Рассказы (Миры Альфреда Бестера. Том 4)

      Так или иначе, она сидит в моей квартире с одной (1) ванной и 1997,00 сдачи на холодильнике. Ух! Выбрасываю шесть долларов из окна и наслаждаюсь оставшимися 1991. А она сидит там, в скромном черном вечернем платье, черных чулках и черных театральных туфельках. Гладкая кожа рдеет от смущения, как свежий бутон алой розы. Красное к опасности. Дерзкое лицо напряжено от сознания того, что она делает. Проклятье, она мне нравится.
      Мне нравится изящная линия ее ног, ее фигура, глаза, волосы, ее смелость, смущение… румянец на щеках, пробивающийся, несмотря на отчаянное применение пудры. Пудра… гадость. Я иду на кухню и для компенсации тру рубашку жженой пробкой.
      — Ох-хо, — говорю. — Буду частлив знать, зачем твоя ходи-ходи моя берлога. Пардон, мисс, такая языка скоро уйдет.
      — Я обманула мистера Люндгрена, — выпаливает она. — Я сказала, что несу тебе важные бумаги.
      — Entschuldigen Sie, bitte. Meine pidgin haben sich geandert. Sprachen Sie Deutsch?
      — Нет.
      — Dann warte ich.
      Битница повернулась на каблучках и выплыла, зовя к объятиям. Я нагнал ее у лифта, сунул 101 доллар (превосходная форма) и пожелал на испанском спокойной ночи. Она ненавидела меня. Я сделал с ней гнусную вещь (нет прощения) и вернулся в квартиру, где обрел английский.
      — Как тебя зовут?
      — Я работаю у тебя три месяца, а ты не знаешь моего имени? В самом деле?
      — Нет, и знать не желаю.
      — Лиззи Чалмерс.
      — Уходи, Лиззи Чалмерс.
      — Так вот почему ты звал меня «мисс». Зачем ты побрил голову?
      — Неприятности в Вене.
      — Что ты имеешь в виду?
      — Не твое дело. Что тебе здесь надо? Чего ты хочешь?
      — Тебя, — говорит она, отчаянно краснея.
      — Уходи, ради бога, уходи!
      — Что есть у нее, чего не хватает мне? — потребовала Лиззи Чалмерс. Затем ее лицо сморщилось. — Правильно? Что. Есть. У. Нее. Чего. Не. Хватает. Мне. Да, правильно. Я учусь в Бенингтоне, там грамматика хромает.
      — То есть как это — учусь в Бенингтоне?
      — Это колледж. Я думала, все знают.
      — Но — учусь?
      — Я на шестимесячной практике.
      — Чем же ты занимаешься?
      — Раньше экономикой. Теперь тобой. Сколько тебе лет?
      — Сто девять тысяч восемьсот семьдесят два.
      — Ну перестань. Сорок?
      — Тридцать.
      — Нет, в самом деле? — Она счастлива. — Значит, между нами всего десять лет разницы.
      — Ты любишь меня, Лиззи?
      — Я хочу, чтобы между нами что-то было.
      — Неужели обязательно со мной?
      — Я понимаю, это бесстыдно. — Она опустила глаза. — Мне кажется, женщины всегда вешались тебе на шею.
      — Не всегда.
      — Ты что, святой? То есть… понимаю, я не головокружительно красива, но ведь и не уродлива.
      — Ты прекрасна.
      — Так неужели ты даже не коснешься меня?
      — Я пытаюсь защитить тебя.
      — Я сама смогу защититься, когда придет время.
      — Время пришло, Лиззи.
      — По крайней мере, мог бы оскорбить меня, как битницу перед лифтом.
      — Подсматривала?
      — Конечно. Не считаешь ли ты, что я буду сидеть сложа руки? Надо приглядывать за своим мужчиной.
      — Твоим мужчиной?
      — Так случается, — проговорила она тихо. — Я раньше не верила, но… Ты влюбляешься и каждый раз думаешь, что это настоящее и навсегда. А затем встречаешь кого-то, и это больше уже не вопрос любви. Просто ты знаешь, что он твой мужчина.
