Похоронное танго (Богомол - 6)

      Там, у калитки, замешательство возникло, а потом другой голос, тягучий такой и немного жалобный:
      - Костик! Да погорячились ребята, никто никого стрелять не хочет! Надо просто зайти, мирный разговор есть.
      Это, значит, Виталик Горбылкин, придурок местный, он всегда так разговаривает, потому что его, как говорится, в детстве головкой ушибли. Без царя в голове пацан, тем и опасен. Ворует что ни попадя, даже у ближайших соседей все прет. А чуть его обвинишь, когда его вина уж совсем очевидна - психануть может. А грузный такой силуэт рядом с ним - это его дядя, точно, Антон Николаич Горбылкин. Себе на уме мужик и краденое скупать любит. Племянника пригрел, потому что тот все более-менее ценное, что в городе толкануть можно, дядьке волочит, а дядька ему на самогонку кинет, Виталик и доволен. Сам-то Антон говорит, что из любви к племяннику он того поддерживает, но, я так понимаю, Виталик ему немалые барыши приносит. И хитрый ведь мужик - если "Горбыль" вещь притаскивает, на которой засыпаться можно, то не связывается, его самого отправляет в город, на барахолке эту вещь продавать.
      А за ними ещё два или три силуэта вырисовываются.
      - Валите отсюда с вашим мирным разговором! - крикнул в ответ Константин. - Когда мирный разговор, то не посреди ночи ходят, и собаке и хозяевам не грозят!
      - Да брось ты, Костик! - откликнулся другой голос. Голос Кольки Смальцева - тоже из шпаны хорошей парень, но не вредный, и, надо сказать, слово свое держать старается, если уж даст. У них с Константином нормальные отношения, почти приятельские. - Правда, срочное дело. А Толик, ты ж понимаешь, он привык в городе с непонятливыми разговаривать - забыл, что у нас в деревне все понятливые, и не надо на них давить.
      Ну, точно, не ошибся я - Толик Чужак (фамилия у него такая - Чужак, а вообще-то он из своих) первые угрозы выкрикнул. И нехорошо мне становится. Потому что Чужак - как раз тот хитрован, которого я мысленно нашаривал. Два раза над ним зона висела, и выкрутился ведь, и даже своим подельщикам срока сбил: получили они два и три года, вместо пяти и семи, которые им светили. Я не вникал, как он это сделал, хотя Колька Смальцев один раз Константину обмолвился, что там главное было добиться, чтобы дело к совсем другой судье на слушанье попала, от "зверя" к "понятливой"... Словом, есть у Чужака голова на плечах. Вот с него сталось бы, если не без его участия с "таджичкой" расправились, взять и зарыть её на кладбище, хотя бы временно, ради какой-то своей игры...
      А если так, то все понятно. Они приехали труп забирать, а на этом месте уже другой человек похоронен, и крест с табличкой стоит. Кто могилу Аристархичу копал? А Яков Михалыч копал, кто же еще! А подать сюда Якова Михалыча, пусть докладывает, что ему о прежнем трупе известно и куда он его задевал!
      Вот так-то. И, чувствую я, мне моя тысяча рублей ещё не раз аукнется.
      Так лучше сразу с ними поговорить, чем потом, верно? Ведь если их сейчас прогнать, они совсем озвереют и могут потом невесть что со мной учинить - мне прятаться некуда!
      - Впусти их, - сказал я Константину. - У них, кажись, и правда дело есть.
      Зинка и Константин на меня покосились, нехорошие подозрения у них в глазах прыгают, а потом Константин крикнул:
      - Отец говорит впустить, гостями, мол, будете! Сейчас выйду, собаку придержу, только вы без глупостей!
      А Зинка, пока Константин во двор выходил и собаку придерживал, быстренько деньги со стола сгребла и спрятала за стенку кухонной тумбочки.
      И вот входят они, и всего их оказывается шестеро. Толик Чужак, значит, Колька Смальцев, дядя и племянник Горбылкины и ещё двое. Эти двое - точно из городских. В чистых рубашках, хмурые и с той короткой стрижкой, которая на деревенскую кустарную не похожа - очень аккуратно у них волосы стрижены.. И постарше они всех остальных - кроме Горбылкина-дяди, разумеется. Не молодняк уже, а так, лет по тридцати, если не за тридцать.
