнику.
      Бывший матрос так обрадовался подарку, что наградил наших посланцев целой чашкой свежего сотового меда со своего пчельника. Оказывается, он был не только сапожником, но и пчеловодом-любителем.
      Этими скромными дарами мы надеялись ублажить наших гостей.
      Кроме того, каждому родителю в подарок мы заготовили по лукошку яблок. Эти лукошки из бересты нас научил делать все тот же Иван Данилыч. Они были невелики, вмещали всего по нескольку яблок, но выглядели подарочно. Беленькие, чистенькие, они так и манили наполнить их чем-нибудь вкусным. Втайне ребята надеялись, что родители в следующее воскресенье вернут лукошко, наполнив чаем-сахаром и конфетами.
      Накануне мы помогли снять в саду поспевший белый налив и грушовку, проведя операцию "малой кровью", "с небольшими потерями": только упал с дерева неугомонный Франтик, сильно поцарапавшись о сучки, и, как всегда, сумела приобрести занозы и ссадины толстая Рая.
      Теперь в саду оставались дозревать самые ценные осенние сорта: антоновка, апорт, скрижапель, анис. Дележка яблок была проведена, как торжественная церемония.
      Директор совхоза велел доставить в сад весы. Яблоки, уложенные в корзины, взвесили и разделили, поровну вначале между караульщиками и совхозом, а затем долю караульщиков поровну между пионерами и садолазами.
      Многие деревенские мальчишки пришли на дележку с родителями, очевидно, те опасались, что их могут обмануть, как маленьких. Мужики и бабы сами проверяли весы и наблюдали дележ с торжественной серьезностью, свойственной в таких делах трудовым деревенским людям.
      И, получив положенное, потащили по домам корзины с таким молчаливым достоинством, которым мы невольно залюбовались.
      Доставшиеся нам корзины с яблоками мы поставили в шалаши для аромата.
      Но, увы, приятный яблочный запах в шалашах не спас нас от грядущих неприятностей.
      Неожиданно, тут же после обеда, дозорные заметили, что по направлению к нам движется из показательного лагеря, поднимая пыль, нестройная, шумная, жестикулирующая толпа.
      Движение ее и шум по мере приближения к лагерю нарастали.
      Мы сразу почуяли: что-то случилось, и что-то нехорошее... Иначе почему наши выкатились из гостей раньше времени?
      Тревогу увеличили вырвавшиеся вперед Катя и Франтик. Они ревели, как маленькие.
      - Обидно, - говорил Франтик, размазывая грязным кулаком слезы.
      - Наша редиска! Наши огурчики! - причитала Катя.
      Когда они немножко поуспокоились, выяснилось, что наши ребята, будучи вместе с родителями приглашены к обеду, увидели за столом у пионеров Вольновой наши именные огурцы!
      Оказывается, они попали сюда в очередной партии овощей, которыми артель "Красный огородник", по договору, за известную плату снабжает опытно-показательный лагерь.
      И ребятам это показалось очень обидно. О родителях и говорить нечего, они возмутились до глубины души тем, что их ребята работают на каких-то привилегированных детей.
      - Как вам нравится, а? Наши дети огурцы, редиску выращивают, трудятся, а те запросто жрут! Да что же, наши ребята - батраки, что ли, для них?
      - Почему для тех четырехразовое питание бесплатно, а для наших шиш!
      - Это в честь чего же такое неравенство? Одни живут в хоромах, на всем готовеньком, а другие - на шишах в шалашах!
      - Те живут, как в раю, наслаждаются, прохлаждаются, а наши на них батрачат в поте лица... Это что же такое творится? По какому такому праву?
      - .Нет, мы такого издевательства над своими детьми не позволим! Мы всю жизнь на других батрачили, а теперь наши дети!..
      Родительский митинг продолжался до позднего вечера.
      Никого уже не интересовал ни чай с медом, ни медовые яблоки. Все, что раньше казалось хорошим и славным, теперь казалось дурным. Чем раньше восхищались и умилялись, теперь возмущались:
      - Те на кроватках, на белых простынках, а наши в этакой грязи, как каторжные!
