— И пусть они поберегутся: им придется несладко.
— Да, пусть они поберегутся, и они и эти бабы по имени Джейн.
— Вайолет, клянусь, ни к одной из них я не относился серьезно. Если бы ты их видела…
— Я видела их.
— Видела? Где? Каким образом?
— Я тебе как-нибудь расскажу.
— Но…
— Ну перестань!
После длительной паузы он сказал:
— Если мы не врежем замок в дверь спальни, может случиться неприятность.
— К черту замок! — сказала Вайолет.
— ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! — раздался резкий оглушительный голос.
Сэм и Вайолет вскочили с кресла. В окно ворвался ослепительный сине-белый свет. Слышался ропот толпы, уже готовой приступить к суду Линча, гремела галопирующим крещендо увертюра к «Вильгельму Теллю», раздавались звуки, напоминающие о кентуккийском дерби, локомотивах 4-6-4, о таранах и о внезапных налетах индейцев племени саскачеван.
— ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН! — вновь раздался резкий оглушительный голос.
Они подбежали к окну и осторожно выглянули. Дом был окружен слепящими прожекторами. В толпе смутно можно было различить повстанцев Жакерии с гильотиной, теле- и кинокамеры, большой симфонический оркестр, целую роту звукооператоров в наушниках, режиссера со шпорами и мегафоном, инспектора Робинсона с микрофоном, а вокруг на парусиновых шезлонгах сидело с полтора десятка загримированных мужчин и женщин.
— ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. С ВАМИ ГОВОРИТ ИНСПЕКТОР РОБИНСОН. ВЫ ОКРУЖЕНЫ, МЫ… ЧТО? АХ, ВРЕМЯ ДЛЯ КОММЕРЧЕСКОЙ РЕКЛАМЫ? ХОРОШО, ВАЛЯЙТЕ.
Бауэр свирепо посмотрел на Вайолет.
— Значит, ты обманула меня?
— Нет, Сэм, клянусь.
— Тогда как здесь очутились все эти люди?
— Не знаю.
— Это ты их привела.
— Нет, нет, Сэм, нет! Я… может быть, я оказалась не такой умелой, как предполагала. Может быть, пока я гналась за тобой, они следили за мной. Но, клянусь тебе, я их не видела.
— Врешь.
— Нет, Сэм.
Она заплакала.
— Ты меня продала.
— ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН, ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. НЕМЕДЛЕННО ОСВОБОДИТЕ ОДРИ ХЭПБЕРН.
— Кого? — ошеломленно спросил Бауэр.
— Эт-то ме-еня, — всхлипнула Вайолет. — Я взяла себе другое имя, так же как ты. Одри Хэпберн и Вайолет Дуган одно и то же лицо. Они думают, что ты меня удерживаешь как заложницу, но я тебя не выдавала, С-Сэм. Я не шпионка.
— Ты говоришь мне правду?
— Чистую правду.
— ВНИМАНИЕ, ЛУИ ЖУРДЕН. НАМ ОТЛИЧНО ИЗВЕСТНО, ЧТО ТЫ ИСКУСНИК КИД. ВЫХОДИ, ПОДНЯВ РУКИ ВВЕРХ. ОСВОБОДИ ОДРИ ХЭПБЕРН И ВЫХОДИ И3 ДОМА, ПОДНЯВ РУКИ ВВЕРХ.
Бауэр распахнул окно.
— Войди и арестуй меня, дурила! — гаркнул он.
— ПОГОДИ, ПОКА МЫ НЕ ПОДКЛЮЧИМСЯ К СЕТИ, УМНИК.
Десять секунд, в течение которых производилось подключение, прошли в полном молчании. Затем прогремели выстрелы. Удлиненные грибовидные дымки вспыхнули там, куда ударили пули. Вайолет взвизгнула. Бауэр захлопнул окно.
— Эффективность всех боеприпасов у них снижена до самой крайней степени, — заметил он. — Боятся повредить мои сокровища. Может, мы еще и выкарабкаемся отсюда, Вайолет.
— Нет, не надо. Миленький, прошу тебя, не надо с ними сражаться.
— Сражаться я не могу. Чем бы я стал с ними сражаться?