      И глаза у обоих такие въедливые-въедливые... Словом, если искать убийц "таджички", то вот они, передо мной. Я так понимаю, во всяком случае.
      И видно, что все к ним с почтением относятся, даже Чужак, и что они тут музыку заказывают.
      - Владимир, - представляется один из них.
      - Николай, - говорит другой.
      Тезка, значит, Смальцева. Уже два Николая выходит, на нашу компанию. Ну, имя это у нас частое, принятое. Я ж говорил, какое отношение к Николаю-угоднику.. Без него в житейской жизни шагу не ступишь, по всей Руси великой, вот и называют новорожденных его именем.
      - А я, - говорю, - Яков Михалыч. Жена моя, Зинаида. Сын младший, Константин. Остальные нам, вроде как, не чужие, представляться не надо, так что милости прошу к нашему шалашу.
      - Что отмечаем-то? - спрашивает Чужак.
      - Как что? - говорю. - Емельянова поминаем, Николая Аристарховича.
      - И больше никого?
      - А кого ещё поминать-то? - изумился я.
      - Ну, например, деваху какую-нибудь молодую...
      Я совсем обмер. Если бы в голове не шумело, то они бы заметили, конечно, что у меня коленки затряслись. Но сквозь мою похмельную заторможенность фига с два что ещё разглядишь!
      - Что за деваха? - с тревожным подозрением спрашивает Зинка.
      - Да так, - отвечает Чужак. - Яков твой взял то, что ему не принадлежит, вот пусть и вернет теперь, без шума и пыли.
      Зинка руками всплеснула.
      - Так я и знала!.. Украл он эти деньги - украл, подлец! И надумал, главное, у кого воровать - видно, последние мозги пропил! Нате, забирайте все, только нас не трогайте!..
      Вытаскивает из тайника тысячу рублей и бухает на стол.
      У Горбылкиных глаза жадным огнем полыхнули, Колька Смальцев тоже малость напрягся, а остальные переглянулись с недоумением.
      - Тоже мне, деньги!.. - хмыкнул тот из городских, который Владимир. И пренебрежительно рукой махнул. - Да уберите вы их, нужны они нам!.. - и улыбнулся вдруг. - Твой муж их заработал, по-честному. Это мы засвидетельствовать можем. И не деньги нам нужны, а надо знать, кто ему работу заказывал. И куда... и куда заказчик эту работу ему доставить велел.
      - Да кто ж его знает!.. - в сердцах бросила Зинка, сгребая деньги со стола и опасливо косясь на Горбылкиных: дошло, что глупость сделала, деньги при них доставши, и что теперь Виталик может любую пакость нам отмочить, чтобы до них добраться. А дядя будет его, конечно, на пакости подзуживать, при этом оставаясь в тени. - Говорит, баба какая-то! Так ведь он спьяну соврет, недорого возьмет.
      - Баба? - тот городской, который Николай, нахмурил брови. - Что за баба?
      Я молчу. Я понимаю, что так и так влип. Не сказать - они меня пришьют. Сказать - неизвестно, что со мной потом эта Татьяна сделает. По тому, что я видел, она покруче всех этих будет, вместе взятых, и, к тому же, и у неё дополнительная сила может быть, в засаде спрятанная. Так что ещё неизвестно, чья возьмет, когда они на эту Татьяну наедут, с моей подсказки.
      И тут Владимир вдруг рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
      - Так Якову Михалычу добавить надо, верно? За хорошим столом и разговор пойдет легче. Вот и посидим! - и к Кольке Смальцеву поворачивается. - Смаля, вот тебе ключи от машины, волоки сумки.
      - Может, я схожу помогу? - подскочил Виталик Горбылкин.
      - А ты сиди! - резко осадил его Владимир. - И ты тоже присядь, отдохни, - велел он его дяде.
