Когда я был вожатым

      - И вот таким ребятам не дать из нашего сада яблока? Да я бы на вашем месте собрал и отнес! А не то что вот так зря зеленушками оборвать.
      - Мы не оборвем, так другие.
      - Верно! Вот потому мы и предлагаем вам создать союз садолазов и взять под свою охрану сад.
      - Лазить, но организованно! - сказал Шариков.
      - Правильно! - раздались голоса.
      Дело кончилось тем, что был создан "СОС" - союз отважных садолазов. В его совет избрали троих пионеров и двоих деревенских ребят.
      Все ребята согласились: зеленые яблоки не рвать, яблони не трясти, собирать только опавшие, караулить сад по очереди - деревенские вместе с пионерами. А сохраненный урожай яблок разделить поровну: половину совхозу, половину караульщикам.
      Директора это вполне устраивало. Это было лучше, чем ничего.
      Через несколько дней мы устроили торжественную передачу сада союзу садолазов.
      Бил барабан. Звучал горн. Деревенские ребята выстроились в одну шеренгу, пионеры - в другую. Директор совхоза Никодим Петрович зачитал приказ о передаче сада под охрану "СОСа", Костя Котов - председатель совета прочел клятвенное обещание садолазов сберечь яблоки, после чего был устроен сбор уцелевших вишен и их дележка. Собрали всего четыре небольшие корзинки и разделили по жребию.
      Для того чтобы доставить вишни в туберкулезный детский санаторий, избрали делегатов: двух деревенских и от нас Риту.
      Директор запряг своего выездного коня в пролетку и сам повез делегацию в Москву.
      Выглядело это довольно любопытно. На козлах сидел директор, в полотняном костюме, в шляпе; в пролетке - пионерка с корзиной вишен на коленях и двое босоногих деревенских мальчишек, от волнения утирающих рукавами носы.
      Эта поездка произвела действие, не сравнимое ни с какими словесными уговорами, убеждениями, рассуждениями. Когда ребята своими глазами увидели страдания больных костным туберкулезом детей, они были потрясены не менее, чем Данте, которому Вергилий показал мучения грешников в кругах ада.
      Стойкая Рита рассказывала о закованных в гипс ребятах со слезами на глазах.
      Что и как рассказывали своим друзьям деревенские мальчишки, мы не знали, судить могли только по результатам. Когда мы делили набранную в саду черную смородину, деревенские старались в корзинку для санатория положить ягод побольше. Набивались в провожатые. Один парень принес и добавил из дома "гостинчик" - малосольных огурцов: там какой-то девочке очень-очень хотелось их попробовать. А другой принес сверчка в спичечной коробке: какой-то мальчуган, лежащий вот уже много месяцев неподвижно на спине, мечтал, чтобы у него сверчок "чиркал" под подушкой.
      - Он его спрячет, - убеждал парнишка, - руки-то у него свободные. Сумеет схоронить. Главное - доставить ловко, чтобы никто не заметил!
      Доставили мы сверчка.
      Эти больные дети, ждущие нашей помощи, вызвали такое участие, такую бурю добрых чувств, внесли такой великий смысл в дело сохранения совхозных яблок, что охрана их превратилась в самое желанное дело.
      Особенно рвались мои ребята в ночные патрули. Девочки требовали равноправия и в этом. Кого отстраняли от ночных дежурств за малолетством, огорчались до слез.
      Приходилось вместе с ребятами постарше брать и малышей.
      В центре сада мы построили для дежурных шалаш.
      А чтобы не было страшно, вблизи шалаша теплился негасимый костер из обломков упавших деревьев. Всю ночь он таинственно и притягательно мерцал среди старых корявых деревьев бывшего барского парка.
      Признаться, и мне доставляло удовольствие проснуться среди ночи и пройтись проверить наших дежурных: подойти незаметно, послушать, о чем говорят, оставшись одни, наши и деревенские ребята.
      Обычно я ходил не один, а потихоньку будил и брал с собой кого-нибудь из пионеров. Участвовать в обходе вместе с вожатым было для ребят счастьем, особенно для малышей. Как же они потом гордились!