      Она подняла глаза и посмотрела на меня. Фиолетовые глаза, полные юности, решимости и нежности, и все же старше, чем глаза двадцатилетней… гораздо старше. Как я одинок — никогда не смея любить, ответить на дружбу, вынужденный жить с теми, кого ненавижу. Я мог провалиться в эти фиолетовые глаза.
      — Хорошо, — сказал я. И посмотрел на часы. Час ночи. Тихое время, спокойное время. Боже, сохрани мне английский… Я снял пиджак и рубашку и показал спину, исполосованную шрамами. Лиззи ахнула.
      — Самоистязание, — объяснил я. — За то, что позволил себе сдружиться с мужчиной. Это цена, которую заплатил я. Мне повезло. Теперь подожди.
      Я пошел в спальню, где в правом ящике стола, в серебряной коробке, лежал стыд моего сердца. Я принес коробку в гостиную. Лиззи наблюдала за мной широко раскрытыми глазами.
      — Пять лет назад меня полюбила девушка. Такая же, как ты. Я был одинок в то время, как и всегда. Вместо того, чтобы защитить ее от себя, я потворствовал своим желаниям. Я хочу показать тебе цену, которую заплатила она. Это отвратительно, но я должен…
      Вспышка. Свет в доме ниже по улице погас и снова загорелся. Я прыгнул к окну. На пять долгих секунд погас свет в соседнем доме. Ко мне подошла Лиззи и взяла меня за руку. Она дрожала.
      — Что это? Что случилось?
      — Погоди, — сказал я.
      Свет в квартире погас и снова загорелся.
      — Они обнаружили меня, — выдохнул я.
      — Они? Обнаружили?
      — Засекли мои передачи уном.
      — Чем?
      — Указателем направления. А затем отключали электричество в домах во всем районе, здание за зданием… пока передача не прекратилась. Теперь они знают, в каком я доме, но не знают квартиры. Я надел рубашку и пиджак.
      — Спокойной ночи, Лиззи. Хотел бы я поцеловать тебя.
      Она обвила мою шею руками и стала целовать; вся тепло, вся бархат, вся для меня. Я попытался оттолкнуть ее.
      — Ты шпион, — прошептала она. — Я пойду с тобой на электрический стул.
      — Если бы я был шпионом… — Я вздохнул. — Прощай, моя Лиззи. Помни меня.
      Soyez ferme.  Колоссальная ошибка, как это только могло сорваться у меня с языка. Я выбегаю, и тут этот маленький дьявол скидывает туфельки и рвет до бедра узенькую юбчонку, чтобы та не мешала бежать. Она рядом со мной на пожарной лестнице, ведущей вниз к гаражу. Я грубо ругаюсь, кричу, чтобы она остановилась. Она ругается еще более грубо, все время смеясь и плача. Проклятье! Она обречена.
      Мы садимся в машину, « астон-мартин»,но с левосторонним управлением, и мчимся по Пятьдесят третьей, на восток по Пятьдесят четвертой и на север по Первой авеню. Я стремлюсь к мосту, чтобы выбраться из Манхаттана. На Лонг-Айленде у меня свой самолет, припасенный для подобных случаев.
      — J'y suis, j'y reste — не мой девиз, — сообщаю я Элизабет Чалмерс, чей французский так же слаб, как грамматика… трогательная слабость.
      — Однажды меня поймали в Лондоне на почтамте. Я получал почту до востребования. Послали мне чистый лист в красном конверте и проследили до Пикадилли, 139, Лондон. Телефон: Мейфэр 7211. Красное — это опасность. У тебя везде кожа красная?
      — Она не красная! — возмущенно воскликнула Лиззи.
      — Я имею в виду розовая.
      — Только там, где веснушки, — сказала она. — Что за бегство? Почему ты говоришь так странно и поступаешь так необычно? Ты действительно не шпион?
      — Вероятно.
      — Ты существо из другого мира, прилетевшее на неопознанном летающем объекте?
      — Это тебя пугает?
      — Да, если мы не сможем любить друг друга.
      — А как насчет завоевания Земли?
      — Меня интересует только завоевание тебя.
      — Я никогда не был существом из другого мира.
      — Тогда кто ты?
      — Компенсатор.
      — Что это такое?
