Рассказы (Миры Альфреда Бестера. Том 4)

      Профессор Хассель собрал машину времени, установил на циферблате 1902 год, схватил револьвер и нажал кнопку. Машина проурчала, как испорченный унитаз, и Хассель исчез. Он материализовался в Филадельфии 3 июня 1902 года, прямиком направился на Неуолл-стрит, подошел к красному кирпичному дому N1218, поднялся по мраморным ступенькам и позвонил. Ему открыл мужчина, невероятно похожий на первого встречного.
      — Мистер Джессуп? — задыхаясь, спросил Хассель.
      — Простите?
      — Вы мистер Джессуп?
      — Я самый.
      — У вас будет сын Эдгар. Эдгар Аллан Джессуп, названный так вследствие вашего прискорбного увлечения Эдгаром Алланом По.
      Первый встречный мужчина удивился.
      — Я бы не сказал, что мне это известно, — признался он. — Я пока не женат.
      — Это вам еще предстоит, — угрюмо произнес Хассель. — Я имею несчастье быть женатым на дочери вашего сына, которую зовут Грета. Прошу прощения за беспокойство.
      С этими словами он поднял револьвер и застрелил будущего дедушку своей жены.
      — Теперь она обязана исчезнуть, — пробормотал Хассель, продувая ствол револьвера. — Я буду холостяком. Я даже могу оказаться мужем другой женщины…
      Он едва дождался, когда автоматическое устройство машины времени швырнуло его обратно в лабораторию, и тотчас бросился в гостиную.
      Там была его рыжеволосая супруга — по-прежнему в объятиях мужчины.
      Хассель остолбенел.
      — Значит, так?! — прорычал он наконец. — Это у нее в крови! Ну, хорошо, мы положим этому конец! У нас есть и пути, и средства!
      Профессор изобразил на лице сардоническую усмешку, вернулся в лабораторию и послал себя в 1901 год, где одним выстрелом прикончил Эмми Хотчинкс, которой в будущем предстояло стать бабушкой его жены — на этот раз по материнской линии, — после чего он возвратился в свой дом в свое время.
      Его рыжеволосая супруга по-прежнему пребывала в объятиях мужчины.
      — Уже эта-то старая карга точно была ее бабушкой, — пробормотал Хассель. — Достаточно на нее взглянуть! В чем же дело, черт побери?
      Хассель был обескуражен и сбит с толку. Но у него еще оставались скрытые ресурсы. Он отправился в свой кабинет, с некоторым трудом разыскал там телефонный аппарат и наконец сумел дозвониться до Лаборатории сомнительной практики. Разговаривая, он продолжал машинально крутить диск циферблата.
      — Сэм? — спросил он. — Это Генри.
      — Кто?
      — Генри.
      — Вам придется повторить громко и отчетливо.
      — ГЕНРИ ХАССЕЛЬ!
      — А-а! Привет, Генри!
      — Скажи мне все, что ты знаешь о времени.
      — О времени? Хм… — Сложная электронная машина откашлялась в ожидании, когда включатся блоки памяти. — Ага. Время? Первое: абсолютное. Второе: относительное. Третье: периодическое. Время абсолютное: период, продолжительность, длительность, суточность, бесконечность…
      — Извини, Сэм. Ошибочный запрос. Прокрути обратно. Мне нужно: «Время — путешествия по… последовательность событий в…»
      Сэм клацнул шестернями и начал сначала. Хассель слушал с огромным вниманием. Он кивнул. Затем проворчал:
      — Угм. Угм. Понятно. Правильно. Так я и думал. Континуум? Ага! Действия, проделанные в прошлом, должны изменить будущее? Значит, я на верном пути. Действия должны быть значительными? Ага! Массовое воздействие? Ага! Незначительное не может изменить существующую линию событий? Хм! Насколько незначительна бабушка?
      — Что ты собираешься сделать, Генри?
      — Прикончить свою жену! — рявкнул Хассель.
      Он повесил трубку, вернулся в лабораторию и задумался, все еще клокоча от ревности.
      — Придется сделать что-нибудь значительное, — пробормотал профессор. — Я должен ее уничтожить. Я должен все это уничтожить. И я это сделаю, клянусь! Я им покажу!