Выстрелы теперь гремели не смолкая. Со стены упала картина.
— Сэм, да послушай ты меня, — взмолилась Вайолет. — Сдайся. Я знаю, что за кражу со взломом дают девяносто дней, но я буду ждать тебя.
Одно из окон разлетелось вдребезги.
— Ты будешь ждать меня, Вайолет?
— Буду. Клянусь.
Загорелась занавеска.
— Так ведь девяносто дней! Целых три месяца.
— Мы переждем их и начнем новую жизнь.
Внизу, на улице, инспектор Робинсон внезапно застонал и схватился за плечо.
— Ну ладно, — сказал Бауэр. — Я сдамся… Но взгляни на них, на этот дурацкий спектакль, где перемешаны и «Гангстерские битвы», и «Неприкасаемые», и «Громовые двадцатые годы». Пусть я лучше пропаду, если оставлю им хоть что-нибудь из того, что я выкрал. Погоди-ха…
— Что ты хочешь сделать?
Тем временем на улице «Пробивной отряд» принялся кашлять, будто наглотался слезоточивого газа.
— Взорву все к чертям, — ответил Бауэр, роясь в банке с сахаром.
— Взорвешь? Но как?
— Я раздобыл немного динамита у Гручо, Чико, Харпо и Маркса, когда шарил по их коллекциям разрыхляющих землю инструментов. Мотыги я не раздобыл, а вот это достал.
Он поднял вверх небольшую красную палочку с часовым механизмом на головке. На палочке была надпись TNT.
На улице Эд (Бегли) судорожно схватился за сердце, мужественно улыбнулся и рухнул на тротуар.
— Я не знаю, когда будет взрыв и сколько у нас времени, — сказал Бауэр. — Поэтому, как только я брошу палочку, беги со всех ног. Ты готова?
— Д-да, — ответила она дрожащим голосом.
Он схватил динамитную палочку, которая тут же начала зловеще тикать, и швырнул TNT на серо-зеленую софу.
— Беги!
Подняв руки, они бросились через парадное в слепящий свет прожекторов.
НЕ ИЗ НАШЕГО МИРА
Я расскажу эту историю без утайки, в точности так, как все произошло, потому что все мы, мужчины, небезгрешны в таких делах. Хотя я счастлив в браке и по-прежнему люблю жену, временами я влюбляюсь в незнакомых женщин. Я останавливаюсь перед красным светофором, бросаю взгляд на девушку в остановившемся; рядом такси — и готово, влюбился. Я еду в лифте и пленяюсь юной машинисткой, которая поднимается вместе со мной, держа в руке стопку фирменных бланков. На десятом этаже она выходит и вместе с бланками уносит мое сердце. Помню, как однажды в автобусе я влюбился в красотку, словно сошедшую с обложки модного журнала. В руках у нее было неотправленное письмо, и я украдкой старался прочесть адрес.
А какой соблазн случайные звонки по телефону! Раздается звонок, вы снимаете трубку, и женский голос говорит:
— Попросите, пожалуйста, Дэвида.
В доме нет никаких Дэвидов, и голос явно незнакомый, но такой волнующий и милый. За две секунды я успеваю насочинять, как я назначаю этой девушке свидание, встречаюсь с ней, закручиваю роман, бросаю жену и оказываюсь на Капри, где мы упиваемся греховным счастьем. После этого я говорю:
— А какой номер вы набрали?
Когда я вешаю трубку, мне стыдно взглянуть на жену, я чувствую себя изменником.
Звонок, который раздался в моей конторе на Мэдисон 509, вовлек меня именно в такую ловушку. Мои служащие — бухгалтерша и секретарша — ушли обедать, и я сам снял трубку стоявшего на моем столе телефона. Чей-то милый голосок с неимоверной быстротой затараторил:
— Здравствуй, Дженет. Дженет, милая, ты знаешь, я нашла работу. Такая чудная контора, сразу за углом на Пятой авеню, там, где старое здание Тиффани. Работать буду с девяти до четырех. У меня свой стол в маленькой комнатке с окошком, и представляешь, она целиком в моем распоряжении, я…
— Простите, — сказал я, после того, как вволю нафантазировался. — Какой номер вы набрали?