      Как-то я взял с собой Катю-беленькую. Она шла, крепко вцепившись в мою ладонь пальцами, и я чувствовал, что вся она дрожит. Ведь это первый раз в жизни идет она по темному лесу, среди таинственных черных деревьев, глубокой ночью. Не то во сне, не то наяву. Каждый шорох, каждый незнакомый звук так непонятен и страшен. Почему зашуршало позади? Отчего треснул сучок впереди? Что там упало сверху?
      - Вожатый, - шепчет она, - а если они спят, а? Мы их напугаем, да? Вот будет здорово!
      Однако напугались мы сами, нас угораздило набрести на заспавшуюся совхозную свинью, отбившуюся от стада.
      Она вскочила и бросилась прочь с ужасным треском, визгом и хрюканьем.
      Мы так и присели.
      Свинья, промчавшись мимо костра, перепугала дежурных. Игорек затрубил в горн. Ему отозвался дежурный в лагере, забив в барабан. Общий сигнал тревоги поднял всех ребят.
      И вскоре мои пионеры с горящими факелами, заготовленными заранее на этот случай, стали окружать сад.
      В совхозе подняли отчаянный лай все собаки. Прибежал ночной сторож с берданкой и, наконец, сам директор, заспанный, босиком.
      Учебная тревога, как мы ее назвали, получилась на славу. Ребята были убеждены, что это вожатый проверил их боевую готовность на случай настоящего нападения на сад.
      Только мы с Катей-беленькой и знали, что причиной переполоха была свинья, но тайны решили никому не открывать. Как же мы потом смеялись! И долго еще - взглянем друг на друга, приложим пальцы к губам и про себя улыбнемся.
      После ночного происшествия Катя стала как-то веселей, живей, выше держала голову и на остальных поглядывала самоуверенно.
      Ей все девчата завидовали, что она поднимала тревогу вместе с вожатым. И это наполняло ее гордостью. Не Рита, не Катя-большая, а она, малышка, участвовала в таком замечательном происшествии.
      Прошлись мы с ней как-то и еще раз. Послушали ребячий разговор у костра. Разговаривали какой-то деревенский и Франтик о том, почему интересней дежурить ночью. Франтику нравились ночные дежурства, потому что ночью у него появлялись необыкновенные фантазии.
      Ему казалось, будто деревья - это заколдованные великаны, будто они по-своему разговаривают, шепчутся. Вот и сейчас - слышь, кругом тишина, не шелохнется, а они шелестят листвой, даже в безветрии!
      Действительно, на осинах слышался шелест листвы.
      Осиновый лист так устроен, что колышется от малейшего потока воздуха, а воздух движется всегда: лес днем вбирает в себя теплые струи, ночью отдает тепло восходящими потоками.
      Деревенский слушал, Франтик рассказывал:
      - Тебе нравится, когда вот такая тишина-тишина, а деревья шепчутся?
      - Нет, - ответил деревенский, - по мне, лучше бы ветерок, когда яблоки сшибает! Утром глядишь - и полный картуз. А теперь, поди-ка, ничего не нападает... И чего дежурил, приду пустой.
      Так вот почему деревенские стремятся на ночные дежурства! Раньше что-то не очень рвались, а вот как белый налив стал поспевать, как посластела грушовка...
      - А мы давай тряхнем... немного, - предложил бескорыстный Франтик от доброты душевной.
      - Не, - сказал деревенский, - это не закон! Раз был такой уговор - не трясти, давай не будем.
      Я нагнулся к Кате.
      - Слышишь, какие честные деревенские ребята.
      - Слышу, - ответила Катя тоном человека, открывшего великую тайну.
      - Давай не показываться им.
      - Хорошо.
      Мы крадучись обошли шалаш и, не хрустнув веткой, удалились.
      Было безлунно-темно и тихо. Мы шли при свете звезд, угадывая тропинки. Молча, задумчиво. О чем думала Катя-беленькая? О чем-то большом и важном так сосредоточенно она молчала. Говорят, дети растут ночью, во сне.