      - Тех мушка не потревожит, на окнах сеточки, а наших комарищи запросто жрут!
      - Нечего сказать, добились мы для своих деток счастливого детства! На соломе спят, сеном покрываются!
      - Это что же получается, одни любимчики, а другие пасынки? Нет, у Советской власти дети все равны!
      - Мы этот порядок порушим!
      - Мы в райком партии!
      - Мы этому районо докажем!
      Попало, конечно, и мне как вожатому.
      - Это почему Вольнова для своих такого добилась, а ты не добился?
      - Мы думали, пионерам так и полагается, ан, оказывается, бывает и иначе!
      - Ты чего же молчал? Зачем нас обманывал?
      - Сам ты эксплуататор детского труда, вот ты кто!
      Мы и о тебе вопрос поставим!
      В довершение несчастья явились вдруг давно приглашенные мной продавцы из булочной с гитарой и с двуручной корзиной обрезков и, на радостях встречи, тут же выложили весь секрет, с довольными улыбками заявили:
      - Буржуям оно это, может, и не по вкусу, зазорно кусочки подъедать, а пролетариям в самый раз! Налетай, ребята, таскай кому что нравится. Кому с мачком, кому с изюмчиком!
      Родители восприняли это как ужасное оскорбление.
      Последствия родительского бунта не заставили себя ждать. Меня вызвали в райбюро пионеров. По выражению лица моего друга Павлика уже было видно, какая его коснулась буря.
      Взбунтовавшиеся родители под предводительством решительной вагоновожатой успели обойти все учреждения, от райкома партии до районо, и везде учинили такой шум, что Павлику приходилось вертеться, как карасю на сковородке.
      - И кто бы думал, - говорил он сокрушенно, - что наше доброе дело окажется для нас таким лихом!
      Он сообщил, что вопрос этот по жалобе трудящихся будет стоять на очередном заседании районо. Надо приготовиться к худшему.
      Как жалко, что не было в Москве Михаила Мартыновича! Как я узнал во Внешторге, он уже уехал во Францию и теперь далеко от нас, в Париже.
      КАК ОТВЕЧАЛА КРУПСКАЯ НА ЖИВЫЕ ПИСЬМА
      Когда я, вернувшись в лагерь, рассказал, что родители возмущены не только несправедливостью по отношению к нам со стороны районных властей, они вообще не желают, чтобы мы жили в шалашах и сами добывали пропитание, ребята очень огорчились.
      Как быть, как сохранить наше райское житье? У кого найти защиты, если и райбюро, по-видимому, против? Дядя Миша - увы, его с нами нет!
      А может быть, мы ошибаемся и действуем неправильно? Нет, ведь мы юные ленинцы, а известно, что Ленин однажды жил в шалаше в Разливе. Это все знают.
      И вдруг кто-то предложил:
      - Давайте напишем письмо жене Ленина, Крупской.
      Расскажем, что хотим жить по-ленински, а нам запрещают!
      А потом кто-то догадался: зачем писать, когда можно задать вопросы устно. Прийти к Надежде Константиновне и сказать: мы - живые письма!
      Идея мне понравилась. И вот мы у костра уже разбираем проекты устных писем и намечаем, кого послать.
      В конце концов избранными оказываются авторы самых дельных, коротких и ясных писем - это наш "доктор паровозов" солидный Шариков, дочка вагоновожатой Рита и, представьте, малышка Катя-беленькая.
      И, кроме того, мы решили захватить с собой нашего трудновоспитуемого Ваську - уж если нашему воздействию он не поддается, может быть, Надежда Константиновна с ним справится!
      - Васька, - сказали мы ему, - если с тобой поговорит жена самого Ленина, послушаешься, что она скажет?
      - Жену Ленина послушаюсь, - сказал Васька, - как же, кого же тогда слушаться!
      И вот в одно прекрасное утро вместе с ними я у проходной Кремля. Звоню Надежде Константиновне по телефону, говорю, что я вожатый отряда, а со мной живые письма, можно ли начальнику караула их пропустить?
