Средневековье (№4) - Нечаянный поцелуй

– Милорд Генрих? – повторил мальчик, потянув его за коричневый бархатный рукав с малиновым расшитым обшлагом. Генрих, имевший при дворе славу модника, расправил образовавшуюся на ткани морщинку и деланно улыбнулся:

– Да… э…

Как же мальчика зовут? Он снова запамятовал. Но мальчик как будто не заметил заминки или не придал ей значения.

– Вы должны прийти завтра и посмотреть, как я езжу верхом, лорд Генрих, – продолжал он беспечно. – Мама говорит, что я слишком мал, чтобы ездить верхом, но я сильный. Мне уже пять.

На взгляд Генриха, малыш не выглядел сильным. Казалось, легкое дуновение ветерка может свалить его с ног. Из его рукавов торчали тонкие, как прутики, запястья, штаны свободно болтались на костлявых ногах.

– Так вы придете?

Голосок Рафа прозвучал настойчивее. Точно, его звали Раф.

– Да, конечно, – вежливо ответил Генрих, не собираясь выполнять обещания.

Однако он не мог взять в толк, почему Раф хочет, чтобы он пришел взглянуть, как он ездит на лошади. Кто он для сына Дженовы? Может, мальчик с кем-то его спутал? С Алфриком, к примеру? Однако Генрих не мог припомнить, чтобы Алфрик уделял мальчику особое внимание, когда был здесь в последний раз.

– Я приду за вами, когда настанет время.

Генрих округлил глаза:

– Какое время?

– Посмотреть, как я езжу верхом!

Раф лукаво усмехнулся, словно это была игра.

– Вряд ли в этом есть необходимость…

– Я за вами зайду, – твердо повторил Раф.

Его хитрая усмешка переросла в улыбку. Милую, обаятельную. Его лицо словно осветилось изнутри и ожило, сияя счастьем. Свою улыбку мальчик явно унаследовал от Мортреда. Только она была невинной, не то, что у отца. Так мог улыбаться Мортред до того, как пристрастился проводить дни и ночи в борделях.

Не успел Генрих что-либо ответить, как Рафа и след простыл. Мальчик вприпрыжку возвращался к матери. Генрих видел, как он потянул Дженову за рукав, почти так же, как его, и Дженова наклонилась, чтобы послушать, что скажет сын.

Ее профиль вдруг показался Генриху совершенным.

Он хотел посмотреть, как она отреагирует на слова сына, не разозлится ли на Генриха за то, что тот дал мальчику обещание, которое не собирался выполнять. Но его отвлек рисунок ее рта, мягкая припухлость выступающей нижней губы и нежный изгиб верхней. У него возникло желание прильнуть к ее губам в поцелуе. Когда он целовал ее в последний раз, то явственно различал вкус диких сладких ягод. И ему не терпелось вновь ощутить этот вкус.

Генрих почувствовал, как вскипает кровь. Она сидела по другую сторону стола, но ему казалось, что он улавливает ее запах. У него затвердело в паху, и он стиснул зубы. Безумие! Зачем мучить себя так, если у него нет шансов владеть ею снова? Генрих сделал еще один глоток вина, пытаясь освободиться от наваждения. В зале полно прелестных женщин, настоящих красавиц. Но ни к одной Генри не влекло так, как к Дженове. Он поклялся никогда больше не думать о ней в этом плане, не прикасаться, не погружаться в нее, не видеть, как раздвигаются в стоне наслаждения ее губы…

Генрих снова приложился к вину и осушил кубок. Поставив его на место, он заметил, что Дженова на него смотрит. Ее рука покоилась на плече сына. Ей явно пришлось не по вкусу то, что сказал Раф, а еще меньше мысли Генриха, которые она прочла. Ее прекрасные зеленые глаза излучали отнюдь не дружелюбие. Они жгли его огнем. Кивнув ей, он поднял пустой бокал, словно предлагал выпить, невольно думая, сколько понадобилось бы ему времени, чтобы превратить ее злость в пылкость желания, если бы только он не обещал больше не прикасаться к ней.

Господи, и зачем только он приехал в Ганлингорн?!

Если бы не приехал, не потерял бы над собой контроль, не овладел бы Дженовой, усложнив все до невероятности, превратив знакомую территорию в чужой стан. И ему не пришлось бы притворяться, будто между ними ничего не было.

Генрих полагал, что легко с этим справится. К нему короли обращались за советом, когда возникали неразрешимые проблемы. И вдруг сам он оказался в тупиковой ситуации.

Он не мог выбросить из головы Дженову. Не хотел. На ней было платье красновато-коричневого тона с зелеными, как лесная чаща, рукавами в тон. Перестать о ней думать было все равно что перестать дышать.