      Мне казалось, что в ночном походе эта девочка-малышка возрастала духовно. И я испытывал какое-то удивительное чувство, ни с чем не сравнимое, даже необъяснимое и сейчас, при воспоминании.
      От одного лишь того, что глубокой ночью, когда все люди спят, со мной рядом идет маленькое человеческое существо, разбуженное мной от детского безмятежного сна, и о чем-то думает, на душе у меня было неизъяснимо хорошо. Я пробудил в маленьком существе нечто новое - способность думать о чем-то высшем, а не только об играх, о еде, о сне в теплой кровати. Душу мою наполняло ощущение счастья, полноты жизни, ненапрасности бытия.
      КАК НАМ НАВЯЗАЛИ ВОЙНУ
      Наконец, после солидной подготовки, вывезла в лагерь своих пионеров и София Вольнова. Ее "опытно-показательные" расположились в двух километрах от нас в здании сельской школы.
      Вначале явились красноармейцы - выбелили и вычистили помещение. На пришкольном участке разбили военные палатки. Поправили забор вокруг. Прочистили дорожки. Посыпали речным песком линейку перед мачтой для флага.
      С ними прибыла походная кухня, прикомандированная по распоряжению Буденного.
      Вольнова неплохо использовала тропинку, протоптанную нами к почетному пионеру!
      В одно прекрасное утро мы услышали звонкие горны побудки и завидели мелькание белых рубашек и красных галстуков. А через несколько дней к нам явилась делегация. Впереди трубач, за ним барабанщик. И девять пионеров все как на подбор. Мальчишки в белых рубашках с закатанными рукавами, в синих трусах, девочки в белых кофточках и в синих юбках. Красота! Не то что наши - кто в чем, только по галстукам и отличишь, что пионеры.
      "Показательные" выстроились перед нашими шалашами. Горнист протрубил, барабанщик дал частую дробь, и герольд прочел, развернув свиток, что отряд имени Спартака вызывает нас на войну.
      Некогда было нам заниматься такими пустяками, мы по горло были заняты фуражировками, совхозным садом, артельным огородом, проще говоря - борьбой за существование. Но положение обязывает. Военная игра предусмотрена лагерным расписанием, и мы нехотя отправились во вражеский стан выработать условия войны. И тоже трубил наш горнист, и бил барабан, и герольд прочитал, развернув свиток из березовой коры, наш ответ на дерзкий вызов.
      А потом в штабной палатке вожди воюющих сторон занялись обсуждением условий и правил пионерской войны.
      Вольнова, как всегда, хорошо подготовилась. На ящике из-под консервов, служившем столом, была разложена карта местности, уже снятая и разрисованная ее ребятами. Тут же четко написанные и даже разрисованные правила войны.
      Мы уже назывались синими, они - красными. Не стали спорить. Наши уже окрестили чистеньких пионеров Вольновой "белячками", а ее прозвали наших "дикарьками".
      Не нашлось у нас возражений и против стратегических условий. Победа будет за тем отрядом, который выведет из строя большинство противника либо отберет знамя.
      По вопросам тактики разгорелся жестокий спор. Наши не хотели принимать условностей, предложенных Вольновой.
      Как это так - признать себя пленным, если противник оказался численно сильней? Признать, что двое берут в плен одного? Что побеждают зашедшие с тыла, окружившие, отрезавшие путь к своим? Нет, это не по-нашему, не по-буденновски. Буденный и с горсткой бойцов белые полчища разгонял. У него один храбрец сотни стоил. Нет, нет, мы хотим как в гражданскую войну: кто храбрей, тот и сильней.
      - Что же, по-твоему, устроить мальчишескую драку? - сказала Вольнова. Анархию развязать вместо организованной игры? Нет, так не пойдет, на все нужны строгие правила. Отняли звеньевой флажок - значит, уничтожили полк противника, сняли с пионера галстук - значит, убит боец, а если отняли отрядное знамя, тогда проиграна война.