      И тут до меня доходит, что Горбылкины у них навроде пленников. А когда это дошло, то доперло и другое, я ведь краешком ума все удивлялся, с чего таким крутым ребятам Горбылкиных в подмогу брать: что-то краденое продала "таджичка" Горбылкину, и засыпался он на попытке продать это краденое в городе, перед какими-то крутыми засыпался, и взяли они его самого и его племянника в оборот, чтобы выяснить, какие отношения их с "таджичкой" связывали. И не отпустят, пока душу из них не вытрясут.
      Интересно, что это было такое, что "таджичка" умыкнула? Во-первых, что-то очень узнаваемое, во-вторых, что-то очень ценное. Типа той косметики, которую я видел.
      Или - ещё вариант - сама "таджичка" выложила под пытками про всех людей, с которыми дела вела.
      Но если они теперь окружение "таджички" мелким гребнем прочесывают, то, значит, и на Ирку наехали, и на Генку Шиндаря. И можно многое на них валить, с них уже не убудет.
      Вот приблизительно такие мысли у меня крутятся. А Колька Смальцев уже тут возвращается, большие тяжелые сумки волочит.
      - Да оставь ты ружье! - говорит Николай Константину, который так и стоит у двери с ружьем в руках и, разинув рот, наблюдает за всем происходящим. Еще бы, такие лихие повороты совершаются! - И помоги матери на стол накрывать. Знатных гостей и принимать надо знатно.
      И, значит, из одной сумки появляются пятнадцать бутылок хорошей водки - пятнадцать, это ж обалдеть можно! - а из другой всякая фирменная жратва: тут тебе и ветчинки с копчеными колбасками, уже в упаковочку и в нарезку, и сыры всякие, тоже ломтиками нарезанные и запечатанные, и банки заграничной селедки в винном соусе, и коробка большая пластмассовая, которая чем-то вроде термоса оказалась, как её открыли, так из неё шашлычный дух повалил, и шашлык (я так прикинул, килограмма четыре в такую коробку входит) оказался совсем горячим, выходит, держит она температуру, коробка эта. И многое другое, чего я в жизни не пробовал и даже по названиям не знаю. Про лимоны-апельсины я уж не говорю.
      Я так и сижу, обалделый, а Зинка с Константином хлопочут, стол в комнате накрывают. С посудой у нас плоховато, но у этих и посуда оказалась своя: все эти пластиковые тарелки, стаканы и вилки с ножами, пачками в целлофан запечатанные. А Владимир смеется:
      - Вы не думайте, мы не всегда такие запасливые. Просто думали сегодня на природе отдохнуть, да не сошлось.
      А я за Горбылкиными краем глаза слежу - и вижу, что даже такой стол им не очень-то в радость. Выходит, прав я: сцапали их и держат за яйца, и они не чают, как из этой передряги вырваться, навроде моего. А что Виталик Горбылкин тоже угрозы выкрикивал, так это он перед крутыми пытался выслужиться: вдруг отпустят, за то, что он такой хороший?
      В общем, расселись мы в итоге вокруг стола, все малость напряженные мне показалось, что даже в городских напряжение чувствуется, а в Чужаке и Смальцеве оно точно есть, о прочих, меня включая, и не говорю, и Николай первый стакан поднял:
      - Ну, будь здоров, Яков Михалыч, со знакомством! И всему семейству твоему здравия желаю!
      Выпили мы, и, как в желудке опять затеплилось, так тут и надежда теплиться стала: выходит, очень я им нужен, раз они меня так обхаживают. Может, не только пронесет, но и ещё деньжат подзаработаю?
      А со второго стакана опять внутри засвербило: вот, сижу я с людьми, которые молодую девку зверски замучили, глазом не моргнув, и за которыми неизвестно, какие ещё дела числятся такого рода, и здравия им желаю, как и они мне, так ведь, взбреди им что в голову, они сразу после очередного стакана милость на гнев вновь сменят и вырежут нас всех как цыплят... А Владимир ко мне наклоняется и тихо спрашивает:
      - Так куда ты девку спрятал, а?
      Я в этот момент какую-то особую колбаску пробовал - так кусок колбасы и повис у меня изо рта, когда я застыл после этого вопроса. А он, увидев это, хлопнул меня по плечу:
      - Ладно, дожуй, после следующего стакана ответишь.