      — Знаешь словарь Франка и Вагнелла? Издание Франка X. Визетелли? Цитирую: « То, что компенсирует, устройство для нейтрализации местных влияний на стрелку компаса, автоматический аппарат для выравнивания газового давления в…»Проклятье!
      Франк X. Визетелли не употреблял этого нехорошего слова. Оно вырвалось у меня, потому что мост заблокирован. Следовало ожидать. Вероятно, заблокированы все мосты, ведущие с 24-долларового острова. Можно съехать с моста, но ведь со мной чудесная Элизабет Чалмерс. Все. Стоп, машина. Сдавайся.
      — Kamerad, — произношу я и спрашиваю:- Кто вы? Ку-клукс-клан?
      Он пристально смотрит на меня, наконец, открывает рот:
      — Специальный агент Кримс из ФБР, — и показывает значок.
      Я ликую и радостно его обнимаю. Он вырывается и спрашивает, в своем ли я уме. Мне все равно. Я целую Лиззи Чалмерс, и ее раскрытый рот под моим шепчет:
      — Ни в чем не признавайся. Я вызову адвоката.
 
      Залитый светом кабинет на Фоли-сквер. Так же расставлены стулья, так же стоит стол. Мне часто доводилось проходить через это. Напротив незапоминающийся человек с блеклыми глазами из утренней подземки. Его имя — С. И. Долан.
      Мы обмениваемся взглядами. Его говорит: я блефовал сегодня. Мой: я тоже. Мы уважаем друг друга. И начинается допрос с пристрастием.
      — Вас зовут Абрахам Мейсон Сторм?
      — По прозвищу Бейз.
      — Родились 25 декабря?
      — Рождественский ребенок.
      — 1929 года?
      — Дитя депрессии.
      — Я вижу, вам весело.
      — Юмор висельника, С. И. Долан. Отчаяние. Я знаю, что вы никогда ни в чем не сможете меня обвинить, и оттого в отчаянии.
      — Очень смешно.
      — Очень грустно. Я хочу быть осужденным… Но это безнадежно.
      — Родной город Сан-Франциско?
      — Да.
      — Два года в Беркли. Четыре во флоте. Кончили Беркли, по статистике.
      — Стопроцентный американский парень.
      — Нынешнее занятие — финансист?
      — Да.
      — Конторы в Нью-Йорке, Риме, Париже, Лондоне?
      — И в Рио.
      — Имущества в акциях на три миллиона долларов?
      — Нет, нет, нет! — Яростно. — Три миллиона триста тридцать три тысячи триста тридцать три доллара тридцать три цента.
      — Три миллиона долларов, — настаивал Долан. — В круглых числах.
      — Круглых чисел нет, есть только формы.
      — Сторм, чего вы добиваетесь?
      — Осудите меня! — взмолился я. — Я хочу попасть на электрический стул, покончить со всем этим.
      — О чем вы говорите?
      — Спрашивайте, я отвечу.
      — Что вы передаете из своей квартиры?
      — Из какой именно? Я передаю изо всех.
      — Нью-йоркской. Мы не можем расшифровать.
      — Шифра нет, лишь набор случайностей.
      — Что?
      — Спокойствие, Долан.
      — Спокойствие!
      — Об этом же меня спрашивали в Женеве, Берлине, Лондоне, Рио. Позвольте мне объяснить.
      — Слушаю вас.
      Я глубоко вздохнул. Это всегда так трудно. Приходится обращаться к метафорам. Время три часа ночи. Боже, сохрани мне английский.
      — Вы любите танцевать?
      — Какого черта?!.
      — Будьте терпеливы, я объясню. Вы любите танцевать?
      — Да.
      — В чем удовольствие от танца? Мужчина и женщина вместе составляют… ритм, образец, форму. Двигаясь, ведя, следуя. Так?
      — Ну?
      — А парады… Вам нравятся парады? Масса людей, взаимодействуя, составляют единое целое.
      — Погодите, Сторм…
      — Выслушайте меня, Долан. Я чувствителен к формам… больше, чем к танцам или парадам, гораздо больше. Я чувствителен к формам, порядкам, ритмам Вселенной… всего ее спектра… к электромагнитным волнам, группировкам людей, актам враждебности и радушия, к ненависти и добру… И я обязан компенсировать. Всегда.