      Хассель отправился назад, в 1775 год, отыскал некую ферму в Виргинии и застрелил там некоего молодого полковника. Полковника звали Джордж Вашингтон, и Хассель тщательно удостоверился в том, что он мертв. Он вернулся в свой дом и в свое время. Там была его рыжеволосая супруга — по-прежнему в объятиях другого.
      — Проклятье! — сказал Хассель.
      У него кончились патроны. Он вскрыл новый ящик с боеприпасами, отправился назад во времени и устроил побоище, жертвами которого пали Христофор Колумб, Наполеон, Магомет, а также с полдюжины других знаменитостей.
      — Этого должно хватить, клянусь господом богом! — сказал Хассель.
      Он вернулся в свой дом и обнаружил жену… в прежнем состоянии.
      Его колени стали ватными; ноги, казалось, приросли к полу. Он побрел в лабораторию, как сквозь зыбучие пески.
      — Какого дьявола, что же тогда существенно? — с горечью воскликнул профессор. — Что еще нужно, чтобы изменить будущее? Клянусь, уж на сей раз я его как следует перекорежу! Я его наизнанку выверну!
      Он отправился в Париж начала XX века и посетил мадам Кюри в ее лаборатории на чердаке вблизи Сорбонны.
      — Мадам, — сказал он на отвратительном французском языке. — Я пришел к вам издали, но я ученый с головы до ног. Слышал про ваши опыты с радием… О! Вы еще не знаете про радий? Не имеет значения. Я прибыл, чтобы обучить вас всему про атомный котел.
      Он ее обучил. Прежде чем автоматическое устройство вернуло его домой, он еще успел насладиться зрелищем гигантского грибовидного облака, которое поднялось над Парижем.
      — Это научит женщин, как изменять супружескому долгу! — прорычал профессор. — О дьявол!!
      Последнее восклицание сорвалось с его губ, когда он увидел свою рыжеволосую жену по-прежнему… Впрочем, к чему повторяться?
      Хассель добрался до лаборатории, плывя в волнах тумана. Пока он там размышляет, я хочу предупредить вас, что это отнюдь не обычная история о путешествиях во времени. Если вы полагаете, что Хассель сейчас опознает в соблазнителе своей жены самого себя, то вы глубоко заблуждаетесь. Этот вероломный негодяй не был ни Генри Хасселем, ни его сыном, ни родственником. Он не был даже Людвигом Больцманом (1844–1906). Хассель не совершал также петли во времени, то есть он не возвращался туда, откуда вся эта история началась, что, как известно, никого из читателей не удовлетворяет, зато озлобляет всех поголовно. Он не совершал этого по той простой причине, что время не является круговым, а также линейным, последовательным, дискоидальным, шизоидальным или пандикулированным. Время — это личное дело каждого, в чем Хасселю предстояло убедиться.
      — По-видимому, я в чем-то ошибся, — пробормотал Хассель. — Надо проверить.
      Он с трудом поднял трубку, которая, казалось, весила теперь сто тонн, и дозвонился до библиотеки.
      — Хелло, библиотека? Это Генри.
      — Кто?
      — Генри Хассель.
      — Говорите громче.
      — ГЕНРИ ХАССЕЛЬ!
      — О-о! Привет, Генри!
      — Что у тебя есть насчет Джорджа Вашингтона?
      Библиотека деловито квохтала в ожидании, когда ее фотоглаз просканирует каталоги.
      — Джордж Вашингтон. Первый президент Соединенных Штатов. Родился в…
      — Первый президент? Разве он не был убит в 1775 году?
      — Ну что ты, Генри! Что за нелепый вопрос? Всем известно, что Джордж Ваш…
      — Разве всем не известно, что он был убит?
      — Кем?
      — Мной.
      — Когда?
      — В 1775-м.
      — Как ты ухитрился это сделать?
      — С помощью револьвера.
      — Нет, я имею в виду, как ты ухитрился сделать это двести лет назад?
      — С помощью машины времени.
      — Хм, об этом нет упоминаний, — сказала библиотека. — По моим каталогам у него все в ажуре. Ты, наверное промахнулся.