      И вместе мы с ним по стакану хватанули, отдельно от всех. Только Николай, вижу, на нас посматривает, интересуется, настала пора вступать ему в разговор или нет.
      Зинка и Константин, вижу, малость расслабились. Они ж так понимают, что меня эти проблемы не касаются, раз от меня только и требуется, что одним бандюгам на других указать. А я никак в толк взять не могу, почему они меня потчуют, почему за глотку не возьмут да не тряхнут. Может, лишнего шума не хотят? Все равно, скажу я вам, слишком жирно для меня получается. Что я за важная персона такая, которую нужно заморскими деликатесами упихивать? Или - другое сравнение мне в голову пришло - может, я нечто вроде гуся или борова, которых к зиме надо самым лучшим откармливать, чтобы, когда зарежут, мясо получше было? Вот сейчас вытрясут они из меня, что им надо - и прощай вся любовь, под нож меня, ровно того борова или гуся.
      А, ладно, думаю, двум смертям не бывать, одной не миновать, так уж гульнем напоследок!
      - Константин! - крикнул я. - Сбегай к Лехе за гармонью, только его самого сюда не води, даже если очень настаивать станет!..
      С пьяным Лехой сладу нет, он нам все веселье поломает, факт, если вопрется. Или скулить зачнет, или одеяло на себя тянуть, а то и в драку полезет. Но, ничего не попишешь, гармонь только у него и осталась, моя-то гикнулась.
      А гармонист я хороший. Вот только редко играть доводится.
      Константин встал, чтобы идти. Чужак дернулся было, чтобы его остановить, но двое городских его взглядом успокоили: мол, пусть сходит парень, все нормально.
      Выходит, "арест" только Горбылкиных касается. Интересно, что они натворили? А Виталик, который возле меня сидит, уже минут десять мне что-то трендит, о своем толкует, в правое мое ухо, пока мое левое к Владимиру повернуто.
      - А если что, то я тебе всегда... - тянет он. - Все ведь тут свои, а мне позарез надо...
      Я смутно уразумел, что это он в долг просит. Надеется свой кусок от тысячи рублей отщипнуть. И, разумеется, чем больше, тем лучше.
      - Да иди ты, Виталик... - говорю я.
      Он сразу начал бледнеть и заводиться. Ну, оно и понятно: псих, придурок.
      - Я ж тебе от всей души, а ты... Ты понимаешь, с кем связался? Без меня не выпутаешься, за то и прошу. Я ведь сумел их перехитрить, вот, смотри... - и, отклонившись чуть, показывает мне финку, в сапог спрятанную. - Всех распишу, если дядя сигнал подаст... - и вдруг в его глазах злоба полыхнула, и он процедил. - А тебя, суку, в первую очередь, если не поделишься!..
      А с него станется на рожон полезть. Хотя куда и кого ему "расписывать", когда он уже поплыл? Так он не соображает, нас ведь всех под монастырь подведет, если кого из "гостей" - в первую очередь, одного из городских бандюг - пырнет ножом. На один удар времени у него хватит... Но потом!..
      Я быстренько вокруг стола взглянул, не заметил ли кто его выкрутасов. Но нет, слава-те Господи. Чужак и Смальцев о чем-то своем промеж собой говорят, закрасневшаяся Зинка со старшим Горбылкиным речи ведет, а Владимир и Николай как раз в это время перешептывались парой слов.
      Вот уж воистину, думаю, по Высоцкому, по Владим Семенычу: "И затеялся смутный чудной разговор, Кто-то водку хлестал, кто-то песни орал, А припадочный малый, придурок и вор, Острый нож из-под скатерти мне показал..." Правильно цитирую? По-моему, правильно, если где-то в слове и ошибся, то это неважно.
      А тут Николай наклоняется ко мне через стол и тихо спрашивает, эстафету у Владимира перенимая:
      - Так что там все-таки случилось, с девкой-то?
      И при этом полный стакан водки мне льет.
      Я стакан осушил, губы вытер, постарался припомнить, что мне за вопрос задали. Напрягся, вспомнил - и сам вопрошаю, поскольку уже перестаю соображать, где я, с кем беседую и на каком я свете.