      С этим наши согласились. Но признавать численное превосходство не желали.
      - Да я семерым в руки не дамся! - возмущался Игорек.
      - Добровольно отдать мой галстук - нет, ты попробуй возьми! - грозно сверкал очками наш "доктор" Шариков.
      Не согласился и я на такое условие, хотя для нас оно было бы выгодней: пионеры Вольновой были все ровные, отборные, а мои - разновозрастные, среди них немало малышей.
      - Пойми, - сказал я Вольновой, - если с детства приучать ребят к таким правилам, мы воспитаем трусов!
      Долго мы спорили. Наконец согласились на условиях "честной драки". Каждый боец, защищая звеньевой флажок, знамя отряда, свой красный галстук, с которым он отдавал свою "жизнь", мог бороться изо всех сил. Только не царапаться, не кусаться, не плеваться, не пускать в ход кулаки, не рвать друг на друге одежду.
      Разрешалось применять военную хитрость и смекалку.
      Мои ребята ушли домой в самом бодром настроении.
      Игорек хитро улыбался.
      Я остался. Вольнова хотела похвалиться своим замечательным лагерем.
      Да, здесь было что посмотреть.
      В классах сельской школы, сверкающих чистотой, стояли складные кровати. Здесь пионеры спали - каждое звено в своем классе.
      А в военных палатках располагались: в одной - штаб отряда, в другой красный уголок, в третьей - сама вожатая и ночная вахта.
      - Далековато от реки, - сказал я.
      - Так и нужно, чтобы зря одни купаться не удирали.
      Раз в день достаточно, по расписанию. Под моим присмотром. Иначе перетонут... У тебя уже едва откачали кого-то?
      - Было дело, - признался я.
      - Ну и чему это тебя научило?
      - Тому, что все пионеры должны уметь хорошо плавать.
      - Ну вот, а отнес бы лагерь подальше от реки - жил бы спокойней.
      - Да, мне-то конечно, но ребятам так хочется купаться, ведь лето так коротко...
      - Мало ли что им хочется! Воспитание в том и заключается, чтобы сдерживать инстинкты. Нет, у меня не посвоевольничают.
      - Я по себе сужу.
      - Ясно, в тебе полно неизжитого деревенского атавизма!
      В длинном и светлом коридоре располагалась столовая.
      Во дворе стояла походная военная кухня, и женщина в белом халате поверх военной формы хлопотала, приготавливая обед.
      - Это знаменитый кашевар из буденновской армии, - похвалилась Вольнова, - порекомендовала жена Семена Михайловича. Теперь всех женщин уволили в запас. Она с радостью согласилась у нас поработать лето. Возможно, устроим на зиму в школу готовить горячие завтраки.
      Вольнова показывала мне все свое прекрасно налаженное хозяйство с таким счастливым видом, приглашая меня порадоваться вместе, что я невольно похваливал и улыбался.
      - Пойдем посмотрим, как мы живем, - пригласил я ее.
      - А что у тебя смотреть, шалаши? Ничего в этом не вижу поучительного. Самообслуживание? Ну, ведь это же по необходимости. Зачем прививать ребятам эти навыки, когда в будущем все будут пользоваться общественным питанием. Походы в деревню, участие в классовой борьбе, помощь беднякам против кулаков? Зачем это? Для политической закалки? Ну подумай, нужно ли это людям будущего, которых мы готовим? Ведь когда они вырастут, ничего подобного уже не будет! Зачем им такие отсталые понятия? Им надо прививать навыки коммунистического бытия!
      - А ты их знаешь?
      - Знаю, конечно. Главное - организованность, дисциплинированность; коммунистическое общество - это прежде всего организованное.
      Ушел я с ощущением какой-то скуки из этого "опытно-показательного" лагеря.
      КАКОЕ КАНИТЕЛЬНОЕ ДЕЛО - ВОЙНА
      Навязанная нам война сразу осложнила и затруднила всю нашу с трудом налаженную жизнь.