      — Я не мог промахнуться. Как насчет Христофора Колумба? Есть там сведения о его смерти в 1489 году?
      — Но он открыл Америку в 1492-м!
      — Черта с два. Он был убит в 1489-м.
      — Как?
      — Пулей в глотку. Сорок пятого калибра.
      — Опять ты, Генри?
      — Угу.
      — Таких сведений нет, — угрюмо заявила библиотека. — Никудышный из тебя стрелок, Генри.
      — Ты меня не выведешь из себя, — сказал Хассель дрожащим голосом.
      — Почему, Генри?
      — Потому что я уже и так выведен! — проревел он. — Да! Что там с Марией Кюри, черт бы тебя побрал?! Она создала атомную бомбу, которая уничтожила Париж в начале XX века, или этого тоже не было?!
      — Не было. Энрико Ферми…
      — Это было!
      — Не было.
      — Я лично ее обучил! Я! Генри Хассель!
      — Генри, все знают, что ты замечательный теоретик, но учитель из тебя…
      — Заткнись, старая перечница! Я знаю, что это все означает!
      — Что?
      — Я забыл. У меня была какая-то мысль, но это уже не играет роли. Что ты предлагаешь?
      — У тебя действительно есть машина времени?
      — Разумеется, есть.
      — Тогда вернись обратно и проверь.
      Хассель вернулся в 1775 год, прибыл в Маунт-Вернон и прервал фермерские занятия Джорджа Вашингтона.
      — Прошу прощения, полковник, — сказал профессор.
      Высокий мужчина удивленно посмотрел на него.
      — Ты странно говоришь, чужеземец, — сказал он. — Откуда ты?
      — О, такое, знаете, новоиспеченное заведение, вряд ли вы слышали.
      — Ты выглядишь странно. Какой-то ты туманный, я бы сказал.
      — Скажите, полковник, что вы знаете о Христофоре Колумбе?
      — Не так уж много, — признался Вашингтон. — Как будто бы он помер лет двести или триста назад.
      — Когда именно?
      — В тысяча пятьсот каком-то году, насколько я припоминаю.
      — Этого не может быть. Он умер в 1489 году.
      — Путаешь, старина. Он открыл Америку в 1492 году.
      — Америку открыл Кэбот! Себастьян Кэбот!
      — Как бы не так! Кэбот пришел малость попозже.
      — А у меня неопровержимые доказательства! — воскликнул Хассель, но был прерван появлением коренастого и довольно плотного мужчины с лицом, чудовищно побагровевшим от ярости. На нем болтались широченные серые брюки, а твидовый пиджак его был на два номера меньше, чем нужно. В руке он держал револьвер сорок пятого калибра. Лишь несколько мгновений спустя Генри Хассель сообразил, что видит самого себя. Это зрелище не доставило ему удовольствия.
      — О боже! — пробормотал Хассель. — Это ведь я прибываю в прошлое, чтобы убить Вашингтона. Если бы я прибыл сюда второй раз на час позже, я застал бы Вашингтона мертвым. Эй! — воскликнул он. — Подожди! Потерпи минуточку! Мне нужно сначала у него кое-что выяснить!
      Хассель игнорировал собственные возгласы; по правде говоря, он их, кажется, вообще не слышал. Он прошагал прямо к полковнику Вашингтону и выстрелил. Полковник Вашингтон упал, так что в смерти его не могло быть ни малейших сомнений. Первый Хассель осмотрел тело и, не обращая никакого внимания на попытки второго Хасселя остановить его и вовлечь в дискуссию, удалился, злобно бормоча что-то себе под нос.
      — Он меня не слышал, — удивился Хассель. — Он даже не почувствовал, что я здесь, и потом — почему я не помню, чтобы я сам себя останавливал, когда в первый раз стрелял в полковника? Что здесь происходит, черт побери?
      Серьезно озабоченный, Генри Хассель прибыл в Чикаго 1941 года и заглянул в спортивный зал Чикагского университета. Там среди скользкого месива графитовых блоков в облаке графитовой пыли он отыскал итальянского ученого по фамилии Ферми.