      Надежда Константиновна переспросила, что это значит, в каком это смысле они живые, очень интересные, действенные? И, когда я объяснил, рассмеялась:
      - Хорошо, передайте трубку начальнику караула.
      Начальник отнесся к нам доброжелательно, сам провел мимо строгих часовых и напутствовал с улыбкой:
      - Только зря по Кремлю не бегайте! В прятки не играйте, а то вас потом не найдешь, не вытащишь!
      - Ну, уж и Царь-пушку-то не посмотреть, - протянула Катя-беленькая.
      - Только Царь-пушку - и марш, как из пушки!
      Мы пообещались и улетучились.
      И вот мы у порога ленинской квартиры. Еще так недавно по этим ступенькам поднимался сам Владимир Ильич. Ребята идут по ним на цыпочках, притаив дыхание.
      Войдя, мы отдали пионерский салют. Надежда Константиновна просматривала газеты. Встав из-за стола, она сняла очки и добродушными глазами осмотрела всю мою команду:
      - Здравствуйте, хитрецы! - И обратилась к самой высокой - Рите: - Ну, начинай, ты будешь первым говорящим письмом.
      - Здравствуйте, дорогая Надежда Константиновна! - Рита нарочно подражала чтению письма. - Пишут вам пионеры отряда имени Буденного. Мы решили все лето прожить в шалашах, как товарищ Ленин в Разливе! А нам хотят запретить. Говорят, что мы простудимся и заболеем, вместо того чтобы набраться здоровья. Но ведь Ильич-то не простудился!
      Надежда Константиновна улыбнулась, тень хорошего воспоминания прошла по ее лицу.
      - Нет, не простудился... Даже посвежел. Но жил он в шалаше по необходимости, - подчеркнула она, - а вам это зачем?
      - А мы принципиально! - заявила Рита.
      - Вот это неправильно. Ильич в шалаше скрывался от белогвардейских шпиков, а вам от кого скрываться? Но это вопрос непринципиальный. Летом жить можно где угодно: в палатках, в помещении сельской школы, даже в шалашах. Главное - вести себя по-ленински.
      После этих слов тут же изобразил говорящее письмо Шариков:
      - Дорогая Надежда Константиновна, наше пионерское звено "Спартак" решило вести себя в пионерском лагере по-ленински. Не тянуть все с государства, а самим добывать себе пропитание. Мы слышали от одного старого большевика, что Владимир Ильич, живя в Разливе, сам ловил рыбу, варил уху, косил сено для Емельяновых, а они привозили ему хлеб и чай-сахар...
      - Ну, Ильич, конечно, не за чай-сахар косил сено, - прервала Крупская. - Это нужно было для маскировки.
      Ведь Емельяновы выдавали его за рабочего, которого они наняли на покос. Но действительно, стожок он накосил, и не маленький... И если так считать, то, пожалуй, и верно - на хлеб себе заработал. - Тут Надежда Константиновна рассмеялась. - Вот какие вы дотошные, я как-то никогда об этом не думала!
      И она снова примолкла, вспоминая. Мы притаили дыхание, словно сейчас вот она обернется и позовет... и из комнат выйдет Ленин и сам расскажет нам, сколько он накосил сена в Разливе.
      - Косил Ильич с удовольствием. Он очень любил физическую работу...
      - И мы! И мы тоже! - радостно вскрикнули живые письма.
      - Мы на хлеб себе можем заработать, плетя корзинки... для совхоза. Они очень нужны. Нас Данилыч так научил. А родители против. Говорят: "Это эксплуатация детского труда", "Это неправильно", "Детям все должно обеспечить государство", "Четырехразовое питание!".
      Выражение лица Надежды Константиновны как-то переменилось. Стало настороженным.
      - Да? Такие возникают проблемы? Ну, не знаю, что вам посоветовать. Конечно, дети рабочих имеют право на заботу государства. Однако такие иждивенческие настроения нехороши... Приучать детей смотреть в руки государства? - Она думала вслух и вдруг спросила: - А вам самим-то как интересней?
      - Вы знаете, когда картошка выкопана своими руками, какая она вкусная! - выпалил Шариков.