— Господи боже! Ну, конечно, не ваш!
— Боюсь, что все-таки мой.
— В таком случае простите, что побеспокоила.
— Ну что вы! Поздравляю с новой работой.
Она засмеялась.
— Большое спасибо.
Послышались гудки. У моей незнакомки был такой чудный голосок, что я решил отправиться с ней на Таити, а не на Капри. Тут опять зазвонил телефон. И снова тот же голосок:
— Дженет, милая, это Пэтси. Представляешь, только что звонила тебе, а попала совсем не туда. И вдруг ужасно романтичный голос…
— Благодарю вас, Пэтси. Вы опять попали не туда.
— Господи! Снова вы?
— Угу.
— Это ведь Прескотт 9-32-32?
— Ничего похожего. Это Плаза 6-50-00.
— Просто не представляю, как я могла набрать такой номер. Видно, я совсем поглупела от радости.
— Скорее, просто разволновались.
— Пожалуйста, простите.
— С удовольствием, — ответил я. — У вас, по-моему, тоже очень романтичный голос, Пэтси.
На этом разговор закончился, и я отправился обедать, повторяя в уме номер: Прескотт 9-32-32… Вот позвоню, попрошу Дженет и скажу ей… что я ей скажу? Об этом я не имел понятия. Я знал лишь, что ничего подобного не сделаю, и все же ходил в каком-то радужном тумане. Только вернувшись в контору, я стряхнул наваждение. Надо было заняться делами.
Подозреваю все же, что совесть у меня была нечиста: жене я ничего не рассказал.
До того как выйти за меня замуж, моя жена служила у меня в конторе, и до сих пор я рассказываю ей все наши новости. Так было и в этот раз, но о звонке Пэтси я умолчал. Как-то, знаете, неловко.
До того неловко, что на следующий день я отправился в контору раньше обычного, надеясь утихомирить укоры совести сверхурочной работой. Никто из моих девушек еще не пришел, и отвечать на звонки должен был я сам. Примерно в полдевятого зазвенел телефон, и я снял трубку.
— Плаза 6-50-00, - сказал я.
Последовало мертвое молчание, которое меня взбесило. Я лютой ненавистью ненавижу растяп-телефонисток, принимающих по нескольку вызовов сразу и заставляющих абонентов ждать, пока их соизволят соединить.
— Эй, девушка, черт вас возьми! — сказал я. — Надеюсь, вы меня слышите. Сделайте одолжение, впредь не трезвоньте до того, как сможете соединить меня с тем, кто звонит. Что я вам, мальчик?
И в тот самый миг, когда я собирался шмякнуть трубку, испуганный голосок сказал:
— Простите.
— Пэтси? Снова вы?
— Да, я, — ответила она.
Сердце у меня екнуло: я понял, понял, что этот звонок уже не мог быть случайным. Она запомнила мой номер. Ей захотелось еще раз поговорить со мной.
— Доброе утро, Пэтси, — сказал я.
— Какой вы сердитый!
— Боюсь, что я вам нагрубил.
— Нет, нет. Виновата я сама. Все время вас беспокою… Не знаю, почему так получается, но всякий раз, когда я звоню Джен, я попадаю к вам. Наверно, наши провода где-то пересекаются.
— В самом деле? Очень жаль. А я надеялся, что вам захотелось услышать мой романтичный голос.
Она рассмеялась.
— Ну, не такой уж он романтичный.
— Я с вами грубо говорил. Мне бы очень хотелось как-то загладить свою вину. Вы позволите угостить вас сегодня обедом?
— Спасибо, нет.
— А с какого числа вы приступаете к работе?
— Уже с сегодняшнего. До свидания.
— Желаю вам успеха, Пэтси. После обеда позвоните Джен и расскажите мне, как вам работается.
Я повесил трубку, не совсем уверенный, пришел ли я так рано движимый трудовым энтузиазмом или в надежде на этот звонок. Второе, если уж говорить честно, представлялось мне более правдоподобным. Человек, вступивший на скользкую стезю обмана, внушает подозрения даже самому себе. Словом, я был настолько собой недоволен, что вконец заездил своих помощниц.
Вернувшись после обеда, я спросил у секретарши, звонил ли кто-нибудь.
