Похоронное танго (Богомол - 6)

      Ну, и стал я в подробностях рассказывать. То есть, как, в подробностях? Фактов придерживаюсь, а какие-то свои мысли, догадки и соображения по поводу этих фактов при себе держу. А она слушает, внимательно так, в какой-то момент за сигаретой потянулась, а потом передумала, с полки - в тени была полка, у стены - упаковку шоколада "Вдохновение" взяла и, слушая меня, давай похрустывать неспешно, шоколадку за шоколадкой.
      - И вот, - закончил я, - теперь послезавтра - то есть, завтра уже надо мне либо убийство Шиндаря на себя брать, либо, как это у японцев называется, харакирю мне сделают - а по-нашему, по-русски, мордой в землю воткнут.
      Она размышляла.
      - И ты надеешься, небось, что я тебе помогу? - спросила она наконец.
      Я плечами пожал.
      - Дык кто ж вас знает. Тут, как говорится, своя рука - владыка. Утопающий, он и за соломинку хватается, а я ещё похуже сейчас булькаю, чем утопающий.
      - То есть, ты веришь, будто помочь тебе я в силах, и только от моего желания и выбора зависит, помогать тебе или не помогать?
      Насмешливо она это спросила, очень насмешливо. Но, мне показалось, что сквозь насмешку и другое мелькнуло: нечто вроде удовольствия, что я в её всемогущество верю, будто она ведьма-колдунья какая. Баба Яга в молодости и в красоте своей самой, так сказать, которая захочет - съест добра молодца, а захочет - выручит его, напоит, накормит и надоумит. Правда, я на добра молодца не очень тянул, да чего уж там.
      Я этот оттенок, что где-то в глубине души ей как маслом по сердцу, что я её о помощи умоляю и в ноженьки ей поклониться готов, уловил. И дальше стал в мотив подтягивать.
      - Не знаю, верю или не верю, только очень на такое надеюсь, - сказал я. - Вы, мне кажется, на многое способны.
      И опять она на меня задумчиво посмотрела, лучистым таким взглядом своих глаз, в которых море переливалось, что любой мужик голову бы потерял. Ну, моя голова и так плохо на шее держалась, так что потерять не жалко было. Вот только все равно страх перед ней крепко во мне сидел, так крепко, как даже бандюги и милиция меня напугать не смогли, да и со стороны я себя видел: сидит этакий, пузатик вздрюченный, и в кармане ни гроша, как уж оно повелось. Тут одна надежда, что где-то она усмотрит собственную выгоду в том, чтобы меня выручать.
      - А что? - сказала наконец она. - Возможно, и помогу. Только давай по порядку. Значит, говоришь, Владимир, который ещё Губа, спокойный был, в отличие от Николая? И при этом вопросом как шилом мог ткнуть? Дал тебе расслабиться, а потом так тебя огорошил, что ты чуть колбасой не подавился, так?
      - Все так, - ответил я. - В точности?
      - А какие у него глаза были в этот момент?
      - Так вот такие и были - как два шила. А может, как два буравчика. То есть, неточно это, неточно. Что-то по-другому смотрелись... - я даже пальцами защелкал и головой замотал, пытаясь понять, как бы получше описать тот взгляд, которым этот Владимир на меня смотрел, когда допрос начал. - А, вот!.. Пустые у него были глаза, совсем пустые. Ледяная такая, знаете, пустота.
      - Ледяная?
      - Ну да. Вот такой лед, который пуще любого шила жжет, режет и колется. А при том, ничего конкретного в глазах разглядеть нельзя. Не разберешь, откуда этот ледяной холод в тебя стреляет.
      - Уже что-то... - она потянулась за сигаретой, и, коротко кивнув, похвалила.. - Молодец, наблюдательный. И, говоришь, он спокойным оставался, когда суета вокруг раненого Чужака началась, и даже этой суетой воспользовался, чтобы допрос продолжить?
      - Верно. Даже отмахнулся как-то от Николая, когда тот стал на него наседать, что, мол, Чужак белые тапки примеряет, Горбылкина ловить надо, а ты не чешешься.