      — Компенсировать?
      — Если ребенок падает и ушибается, его целует мать. Это компенсация. Негодяй избивает животное, вы бьете его. Да? Если нищий клянчит у вас слишком много, вы испытываете раздражение. Тоже компенсация. Умножьте это на бесконечность и получите меня. Я должен целовать и бить. Вынужден. Заставлен. Я не знаю, как назвать это принуждение. Вот говорят: экстрасенсорное восприятие, пси. А как назвать экстраформенное восприятие? Пи?
      — Пик? Какой пик?
      — Шестнадцатая буква греческого алфавита, обозначает отношение длины окружности к ее диаметру. 3,141592… Число бесконечно… бесконечно мучение для меня…
      — О чем вы говорите, черт побери?!
      — Я говорю о формах, о порядке во Вселенной. Я вынужден поддерживать и восстанавливать его. Иногда что-то требует от меня прекрасных и благородных поступков; иногда я вынужден творить безумства: бормотать нелепицу, срываться сломя голову неизвестно куда, совершать преступления… Потому что формы, которые я воспринимаю, требуют регулирования, выравнивания.
      — Какие преступления?
      — Я могу признаться, но это бесполезно. Формы не дадут мне погибнуть. Люди отказываются присягать. Факты не подтверждаются. Улики исчезают. Вред превращается в пользу.
      — Сторм, клянусь, вы не в своем уме.
      — Возможно, но вы не сумеете запрятать меня в сумасшедший дом. До вас уже пытались. Я сам хотел покончить с собой. Не вышло.
      — Так что же насчет передач?
      — Эфир переполнен излучениями. К ним я тоже восприимчив. Но они слишком запутанны, их не упорядочить. Приходится нейтрализовывать. Я передаю на всех частотах.
      — Вы считаете себя сверхчеловеком?
      — Нет, никогда. Просто я тот, кого повстречал Простак Симон.
      — Не стройте из себя шута.
      — Я не строю. Неужели вы не помните считалку: « Простак Симон вошел в вагон, нашел батон. Но тут повстречался ему Пирожник.« Отдай батон!» воскликнул он.Я не Пи-рожник. Я — Пи-человек.
      Долан усмехнулся.
      — Мое полное имя Симон Игнациус Долан.
      — Простите, я не знал.
      Он посмотрел на меня, тяжело вздохнул, отбросил в сторону мое досье и рухнул в кресло. Это сбило форму, и мне пришлось пересесть. Долан скосил на меня глаза.
      — Пи-человек, — объяснил я.
      — Ну, хорошо, — сказал он. — Не можем вас задерживать.
      — Все пытаются, — заметил я, — никто не может.
      — Кто «все»?
      — Контрразведки, убежденные, что я шпион; полиция, интересующаяся моими связями с самыми подозрительными лицами; опальные политики в надежде, что я финансирую революцию; фанатики, возомнившие, что я их богатый мессия… Все выслеживают меня, желая использовать. Никому не удается. Я часть чего-то гораздо большего.
      — Между нами, что это были за преступления? Я набрал воздуха.
      — Вот почему я не могу иметь друзей. Или девушку. Иногда где-то дела идут так плохо, что мне приходится делать пугающие жертвы, чтобы восстановить положение. Например, уничтожить существо, которое люблю. Я… имел собаку, Лабрадора, настоящего друга. Нет… не хочу вспоминать. Парень, с которым мы вместе служили во флоте… Девушка, которая любила меня… А я… Нет, не могу. Я проклят! Некоторые формы, которые я должен регулировать, принадлежат не нашему миру, не нашему ритму… ничего подобного на Земле вы не почувствуете. 29/51… 108/303… Вы удивлены? Вы не знаете, что это может быть мучительно? Отбейте темп в 7/5.
      — Я не разбираюсь в музыке.
      — И не надо. Попробуйте за один и тот же промежуток времени отбить правой рукой пять раз, а левой — семь. Тогда поймете сложность и ужас наплывающих на меня форм. Откуда? Я не знаю. Эта непознанная Вселенная слишком велика для понимания. Но я должен следовать ритму ее форм, регулировать его своими действиями, чувствами, помыслами, а какая-то
       чудовищная сила
       меня подталкивает
       вперед и
       и выворачивает
       назад н а и з н а н к у…
      — Теперь другую, — твердо произнесла Элизабет. — Подними.