      — Повторяете работу Марии Кюри, dottore, не так ли? — спросил Хассель.
      Ферми огляделся, словно услышал какой-то слабый писк.
      — Повторяете работу Марии Кюри, dottore? — проревел Хассель что было сил.
      Ферми холодно посмотрел на него.
      — Откуда вы, amico?
      — О, я на государственном коште.
      — Государственный департамент?
      — О нет, просто государственный кошт. Послушайте, dottore, ведь Мария Кюри открыла деление ядра в тысяча девятьсот таком-то году, не так ли?
      — Нет! Нет!! Нет!!! — воскликнул Ферми. — Мы первые. И даже мы еще не открыли. Полиция! Полиция!! Шпион!!!
      — Ну, уж на этот раз кое-что останется в истории! — прорычал Хассель, Он вытащил свой верный 45-й калибр, выпустил полную обойму в грудь доктора Ферми и застыл на месте в ожидании, когда его арестуют, а потом предадут анафеме на страницах газет. Но, к его удивлению, Ферми не упал, а всего лишь ощупал свою грудь и, обращаясь к людям, прибежавшим на его крик, сказал:
      — Ничего особенного. Я почувствовал какое-то внезапное жжение во внутренностях, которое могло бы означать воспаление сердечного нерва, но скорее всего это изжога.
      Хассель был слишком возбужден, чтобы дожидаться автоматического возвратного включения машины времени. Поэтому он немедленно вернулся в неизвестный университет без всякой машины времени. Этот факт мог бы натолкнуть Хасселя на разгадку происходящего, но профессор был слишком одержим своей идеей, чтобы что-нибудь заметить. Именно тогда я (1913–1975) впервые увидел Хасселя — призрачную фигуру, проносившуюся сквозь стекла автомобилей, закрытые двери магазинов и кирпичные стены домов. На его лице было выражение фантастической решимости.
      Он просочился в библиотеку, приготовившись к утомительному спору, но каталоги не видели и не слышал его. Он отправился в Лабораторию сомнительной практики, где находился Сэм — Сложная электронная машина, располагавшая приборами чувствительностью до 107000 ангстрем. Сэму не удалось разглядеть Генри. Однако он сумел его расслышать, используя усиление звуковых волн посредством интерференции.
      — Сэм, — сказал Хассель. — Я сделал чертовски важное открытие.
      — Ты все время делаешь открытия, Генри, — заворчал Сэм. — Мне уже некуда помещать твои данные. Прикажешь начать для тебя новую ленту?
      — Но мне нужен совет, Сэм! Кто у нас ведущий авторитет по разделу «Время, путешествия по… последовательность событий в…»
      — И. Леннокс. Пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…
      — Как мне с ним связаться?
      — Никак, Генри. Он умер. В семьдесят пятом.
      — Дай мне какого-нибудь специалиста по разделу «Время… путешествия по…», только живого.
      — Вилли Мэрфи.
      — Мэрфи? С нашей Травматологической кафедры? Подходит! Где он сейчас?
      — Видишь ли, Генри, он пошел к тебе домой. У него к тебе какое-то дело.
      Хассель, не сделав ни единого шага, прибыл домой, обыскал свой кабинет и лабораторию, где никого не нашел, и наконец вплыл в гостиную, где его рыжеволосая жена продолжала находиться в объятиях постороннего мужчины. (Все это, как вы, конечно, понимаете, происходило в течение нескольких секунд после сооружения машины времени; такова природа времени и путешествий по…) Хассель кашлянул раз, потом еще раз и наконец попытался похлопать жену по плечу. Его пальцы прошли сквозь нее.
      — Прошу прощения, дорогая, — сказал он. — Не заходил ли ко мне Вилли Мэрфи?
      Тут он пригляделся и увидел, что мужчина, обнимавший его жену, был не кто иной, как Вилли Мэрфи собственной персоной.
      — Мэрфи! — воскликнул профессор. — Вы-то мне и нужны! Я получил необыкновенные результаты.