Господи, как же он ее хотел!

Мужское естество рвалось наружу, и, если бы он встал, несмотря на наличие туники, все заметили бы неловкость его состояния. Генрих обвел взглядом большой зал и беззаботно пирующих обитателей замка, но видел перед собой башню Адера. Густые тени и снег снаружи, отблески огня на матовой коже Дженовы. Ее тихие вздохи и сдержанные стоны, когда, прижимаясь к нему всем телом, она раскрывалась ему навстречу, молила не останавливаться.

Генрих прерывисто вздохнул. Довольно! Он еще не разучился владеть собой. К тому же он обещал. Он обещал…

Дженова смеялась. Он поймал себя на том, что пожирает ее глазами, в то время как она, указывая на фокусника, говорит что-то сыну с ласковой улыбкой. Кроме фокусника, собравшихся развлекали также акробаты и певцы, и еще карлик, который то и дело нарочно падал. Дженова находила это забавным, и ее мелодичный смех непрерывно звенел в этот вечер в зале, вызывая у окружающих улыбки.

Но Генрих не смотрел на артистов. Он смотрел на нее. Его взгляд блуждал по румянцу на ее щеках, гладкому, высокому лбу, упрямому контуру подбородка. Он ласкал взглядом ее грудь, выделяющуюся под облегающим платьем. И живо представил себе, как берет ее груди в ладони.

Генрих с трудом сдержал готовый вырваться стон.

Это становилось нелепым! Он вел себя как мальчишка, впервые познавший томления страсти, как влюбленный подросток, что это с ним? Ведь он уже обладал Дженовой. Обычно одного раза Генри хватало.

Что же случилось на этот раз? Генри никогда не стремился к близости лишь с одной женщиной. В детстве его редко ласкали, и он не имел возможности узнать тепло домашнего очага. Его отец погиб, сражаясь бок о бок с другими крестоносцами, а мать вскоре после этого променяла сына на Бога. Когда, оставив его, она ушла в монастырь, Генрих поклялся, что никогда больше не позволит женщине властвовать над собой.

Он построил жизнь так, как хотел, и не желал, чтобы какая-нибудь эгоистичная гордячка причиняла ему боль.

Но Дженова не гордая, не эгоистичная. Она его друг. Совсем недавно он чувствовал себя в ее обществе легко и непринужденно. Неужели теперь Дженова заняла место в одном ряду с другими женщинами, которых он соблазнил за прошедшие годы? Но нет, Дженова отличалась от них. Она все еще была его другом, хотя и стала возлюбленной.

Эта мысль потрясла Генри.

Однако он не перестал ее желать. И пока снова не овладеет ею, не успокоится.

Смеясь над проделками артистов, Дженова захлопала в ладоши. Повернувшись к Генриху, улыбнулась, словно приглашая разделить незатейливое веселье, забыв на мгновение о том, что произошло. Но стоило ей взглянуть на выражение его лица, как улыбка исчезла с ее губ. Она невольно поднесла руку к горлу, словно ей стало трудно дышать, длинные ресницы затрепетали. В следующий миг Дженова отвернулась, но Генрих успел заметить, как задрожали ее пальцы, и как она прикусила нижнюю губу.

Наверняка вспомнила, что произошло между ними в башне Адера, и теперь испытывала те же чувства, что и он.

Дженова сожалела о случившемся. Она поклялась себе никогда не вспоминать об этом и не сомневалась, что у нее хватит для этого силы воли.

До последнего момента.

Когда карлик в очередной раз шлепнулся на пол, она взглянула на Генри в надежде посмеяться вместе, но Генри смотрел на нее так, что веселье мигом исчезло, и она вспомнила все до мельчайших подробностей. И ее бросило в жар.

Хотелось повторить то, что произошло в башне Адера. Зажмурить глаза и трепетать от наслаждения, вспоминая пылкие, божественные минуты, проведенные вместе. Прокрутить в памяти каждый момент.

«У тебя слишком долго не было мужчины, – сказал Дженове внутренний голос. – Вот и все. Генри здесь ни при чем; просто он очутился в нужное время в нужном месте. Любой мужчина поступил бы так же. Ты могла бы оказаться с… с Алфриком, и случилось бы то же самое!»

Ясно одно: нужно, как можно скорее начинать подготовку к свадьбе; только так она сумеет избавиться от этой навязчивой идеи. Может, Алфрик сжалится над ней, и они справят свадьбу немедленно. Если она скажет ему, что дело не терпит отлагательства, он отбросит нелепые требования его отца и покончит с формальностями.