      Я на кровати. Половина (0,5) в пижаме; другая половина (0,5) борется с веснушчатой девушкой. Я поднимаю. Пижама на мне, и уже моя очередь краснеть. Меня воспитали гордым.
      — Оm mani padme hum, — сказал я. — Что означает: о сокровище в лотосе. Имея в виду тебя. Что произошло?
      — Мистер Долан сказал, что ты свободен, — объяснила она. — Мистер Люндгрен помог внести тебя в квартиру. Сколько ему дать?
      — Cinque lire. No. Parla Italiana, gentile Signorina?
      — Мистер Долан мне все рассказал. Это снова твои формы?
      — Si.
      Я кивнул и стал ждать. После остановок на греческом и португальском английский, наконец, возвращается.
      — Какого черта ты не уберешься отсюда, пока цела, Лиззи Чалмерс?
      — Я люблю тебя, — сказала она. — Забирайся в постель… и оставь место для меня.
      — Нет.
      — Да. Женишься на мне позже.
      — Где серебряная коробка?
      — В мусоропроводе.
      — Ты знаешь, что в ней было?
      — Это чудовищно-то, что ты сделал! Чудовищно! — Дерзкое личико искажено ужасом. Она плачет. — Что с ней теперь?
      — Чеки каждый месяц идут на ее банковский счет в Швейцарию. Я не хочу знать. Сколько может выдержать сердце?
      — Кажется, мне предстоит это выяснить. Она выключила свет. В темноте зашуршало платье. Никогда раньше не слышал я музыки существа, раздевающегося для меня… Я сделал последнюю попытку спасти ее.
      — Я люблю тебя, — сказал я. — Ты понимаешь, что это значит. Когда ситуация потребует жертвы, я могу обойтись с тобой даже еще более жестоко…
      — Нет. Ты никогда не любил.
      Она поцеловала меня.
      — Любовь сама диктует законы.
      Ее губы были сухими и потрескавшимися, кожа ледяной. Она боялась, но сердце билось горячо и сильно.
      — Ничто не в силах разлучить нас. Поверь мне.
      — Я больше не знаю, во что верить. Мы принадлежим Вселенной, лежащей за пределами познания. Что если она слишком велика для любви?
      — Хорошо, — прошептала Лиззи. — Не будем собаками на сене. Если любовь мала и должна кончиться, пускай кончается. Пускай такие безделицы, как любовь, и честь, и благородство, и смех, кончаются… Если есть что-то большее за ними…
      — Но что может быть больше? Что может быть за ними?
      — Если мы слишком малы, чтобы выжить, откуда нам знать?
      Она придвинулась ко мне, холодея всем телом. И мы сжались вместе, грудь к груди, согревая друг друга своей любовью, испуганные существа в изумительном мире вне познания… страшном, но все же ожжж иддд аю щщщщщ еммм…

ВЫ ПОДОЖДЕТЕ?

      В наше время все еще продолжают появляться старомодные истории о сделках с дьяволом. Разумеется, вам знаком этот стандартный набор: сера, заклинания и пентаграммы, одно жульничество. Одним словом, что в голову взбредет, то и пишут… Только среди этих писак нет ни одного, кто хотя бы в общих чертах разбирался бы в предмете. Дьявольщина XX века — это превосходно отлаженный механизм, ничем не отличающийся в этом смысле от музыкальных автоматов, лифтов, телевизоров и прочих достижений современной цивилизации, понять принцип действия которых не в состоянии, по моему разумению, никто.
      Когда меня в прошлом году в третий раз вышвырнули с работы, я оказался на мели. Хуже того, поверил в свою планиду неудачника. Дела мои были хуже некуда, а ждать от кого-то помощи в наши дни — сами знаете, дохлый номер. Поэтому я решил продать душу дьяволу. Оставалась мелочь — отыскать его.