      И, не дожидаясь ответа, Хассель принялся элементарно излагать свои необыкновенные результаты, что звучало примерно следующим образом:
      — Мэрфи, u-v=(u*1/2-v*1/4)(u*a+u*xv*y+v*b),но поскольку Джордж Вашингтон F(x)y*2фdxи Энрико Ферми
       F(u*1/2)dxdtна половину Кюри, то что вы скажите о Христофоре Колумбе, помноженном на корень квадратный из минус единицы?
      Мэрфи игнорировал Хасселя точно так же, как это сделала миссис Хассель. Что касается меня, то я быстренько записал уравнения Хасселя на крыше проезжавшего такси.
      — Послушайте, Мэрфи, — сказал Хассель. — Грета, дорогая, не будешь ли ты так любезна оставить нас на некоторое время? Мне нужно… Черт побери, прекратите вы когда-нибудь это нелепое занятие?! У меня к вам серьезный разговор, Мэрфи.
      Хассель пытался разъединить парочку. Обнявшиеся не ощущали его прикосновений точно так же, как раньше не слышали его криков. Хассель опять побагровел. Он пришел в ярость и набросился с кулаками на миссис Хассель и Вилли Мэрфи. С таким же успехом он мог бы наброситься с кулаками на идеальный газ. Я решил, что лучше мне вмешаться.
      — Хассель?
      — Это еще кто?
      — Выйди на минутку. Я хочу с тобой поговорить.
      Он пулей проскочил сквозь стену.
      — Где вы?
      — Здесь, наверху.
      — Вот это облачко?
      — Ты выглядишь точно также.
      — Кто вы такой?
      — Леннокс. И. Леннокс.
      — Леннокс, пространственная механика, профессор по… Йельский университет в…
      — Он самый.
      — Но ведь вы умерли в семьдесят пятом?
      — Я исчез в семьдесят пятом.
      — Что вы хотите этим сказать?
      — Я изобрел машину времени.
      — О боже! Я сделал то же самое, — сказал Хассель. — Сегодня вечером. Меня вдруг осенила эта идея — уже не помню почему, — и я получил совершенно необыкновенные результаты. Послушайте, Леннокс, время не является непрерывным!
      — Вот как?
      — Это ряд дискретных частиц, вроде бусин на нитке.
      — В самом деле?
      — Каждая бусинка — это «настоящее». Каждое «настоящее» имеет свое прошлое и свое будущее. Но ни одно из них не связано с другим. Понимаете? Если
       a = a1 + a2ji + ф ах(b1)…
      — К черту математику, Генри!
      — Это форма квантованного переноса энергии. Время излучается дискретными порциями, или квантами. Мы можем войти в любой квант и совершить изменения в нем, но никакие изменения в одной частичке не влияют ни на какие-либо другие частички. Правильно?
      — Неправильно, — сказал я с сожалением.
      — То есть как это «неправильно»?! — воскликнул профессор, возмущенно размахивая руками буквально где-то между ребрами проходившей мимо студентки. — Достаточно взять трохоидальные уравнения и…
      — Неправильно! — твердо повторил я. — Хочешь меня послушать, Генри?
      — Валяйте, — сказал он.
      — Ты заметил, что стал… как бы это выразиться… нематериальным? Призрачным? Лучистым? Что пространство и время для тебя больше не существуют?
      — Ага.
      — Генри, я имел несчастье построить машину времени еще в 1975 году.
      — Вот как? Послушайте, а как вы решили вопрос с мощностью? Я использовал, по-моему, примерно 7,3 киловатта на…
      — К черту мощность, Генри. Первый мой визит в прошлое был в плейстоценовую эпоху. Я хотел заснять мастодонта, гигантского ленивца и саблезубого тигра. Когда я пятился, чтобы уместить мастодонта в кадре при диафрагме 6,3 и выдержке сотка или, по шкале ЛВС…
      — К черту шкалу ЛВС! — сказал Хассель.
      — Когда я пятился, я споткнулся и нечаянно раздавил маленькое плейстоценовое насекомое.
      — Ага! — воскликнул Хассель.
      — Я был подавлен случившимся. Мне уже мерещилось, как я возвращаюсь в свой мир и застаю его радикально изменившимся из-за смерти этого насекомого. Представь себе мое изумление, когда я вернулся и увидел, что в моем мире ничего не изменилось.