      - А заработанный в совхозе хлеб, когда его ешь, - крошечки не уронишь! Держишь в горстке! - добавила Катя.
      - Сколько тебе лет? - заинтересовалась Надежда Константиновна нашей малышкой.
      - Мне уже десятый... Это я только ростом такая маленькая, - ответила Катя и тут же без запинки начала читать свое заветное письмо: - Дорогая Надежда Константиновна, мы, пионеры звена Розы Люксембург, хотим ликвидировать неграмотность, бороться с суевериями, но у нас это пока не получается. Нагл попался очень трудный случай. В деревне мы нашли маленького батрака, сироту Васю. Он такой несознательный, что верит в нечистую силу и нас убеждает, будто она есть. Никак ему не докажем. А главное, он любит кулака, который его эксплуатирует. Кулак его бьет, а он говорит: "Я за него бога молю. Ен, - говорит, - меня кормить". В церковь ходит, свечки ставит. Как его нам перевоспитать, не знаем.
      - Где же такой несознательный батрак? - спросила Надежда Константиновна.
      - А вот он здесь!
      И все обратились к Ваське, который стоял истуканом, уставившись на Крупскую своим немигающим взглядом.
      - Вот этот? - От удивления Надежда Константиновна даже надела очки. Как же это ты, Вася, батрак - и вдруг за кулака?
      - А он меня кормить, - подтвердил Вася.
      - Значит, если мы тебя будем кормить, ты будешь за нас?
      - Ага... чего же, могу!
      - Ну хорошо, мы устроим тебя в детский дом, ты сирота? У тебя нет родителей?
      - Батьку беляки зарубили на войне, матка от горюшка померла...
      - Ах, Вася, Вася, ты наш человек, а сознание тебе прививают чужое! Почему ты с пионерами не дружишь?
      - А я с ними дружу.
      - А зачем же ты нас ругаешь? Дразнишься? - не выдержала Катя.
      - Это я не со зла. Скушно мне. Завиствую вашей жмсти.
      - Понятно, - сказала Надежда Константиновна.
      Сказала она это так, что нам вдруг стало понятно Васькино одиночество, его тоскливое чувство, с которым он наблюдает нашу жизнь, не имея возможности войти в нее и зажить вместе с нами.
      - Тебе надо быть в коллективе, Вася.
      Крупская написала записку и, вырвав листок из блокнота, передала мне, чтобы я пошел вместе с Васькой в гороно, там его определят в детский дом для сирот гражданской войны. Посмотрела на часы и, вздохнув, стала озабоченно собираться - ей было пора на службу.
      - Ах, Вася, Вася, - повторяла она машинально, - наш человек, и вот...
      Мы почувствовали себя очень неловко, что так разволновали Надежду Константиновну судьбой нашего упрямого Васьки.
      Надежда Константиновна поехала в Наркомпрос, а говорящие письма еще долго носились по Кремлю. Васька сумел даже залезть в дуло Царь-пушки, ему помогло то, что он был босой.
      КАК МЕНЯ ТОПИЛИ И ВЫТАСКИВАЛИ
      Неожиданно в будний день появилась мать Кости Котова, одетая непразднично. Ни роскошной шали с кистями, ни плисовой душегрейки, ни юбок с оборками на ней не было. Вид был строгий и даже несколько торжественный.
      - Я в Красную чайную поступаю. Открывается такая у Павелецкого вокзала для ломовых извозчиков, - заявила она ребятам. - Когда у меня сын в пионерах, не могу я в торговках состоять. Буду теперь советская служащая.
      Костя принял это заявление как должное. А ребят оно очень обрадовало. Девочки облепили Авдотью Карповну и наперебой старались сделать для нее что-нибудь приятное. Водили в сад, угощали яблоками. Ласкались к ней.
      И были в совершенном восторге, когда она заявила, что до открытия чайной решила пожить вместе с нами, помочь во всем, особенно в готовке пищи.
      Мы немедленно соорудили ей индивидуальный шалаш и сдали на руки все наше кухонное хозяйство.