— Только из бюро ремонта телефонов, — ответила она. — Какие-то неполадки на линии.
Значит, и сегодня утром Пэтси звонила случайно, подумал я, а не потому, что ей хотелось поговорить со мной.
Я отпустил обеих девушек домой в четыре — в виде компенсации за утренние придирки (во всяком случае, себе я объяснил это так). С четырех до половины шестого я слонялся по конторе, ожидая звонка Пэтси, и до того размечтался, что самому стало стыдно.
Отхлебнув малость из последней бутылки, которая оставалась после встречи рождества у нас в конторе, я хлопнул в сердцах дверью и пошел к лифту. В тот момент, когда я нажимал на кнопку, я услышал, что в конторе звонит телефон. Я как сумасшедший бросился назад (ключ от двери был еще у меня в руках) и схватил трубку, чувствуя себя последним идиотом. Я попытался замаскировать свое волнение шуткой.
— Прескотт 9-32-32, - запыхавшись, произнес я.
— Извините, — сказал голос моей жены. — Я не туда попала.
Что я мог ответить? Пришлось прикусить язык. Я стал ждать ее вторичного звонка, обдумывая, каким голосом мне говорить, чтобы она не догадалась, что за минуту до этого уже разговаривала со мной. Я решил держать трубку как можно дальше ото рта, и когда телефон зазвонил, осторожно снял трубку и, отставив руку, стал отдавать энергичные приказы отсутствующим подчиненным; затем, поднеся трубку ко рту, небрежно произнес:
— Алло.
— Господи, до чего же вы важный! Прямо генерал.
— Пэтси?! — Сердце гулко ударило в моей груди.
— Боюсь, что так.
— Кому же вы звоните: мне или Джен?
— Разумеется, Джен. С этими проводами какой-то кошмар творится. Мы уже звонили в бюро ремонта.
— Знаю. Как вам работаете я на новом месте?
— Ничего… По-моему, ничего. Шеф рычит совсем как вы. Я его боюсь.
— И напрасно. Поверьте моему опыту, Пэтси. Когда кто-то очень уж орет, знайте, что он чувствует себя неуверенно.
— Я что-то не поняла.
— Допустим, ваш начальник занимает слишком высокий пост и сам понимает, что не тянет. Вот он и строит из себя важную птицу.
— По-моему, это не так.
— А может быть, вы ему нравитесь, и он боится, как бы это не отразилось на служебных делах. Он, может быть, покрикивает на вас просто для того, чтобы не быть слишком любезным.
— Сомневаюсь.
— Почему? Разве вы непривлекательны?
— Об этом не меня нужно спрашивать.
— У вас приятный голос.
— Благодарю вас, сэр.
— Пэтси, — сказал я. — Я мог бы дать вам немало полезных и мудрых советов. Ясно, что сам Александер Грэм Белл сулил нам встретиться. Чего же ради мы противимся судьбе? Пообедаем завтра вместе.
— Боюсь, мне не удастся…
— Вы условились обедать с Дженет?
— Да.
— Значит, вам нужно обедать со мной. Я все равно выполняю половину обязанностей Дженет: отвечаю вместо нее на телефонные звонки. А где награда? Жалоба телефонному инспектору? Разве это справедливо, Пэтси? Мы с вами съедим хотя бы полобеда, а остальное вы завернете и отнесете Дженет.
Пэтси засмеялась. Чудесный был у нее смех.
— Я вижу, вы умеете подъехать к девушке. Как ваше имя?
— Говард.
— Говард — а как дальше?
— Я хотел задать вам тот же вопрос. Пэтси, а дальше?
— Ко я первая спросила.
— Я предпочитаю действовать наверняка. Либо я представлюсь вам, когда мы встретимся, либо останусь анонимом.
— Ну хорошо, — ответила она. — Мой перерыв с часу до двух. Где мы встретимся?
— На Рокфеллер Плаза. Третий флагшток слева.
— Как величественно!
— Вы запомните? Третий слева.
— Да, запомню.
— Значит, завтра в час?
— Завтра в час, — сказала Пэтси.
— Вы меня легко узнаете: у меня в носу серьга. Ведь я дикарь, у меня нет фамилии.