Дженова улыбнулась, представив себе, как мчится сломя голову на своей кобыле по снегу к дому Алфрика, и требует немедленно обвенчаться, и кричит с порога: «Кто знает, с кем еще я пересплю в следующий раз, если ты не женишься!»

Но ее улыбка погасла и глаза потускнели. Все это глупости. Она не хочет ложиться в постель ни с Алфриком, ни с каким-либо другим мужчиной. Не Алфрик заставил ее тело петь. А Генри. И в целой Англии не найдется мужчины, способного занять его место. Между ними пробежала искра, и ее нельзя погасить. Поэтому Дженова, благородная вдова, мать и хозяйка имения Ганлингорн, не знает, как ей быть дальше.

– Мама, смотри!

Ее сын со смехом показывал на фокусника. Дженова с благодарностью позволила ему отвлечь себя от печальных размышлений. Раф был хороший мальчик, славный мальчик, и она возлагала на него большие надежды. В младенчестве он много хворал, но он боролся, и она боролась вместе с ним, И он выжил. Теперь она знала, что за его хрупким каркасом скрывается сила. Тщедушный с виду, Раф был на самом деле крепкий. Настоящий борец. Ее сын сделает все, чтобы преодолеть любые трудности, какие подкинет ему судьба.

Некоторое время назад она видела, как Раф искал общества Генри, но Генри, насколько она знала, не любит детей. Генри был во многих отношениях эгоистичный и тщеславный мужчина. Однако это ничуть не умаляло его достоинств воина, преданного подданного короля и хорошего человека. Еще он, безусловно, умел быть обворожительным. Дженова и в прошлом не раз испытывала на себе силу его притягательности, но только смеялась, восхищалась и отмахивалась. Генрих-возлюбленный не для нее. Она предпочитала Генри-друга. Сама того не желая, Дженова попала в зависимость от его ненавязчивой привязанности, зная, что он всегда придет на помощь.

Так оно и случилось. Однако на этот раз события приняли совсем другой оборот.

Дженова снова устремила взгляд на Генриха, и сердце у нее екнуло. Он тоже смотрел на нее. Не исподтишка, в надежде, что она не заметит. Не таков был Генри. Он сидел, повернувшись полностью в ее сторону, и пожирал ее глазами. Господи, неужели он все же решил нарушить их клятву? Он хочет от нее большего и хочет, чтобы она знала об этом.

Дженова невольно ахнула, и краска залила ее щеки. Генри не сводил с нее глаз, пылавших страстью.

Дженова порывисто отвернулась и закрыла лицо ладонью. Одна из фрейлин, Агета, справилась о ее самочувствии. Дженова улыбнулась и ответила, что просто устала. Еще раз посмотреть на Генри она не рискнула. Куда девалась ее уверенность в себе? Она сомневалась, что сможет вести себя прилично, как подобает леди Ганлингорн.

«Приличие» никогда не останавливало Мортреда.

От этой мысли Дженова похолодела. Мортред лгал ей. Относился к их браку – к их любви – с неуважением. Может, настало время последовать его примеру? Она собиралась обвенчаться с Алфриком, но разве это не очередной пример «приличного» поведения? «Дженова, – сказал ей однажды Мортред, – ты всегда слишком предсказуема». Теперь она задумалась, не существует ли другой, более приятный способ отомстить и в то же время получить удовольствие от этой новой, неожиданной страсти.

Как вспышка молнии во тьме, ее вдруг поразило осознание, что клятва воздержания, данная ею и Генри, ошибка. Отказывая себе и ему, она лишь усугубляла ситуацию. Может, размышляла она возбужденно, поддаться своему безумию и утолить голод во вновь обретенной страсти. Тогда она не только отомстит своему покойному мужу, но и удовлетворит свою прихоть. Конечный результат будет один и тот же, но путь к нему – куда более приятный…

– Миледи? – В голубых глазах Агеты были настороженность и неодобрение. – Вы кажетесь рассеянной.

– Ничего особенного, Агета. Просто я обдумывала одну Проблему, но теперь уже приняла решение.

Агета нервно коснулась пальцами украшения на шее, словно хотела спросить еще что-то, но Дженова отвернулась и, окликнув одного из слуг, велела наполнить вином опустевшие кувшины. Она не собиралась обсуждать с кем-либо Принятое решение. Это касалось лично ее.

И Генри.

Генрих лежал в темноте без сна. И хотя причина его бессонницы находилась в комнате этажом выше, он не мог побеспокоить Дженову. Он был гостем в ее замке и не мог вломиться в ее опочивальню, словно хряк в период гона. Ему не следовало сверлить ее взглядом за столом, чтобы обратить на себя ее внимание.