      При ее помощи мы быстро наладили регулярную кормежку ребят и приготовились в очередное воскресенье покорить родителей четырехразовым питанием с нормальным обедом, с горячим вторым и сладким компотом на третье.
      Но тут меня вызвали на заседание районе.
      Оставив лагерь на попечение бывшей базарной торговки и будущей советской служащей, я отправился в Москву.
      Ничего хорошего я, конечно, от этого вызова не ожидал, достаточно предупрежденный Павликом, но горькая действительность превзошла мои ожидания.
      Заведующий районо прямо начал с моего самовольства.
      Поставил мне в вину обман вышестоящих организаций.
      Вывезя ребят в Коломенское всего лишь на экскурсию, я создал "дикий", никем не разрешенный лагерь.
      Не имея никаких на то прав, поставил под угрозу здоровье детей, поселив их в антигигиенических условиях.
      Взвалил на плечи детей непосильные работы по самообслуживанию. Допустил прямую эксплуатацию детей, заставив их трудиться на артель "Красный огородник" и в совхозе.
      Развивал дурные инстинкты, посылая ребят выменивать разные предметы на продовольствие.
      Допускал хулиганские выходки, затевая драки с представителями местного населения. Подумать только - однажды избил батрачонка!
      Чем дальше говорил заведующий, тем больше я ощущал себя преступником.
      Кончил он тем, что все сигналы трудящихся о неблагополучии в "диком" пионерском лагере, организованном по собственной инициативе вожатым 26-го отряда, подтвердились. Лагерь необходимо немедленно закрыть.
      А вопрос о поведении вожатого поставить по комсомольской линии.
      Затем выступила Вольнова и сказала, что я своей анархической затеей только компрометирую пионерское движение и идею летних оздоровительных лагерей. Что нам нужно не разбрасываться, а организовать только несколько образцово-показательных по принципу "лучше меньше, да лучше" - таких лагерей, с которых можно было бы брать пример. Пионерам не к лицу играть в юных дикарей.
      Она поставила мне в вину случай с делегацией французских коммунистов.
      Из-за моего своевольства во французской прессе появились фотографии советских детей в дикарских шалашах, у самоваров, за игрой в чехарду, то есть никак не отражающие настоящей пионерской жизни. Развесистая клюква, словом. И все из-за меня!
      Потом выступила одна педагогическая девица и с научной точки зрения доказала вредность моей затеи с самообслуживанием: забота о хлебе насущном принижает психологию детей. Они больше думают о низменных вопросах бытия, чем о высшем назначении социалистического человека.
      Когда мне предоставили слово, я не стал ни в чем оправдываться, а сам перешел в наступление. Основной мой тезис сводился к следующему:
      - Вы извращаете ленинский тезис: "лучше меньше, да лучше". Пока вы создаете ограниченное число опытнопоказательных лагерей для немногих, массы пролетарской детворы должны жить в городе. Мы хотели показать путь, следуя которому все ребята, а не избранные, смогли бы провести лето на вольном воздухе, среди природы, не дожидаясь, пока разбогатеет государство и даст всем такие возможности. В порядке самодеятельности можно двинуть в летние лагеря всех городских ребят!
      Язык у меня был подвешен неплохо. Опыт дискуссий на комсомольской работе тоже был немалый.
      Я воспользовался всем, чем мог. И конечно, мнением Крупской о том, что приучать ребят с детства к иждивенческим настроениям нехорошо.
      Приободренный моей контратакой, Павлик выступил в том духе, что парень я, в общем, хороший и зла не хотел, действовал не из корыстных побуждений, а руководимый самыми добрыми намерениями. И что на этом заседании вопрос идет не о личности вожатого, а о самой идее самодеятельного лагеря. Правомочна ли сама идея - вот в чем вопрос, а не в том, плох или хорош вожатый.
      Его выступление послужило сигналом к тому, что присутствующие на заседании родители один за другим стали меня хвалить да похваливать. И слесарь Шариков, и воинственная вагоновожатая, и слаще всех адвокат.