      - С которой из девок?
      - Выходит, их несколько было? - это уже Владимир спрашивает, и голос его почему-то совсем издалека до меня доносится, будто сквозь комариный звон.
      - Ну да... - говорю я. Я у самого одно желание: мордой в тарелку не упасть. - Одна, которую я выкопал... И другая, которая поручила мне ту, другую выкопать, и деньги заплатила...
      Сам слышу, что, вроде, что-то не то говорю, но мне бы хоть как языком ворочать..
      - И где она? Та, другая? - Николай продолжает допрос.
      - Какая? Которую я выкопал? Не знаю.
      - Нет, та, которая поручила тебе её выкопать.
      - Дома, небось, где же еще.
      - И где её дом?
      - А будто вы не знаете? - удивился я.
      - Тот самый дом? И она - хозяйка? Настоящая хозяйка, не поддельная?
      - Да мне откуда знать, поддельная она или нет? - возразил я. Представилась как самая что ни на есть натуральная.
      Владимир мигнул Чужаку, вроде как, и тот встал и к выходу пошел, прервав треп со Смальцевым. В дверях столкнулся с Константином, который гармонь мне тащил.
      - На, батя, держи, - говорит он, пропустив Чужака на улицу и подходя ко мне. - А от Лехи еле отбоярился. Так и рвался к нам заползти. Я уж внушил ему, что у нас гости, с которыми давно не виделись, и поэтому посторонних не нужно...
      - Эх! - говорю я, как сын гармонь мне подал. - Погуляем от души, ведь на том свете не загуляешь!
      И тронул гармонь, развел, первые аккорды взял. Ох, запела, родимая!
      - Чего исполнять-то? - спрашиваю.
      - Со слезой давай! - требует Зинка.
      И все остальные поддакивают.
      - Что-нибудь душевное, - городские бандюги говорят. - Вроде Михаила Круга. Слыхал такого?
      - Да я новых не знаю, - отвечаю я, сам удивляясь, откуда, стоило гармонь в руки взять, чистота в речи появилась и язык заплетаться перестал. И, главное, в мыслях чистота пошла, будто затмение какое отхлынуло. Что ещё пять минут назад было - плохо помнится, а вот этот, нынешний момент со всей ясностью воспринимаю. - Я уж вам такое подберу, из душевного, что в мои времена слезу вышибало.
      И запел я про "Клен ты мой опавший, Клен обледенелый...", а потом ещё из Есенина, про "Ты жива еще, моя старушка..."
      ...И тебе в вечернем сизом мраке,
      вывожу я,
      Часто видится одно и то ж,
      Будто кто-то мне в кабацкой драке
      Саданул под сердце финский нож...
      - это уж все подпевают, и городские так задумчиво руками в воздухе поводят, сигареты закуривая, что вот, мол, и Сережа Есенин из наших был.
      И при этом не забывают мне стаканы подливать. А я хлопнул стакан, другой, да и запел про "И дорогая не узнает...", и при этом, вижу, Виталик Горбылкин, обстановкой воспользовавшись, поднимается и вроде как выйти хочет.
      Но эти, они зорко следят, и Николай говорит ему:
      - Ты куда? Посиди пока.
      - Да мне бы до ветру... - мычит Виталик.
      - Ничего, потерпишь... Толик! - это Чужак воротился и машет от двери рукой, что, мол, все в порядке. - Возьми этого за шкирку и своди до ветру.
      - Сделаем!.. - говорит Чужак. И, буквально, берет придурка за шкирку, чтобы тот никуда не сбежал, и ведет его.
      А Николай при этом поглядел на часы и кивнул Владимиру. Тот в ответ кивнул.
      А я "На сопках Манчжурии" начал. Душевная песня, хоть и старая. Но не допел до конца, как крик со двора. Я примолк, мы всполошились, а Константин первым успел выбежать, и, пока мы чухались, что к чему, вводит Чужака. Чужак пополам согнулся, руки к животу прижал, между пальцами кровь течет.
      - Сбежал!.. - хрипит он. - Ножом меня вдарил и сбежал...