      — Ого! — присвистнул Хассель.
      — Я заинтересовался. Я снова отправился в плейстоцен и убил мастодонта. В 1975 году ничего не изменилось. Я вернулся в плейстоцен и истребил там все живое — по-прежнему ни малейшего результата. Я помчался сквозь время, убивая все вокруг, чтобы изменить настоящее.
      — Значит, ты поступил так же, как и я! — воскликнул Хассель. — Я прикончил Колумба.
      — А я прикончил Марко Поло.
      — Но я прикончил Наполеона!
      — Ну, Эйнштейн — более значительная персона.
      — Даже Магомет ничего не изменил. Уж от него-то я ожидал большего.
      — Знаю. Я его тоже прикончил.
      — Как это так? — оскорбленно воскликнул Хассель.
      — Я его убил 16 сентября 599 года.
      — Я прикончил Магомета 5 января 598 года!
      — Я тебе верю.
      — Но как же ты мог его прикончить после того, как я его прикончил?!
      — Мы его оба прикончили.
      — Это невозможно!
      — Молодой человек, — сказал я. — Время — личное дело каждого. Прошлое — оно как память. Мы стерли свое прошлое. Для всех других мир по-прежнему существует, а мы с тобой перестали существовать, Когда ты стираешь у человека память, ты разрушаешь его как личность.
      — То есть как это «перестали существовать»?!
      — Каждый раз, когда мы в своем прошлом что-то уничтожали, мы немножко таяли. И наконец растаяли совсем. Теперь мы с тобой — призраки… Надеюсь, миссис Хассель будет вполне счастлива с мистером Мэрфи… И вообще, слушай, не лучше ли нам с тобой поторопиться? Сейчас в Академии Ампер как раз выдает отличные анекдоты о Людвиге Больцмане!

ПИ-ЧЕЛОВЕК

      Как сказать? Как написать? Порой я выражаю свои мысли изящно, гладко, даже изысканно, и вдруг — reculer pour mieux sauter — это завладевает мною. Толчок. Сила. Принуждение.
       Иногда
       я
       должен
       возвращаться
       но не для того, чтобы
      прыгнуть; даже не для того, чтобы прыгнуть дальше. Я не владею собой, своей речью, любовью, судьбой. Я должен уравнивать, компенсировать. Всегда.
      Quae nocent docent. Что в переводе означает: вещи, которые ранят, учат. Я был раним и многих ранил. Чему мы научились? Тем не менее. Я просыпаюсь утром от величайшей боли, соображая, где нахожусь. Ч-черт! Коттедж в Лондоне, вилла в Риме, апартаменты в Нью-Йорке, ранчо в Калифорнии. Богатство, вы понимаете… Я просыпаюсь. Я осматриваюсь. Ага, расположение знакомо:
       Спальня Прихожая Т
       Ванная Е
       Ванная Р
       Гостиная Р
       Спальня А
       Кухня С
       Терраса А
      О-хо-хо! Я в Нью-Йорке. Но эти ванные… Фу! Сбивают ритм. Нарушают баланс. Портят форму. Я звоню привратнику. В этот момент забываю английский. (Вы должны понять, что я говорю на всех языках. Вынужден. Почему? Ах!)
      — Pronto. Ecco mi, Signore Storm.  Нет. Приходится parlato italiano.  Подождите. Я перезвоню через cinque minute.  Re infecta.  Латынь. Не закончив дела, я принимаю душ, мою голову, чищу зубы, бреюсь, вытираюсь и пробую снова. Voila!  Английский вновь при мне. Назад к изобретению А.Г. Белла («Мистер Ватсон, зайдите, вы мне нужны»).
      — Алло? Это Абрахам Сторм. Да. Точно. Мистер Люндгрен, пришлите, пожалуйста, сейчас же несколько рабочих. Я намерен две ванные переоборудовать в одну. Да, оставлю пять тысяч долларов на холодильнике. Благодарю вас, мистер Люндгрен.