      И вдруг, после того как я был весьма разнежен похвалами, неожиданно краткая и жестокая резолюция:
      "Летний лагерь пионерского отряда No 26, как не отвечающий санитарным условиям, закрыть. Пионеров перевести в опытно-показательный лагерь района".
      КАК ОБСУЖДАЛИ ДНЕВНИК РАИ
      В расстройстве чувств возвращался в свой отряд. Почему-то не отставала от меня ни на шаг Вольнова. Совесть, что ли, ее мучила?
      Мы ехали вместе в трамвае. Потом пошли вместе пешком. Она все пыталась заговаривать о том, что выступила она не против меня лично, а против ложных моих взглядов, что она поступила честно и по-товарищески. Что так мы и должны вести себя в жизни, быть принципиальными и не изменять своему долгу даже ради дружбы.
      Наше товарищество строится не на круговой поруке, не на приятельстве... и так далее. Я отмалчивался. И это смущало ее и словно подстегивало к дальнейшему объяснению.
      - Нужно думать не только о себе и своем "я". Если это лучше для всего коллектива - тут свои обиды надо отбросить, как шелуху. И нечего дуться все твои ребята попадут в лучшие условия, а это главное.
      Слушал я, слушал и вдруг вспомнил про опыт с лакмусовой бумажкой, когда-то поразивший меня в школе.
      Посмотрел я неожиданно прямо в красивые глаза Вольновой и сказал только два слова?
      - Май Пионерский?
      Вольнова вздрогнула и сказала церемонно:
      - Могу вас заверить, дорогой товарищ, что у меня найдется достаточно сил и средств, чтобы определить сию персону в лучший детский дом для малышей непионерского возраста.
      Я замолчал. Вольнова снова пустилась в рассуждения о правильности своих поступков и воззрений. О своем хорошем отношении ко мне.
      Послушав ее, я через некоторое время опять произнес те же два слова: Май Пионерский.
      Она вспыхнула. Рассердилась. Затем смягчилась и стала доказывать мне логически, как вредно для мальчика и для пионеров, если он останется в лагере. И всю пользу водворения его законным порядком туда, где и надлежит воспитываться малышу. Там их воспитывают опытные, знающие свое дело люди. А пионеры - ну какие же они педагоги? Их самих нужно воспитывать, не то что доверять им воспитание несмышленыша малыша!
      Малыш будет служить для ребят просто забавой. Отвлекать их от чисто пионерски-х дел, мешать продуманному распорядку дня.
      Я слушал, молчал и, как в сказке про белого бычка, снова повторял одно и то же: Май Пионерский.
      В конце концов это совершенно вывело Вольнову из равновесия, и, схватив меня за пиджак, она закричала, притягивая мое лицо к своему и впиваясь взглядом:
      - Это розыгрыш! Ты хочешь меня заставить ради твоих прекрасных глаз нарушить долг, поступить нелогично, вопреки своим убеждениям! Как тебе не стыдно требовать такой жертвы ради нашей дружбы!
      - Успокойся, - сказал я по-настоящему грустно, - я просто хотел узнать, способна ли ты поступить по сердцу.
      А малыша я и без тебя могу устроить. Отвезу его к своим родителям, и там ему будет лучше всего. Я давно об этом думал, но у меня не хватало жестокости лишить отряд сына!
      Пока мы подошли к лагерю, наступил поздний вечер, но, к моему удивлению, наш шалашный лагерь не спал.
      Заслышав возбужденный говор, я ускорил шаги, не пригласив с собой Вольнову. Она ушла по дороге в свой опытно-пока-зательный в задумчивости.
      Но чем же возбуждены ребята? Что так шумно обсуждают они на ночь глядя?
      - Наш вожатый - кентавр, а?
      - Ну, знаешь, это даже всем отрядом придумать невозможно, чего ты одна наплела!
      Ничего не поняв из отдельных, донесшихся до меня возгласов, я подбежал никем не замеченный и увидел в центре ребячьего круга Раю-толстую.
      И вскоре все выяснилось. Отряд обсуждал ее дневник, в котором были записаны события нашей жизни в таком странном виде, что даже у меня дух захватило.