      - Угу, - она нахмурилась. - Тоже годится. Сам-то ничего не соображаешь?
      - А что я должен сообразить? - очень я удивился. Но, по ней видно, она какие-то простые вещи имеет в виду, до которых и мне не допереть грех.
      - Ладно, проехали, - она чуть улыбнулась. - Наблюдательный, но не очень догадливый, вот ты какой, дядя Яков. А я-то уж думала, что "У дядюшки Якова Товару есть всякого..."
      - Может, и всякого найдется, - вздохнул я. - Только дайте мне самому разобраться, какой товар у меня имеется и где лежит, а то все перепуталось...
      - Ладно, давай дальше распутывать. Тебе не показалось странным, что их так быстро освободили?
      - А чего странного? Нас-то освободили. А уж их - тем более были должны...
      - Совсем не "тем более". Против них улики покруче, чем против вас, и поосновательней этих улик накопилось. Одна кровь в багажнике чего стоит! При таких уликах не освобождают...
      - Так ведь бандюги, - возразил я. - У них все схвачено. Да и адвокат расстарался, и деньги на залог есть...
      - При таких уликах любые адвокаты и залоги могли бы бессильными оказаться, - резко ответила она. - Какие-то особые, дополнительные обстоятельства должны были сработать, чтобы они так гладенько на свободу выкатились. Ну?..
      Я только глазами на неё лупал. Хоть убей, понять не мог, куда она клонит и, главное, чем мне это может помочь.
      - Ну, это и впрямь из не слишком очевидного, - сказала она. - Просто ещё один нужный штришок добавляет... Вспомни теперь, кто настаивал, чтобы ты на себя убийство Шиндаря взял?
      - Да оба они, - растерянно ответил я.
      - Понятно, что оба. А кто больше?
      - Вроде... Ну да,, вроде, Николай! Когда адвокат заговорил о том, что, может, и правда, стоит убийство на Горбылкиных повесить, а меня в покое оставить, даже Владимир, вроде, дрогнул и заколебался, продолжать давить на меня или нет. А вот Николай - тот уперся. Нельзя, мол, Антона Горбылкина топить, он нам ещё пригодится, пущай этот - я, то есть - отдувается! Ну, Владимир и уступил ему меня. Ему-то, по большому счету, было до лампочки.
      - И Николай же назначал срок, когда ты сдаться должен?
      - Точно! Это Николай заговорил про "послезавтра утром" и что "до послезавтра время терпит". А Владимир, опять же, заранее был на все согласный, словно вопрос этот Николаю на откуп отдал. Сказал бы Николай "через пять минут" - и Владимир поддержал бы, что, мол, через пять минут иди с повинной, сказал бы Николай "через неделю" - и Владимир бы согласился, что неделя сроку у меня имеется.
      - То есть, расчет времени, когда ты должен милиции сдаться, был для Николая-Фомы намного важнее, чем для Владимира-Губы?
      - Выходит, так, - согласился я. Я уж и отчаялся уразуметь, куда она гнет, и просто плыл по течению - куда-нибудь да вынесет!
      - И, при этом, с адвокатом больше общался Владимир-Губа, так? Он и все темы с ним обсуждал, и на вопросы его отвечал, и успокаивал его, когда адвокату казалось, что Владимир с Николаем зарываются и могут себе лишние неприятности нажить? И очень нормально успокаивал - но при этом какими словами?
      - Ну, смысл все время был один и тот же: "Я тебе потом объясню, не сейчас".
      - Можно из этого сделать вывод, что адвокат "принадлежит", так сказать, Владимиру, и не было бы Владимира, адвокат - Валентин Вениаминович этот, так? - никого бы спасать не помчался?
      - Наверно, можно... - я ответил не то, чтобы неуверенно, не то, чтобы робко и осторожно, а, опять-таки, подрастерявшись.
      - До сих пор не понял? - спросила она.
      - Да что я понять-то должен?! - не выдержал я.