Мы рассмеялись, и разговор был закончен. Я не мешкая выкатился из конторы, чтобы меня не застиг звонок жены. Совесть покалывала меня и в этот вечер, но я кипел от возбуждения. Еле уснул. На следующий день ровно в час я ждал у третьего флагштока слева на Рокфеллер Плаза, приготовляя в уме искрометный диалог и одновременно стараясь выглядеть как можно импозантнее. Я полагал, что Пэтси, прежде чем подойти, непременно оглядит меня украдкой.
Пытаясь угадать, которая из них Пэтси, я внимательно рассматривал всех проходивших мимо девиц. Нигде на свете нет такого множества красивых женщин, как на Рокфеллер Плаза в обеденный час. Их здесь сотни. Я придумал целую обойму острот. А Пэтси все не шла. В половине второго я понял, что не выдержал экзамена. Она, конечно, заглянула на Рокфеллер Плаза и, увидев меня, решила, что продолжать со мной знакомство не стоит. Никогда в жизни не был я так унижен и зол.
В конце дня моя бухгалтерша отказалась от места, и, говоря по совести, я не могу ее винить. Ни одна уважающая себя девушка не стала бы терпеть такого обращения. Я задержался, чтобы позвонить в бюро по найму с просьбой прислать новую бухгалтершу, и лаялся с ними добрых полчаса. В шесть зазвонил телефон. Это была Пэтси.
— Кому вы звоните: мне или Джен? — сердито спросил я.
— Вам, — ответила она ничуть не менее сердито.
— Плаза 6-50-00?
— Нет. Такого номера не существует, и вы отлично это знаете. Я позвонила Джен, надеясь, что пересекающиеся провода снова соединят меня с вами.
— Как прикажете понять ваши слова о том, что моего номера не существует?
— Уж не знаю, что за странная у вас манера шутить, мистер Дикарь, но, по-моему, это просто подлость… Продержали меня целый час на площади, а сами не пришли. Как вам не совестно!
— Вы меня ждали целый час? Неправда. Вас там не было.
— Нет, я была, и вы меня обманули, как дуру.
— Пэтси, это невозможно. Я вас прождал до половины второго. Когда вы пришли?
— Ровно в час.
— Значит, произошла какая-то ужасная ошибка. Вы точно все запомнили? Третий флагшток слева?
— Да. Третий слева.
— Может быть, мы с вами перепутали эти флагштоки? Вы не представляете себе, Пэтси, милая, как я расстроен.
— Я вам не верю.
— Как мне вас убедить? Я ведь и сам решил, что вы меня одурачили. Я весь день так бесновался, что в конце концов от меня ушла бухгалтерша. Вы, случайно, не бухгалтер?
— Нет. Кроме того, у меня есть работа.
— Пэтси, я прошу вас, пообедайте завтра со мной, только на этот раз условимся так, чтоб ничего не перепутать.
— Право не знаю, есть ли у меня желание…
— Ну, пожалуйста, Пэтси. Кстати, объясните, отчего вы вдруг решили, что номера Плаза 6-50-00 не существует? Что за чушь!
— Я совершенно точно знаю, что его не существует.
— Как же я с вами говорю? По игрушечному телефону?
Она засмеялась. — Скажите мне ваш номер, Пэтси.
— Э, нет. С номерами будет то же, что с фамилиями; я не скажу вам своего, покуда не узнаю ваш.
— Но вы же знаете мой номер.
— Нет, не знаю. Я пробовала к вам сегодня дозвониться, и телефонистка сказала, что даже коммутатора такого нет. Она…
— Она сошла с ума. Мы все это обсудим завтра. Значит, снова в час?
— Но никаких флагштоков.
— Хорошо. Вы, помнится, когда-то говорили Джен, что ваша контора сразу за углом от старого здания Тиффани?
— Да.
— На Пятой авеню?
— Ну да.
— Так вот, я буду ждать вас завтра ровно в час там на углу.
— И не советую вам меня подводить.
— Пэтси…
— Что, Говард?
— Вы даже еще милее, когда сердитесь.