      Вернувшись в лагерь, я застал ребят за новым занятием, которое прежде и не пришло бы им в голову. Одни таскали друг друга за галстуки, как драчливые петухи за гребешки. Оказывается, тренировались, как ловчей сорвать с противника галстук. Другие занимались борьбой - упражнялись, как одному отбиться от двоих нападающих.
      На обеденном столе уже была разложена карта местности, по памяти скопированная Игорьком с карты наших противников. Штаб уже обсуждал план наступления и скорой победы.
      - Нам же некогда, - говорил Шариков, - мы с этой войной пропадем, если затянется, не прокормимся. Надо с ними расправиться поскорей.
      Никто не хотел идти на фуражировку - опасались внезапного нападения. Были замечены недалеко от лагеря вражеские лазутчики.
      Никто не хотел охранять сад: нужно было беречь лагерь, а то свистнут "белячки" знамя - и все пропало.
      А белый налив поспевал, а грушовка была уже съедобна.
      Я понял: война для нас - это беда. Мы ее не выдержим экономически. Ничего она нам не прибавит, кроме разбитых носов. Не предложить ли мне Вольновой объединить наши силы для настоящей войны за сохранение совхозного сада? По крайней мере, здесь и результат будет ощутимый яблоки.
      Но остановить эту стихию было уже нельзя, "бог войны" вырвался на простор, и все ребята были охвачены воинственным азартом. Все мирное потускнело, потеряло интерес. Даже девчонки и те вели себя воинственно.
      Вес только и думали, как перехитрить "белячков", как содрать с них галстуки, отнять звеньевые флажки, забрать отрядное знамя.
      Все были как в лихорадке. Никто не мог спать, все чудилось, будто со всех сторон подкрадываются враги.
      Наши разожгли большой костер, пели воинственные песни про Конную Буденного, раскинувшуюся в степи, с особым чувством повторяя припев:
      Не сынки у маменьки
      В помещичьем дому,
      Выросли мы в пламени,
      В пороховом дыму!
      Не спалось и противникам, при всей их дисциплинированности. Запертые в помещении школы, они смотрели в нашу сторону сквозь противокомарные сетки. Несколько смельчаков выбрались по чердаку на крышу и докладывали:
      - Дикарьки тревожатся.
      - Пляшут дикий танец войны!
      Постоянно шли поиски разведчиков и стычки патрулей.
      Неожиданно позади нас, вблизи старинной коломенской колокольни, было замечено целое звено "белячков".
      Звено "Спартак" выбежало навстречу. Но "показательные", не принимая боя, стали отходить к трамвайной остановке. Наши догадались: заманивают! Отвлекают наши силы подальше, чтобы напасть на лагерь!
      Вернулись и решили сами произвести демонстрацию в сторону противника небольшими силами. Участвовали двое шустрых - Игорек и Франтик и один сильный - Котов.
      А для обмана противника взяли с собой деревенских ребят из союза садолазов. Зашли к лагерю "белячков", пройдя через деревню, откуда они и не ожидали, и застали их во время купания.
      Недолго думая, наши ребята бросились к одежде, смяли охрану и, похватав оставленные купальщиками галстуки, - наутек.
      Вслед за ними - парламентеры из "вражьего стана" с протестом, что это не по правилам.
      - А как же на войне? Однажды белые напали на буденновский отряд во время купания. Наши вскочили на коней голышом, сабли в руки - ив бой. Отогнали беляков, а потом докупались! Вот и вы бы так.
      Так и не отдали трофеев.
      И сами, во избежание подобных происшествий, стали купаться в галстуках.
      Все только и жили военными помыслами. Перестали носить траву для совхозных коров. Перестали помогать огородникам. Нераспроданные книжки Мириманова пылились в заброшенном шалаше. Питались кое-как. В одну неделю подурнели и отощали, словно от какой-то болезни.
      - Что с вами, ребята?
      - Что-то вы похудели?
      - Все какие-то поцарапанные, встревоженные, глаза у вас врозь, почему это?