      - Хорошо, последний раз разжевываю, - вздохнула она. - Есть человек, который, сохраняя ледяное спокойствие, в два-три вопроса загоняет тебя в угол, и при этом его "пустые" глаза как будто насквозь тебя видят. То есть, не по-бандитски допрашивает, без угроз и без рыка, а играя с тобой как кошка с мышкой, да ещё мышку подпоить-подкормить готов, чтобы легче мышка в мышеловку прыгнула. Кстати, и прощупывать глазами бандиты не умеют. А за всем поведением Владимира, когда он допрашивал тебя, чувствуется долгая закалка, долгая и крепкая профессиональная выучка...
      - Выучка следователя! - я так и подскочил. Действительно, как она мне все разжевала и определенные моменты заострила, все настолько простым стало казаться, что прямо самому сделалось удивительно, как я намного раньше не додумался...
      - Вот именно, - она кивнула. - И не просто следователя, а следователя КГБ - заметь, я говорю именно КГБ, а не ФСБ и не что-нибудь другое, потому что ту, прежнюю организацию в виду имею, с её особыми законами и её особыми людьми - повадки у него работника одного из тех отделов, которые всегда добивались, чтобы люди выложили им полную правду.
      - И что мы имеем? - осведомилась она, увидев, что я молчу. - Ну, дядя Яков, что? - она несколько раздраженно стряхнула пепел. - А имеем мы опытного работника КГБ, который сейчас по каким-то причинам прибился к бандитам. И не просто прибился, а занял место на самой вершине местной мафии.
      - Только когда он опытным успел стать? - задал я вопрос. - На вид, ему за тридцать, притом не то, чтобы очень за... Для бандитского авторитета самый сок, но ведь он должен был ещё как минимум несколько лет до авторитета подниматься, вот и выходит, что "органы" он должен был бросить не позже двадцати пяти, и при этом, все равно, прежнее КГБ только краешком успел застать...
      - Такие люди часто выглядят намного моложе, - спокойно ответила она. А теперь смотри, что получается. Есть бывший работник "органов", которого арестовывают по подозрению в убийстве. И именно к этому бывшему работнику "органов" вихрем приносится адвокат. И получается, именно ради этого бывшего работника "органов" освобождают и Николая, и Смальцева - потому что освобождать одного Владимира-"Губу" нельзя, если он выйдет на свободу, а остальные окажутся за решеткой, то всем вокруг это покажется по меньшей мере странным. Так что это за адвокат, которого милиция слушается?
      - Я так понял, что он давно этих бандюг обслуживает, штатным-платным адвокатом их является, - сказал я. - И не первое дело для них улаживает... Так что здесь, по-моему, вы лишку хватанули. Нормальный адвокат, который за хорошие деньги готов землю носом рыть, а вовсе не замаскированный под адвоката сотрудник "органов".
      Она иронически так улыбнулась.
      - В таких вещах я обычно не ошибаюсь. А что до готовности адвоката в лепешку расшибиться за хорошие деньги... Так-то оно так, только одной готовности тут мало. Это, знаешь, как в анекдоте о слоне, когда изумленный посетитель зоопарка спрашивает у сторожа: "Скажите, а это правда, что слон может съесть столько, сколько на его клетке написано, в указаниях дневного рациона?" На что сторож отвечает: "Съесть-то он съесть, да кто ж ему дасть?" Не слышал анекдота этого?..
      - Вроде, слышал, - припомнил я. - В стародавние ещё эти, в советские времена.
      - Так вот, адвокат как этот слон получается. В лепешку-то он расшибиться готов, чтобы клиентов под залог вынуть, да кто ж ему "дасть", если нельзя по закону в таких случаях арестованных под залог выпускать? Выходит, какие-то совсем особые рычаги были нажаты - такие рычаги, которые только у "органов" имеются, и которые деньгами не меряются. И когда на его вопросы, что происходит, и не собираются ли "компаньоны" наделать глупостей, Владимир отмахивался и говорил: "Все потом" - это только внешне выглядело, будто он при тебе и твоем Константине не хочет лишнего рассказывать. А на самом деле, он намекал адвокату, что и при Николае о многом не хочет говорить. То есть, свою игру вел. При этом, Николай тоже вел свою игру, диктуя тебе, что и когда ты должен сделать. А Владимиру расклад, затеянный Николаем, был не очень интересен, хотя и Владимиру сколько-то важно, чтобы ты вину на себя взял. И все эти игры вокруг дома завязаны, в котором мы сидим... Хотелось бы знать, почему. Но это вопрос не нынешнего момента. На нынешний момент тебе должно быть интересно то, что ты компаньонов можешь лбами столкнуть.