      ГЛАВА ШЕСТАЯ
      Тут уж, сами понимаете, не до веселья и не до песен. Чужак хрипит, концы отдает, Зинка, Константин и Смальцев возле него хлопочут, Николай старшего Горбылкина за плечо трясет:
      - Если твоего... так его и так, трамтарарам!.. не поймаем, знаешь, что я с тобой сделаю?
      Горбылкин сидит белый как мел, весь хмель растерял: понимает, что с ним сделать могут.
      А Владимир, он так спокойненько очередную сигарету закуривает и водки себе наливает. Глядя на него, и я себе плесканул.
      - Правильно, папаша, мыслишь, - кивнул он мне. - Чужак либо выживет, либо нет. А теперь говори мне, как эта девка тебя нашла.
      - Да вот так и нашла, - говорю, - что я пошел с утра Аристархычу могилу рыть, а она меня и словила.
      - И велела эту чурку откопать?
      - Да. Велела.
      - И как к виду мертвого тела отнеслась?
      - Да никак. Совершенно спокойно. Как будто ей это не в новинку.
      - Интересно, да... И что она с телом сделала?
      - Понятия не имею.
      - Не имеешь, значит? То есть, увезла куда-то?
      - Угу, - мычу я, глядя в стакан.
      - И какой она тебе вообще показалась?
      - Ну...
      - Говори, не бойся.
      И выложил я ему как на духу:
      - А такой показалась, что, хоть и красотка она, но если б мне предложили выбирать, кого больше бояться, вас или её, я бы её выбрал!
      - Выходит, здорово она тебя напугала? Но разве ты раньше её никогда не видел?
      - Никогда... - я помотал головой и ещё себе водочки налил. И, при этом, забрезжили у меня воспоминания о какой-то блестящей идее, которая посетила меня, прежде чем я на бугорке вырубился. Но в чем эта идея заключалась - не могу теперь припомнить, хоть убей. (Это я так фигурально выразился, а ведь сижу в том положении, когда и буквально убить могут, чуть что не так сказани или обузой стань).
      - Так она ж сколько лет здесь девочкой отдыхала, с дедом вместе.
      - Нет, - я опять головой мотаю. - Это не она. Я ж специально спросил, Катя она или нет, а она мне ответила, что Катя ей ещё около года назад дом продала, а её саму Татьяной зовут.
      - Наврала она тебе! - хмыкнул Владимир. - Мы и в налоговой инспекции уточняли, и в земельном комитете, и всюду: не продавался дом. Около года назад Кузьмичев Степан Никанорович умер, и теперь владелица дома его внучка, Кузьмичева Екатерина Максимовна. Причем в права наследства она вступила только через полгода, как по закону положено, в январе где-то, так что продать дом около года назад никак не могла, права ещё не имела им распоряжаться. Улавливаешь?
      Я-то улавливаю, насколько хмельная башка позволяет, но от этого у меня в мыслях ещё больше все путается.
      - Зачем ты мне все это рассказываешь? - спрашиваю. - И вообще, зачем вы нас кормите и поите как на убой, зачем мертвое тело ищете?
      - Много будешь знать - не доживешь до старости! - смеется он. - А про Катерину я тебе рассказываю, потому что... Знаешь, кем её дед был?
      - Старик как старик, - я пожал плечами.
      - Скажешь, старик как старик! Палачом он был.
      - То есть? - мне подумалось, что у меня со слухом начались нелады.
      - То оно и есть. Один из лучших СССР исполнителей считался, пока на пенсию не вышел. Вот я тебя и спрашиваю: будешь ты внучке палача помогать?
      Я сижу, ошалелый, и понимаю, что ещё выпить надо. А Николай окликивает:
      - Володь! Пока ты тут турусы на колесах разводишь, Чужаку совсем плохо становится. Надо его в больницу везти.
      Пока мы говорили, Зинка, с помощью Константина и Смальцева, перебинтовала Тольку Чужака, анальгину ему дала, или чего другого обезболивающего, на кровать переложила, и даже льду приложила, из холодильника - словом, что могла сделала. Я это видел краем глаза, потому и не отвлекался, моя помощь только сумятицу лишнюю внесла бы. А Владимиру, тому вообще было словно до лампочки.