      Такими вопросами забросали нас папы и мамы в очередное родительское воскресенье.
      - Война! - отвечали мы.
      - Какая война, с кем? Вас невзлюбили местные ребята?
      - Нет, мы воюем с соседним пионерским отрядом.
      Вон его палатки на горе белеют.
      - Ах, так это военная игра! С другим отрядом. Тактак, понимаем...
      Родители несколько поуспокоились, но весь день с любопытством поглядывали в сторону наших противников, с которыми на воскресный день мы заключили перемирие.
      К ним тоже приехали родители.
      Многие ехали вместе с нашими в одном трамвае. И повидимому, разговорились и кое-что рассказали друг другу про жизнь своих детей.
      Некоторые папы и мамы как бы невзначай спрашивали меня:
      - А в том отряде ребята тоже на самоснабжении?
      - У них так же, как у вас, полное самообслуживание?
      Я отвечал уклончиво и чувствовал, что мои ответы не гасят искры сомнения, зароненные в души взрослых теми, дети которых живут в районном опытно-показательном.
      Надо сказать, что родители наших ребят -во второй заезд вели себя более разумно и организованно. Все продукты были сложены в общую корзину. Папы и мамы не завладевали своими детьми как собственностью, оставляли ребят заниматься своим делом, любуясь со стороны, не пичкали сластями, уводя подальше от других. Словом, не нарушали строй нашей жизни.
      А вот мы оплошали. Лагерь был захламлен, новых шалашей не появилось. Не оказалось у нас ни удивительной щуки, на которой мы "выехали" в прошлый раз, ни корзины свежих яиц, ни сметаны...
      Родителям пришлось готовить обед из продуктов, что принесли с собой. Это было уже скучней.
      "Доктор паровозов", он же слесарь Кузьма Петрович Шариков, как и обещал, вместе с Вайей и Костиком отправились на "фуражировку", чинить-паять ведра, кастрюли и молочные бидоны в совхозе за молоко.
      Любителям рыбной ловли тоже нашлось дело. Наши ребята отыскали занесенный песком челн, выдолбленный из ветлы, рыбацкий ботничок, вероятно потерянный какой-нибудь баржей, приходившей снизу в половодье.
      Рыболовы принялись его чинить, конопатить и вскоре уже удили с него плотву и ершей, встав на якорь.
      Эти не заметили непорядков в лагере.
      Остальных мы решили отвлечь экскурсией в охраняемый нами сад.
      И здесь наши ребята сумели заинтересовать взрослых заманчивой перспективой - заготовить на зиму на всю школу яблок.
      Игорь и Франтик затеяли увлекательную игру. Подводили взрослых к какой-нибудь яблоне и спрашивали: угадайте, сколько на этой яблок?
      Начинались угадки, споры, заключались пари.
      И ребята поражали всех, заявляя:
      - На этой антоновке одна тысяча двести тридцать два яблока!
      Или:
      - На этой сорта скрижапель всего девятьсот восемьдесят. Зато вот на той боровинке две тысячи сто шестьдесят яблок!
      - Да не может быть, чтобы так точно!
      - А вы проверьте.
      Начиналась сложная проверка, и в конце концов выяснялось, что ребята высчитали точно.
      - А всего на восьмидесяти семи урожайных яблонях зимних сортов у нас около ста тысяч яблок. Если мы их сохраним с отходом на двадцать процентов, то на нашу долю достанется столько яблок, что нам хватит в течение трех месяцев на всю школу, если каждому школьнику выдавать по яблоку каждый день, считая и воскресенье!
      Вот как! - заявил ликующий Франтик.
      И на скептическое "не может быть" Игорек тут же дал точный арифметический расчет.
      Родители этой наглядной арифметикой были так увлечены, что весь день провели в саду.
      Многим не верилось, что мы укараулим такой сад:
      - Явятся мужики с мешками и отрясут.
      - Но того нельзя позволять, - говорил отец Франтика, варшавский пекарь, осевший в Москве после бурь двух войн и революции.