      - Стукнув Николаю и другим бандюгам, что Владимир в "органах" служил и связи сохранил? По-вашему, они этого не знают?
      - Сто к одному, не знают. Одни отмашки Владимира от адвоката чего стоят... И потом, есть железное правило. Человек, хоть где-то когда-то служивший в органах, не может стать бандитским "авторитетом". Он может стать первым советником "авторитета", "теневым премьер-министром" бандитской группировки, кем угодно, по силе и значимости - но он не может открыто быть наверху. А Владимир поднялся до авторитета. Единственный вывод - он скрыл от всех свое гэбисткое прошлое.
      - То есть, засланным он получается? Приставлен к нашим бандюгам, чтобы "органы" все всегда про них знали - и могли использовать так, как им, "органам", выгодно?
      Она вздохнула.
      - Не думаю, что он засланный. Думаю, давно уволившийся и покатившийся по бандитской дорожке, но какие-то прежние связи сохранивший, для подстраховки. Разумеется, мог иногда сливать "органам" ту или иную информацию, в обмен на другие, ценные для него, сведения, и на поддержку на все то, благодаря чему он успешненько так поднимался наверх. Как он мог скрыть свое прошлое - вопрос другой. Похоже, адвокат знает. Но адвокат - на его стороне.
      - Так что, - спросил я, - мне топать прямо к этому "Фоме", к Николаю, и вываливать ему, что, мол, твой приятель - "комитетчик" бывший, а уж почему он это скрыл, вы сами разбирайтесь? Да бандюги меня самого подвесят, чтобы лишних свидетелей их позора не было!
      - Зачем же к Фоме? - ответила она. - Ступай к лейтенанту милиции, которому ты десятку остался должен, и намек ему отпусти. А уж он не упустит, чтобы этот намек из тонкого в толстый раздуть и распустить слух на все четыре стороны. И, скорей всего, завтра утром никто к тебе не пожалует - не до того всем будет!
      Я задумался глубоко, потом дух перевел. Все по делу девка мне разложила и по косточкам разобрала. Тертая, видать, покруче калача любого. Чем она сама-то занимается? Все занятней мне это становилось. Но я заказал себе хоть как-то пытаться в это проникнуть.
      А она за окно поглядела.
      - Ступай. Светает уже.
      Я с кресла поднялся, тело размял. Только сейчас понял, в каком напряжении сидел: всего заломало, как на ногах оказался.
      - Да, вот еще... - сказал я. - Если меня в оборот возьмут, то я ведь вас и заложить могу, не вынесу я бандитских допросов...
      - Закладывай, чтоб отпустили, - пожала она плечами. - Мне от этого ни тепло, ни холодно... А может, и к лучшему. Если пожалуют, я, может, толком вытрясу из них наконец, чем этот дом для них так привлекателен... и хозяйка этого дома.
      - Ну, хозяйка этого дома... - я подумал, что тут надо комплимент сказать, вот только с трудом комплименты в голову шли. - Она и без дома привлекательней для всех дальше некуда!
      - Брось, - устало сказала она. - Да, кстати... Раз уж ты все равно в город едешь, то не отправишь телеграмму моим родственникам, чтобы я не гоняла?
      - Отправлю, конечно... А что написать?
      - Да очень просто все. Дяде моему телеграмма. "Устроилась хорошо. Тебя всегда рада видеть. Племянника не надо." Поганец у нас племянник, но это ладно, это дела наши семейные... Адрес: Екатеринбург, Главпочтамт, до востребования. Да, дядю зовут Кораблев Аркадий Григорьевич. Он мне по матери дядя, это материнская фамилия Кораблева была, а я-то Железнова, Татьяна Ивановна. Моим именем телеграмму и подпишешь. Все запомнил или тебе записать?