      Хотел сегодня ходить в сером фланелевом костюме, но вынужден надеть синтетику. Проклятье! У африканского национализма странные побочные эффекты. Пошел в заднюю спальню (см. схему) и отпер дверь, установленную компанией « Нэшнл сейф».
      Передача шла превосходно. По всему электромагнитному спектру. Диапазон от ультрафиолетовых до инфракрасных. Микроволновые всплески. Приятные альфа-, бета- и гамма-излучения. А прерыватели ппррр еррррр ыввва ютттт — выборочно и умиротворяюще. Кругом спокойствие. Боже мой! Познать хотя бы миг спокойствия!
      К себе в контору на Уолл-стрит я отправляюсь на метро. Персональный шофер слишком опасен — можно сдружиться; я не смею иметь друзей. Лучше всего утренняя переполненная подземка — не надо выправлять никаких форм, не надо регулировать и компенсировать. Спокойствие! Я покупаю все утренние газеты — так требует ситуация, понимаете? Слишком многие читают « Таймс»;чтобы уравнять, я читаю « Трибьюн».Слишком многие читают « Ньюс»— я должен читать « Миррор».И т. д.
      В вагоне подземки ловлю на себе быстрый взгляд — острый, блеклый, серо-голубой, принадлежащий неизвестному человеку, ничем не примечательному и незаметному. Но я поймал этот взгляд, и он забил у меня в голове тревогу. Человек понял это. Он увидел вспышку в моих глазах, прежде чем я успел ее скрыть. Итак, за мной снова «хвост». Кто на этот раз?
      Я выскочил у муниципалитета и повел их по ложному следу к Вулвортбилдинг на случай, если они работают по двое. Собственно, смысл теории охотников и преследуемых не в том, чтобы избежать обнаружения. Это нереально. Важно оставить как можно больше следов, чтобы вызвать перегрузку.
      У муниципалитета опять затор, и я вынужден идти по солнечной стороне, чтобы скомпенсировать. Лифт на десятый этаж Влврт. Здесь что-то налетело оттт кк уда ттто и схватило меня. Чччч-тто тто сстттт ррррр шшшшшшнн ое. Я начал кричать, но бесполезно. Из кабинета появился старенький клерк с бумагами и в золотых очках.
      — Не его, — взмолился я кому-то. — Милые, не его. Пожалуйста.
      Но вынужден. Приближаюсь. Два удара — в шею и пах. Валится, скорчившись, как подожженный лист. Топчу очки. Рву бумаги. Тут меня отпускает, и я схожу вниз. 10.30. Опоздал. Чертовски неловко. Взял такси до Уоллстрит, 99. Вложил в конверт тысячу долларов (тайком) и послал шофера назад в Влврт. Найти клерка и отдать ему.
      В конторе утренняя рутина. Рынок неустойчив. Биржу лихорадит: чертовски много балансировать и компенсировать, хотя я знаю формы денег. К 11.30 теряю 109872,43 доллара, но к полудню выигрываю 57075,94.
      57075 — изумительное число, но 94 цента… фу! Уродуют весь баланс. Симметрия превыше всего. У меня в кармане только 24 цента. Позвал секретаршу, одолжил еще 70 и выбросил всю сумму из окна. Мне сразу стало лучше, но тут я поймал ее взгляд, удивленный и восхищенный. Очень плохо. Очень опасно.
      Немедленно уволил бедную девочку.
      — Но почему, мистер Сторм? Почему? — спрашивает она, силясь не заплакать. Милая маленькая девочка. Лицо веснушчатое и веселое, но сейчас не слишком веселое.
      — Потому что я начинаю тебе нравиться.
      — Что в этом плохого?
      — Я ведь предупреждал, когда брал тебя на работу.
      — Я думала, вы шутите.
      — Я не шутил. Уходи. Прочь! Вон!
      — Но почему?
      — Я боюсь, что полюблю тебя.
      — Это новый способ ухаживания? — спросила она.
      — Отнюдь.
      — Хорошо, можете меня не увольнять! — Она в ярости. — Я вас ненавижу.
      — Отлично. Тогда я могу с тобой переспать.