      - А я бы не стала его сейчас в больницу везти, - возразила Зинка. Его ж аккуратно транспортировать надо, ещё навредим ему, если растрясем. До утра он нормально дотянет, а утром деревенский медпункт откроется, вот пусть медичка и вызывает ему специальную перевозку. В медпункте телефон есть.
      - Слышишь? - обращается к Николаю Владимир. - Баба дело говорит. Нам отсюда двигаться нельзя, и нам же лучше будет, если менты понаедут и сами потом засвидетельствовать смогут, что мы здесь всю ночь провели. Ведь это Чужака пырнули, а не он пырнул, поэтому наше дело чистое. Да и задремал Чужак, вроде, так что не тереби его.
      - А с этим что делать? - Николай кивнул на Горбылкина.
      - С этим? - Владимир на секунду задумался. - А ты не понимаешь? Нам его племянник и тут на руку сыграл. В общем, делай, как знаешь. Я бы его отпустил.
      Мне показалось, он тоже закосел чуток, иначе бы не стал говорить так, почти откровенно, в нашем присутствии. Потому как, я понимаю, "отпустить" это значит прибрать не у нас, а в сторонке где-то: таким манером прибрать, чтобы никаких следов не осталось. Вполне ясно высказано, если во все вместе вслушаться - в то, что он сказал.
      Что ж, Николай берет Горбылкина под локоток, подталкивает к двери, потом вдруг к нам поворачивается:
      - Слушайте, а чего это ваша собака не лает? Сперва чуть цепь не сорвала, как мы появились, а потом столько народу ходило туда и сюда, а она молчит в тряпочку.
      - А чего ей лаять? - ответила Зинка. - Пес умный, он не лает на тех, кто из дому выходит. И на гостей, которых мы только что в дом впустили, тоже не лает, если им через двор прогуляться надо. Вот если б вы завтра опять приехали - он по-новой хай поднимет, может и цапнуть.
      - Но на Виталика он бы в любом случае шум поднял, - заметил Константин. - Еще когда Виталика во двор вывели, не говорю уж, когда он сбегал. Виталика он так не любит, что в любой момент порвать его готов, входит он там в наш дом или выходит. Никого больше так не ненавидит! А если до тропинки к сортиру его цепь не достает, то вход в калитку перекрывает.
      - Так Виталик, небось, не через калитку, а огородами бежал, вот и вся недолга, - вставил я.
      - Не худо бы проверить, - покачал головой Константин. - Выйду-ка я вместе с вами - это он сказал Николаю и Антону Горбылкину.
      И выходит, значит, а я смотрю, что ночь малость бледнеет уже. Владимир, подмечаю, на часы украдкой глянул: понимай, какой-то свой, особый счет времени у них идет и какому-то строгому своему расписанию им надо соответствовать. И главное, какое-то время зафиксировать, до которого они вот здесь, у нас сидят.
      Зная их повадки, я так предположил, что для какого-то алиби им это дело нужно. Пока, то есть, братва по их заданию какую-то разборку проводит, они при свидетелях светятся. Недаром у них упоминание промелькнуло, что если менты понаедут, то ещё лучше - сами свидетелями станут, что они всю ночь здесь проторчали. Если так им это самое алиби важно, то, выходит, нехорошее какое-то дело сегодня ночью свершается. Совсем нехорошее, кровавое. Вот такие мысли крутятся, только в голове шумит, и додумать эти мысли до логического конца нет никакой возможности. Главное, впрочем, вырисовывается: если мы им как свидетели нужны, то, выходит, нашей жизни ничего не угрожает, и можно вздохнуть с облегчением.
      И не успеваю я этот вздох облегчения сделать, как возвращаются Николай и Константин, оба белые, и, на то похоже, хмель из них вышибло, каким-то мощным ударом по мозгам.
      - Володька! - говорит Николай. - Пойди, погляди. Недаром собака примолкла.
      - Да что такое? - говорит Владимир, поднимаясь из-за стола. - И где дядя этого уродца?
      - Дядю Смалец стережет... Да не в нем сейчас дело! Подь сюда. Сам увидишь, мать их...