      - Так чего ж тут не запомнить? - сказал я.
      - Вот и хорошо. А то я ручку и бумагу никак под рукой не найду, запропастились куда-то... Да, на тебе пятьдесят рублей, телеграмма никак больше тридцати не выйдет, а остальное тебе за работу. Можешь из этих денег долг лейтенанту отдать.
      - Все понял. Сейчас и отправлюсь.
      - Отправляйся.
      И она проводила меня из дому.
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Было довольно светло уже. Ну, оно понятно, это на макушке лета ночи едва удлиняться начнут, а мы пока едва-едва к этой макушке подбирались, и двадцать второе июня - день, когда большая война началась, тем и памятный, кроме того, что самый он длинный день в году - только-только минуло. Так что около пяти солнце вовсю лучиками поигрывало, из-за кладбища и нашей деревни, хоть само и за стеной дальнего леса ещё было на три четверти спрятано. Это я так, по солнцу рассудил, что было около пяти, потому что часов у меня не было.
      И быстренько я до дому добрался. Надеялся, мои ещё спят, а я быстренько в городское переоденусь, бегом до остановки на шоссе, и с ближайшим автобусом - это 6.40 должен быть, коли я правильно помню - в наш городок.
      Но нет, Зинка уже встала и чай хлебала. Константин-то, он ещё похрапывал, а Зинка наладилась и огород пропалывать, и картошку окучивать, и тысячу дел переделать, чтобы до большой жары управиться и на самом солнцепеке не трудиться.
      - Где тебя черти носят, Ирода поганого? - спросила она.
      - Не мог, Зинка, уснуть, как ночью проснулся. Да ты не боись! Все у нас нормально, нормальней некуда. Вот только мне в город съездить надо.
      - В город? - она подозрительно прищурилась. - Зачем тебе?
      - Во-первых, десятку этому лейтенанту милиции отдать. Во-вторых, пока я по полям гулял да над берегом Волги посиживал - понял я, что мне надо милиции поведать, и чтобы всей правды не открывать и чтобы бандиты нас в покое оставили. И чем скорее я сгоняю, тем лучше.
      - Ой, смотри! - совсем Зинка скисла. - Не знаю, что ты там удумал, но как бы и тебе, и нам это потом десять раз не отлилось! У тебя ж порой такие эти бывают... фантазии, что пойди расхлебай твое варево! Особенно когда ты себя очень хитрым вдруг воображаешь - тут, вообще, всех святых выноси! Вспомни хотя бы историю с мотоциклом...
      Ну, что было, то было. Я когда мотоцикл толкануть решил - а чего там, сам я давно не езжу, и сыновьям не особо к чему, с ним возни не оберешься, да и бензин все дорожает, а деньги позарез были нужны, мы без копейки остались, в самом буквальном смысле - так мне предложил мужик оформить сделку на одну сумму, а на руки он мне выдаст другую, чтобы, значит, потом насчет налога с продаж на меня не наехали. Ну, на какую сумму документы подписали, такую он мне и выдал, а от выплаты остального увильнул. Оно, конечно, для нас тогда и пятьсот рублей были огромные деньги, в нашем-то положении, только вот мы никак не думали мотоцикл меньше, чем за тысячу двести отдать... Ну, Зинка меня тогда перепилила, что "сам себя перехитрил", и до сих пор мне эту историю порой поминает. Я-то молчу, не спорю, пусть баба поворчит, если ей на душе от того легче сделается. Только тут ведь совсем другая история - правда, я и про Татьяну-Катерину, и про пятьдесят рублей молчу, естественно.
      - Клянусь тебе, худого не выйдет! - сказал я (а стоило, вообще-то, призадуматься, действительно ли не выйдет). - Дай мне лучше десятку для возврату лейтенанту, да шесть рублей на автобус - в оба конца, значит - а я быстренько переоденусь да на автобус побегу.
      Зинка повздыхала, не делаю ли я дурость, но шестнадцать рублей мне выделила. А я, значит, в чистую рубашку, в чистые брюки, в сандалии переметнулся, полусотенную бумажку в нагрудном кармане спрятал и на автобус припустил.