      Он обещался взять отпуск и поселиться в шалаше.
      У него есть ружье. И губная гармошка. На гармошке он будет играть, чтобы все знали, что не спит, а из ружья постреливать для острастки. От него мы узнали, что настоящее имя Франтика - Франтишек.
      Более практичные побывали в совхозе, и директор подтвердил им, что совхоз выполнит свои условия, были бы яблоки, а разделить нетрудно.
      Папы и мамы выкупались, попили чайку из нашего пузатого великана самовара, и настроение у них как будто было неплохое. Но что-то недоговоренное оставалось, что-то томительное, что передавалось и мне. Нет-нет да и поглядывали некоторые в сторону показательного лагеря.
      Не скрасило концовки и появление "доктора паровозов" с бидоном свежего молочка. Молочка наши гости попили, но задушевный разговор у костра почему-то не состоялся.
      Мы почувствовали, что родители не совсем довольны нашим житьем. И, прощаясь, многие говорили:
      - Похудел ты, сынок, право...
      - Подурнела ты, дочурка, нехорошо...
      Перед отъездом все выполнили свое обещание и оставили в нашу общую кассу понемногу денег, чтобы нам хватило на хлеб и на молочишко до следующего приезда.
      Но не было той радости, которая светилась на лицах отъезжающих в прошлое воскресенье.
      Тогда наши гости были приятно удивлены. Они ожидали увидеть худшее, были покорены нашей убежденностью, что так нужно жить юным пионерам на лоне природы, подобно робинзонам, иначе и быть не может.
      А теперь в сердца родителей запало сомнение. Несколько человек ушло пораньше, чтобы сделать крюк и зайти в показательный лагерь.
      А другие, дойдя до знаменитой коломенской башни, остановились подождать своих утренних попутчиков.
      Здесь соединялись обе дороги - и к нам и к нашим воинственным соседям.
      Но это еще не все - самым горьким было для нас прощание с дядей Мишей. Михаил Мартынович получил назначение на заграничную работу по линии Внешторга во Францию.
      Он был грустен, рассеян. И хотя обещал, что сам подыщет нам в замену нового партприкрепленного,и ничуть не хуже, по всему было видно, что покидает он нас с тревогой в сердце.
      Когда мы собрались, чтобы подвести итоги этого дня на совете отряда, Костик выразил общее мнение, сказав:
      - Войну пора кончать! Не до того нам! Хватит!
      КАК МЫ ОСУЩЕСТВИЛИ ОПЕРАЦИЮ
      "МОКРЫЙ ПУДЕЛЬ"
      Но оказалось, легко войну начать, да нелегко ее кончить. Сдаваться на милость победителей мы не собирались. Предлагать мир тоже как-то странно в самый разгар, когда у всех такой азарт.
      - Надо их победить одним ударом - и все!
      И наши ребята предложили самый простой способ вывести противника из войны - отнять отрядное знамя.
      Оказывается, Франтик и Игорек давно уже продумали это. У них был выработан неотразимый способ, названный "Мокрый пудель". Они только не хотели его применять, чтобы война так скоро не кончилась.
      Их план был фантастически прост. Но ребята побаивались выполнять его без меня. Пришлось пойти вместе.
      Этой же ночью мы пробрались во вражеский лагерь, проникли в штабную палатку, привязали к древку знамени крепкий шпагат от сноповязки, клубок которого ребята отыскали на совхозной свалке.
      Работали мы довольно долго. И никто не проснулся.
      Крепче всех спал школьный сторож в теплом овчинном тулупе. Поначалу мы еще остерегались, ползли затаив дыхание, замирали при каждом шорохе, но потом ходили почти не таясь, как в сонном царстве.
      Самим не верилось, что можно так разгуливать во "вражьем стане".
      На меня напало какое-то озорство, так и подмывало сыграть какую-нибудь шутку, оставить по себе каку,юнибудь память. Ночь была светлая. Когда я отогнул край палатки, полоса света упала на лицо Вольновой. Она закрылась рукой, но не проснулась. Я постоял минуту.