      Я отправился в справочный зал центральной библиотеки и проштудировал все, что там имелось по демонологии и дьяволоведению. Конечно, как я уже сказал, в этих трудах не содержалось ни единого дельного слова. Кроме того, магические ингредиенты, используемые обычно для вызова дьявола, мне оказались не по карману.
      Пришлось пробовать по-другому. Я позвонил в Бюро Знаменитостей. Мне ответил приятный мужской голос.
      — Да?
      — Вы не могли бы мне сказать, как можно связаться с дьяволом?
      — Являетесь ли вы абонентом нашего бюро?
      — Нет.
      — Очень сожалею, но в таком случае я не вправе давать вам какую-либо информацию.
      — А могу я заплатить за одну справку?
      — Вы имеете в виду ограниченное обслуживание?
      — Да.
      — Пожалуйста. Итак, кто знаменитость?
      — Дьявол.
      — Простите?
      — Дьявол. Он же Сатана, Люцифер, Черт, Старина Ник… Дьявол.
      — Одну минутку, пожалуйста. — Через пять минут он раздраженно бросил. — Алло, вы слушаете? Дьявол больше не является знаменитостью.
      И повесил трубку.
      Тогда я решил еще порыться в телефонном справочнике. На странице, украшенной рекламой ресторана Сарди, я легко нашел искомое.

       «Сатана, Шайтан, Резня и Ваал». 477, Мэдисон Авеню. Джадсон, 3-1900.

      Я набрал номер. Ответил бодрый женский голос:
      — «Сатана, Шайтан, Резня и Ваал» слушают. Доброе утро.
      — Будьте добры, соедините меня с мистером Сатаной.
      — Линия занята. Вы подождете?
      Я подождал, и автомат съел мою монету. Пришлось позвонить еще раз и потерять еще одну. После препирательств с телефонисткой меня все-таки соединили.
      — «Сатана, Шайтан, Резня и Ваал» слушают. Доброе утро.
      — Пожалуйста, мистера Сатану. И не отключайтесь надолго. Я звоню из… — Раздался щелчок и затем гудки. Я подождал, пока линия не освободится.
      — Контора мисс Хоган.
      — Могу ли я переговорить с мистером Сатаной?
      — Кто его спрашивает?
      — Он меня не знает. Это по личному делу.
      — Простите, но мистер Сатана больше не числится в нашей организации.
      — Не могли бы вы сказать, где я могу его найти?
      Слышно было, как говорившая прикрыла трубку ладонью и какое-то время оживленно дискутировала с кем-то в комнате на бруклинском просторечии. Затем к мисс Хоган вернулась секретарская изысканность:
      — Алло, вы слушаете? Мистер Сатана сейчас числится в «Вельзевул, Белиал, Дьявол и шабаш».
      Телефон этой фирмы нашелся в том же справочнике.

       383, Мэдисон Авеню. Мюррей-Хилл, 2-1900.

      Я набрал номер. Прозвучал гудок, и кто-то снял трубку. Металлический голос монотонно пропел:
      — Вы неправильно набрали номер. Просим вас еще раз справиться в вашем телефонном справочнике. Вы слушаете магнитофонную запись.
      Я еще раз внимательно проверил в справочнике. Там значилось:

       Мюррей-Хилл, 2-1900.

      Я опять набрал номер и выслушал уже знакомое сообщение.
      Наконец я прорвался к живой телефонистке и от нее узнал новый номер «Вельзевул, Белиал, Дьявол и шабаш».Я позвонил. Ответил приятный женский голос.
      — «ВБДиШ». Доброе утро.
      — Будьте добры, соедините меня с мистером Сатаной.
      — С кем?
      — С мистером Сатаной.
      — Простите, но он у нас не работает.
      — Тогда с мистером Вельзевулом или мистером Дьяволом.
      — Одну минуту.
      Я подождал. Каждые полминуты секретарша отрывисто сообщала:
      — Пытаюсь дозвони… — и, прежде чем я успевал вставить слово, отключалась. Наконец я услышал:
      — Приемная мистера Дьявола.
      — Могу я переговорить с ним?
      — А кто спрашивает?
      Я назвался.
      — Мистер Дьявол говорит по другому телефону. Вы подождете?