      Владимир, ничего больше не говоря, спешно потопал вслед за Николаем. Увидел, по его роже перекошенной, что дело и впрямь какое-то очень серьезное, керосином пахнет.
      А Константин подошел к столу, хватанул стопарь, да и маханул разом. Лишь тогда малость порозовел.
      - Да что случилось, сынок? - спросила Зинка. Я-то, грешным делом, как облегчение душевное пришло, кемарить начал. Сижу, с гармошкой на коленях, глаза закрываются, голова на гармошку падает.
      - А то случилось, - ответил Константин. - Что не зря собака молчала. Мы выходим, а он под сруб забился, лежит, уши прижаты, и только в сторону ихней машины, которую они прямо в проход между нашим и соседским заборами вогнали, жалобно подвывает. Не подвывает даже, а поскуливает. Я и брякни: "У вас что, ребят, покойник в машине? Собаки только на покойников так воют!" "Типун тебе на язык!" - отвечает этот, который Николай. Выходит за калитку, в машину заглядывает, потом багажник открывает, да так и столбенеет. Просто, этот, статуя с отвалившейся челюстью.
      - И что там? - я поднял голову. - В смысле, чей труп?
      - Генки Шиндаря, - ответил Константин. И хватанул ещё одну стопку.
      Зинка так и села.
      - Допрыгался, Генка! Кто ж его так?
      "Кто, кто? - думаю. - Да те же, кто "таджичку" оформил, ведь Генка с "таджичкой" одной веревочкой были повязаны. А поскольку, понимай, "таджичку" эти Владимир с Николаем сделали - лично ли, или братва по их указке, неважно - то, значит, и Генка Шиндарь на их совести. То бишь, это так говорится, а есть у них совесть, нет ли, это сомневаться можно."
      Тут, мыслю я дальше, другое интересно. Вон, их чуть удар не хватанул, когда они увидели труп. Значит, не с собой они этот труп катали, свалили где-то, да и как они катать его могли, если у них полный багажник был жратвы и выпивки? Выходит, кто-то этот труп назад им подбросил, после того, как они от него избавились. И подбросил, считай... когда ж Тузик в последний раз зашелся?.. часа, этак, три назад. Вот тогда, значит, в багажник и подбросили, потому что после этого Тузик наглухо замолчал, будто пасть ему заткнули.
      И потом, стали бы они так спокойно ментов поджидать, зная, что у них мертвяк в багажнике? Конечно, не стали бы! А теперь, осенило меня, они влипли. Уезжать им нельзя, им алиби нужно, чтобы, значит, все время мы их видели. Но и Генку оставлять в багажнике нельзя. Менты, как приедут, заставят их багажник открыть для проверки, это без вариантов. И никогда они не докажут, что этот труп им подбросили. Вот и соображай им, что делать.
      От всех этих мыслей дремотность моя чуть развеялась, и как-то бодрее стал я на мир смотреть. И даже не то, что бодрее, а с той особой трезвостью, которая приходит, когда вздремнешь посреди гулянки и словно как туман в голове росой опадает, и так ясно-ясно в голове становится, и только мозги слегка ледком позвякивают. Обманчивая это трезвость, знаю, и после неё только хуже порой ведет. Но, когда приходит мгновение этой обманной трезвости, то все видишь, и вширь, и вдаль, вся жизнь в одном взгляде умещается, и только далеко-далеко, на горизонте, различаешь в этом просторе черные тучи будущей похмелюги.
      - Кто, не знаю, - говорит Константин. - Одно точно: кто-то, кто на наших гостей зуб имеет и решил телегу навоза на них вывалить, чтоб они, если не задохнулись, то уж долго не отмылись. Куда им Генку девать, когда менты приедут? То-то!..
      - А Генка... - я себе полстопки плеснул, но, прежде чем выпить, вопрос задал. - Он как убит, зверски или не очень?
      - Я не особо приглядывался, - Константин ответил. - Что убит, а не просто так в жмурика сыграл, это точно. Кровь на нем видна.
      Я головой покачал, стопку маханул, сыром зажевал - крепким таким, ноздреватым, отменным этим сыром, который раньше "швейцарским" назывался и три девяносто в магазинах стоил. Когда был, конечно.