      Добрался до остановки, потом на остановке подождал, и все-таки меня сомнения одолевать стали. Татьяна-Катерина - она, понимаешь, по одному моему пересказу во Владимире милицейское (или, там, чекистское, мне без разницы) нутро учуяла - так неужели бандиты, которые несколько лет с ним общались и у которых нюх и глаз острые, ни разу бы не углядели, не унюхали в нем этот душок следователя? Профессиональную эту закваску, которую не вытравишь, ни разу за его ухватками не разглядели?
      Впрочем, подумал я, мне-то что? Даже если Татьяна-Катерина ошибается, и Владимир - обыкновенный бандюга, без чекистского прошлого, то, все равно, если я недоверие и раздоры между бандитами посею, то, авось, подзабудут они обо мне. А начнут меня пытать, откуда я эти сведения взял Татьяна-Катерина сама позволила на неё все валить и её закладывать. Вот пусть с ней и разбираются. Еще посмотрим тогда, кто из них уцелеет!
      На том я сел в автобус и в город покатил.
      Раньше половины восьмого утра, значит, я уже был в городе. От остановки до отделения милиции - пять минут. Добежал, не заметил.
      - Здравствуйте, - обратился к дежурному милиционеру. - Гущиков Владислав Антонович у себя?
      - Вот-вот будет... А зачем он тебе?
      - Десятку вернуть.
      Милиционер хмыкнул.
      - Вон, садись, подожди его у дверей его кабинета.
      Я и сел, где мне указали.
      Прождал недолго. Только глазки стали закрываться и прикемарил я, вроде бы, после бессонных-то ночей и всех потрясений, как у меня над ухом голос прозвучал:
      - Бурцев? Не ожидал, что ты таким обязательным окажешься.
      Я вздрогнул, встрепыхнулся, ещё соображал секунду, где я и на каком я свете, потому что и минуты не продремал, а уже и сновидения полезли, и какая-то чушь сниться начала. Вроде того привиделось, что кто-то меня сзади за шею стиснул и твердит: "Врешь, не уйдешь!", а я и позвать Татьяну-Катерину не могу, чтоб она меня освободила, хотя она совсем рядом, труп "таджички" внимательно разглядывает, а вокруг "таджички" другие покойнички упакованные лежат, во всей красе...
      Но очнулся и на ноги вскочил. Только глазками несколько лишних раз моргнул.
      - Как же, - сказал, - с вами-то не быть обязательным? Вот, деньги привез.
      А он уже свой кабинет отпер и внутрь прошел, кивнув мне на ходу:
      - Давай сюда деньги.
      Я зашел в кабинет, десятку ему на стол положил, замялся. Он, в бумаги уже успевший погрузиться, искоса на меня взглянул:
      - Ну? Что еще? Теперь тебе двадцарик одолжить, на самогонку, чтобы твою честность вознаградить?
      - Нет, - ответил я. - Мне бы... Мне всего один вопрос задать хочется... Хотя вряд ли вы на него ответите...
      - По делу хоть вопрос?
      - Наверно, по делу, - осторожно сказал я. - А так... Это вам судить. Может, я насочинял невесть чего. А может, сую нос туда, куда мне не полагается, и вы мне сейчас по этому носу дадите.
      Он откинулся на спинку стула и с любопытством поглядел на меня.
      - Валяй, спрашивай. А вот отвечу или нет... это я тебе обещать не могу.
      - Хорошо... - я глубокий вдох сделал, думая, что вот такие моменты и называются "либо пан, либо пропал". - Скажите, этих Губу, Фому и Смальца отпустили из-за Губы? Из-за того, что он из ваших, поэтому ради него и надавили на вас, а отпустить его, не отпустив остальных, было нельзя?
      Лейтенант сначала рот открыл, будто обругать меня хотел по-матерному за дикие мои фантазии да и послать куда подальше из своего кабинета, но потом пасть захлопнул и посылать передумал. Поглядел на меня угрюмо и спокойно так спросил:
      - А с чего ты взял, что он из наших?