      Что мне оставалось? К тому же следовало пополнить запас монет. Через двадцать минут тот же приятный женский голос информировал меня:
      — Его только что вызвали на экстренное совещание. Может ли он позвонить вам позже?
      — Спасибо. Я сам перезвоню.
      Через девять дней я наконец поймал его.
      — Я вас слушаю, сэр. Чем могу быть полезен?
      Я перевел дух.
      — Хочу продать вам свою душу.
      — Могу я ознакомиться с бумагами?
      — Простите, не понял.
      — Я имею в виду вашу нотариально заверенную собственность. Ваши грехи. Не думаете же вы, что «ВБДиШ» собирается покупать кота в мешке, не так ли? Нам нужно удостовериться, прежде чем мы придем к какому-то соглашению. Так что, несите ваши бумаги, а о дне встречи договоритесь с секретаршей.
      Я вспомнил все свои грехи. Оформил все как надо. После чего позвонил.
      — Простите, но он уехал на взморье, — сообщила секретарша. — Позвоните недели через две.
      Через пять недель встреча все-таки состоялась. Прежде чем меня провели к мистеру Дьяволу, я битых два часа проторчал в приемной, стены которой украшали какие-то фотомонтажи, свидетельствующие об успехах фирмы. Наконец я оказался в угловом кабинете — здесь на стенах висели техасские тавро с неоновой подсветкой. Развалившись в кресле, Дьявол наговаривал что-то в диктофон. Это был высокий мужчина с жульническим голосом коммивояжера — вы знаете таких субъектов, они громко разговаривают в лифтах. Он с подчеркнутой сердечностью пожал мне руку и сразу же раскрыл мои бумаги.
      — Недурно, недурно, — произнес он, шурша листами. — Полагаю, нам удастся договориться. Итак, что будете заказывать? Как обычно?
      — Деньги, успех, счастье.
      Он удовлетворенно кивнул.
      — Значит, как обычно. Будьте спокойны: где-где, а здесь вас не обжулят. У вас будут и деньги, и успех, и счастье.
      — И на какой срок?
      — В течение всей жизни — средней продолжительности человеческой жизни. Никакого обмана, мой мальчик, мы консультируемся со страховыми компаниями. Вид у вас вполне здоровый, думаю, что вы сможете наслаждаться тем, что мы вам дадим, еще лет сорок — сорок пять. Мы можем специально оговорить срок в контракте.
      — Без обмана?
      — С кем вы только имели дело?! Это у людей заведено надувать друг друга.
      — Но вы гарантируете?
      — Мы не только гарантируем обслуживание, но и настаиваем, чтобы вы пользовались нашими услугами. Нам совсем не нужны жалобы на нас в Комиссию Высшей Справедливости. Вам необходимо вызывать нас по меньшей мере два раза в год, иначе контракт придется расторгнуть.
      — А какого рода обслуживание?
      Он пожал плечами:
      — Все что пожелаете. Почистить вам башмаки, вымыть пепельницу, привести танцовщицу из бара. Все это мы уточним позже. Единственное, на чем мы настаиваем: вы должны пользоваться нашими услугами, повторяю, не реже двух раз в год. Наша фирма свято блюдет принцип: «Sine Qua Non».
      — И без обмана?
      — Без. Сейчас наш юридический отдел займется составлением контракта. Кто будет вас представлять?
      — Вы имеете в виду агента? Но у меня его нет.
      Мой собеседник был поражен.
      — Нет агента? Мой мальчик, ваше счастье, что вы попали к нам! В другом месте вас ободрали бы как липку. Наймите агента, и пусть он сразу же мне позвонит.
      — Хорошо, сэр. М-могу ли я… Позвольте задать вам один вопрос?
      — Разумеется, разумеется. «Вельзевул, Белиал, Дьявол и шабаш» никогда не играют втемную!
      — Как все это будет выглядеть… ну, словом, когда срок действия контракта истечет?
      — Вы в самом деле хотите знать?
      — Да.
      — Не советую.
      — И все же я хотел бы взглянуть.
      И он показал. Это было подобно самому ужасному из ночных кошмаров. Такое не расскажешь даже психоаналитику: черная, бездонная пропасть бесконечных страданий. Это был ад.