      Она краснеет, не находит слов, но уголки ее глаз дрожат. Милая девушка, нельзя подвергать ее опасности. Я подаю ей пальто, сую в карман годовую зарплату и вышвыриваю за дверь. Делаю себе пометку: не нанимай никого, кроме мужчин, предпочтительно неженатых и способных ненавидеть.
      Завтрак. Пошел в отлично сбалансированный ресторан. Столики и стулья привинчены к полу, никто их не двигает. Прекрасная форма. Не надо выправлять и регулировать. Заказал изящный завтрак.
       Мартини Мартини
       Мартини
       Сыр Рокфор
       Салат
       Кофе
      Но здесь едят так много сахара, что мне приходится брать черный кофе, который я недолюбливаю. Тем не менее приятно.
      Х*2+Х+41= простое число. Простите, пожалуйста. Иногда я в состоянии контролировать себя. Иногда какая-то сила налетает на меня неизвестно откуда и почему. Тогда я делаю то, что принужден делать, слепо. Например, говорю чепуху, часто поступаю против воли, как с клерком в Вулворт-билдинг. В любом случае уравнение нарушается при Х=40.
      День выдался тихий. Какой-то момент мне казалось, что придется улететь в Рим (Италия), но положение выправилось без моего вмешательства. Общество защиты животных наконец застукало меня и обвинило в избиении собаки, но я пожертвовал 10 тысяч долларов на их приют. Отвязались с подхалимским тявканьем… Пририсовал усы на афише, спас тонущего котенка, разогнал наглеющих хулиганов и побрил голову. Нормальный день.
      Вечером в балет — расслабиться в прекрасных формах, сбалансированных, мирных, успокаивающих. Затем я сделал глубокий вдох, подавил тошноту и заставил себя пойти в « Ле битник».Ненавижу « Ле битник»,но мне нужна женщина, и я должен идти в ненавистное место. Эта веснушчатая девушка… Итак, poisson d'avril,  я иду в « Ле битник».
      Хаос. Темнота. Какофония звуков и запахов. В потолке одна двадцатипятиваттная лампочка. Меланхоличный пианист играет « Прогрессив».У лев. стены сидят битники в беретах, темных очках и непристойных бородах, играют в шахматы. У прав. стены — бар и битницы с бумажными коричневыми сумками под мышками. Они шныряют и рыскают в поисках ночлега.
      Ох уж эти битницы! Все худые… волнующие меня этой ночью, потому что слишком много американцев мечтают о полных, а я должен компенсировать. (В Англии я люблю пухленьких, потому что англичане предпочитают худых.) Все в узких брючках, свободных свитерах, прическа под Брижит Бардо, косметика по-итальянски… черный глаз, белая губа… А двигаются они походкой, что подхлестнула Херрика три столетия назад:
 
И глаз не в силах оторвать я:
Сквозь переливчатое платье
Мелькает плоть, зовя к объятьям!
 
      Я подбираю одну, что мелькает. Заговариваю. Она оскорбляет. Я отвечаю тем же и заказываю выпивку. Она пьет и оскорбляет в квадрате. Я выражаю надежду, что она лесбиянка, и оскорбляю в кубе. Она рычит и ненавидит, но тщетно. Крыши-то на сегодня нет. Нелепая коричневая сумка под мышкой. Я подавляю симпатию и отвечаю ненавистью. Она немыта, ее мыслительные формы — абсолютные джунгли. Безопасно. Ей не будет вреда. Беру ее домой для соблазнения взаимным презрением. А в гостиной (см. схему) сидит гибкая, стройная, гордая, милая моя веснушчатая секретарша, недавно уволенная, ждет меня.
      !
       Я
       теперь
       пишу
       эту
       часть
       и П
       с А
       т Р
       о в И
       р Ж
       и Е
       и столице Франции
      Адрес: 49-бис Авеню Фош, Париж, Франция.
      Вынужден был поехать туда из-за событий в Сингапуре. Потребовалась громадная компенсация и регулировка. В какой-то миг даже думал, что придется напасть на дирижера «Опера комик», но судьба оказалась благосклонна ко мне, и все кончилось безвредным взрывом в Люксембургском саду. Я еще успел побывать в Сорбонне, прежде чем меня забросило назад.