      - Ну, померещилось мне так. Может, не совсем из ваших, а из КГБ, или как это теперь называется, и даже вернее, что оттуда, уж больно ухватки у него стальные... Понимаете, после того, как я у вас на допросе побывал, мне в голову пришло: если Николай - ну, Фома - по бандитски из меня душу тряс, насчет того, где можно младшего Горбылкина найти, и прочего на тему, то Владимир "Губа" меня аккуратно так допрашивал, и при этом с такой въедливостью, что лучше бы он мне руки ломал. Ну, чисто в милицейском стиле. И припомнил я, и сообразил, что когда он меня на противоречиях ловить пытался, то глаза, когда он за моими реакциями следил, были такие... глаза следователя, а не бандита, понимаете? Профессиональный такой взгляд, который он в себе сдержать не мог, я так понимаю. И потом, соображаю я, когда есть такие улики как кровь в багажнике и остальное, то обычного бандита под любой залог не выпустили бы, будь у него хоть сто миллионов... и даже не рублей сто миллионов, а этих, как их, долларов. Выходит, что-то ещё должно было в их пользу сработать. А потом, как вышли мы с Константином, так они у своего "джипа" стоят, и нас к себе подозвали, порасспрашивали, что у нас было и как, и я обратил внимание, что адвокат ихний в рот Владимиру глядел и только к нему с вопросами обращался, будто он только Владимиру служит, а остальные ему до лампочки... А они ж упомянули при нас с сыном, что этот адвокат и вел все переговоры с милицией... Вот я все это вместе и сложил, и... Ну, решил у вас узнать. Потому что если "Губа" - "казачок засланный", и нельзя его сажать, чтобы свой человек среди бандитов оставался, то это одно. А если он - нормальный бандит, и все остальное я насочинял, то это другое. Но вы бы мне хоть намек дали, чтобы я знал, как себя вести, если бандиты на меня насядут, чтобы я показания давал такие-то и такие-то и никакие другие, или ещё с чем-нибудь. Потому что если Губа - ваш человек, то в чем-то мне его лучше слушаться. А если бандит - то тут мне надо будет совсем по-другому изворачиваться...
      Лейтенант долго меня разглядывал, пока я стоял перед ним - с чуть ли, по-моему, не покаянным видом стоял.
      - Как вести? Так вести, чтобы шкуру спасти! - ответил он, рифмочку подпустив. - А вообще... Губа давно нам известен. И по таким делам замазан - хоть доказательств, для суда приемлемых, нет, но все знают, что замазан по которым ему бы ни за что замазываться не разрешили, даже если б он рисковал расконспирироваться, увиливая от их исполнения. Потому как есть пределы, за которые любой оперативный работник переступать не должен. Так что бандюга он, обыкновенный бандюга. Но, с другой стороны... Это объясняло б и давление на нас, и то, как адвокат себя вел... Надо б это провентилировать. Впрочем, ладно, это тебя не касается. Ступай.
      Ну, я и вымелся подобру-поздорову, от греха подальше. Одно я понял: кажется, я в точку попал, и правильно эта Татьяна-Катерина меня надоумила. А если и ошибочка выходит, то лейтенант о том же самом подумал, о чем и я: что, в любом случае, не худо бы Фому с Губой между собой стравить, намекнув Фоме, что Губа одно время в "органах" работал, да вот скрывает это от братков, товарищей своих. А там, ложное подозрение или нет, все равно пыли много будет, и, когда эта пыль уляжется, дышать станет легче, чем прежде, потому что несколько бандитов уж точно перестанут небо коптить...
      Спокойней мне стало от этих соображений, и я на почту забрел. Там телеграмму составил, надписал, как надо, сдал в окошко - и всего-то в пятнадцать рублей отправка телеграммы уложилась. Ну, чуть больше там, чуть меньше - не упомню сейчас. Как и не упомню, считалось ли это двойным тарифом за срочность, чтобы телеграмма "молнией" прошла, за пять минут, или с меня по обычному тарифу взяли. Да это и неважно. Главное - денег у меня навалом оставалось, и времени до обратного автобуса хватает, вот я с почты и двинул в рюмочную при магазине. Все ведь на одной площади: и почта, и магазин этот, универмаг "Октябрьский", и в углу универмага выгородка с прилавком и круглыми стоячими столиками. Сто грамм самой дешевой водки семь рублей стоят - ну, там, в копейках плюс-минус зависит от того, какого завода родимая, ярославского, тутаевского или кашинского. Хотя и другие разливы попадаются. Сами знаете, сколько сейчас сортов.