      Вероятно, я изменился в лице, потому что мой собеседник рассмеялся.
      — Ну… может быть, передумали?
      — Я согласен.
      Мы обменялись рукопожатием, и он проводил меня.
      — Не забудьте, — сказал мистер Дьявол на прощание. — Наймите агента, самого лучшего. Это в ваших интересах.
      Я заключил договор с фирмой «Сивилла и Сфинкс». Это было 3 марта. Пятнадцатого я снова позвонил им. К телефону подошла миссис Сфинкс.
      — О, простите, произошла небольшая задержка. Дело в том, что мисс Сивилла, которая вела ваше дело, улетела по делам в Шеол. Замещаю ее я.
      1 апреля я опять позвонил. У телефона оказалась мисс Сивилла.
      — О, прошу прощения, произошла небольшая задержка. Дело в том, что миссис Сфинкс пришлось срочно вылететь в Салем на репетицию сожжения ведьм. Она вернется на следующей неделе.
      Я позвонил 15 апреля. Секретарша мисс Сивиллы сообщила, что произошла небольшая задержка с составлением контракта — в «Вельзевул, Белиал, Дьявол и шабаш» проходило что-то вроде реорганизации юридического отдела.
      1 мая «Сивилла и Сфинкс» информировали меня, что контракт прибыл, и их юридический отдел занят его изучением.
      Весь июль мне пришлось заниматься черт знает чем, чтобы свести концы с концами, пришлось даже наняться на совершенно никчемную работу в ротаторный цех одной радиокомпании. По меньшей мере раз в неделю я получал извещения от Дьявола с подтверждением сделки — все солидно, с подписями и печатями. Вся эта кипа корреспонденции вызывала у меня лишь нездоровый смех: прошло уже четыре месяца со дня нашей встречи с мистером Дьяволом у него в конторе, а дело и не думало сдвигаться с мертвой точки.
      Однажды на Парк Авеню я увидел его, спешившего по своим делам. Он только что выставил свою кандидатуру на выборы в конгресс и окликал по имени каждого паршивого полицейского и швейцара. Но меня он, очевидно, не узнал; когда я направился было к нему с вопросом, он отшатнулся от меня, словно я был коммунист или еще что похуже…
      В июле переговоры были приостановлены, так как все разъехались на каникулы.
      В августе все отправились за границу, на какой-то фестиваль Черной Мессы. Наконец, в сентябре «Сивилла и Сфинкс» пригласили меня для подписания контракта. Это оказался внушительный документ на тридцати семи страницах, испещренных вклейками с исправлениями и добавлениями. На полях каждой страницы были расчерчены какие-то пустые клеточки.
      — Если бы вы знали, сколько нам пришлось повозиться, — сообщили мне «Сивилла и Сфинкс» с гордостью.
      — Достаточно долго, не так ли?
      — О, да. С небольшими контрактами, как ваш, всегда больше возни. Поставьте свои инициалы в каждой из пустых клеток и распишитесь на последней странице. Во всех шести экземплярах.
      Я расписался. Когда формальности были закончены, я не почувствовал никакой перемены — ни ощущения счастья, ни каких-то видимых признаков успеха, да и карманы по-прежнему были пусты.
      — Сделка состоялась? — спросил я.
      — Нет. Еще должен подписать Сам.
      — Но я не могу больше ждать.
      — Мы сделаем все, что в наших силах.
      Я прождал неделю и снова позвонил.
      — Вы забыли расписаться на одном экземпляре, — сообщили мне.
      Я сходил в контору и исполнил требуемое. Через неделю снова позвонил.
      — Сам забыл расписаться на одном экземпляре, — сказали мне.
      1 октября я получил одновременно увесистую бандероль и заказное письмо. В бандероли был заверенный и подписанный, скрепленный печатью текст договора между мной и Дьяволом. Наконец-то я смогу насладиться богатством, счастьем и успехом…
      Заказное письмо было от «Вельзевул, Белиал, Дьявол и шабаш», и в нем меня извещали, что в силу невыполнения мной условия контракта, оговоренного пунктом 27-а контракт считается расторгнутым. О размерах неустойки меня обещали известить дополнительно. Я помчался к «Сивилле и Сфинксу».