На следующий день лил проливной дождь. Я добрался до юго-восточного угла Тридцать седьмой и Пятой, где возвышается старое здание Тиффани, и проторчал под дождем добрый час — до без четверти второго. Пэтси снова не явилась. У меня не укладывалось в голове, как могла эта девчонка так ловко водить меня за нос. Потом я вспомнил ее нежный голосок и милую манеру выговаривать слова, и у меня мелькнула слабая надежда, что она побоялась выйти на улицу из-за дождя. Может быть, она даже звонила мне, чтобы предупредить, но не застала.
Поймав такси, я вернулся в контору и с порога, не раздеваясь, спросил — не звонил ли кто в мое отсутствие? Мне не звонили. Расстроенный и возмущенный, я спустился вниз и зашел в бар на углу Мэдисон Авеню. Заказал себе виски, чтобы согреться после дождя, пил, строил догадки, предавался неопределенным мечтам и через каждый час звонил в контору. Один раз какой-то бес толкнул меня, и я набрал Прескотт 9-32-32: хотел поговорить хоть с Дженет. Но тотчас услышал голос телефонистки:
— Назовите, пожалуйста, номер, по которому вы звоните.
— Прескотт 9-32-32.
— Прошу прощения, У нас не зарегистрирован такой индекс. Будьте добры, еще раз сверьтесь с вашим справочником.
Ну что ж, поделом мне. Я повесил трубку, заказал еще порцию виски, потом еще, потом вдруг оказалось, что уже половина шестого, и, прежде чем отправиться домой, я решил в последний раз звякнуть в контору. Набрал свой номер. Раздался щелчок, и мне ответил голос Пэтси. Я сразу его узнал!
— Пэтси?…
— Кто это говорит?
— Говард. Для чего вы забрались ко мне в контору?
— Я у себя дома. Как вы узнали мой номер?
— Сам не знаю. Я звонил к себе в контору, а попал к вам. Наверно, наши провода барахлят в обе стороны.
— У меня нет охоты с вами разговаривать.
— Еще бы, вам стыдно разговаривать со мной.
— Что вы имеете в виду?
— Послушайте, Пэтси. Вы безобразно со мной поступили. Если вам хотелось отомстить, вы могли хотя бы…
— Как я с вами поступила? Да это же вы обманули меня.
— О-о, бога ради, давайте уж хоть сейчас обойдемся без этих шуток. Если я вам неинтересен, куда порядочней сказать мне правду. Я вымок до нитки на этом проклятом углу. Мой костюм до сих пор не просох.
— Как это вымокли до нитки? Почему?
— Да очень просто! Под дождем! — рявкнул я. — Что в этом удивительного?
— Под каким дождем? — изумленно спросила Пэтси.
— Бросьте дурачиться. Под тем самым дождем, который льет весь день. Он и сейчас хлещет.
— Мне кажется, вы сошли с ума, — испуганно сказала Пэтси. — Сегодня ясный, совершенно безоблачный день, и солнце светит с самого утра.
— Здесь в городе?
— Конечно.
— И вы видите безоблачное небо из окна своей квартиры?
— Да, разумеется.
— Солнце светило весь день на Тридцать седьмой и на Пятой?
— На какой это Тридцать седьмой и Пятой?
— На тех самых, что пересекаются у старого здания Тиффани, — сказал я раздраженно. — Вы ведь около него работаете, сразу за углом.
— Вы меня пугаете, — сказала Пэтси шепотом. — Нам… давайте лучше кончим этот разговор.
— Почему? Что вам еще не слава богу?
— Так ведь старое здание Тиффани — на Пятьдесят седьмой и Пятой.
— Здравствуйте! Там новое.
— Да нет же, старое. Вы разве забыли, что в сорок пятом году им пришлось переехать на новое место?
— На новое место?
— Конечно. Из-за радиации дом нельзя было отстроить на прежнем месте.
— Из-за какой еще радиации? Что вы тут мне…
— Там ведь упала бомба.
Я почувствовал, что по моей спине пробежал странный холодок. Может быть, я простыл под дождем?
— Пэтси, — сказал я медленно. — Все это очень… странно. Боюсь, что перепуталось нечто поважнее телефонных проводов. Назовите мне ваш телефонный индекс. Номер не нужен, только индекс.
— Америка 5.