      Прикинул я, сколько взять - и, думаю, надо хорошую дозу, ведь такие дела, что то ли за успех пить, что, кажись, с передачи лейтенанта, сворочу я бандитов друг на друга, то ли за то опрокидывать, чтобы пронесло. А чтобы за все вместе и разом - тут точно меньше чем ста пятьюдесятью не обойдешься, иначе никакой удачи не видать.
      Ну, и взял я сто пятьдесят, и к ней рублевый бутербродик с селедкой, зажевать чтобы. Раз уж деньги есть, то чего мануфактуркой занюхивать? А курить я не курю. Не курю, вот, и все тут. Сами, небось, заметить могли. То есть, если табаком пахнет хорошим, душистым мне это нравится. Только где, при наших деньгах, ароматный табак возьмешь, даже ради того, чтобы раз в три дня одними губами сигареткой попыхать, благоухания вокруг себя напустить? По пачке в месяц такого табака с чистым запахом - и то накладно обернется. А "Приму" курить, как все мужики дымят - это, по моему разумению, только деньги зря переводить. Хоть и небольшие, по два двадцать за пачку (а то и по рупь восемьдесят "Прима" попадается, если этого, как его, завода - ну вот, забыл название города, а все потому, что некурящий, про цены на "Приму" сделанную в разных городах, только от мужиков знаю и от Константина), а все равно жалко. Три пачки - вот тебе и водки сто грамм, а самогонкой мерять, так и все триста выйдет. Я про то и Константину толкую, да он, харя мордастая, лишь посмеивается: тебе в куреве никакого интересу не видно, а мне приятно, вот и не греши на меня, батя.
      Я это к тому, в общем, что я чин чином селедочкой закусил, как эти сто пятьдесят в себя положил, и постоял немного, прислушиваясь, как славно они в животе устраиваются, и жизнь хороша стала, и поверилось сразу, что все мы одолеем и всех врагов победим. Чтобы это настроение в себе поддержать, взял я ещё сто грамм, приподнял пластиковый стаканчик и пробормотал тихо, к огромному - витринному - окну обернувшись, чтобы никто даже по губам не мог догадаться, о чем я:
      - Ох, Николай Угодник, теплый заступниче наш перед Богом, - про "теплый заступниче" я ещё от бабки моей помнил, сам-то я во всех этих молитвах и в их правилах ни в зуб ногой, - спаси нас и сохрани! И не оставь нас, понимаешь, своей милостью, потому что милость твоя нам сейчас позарез нужна, иначе нас ровно цыплят передавят, а мы ведь хоть, может, и грешили, но большого зла никому не делали, и, будем живы мы, обид людям выйдет меньше, чем если нас не будет!
      Приблизительно так загнул. Сам прослезился, как красиво получилось, хотя и сам не очень понимал, а что ж это значит, особенно последняя часть. Просто водочка в голове уже зашумела, красивые слова нашептала, а уж какой там смысл в этой красоте - забыла рассказать. Ладно, подумалось мне, главное, что красным словом Угодника уважил, а в смысле сказанного он получше моего разберется.
      А что в сторону говорил, чтобы никто не подглядел и не подслушал, так разговоры с Николаем Угодником - это всегда дело самое что ни на есть личное, и нельзя эти разговоры даже случайно на общий обзор выносить, иначе толку с них никакого не будет.
      И что вы думаете? Только я все это проговорил, как дорога вдали запылила. Я как раз на ту улицу, через площадь, глядел, которая частью большого шоссе является, проходящего через город. Шоссе идет, значит, в улицу превращаясь, в Электрофикации, площадь пронзает, после площади уже улицей Парижской Коммуны называется, до самого конца города, а там опять в шоссе превращается, которое до самой Угличской плотины свои километры разматывает.