      И она, словно почувствовав мой взгляд, повернулась и будто прислушалась; дыхание ее притихло.
      Интересно, что она теперь видит во сне?
      Поймав за руку Игорька, я попросил у него шепотом его талисман двойной орех. И осторожно вложил его в руку Вольновой, лежавшую поверх тканевого одеяла, в ладонь, которую она держала лодочкой.
      Рука медленно сжалась. Орех мой был принят.
      Я потихоньку опустил полу палатки и пошел прочь.
      Ребята уже протянули бечевку за территорию лагеря и разматывали клубок дальше, маскируя шпагат сухой травой.
      Утром, лишь только перекликнулись наши горнисты, два наших звена демонстративно перешли через ручей и направились к лагерю "белячков". Там заметили. По тревоге навстречу вышло тоже два звена.
      Наши маневрировали, показывая чудеса подвижности:
      то исчезали, то появлялись в неожиданном месте. Лягут вдруг в высокую траву, а сами проползут, скатятся в овражек, а по нему что есть духу бегом до вершинки. И очутятся на краю сельских огородов, у конопляника.
      "Белячки" туда, а наше звено там пропадает и возникает в другом месте. "Белячки" к нему, а звено снова возникает из конопляника. Оно просто лежало там, затаясь в траве, пока второе демонстрировало.
      Мы заранее отработали этот нехитрый прием, когда два звена изображали одно.
      И вот, когда внимание любопытных "белячков" было отвлечено, в лагере у них вдруг возник страшный переполох.
      - Знамя утащили! Знамя!
      И тут я увидел зрелище, которое невозможно забыть.
      По лужайке, ведущей к нашему лагерю, мчался Костя, размахивая красным полотнищем, за ним "белячки". Они думали, что он утащил знамя. Но Костя только отвлекал их куском красной материи, а с настоящим знаменем по склону к реке чесал траву пятками никем не замеченный Игорек.
      Он вытащил знамя заранее привязанной к древку веревкой, и оно тянулось теперь за ним по траве, невидимое.
      Когда это обнаружили, было уже поздно: Игорек подбегал к реке.
      В погоню бросилась сама Вольнова. Она летела, не касаясь земли; я еще не видывал такого легкого, стремительного бега. А Игорек нарочно оставил на земле знамя, чтобы подразнить. София бросилась к нему, сделав огромный прыжок. А Игорек дернул бечевку, и Вольнова упала на траву, а знамя снова помчалось за Игорьком.
      Пока она поднялась и догадалась, в чем дело, Игорек уже несся по-над берегом Москвы-реки, передав клубок с бечевкой затаившейся под обрывом Рите.
      А Маргарита, не показываясь из-под берега, стала, быстро перебирая руками, подтягивать знамя. Обманутая Вольнова и ее длинноногие девочки, не замечая этого, неслись наперехват Игорьку. Они сокращали расстояние по диагонали, и все видели, что ему не уйти.
      Вот они его настигают. Вот окружают, как борзые зайчишку.
      Готов. Сама Вольнова хватает его в объятия. А знамени у него нет!
      Я хохочу! Падаю на землю и не могу подняться от смеха.
      Никем не замеченная Рита плывет себе на тот берег, утопив под себя свернутое знамя, а на том берегу ждут ее наши храбрые малыши, которым доверена честь принять участие в этой славной операции.
      Кто обратит внимание на каких-то девчонок, собирающих на том берегу цветы и плетущих себе веночки?
      Игорек был взят в плен и, едва не задушен. Сколько ни пытались с него стащить галстук, так и не смогли:
      изобретенный нами затяжной узел был неодолим. Тогда его потащили в плен за руки и за ноги, и он не очень отбивался.
      Но где же знамя? Куда девалось знамя? Смятение в стане врагов не поддается описанию.
      А тем временем наши девчушки спокойно пронесли знамя до переправы, сели в ту самую лодку, что мы отремонтировали руками азартных рыболовов, и, забросав трофей луговыми цветами, доставили его в лагерь.