Я пробежал глазами список индексов, вывешенный в телефонной кабине: АКадемия 2, АДирондайк 4, АЛгонкин 4, АЛгонкин 5, АТуотер 9… АМерики там не было.
— Это здесь, в Манхэттене?
— Ну, конечно. А где же еще?
— В Бронксе, — сказал я. — Или в Бруклине. Или в Куинсе.
— По-вашему я стала бы жить в оккупационных лагерях?
У меня перехватило дыхание.
— Пэтси, милая, извините меня: как ваша фамилия? Мне кажется, мы с вами оказались в совершенно фантастических обстоятельствах, и, пожалуй, нам лучше не играть в прятки. Я — Говард Кэмпбелл.
Пэтси тихонько охнула.
— Как ваша фамилия, Пэтси?
— Симабара, — сказала она.
— Вы японка?
— Да. А вы янки?
— Совершенно верно. Скажите, Пэтси… Вы родились в Нью-Йорке?
— Нет. Наша семья приехала сюда в сорок пятом… с оккупационными войсками.
— Понятно. Значит, Штаты проиграли войну… и Япония…
— Ну, конечно. Это исторический факт. Но, Говард, это же нас с вами совершенно не касается. Я здесь, в Нью-Йорке. Сейчас тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год. Сейчас…
— Все это так, и мы оба в Нью-Йорке, только я в одном Нью-Йорке, а вы в другом. У вас светит солнце, и дом Тиффани на другом месте, и это вы сбросили на нас атомную бомбу, а не мы на вас, вы нас разбили и оккупировали Америку. — Я истерически расхохотался. — Мы с вами живем в параллельных временах, Пэтси. Я где-то читал, что это может быть… Одним словом, ваша история и моя не совпадают. Мы в различных мирах.
— Я вас не понимаю.
— Неужели? Вот послушайте: каждый раз, когда мир в своем движении вперед достигает какой-то развилки, он — ну, как бы это вам сказать? — расщепляется. Идет дальше двумя путями. И эти миры сосуществуют. Вы никогда не пытались представить себе, что случилось бы с миром, если бы Колумб не открыл Америку? А ведь он где-то существует, этот другой мир, в котором не было Колумба, существует параллельно с тем миром, где Америка открыта. И может, даже не один такой мир, а тысячи разных миров сосуществуют бок о бок. Вы из другого мира, Пэтси, из другой истории. Но телефонные провода двух различных миров случайно скрестились. И я пытаюсь назначить свидание девушке, которая, простите, не существует… для меня.
— Но, Говард…
— Наши миры параллельны, но они различны. У нас разные индексы телефонов, разная погода. И война кончилась для нас по-разному. В обоих мирах есть Рокфеллер Плаза, и мы оба, вы и я, стояли там сегодня в час дня, но как безумно далеки мы были друг от друга, Пэтси, дорогая, как мы далеки…
В этот момент к нам подключилась телефонистка и сказала:
— Сэр, ваше время истекло. Будьте добры уплатить пять центов за следующие пять минут.
Я поискал в кармане мелочь.
— Вы еще здесь, Пэтси?
— Да, Говард.
— У меня нет мелочи. Скажите телефонистке, чтобы она позволила нам продолжить разговор в кредит. Вам нельзя вешать трубку. Нас могут разъединить навсегда. Ведь у нас начали чинить линию, и у вас там тоже, рано или поздно наши провода распутают. Тогда мы навсегда будем отрезаны друг от друга. Скажите ей, чтобы позволила нам говорить в кредит.
— Простите, сэр, — произнесла телефонистка, — но мы так никогда не делаем. Лучше повесьте трубку и позвоните еще раз.
— Пэтси, звоните мне, звоните, слышите? Позвоните Дженет! Я сейчас вернусь в контору и буду ждать звонка.
— Ваше время истекло, сэр.
— Пэтси, какая вы? Опишите себя. Скорее, милая. Я…
И монеты с отвратительным грохотом высыпались в лунку.
Телефон молчал, как мертвый.
Я вернулся в контору и ждал до восьми часов. Она больше не звонила или не смогла позвонить. Я целую неделю просидел у телефона, отвечая вместо секретарши на все звонки. Но Пэтси исчезла. Где-то, может быть, в ее, а может, в моем мире починили перепутанные провода.
РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В БУТЫЛКЕ ИЗ-ПОД ШАМПАНСКОГО
18 декабря
Пока что мы прячемся на Овечьем Лугу в Центральном парке. Боюсь, мы последние. Разведчики, посланные выяснить, остался ли кто-нибудь в Такседо-парке, Палм-бич и Ньюпорте, не вернулись. Декстер Блэкистон только что принес плохую новость. Его партнер, Джимми Монтгомери-Эшер, набрался храбрости и предпринял отчаянную вылазку по злачным местам Вест-Сайда в надежде отыскать хоть кого-нибудь из забулдыг. Его убил пылесос фирмы «Гувер».
20 декабря
Лужайку прочесала тележка для гольфа «Сайоссет». Мы разбежались и попрятались. Она разрезала на кусочки все наши палатки. И еще горел костер — явный признак жизни. Доложит ли она эту новость 455-му?
21 декабря
Очевидно, доклад был сделан по всей форме. Сегодня, средь бела дня, появился агент — жатка «Маккормик», — прихвативший стукача, электрическую пишущую машинку IBM. Стукач оповестил пустой Овечий Луг: мы — последние, и Президент 455-й готов быть великодушным. Он согласен сохранить нас «на племя». Место в зоопарке Бронкса приготовлено. В противном случае мы просто вымрем, не оставив жизнеспособного потомства.
Мужчины зарычали, а женщины крепко прижали к себе детей и разрыдались. На решение нам дано 24 часа. Каким бы оно ни оказалось, закончив дневник, я где-нибудь его припрячу. Надеюсь, со временем он будет найден и послужит предупреждением — правда, не знаю, кому.
Все началось с газетного объявления. «Нью-Йорк таймс» сообщила, что в 5:42 утра на товарной станции Холбан без посторонней помощи завелся и отправился восвояси оранжево-черный дизель-локомотив
N455. Со слов специалистов, причиной тому мог послужить оставленный в рабочем положении дроссель, а может, локомотив не поставили на тормоза или же просто колодки износились. 455-й пропутешествовал своим ходом пять миль (кажется, в сторону Хэмптона), пока железнодорожное начальство не сподобилось остановить его составом из пяти товарных вагонов.
К несчастью, ответственным лицам так и не пришло в голову разобрать 455-й на запчасти. Его отправили работать в качестве маневрового поезда на сортировочных узлах. Никто не заподозрил в нем бряцающего оружием захватчика, который решил объявить «священный поход» на человечество, мстя за плохое обращение с машинами, начавшееся еще на заре Промышленной Революции. На сортировочных узлах перед 455-м открылись широкие просторы для общения с разнообразным содержимым товарных составов и агитации последнего к активным действиям.
В следующем году произошло полсотни «случайных» смертей от электрических тостеров, тридцать семь — от миксеров и девятнадцать — от электродрелей. Все это были террористические акты, но люди ничего не поняли. Спустя год внимание публики привлекло ужасное преступление, казалось бы, явно говорящее о мятеже. Джек Скалтейс, фермер из Висконсина, приглядывал за дойкой коров, как вдруг доильный аппарат, ринувшись на хозяина, убил его, а затем пробрался в дом и изнасиловал миссис Скалтейс.
Газетные статьи публика всерьез не восприняла — все сочли их розыгрышем. На беду, они дошли до разного рода компьютеров, мгновенно разнесших эту весть по всему миру машин. В течение года не осталось ни одного мужчины и ни одной женщины, не пострадавших от бытовой техники или офисного оборудования. Человечество, яростно сопротивляясь технике, возродило карандаши, копировальную бумагу, веники, взбивалки для яиц, консервные ножи и тому подобное. Противостояние застыло в равновесии, покуда Клика легковых автомобилей не признала наконец лидерство 455-го и не присоединилась к воинствующей технической армаде.
Человечество проиграло битву. Правда, нельзя не признать, что импортная автомобильная элита сражалась за нас, и только ее стараниями нам, немногим, удалось остаться в живых. Что далеко ходить — моя собственная любимица «Альфа-Ромео» поплатилась жизнью, пытаясь доставить нам припасы.