Он хотел поколебать ее притворное спокойствие. Заставить вспомнить то, что он был не в силах забыть.

В какой-то момент ему показалось, что он увидел в глубине ее зеленых, как мох, глаз ответное чувство, искру желания, не менее жаркого, чем его собственное. Но потом все исчезло, и он подумал, не принимает ли желаемое за действительное. И это Генрих! Великий соблазнитель, завоеватель женщин, непревзойденный любовник! Генрих, который хвастал, что может овладеть любой женщиной, какую пожелает! Однако женщина, к которой он воспылал страстью на этот раз, была той единственной, которой не мог обладать.

К которой поклялся даже не прикасаться.

Генрих застонал. Мысли о Дженове возбуждали его, он сгорал от неутоленной страсти. Генри мог бы послать Рейнарда за шлюхой, но его не прельщала продажная женщина; впервые в жизни он предпочитал страдать от неудовлетворенного желания.

С едва слышным звуком отворилась дверь. В одно мгновенье сев, Генрих выхватил меч, всегда находившийся у постели под рукой, и сбросил прочь одеяла. Потом вскочил, голый, и расставил ноги, готовый отразить нападение незваного гостя.

В узкой щели, образованной косяком и дверью, колыхнулось пламя свечи, и появилась бесплотная фигура. Длинные каштановые кудри достигали бедер. В отблесках света шелковистые локоны переливались мириадами красок. Простая шаль, свободно наброшенная на плечи, служила скорее соблазном, чем накидкой. Сквозь нее просвечивало тело. Точнее, его тень. Когда она тихо вошла в его комнату, Генрих увидел больше, чем тень. Его глаза упивались дивным изгибом стана, розовыми сосками и треугольником каштановых завитков у развилки ног.

– Дженова, – хрипло прошептал он, – зачем ты пришла?

– А ты как думаешь, Генри?

– Я искренне надеюсь, что ты не считаешь меня настолько сильным, чтобы отослать тебя назад, в твою комнату, потому что я не смогу этого сделать. Нет у меня такой силы.

Она подошла ближе. Пламя свечи замерцало, и он ощутил запах Дженовы. Генрих напрягся, голова закружилась, во рту пересохло.

– Дженова, – простонал он, – прошу тебя.

– Мне не нужно, чтобы ты был сильным, – сказала она как ни в чем не бывало. Сколь опасно близко подошел он к тому, чтобы грубо схватить ее и швырнуть на постель. – Ты разжег во мне пожар. Я думала, что смогу с ним справиться. Но… – Она нервно вздохнула. – Теперь я вижу, что просто так его не погасить. Еще я вижу, что держать в узде эти чувства было бы не только глупо, но и жестоко. Думаю, нам нужно дать им волю и утолить свою страсть. Только так сумеем мы побороть огонь и вернуться к прежней жизни.

В ее словах Генрих уловил здравый смысл. Ему показалось, что он заметил еще нечто проблеснувшее в ее зеленых глазах, о чем она не сказала. Он пытался сохранить ясность мысли, но не мог сосредоточиться, сознавая, что Дженова дает ему возможность насладиться ее телом. Быстро, пока она не передумала, он протянул к ней руки. Она улыбнулась, задула свечу и бросилась в его объятия. Мягкая, теплая, совершенная. Дженова принадлежит ему, и на этот раз Генрих не станет приносить глупые клятвы, отказывая себе в удовольствии владеть ею.

Глава 6

Никакого поворота назад теперь, решила Дженова. Она сомневалась, что Генрих позволил бы ей пойти на попятную, даже если бы она очень захотела. Она ощущала животом его эрекцию, требовательную и нетерпеливую, и опустила руку, чтобы его погладить. Потом с тихим стоном подставила ему губы, и он прильнул к ним. Пока он упивался ее губами и языком, его руки блуждали, путаясь в ее длинных волосах.

Но этого мало, думала она лихорадочно. Она хотела большего, значительно большего…

«Как мог Генри, мой старый добрый Генри, вызвать во мне такое сладострастие?»

Даже после того как, сидя в большом зале, Дженова приняла решение, она отправилась к себе и легла в постель с намерением пересилить себя. «Подожди до утра, – сказал ей внутренний голос, голос порядочной леди Ганлингорн. – Скажи ему о своем решении завтра утром… если уж тебе так приспичило!»

Однако справиться со своими чувствами Дженова не смогла, как ни старалась. То, что произошло между ними в башне Адера, изменило ее. Она больше не хотела держать свои желания в узде. Она хочет его сейчас, он ей нужен сию минуту, и этой минутой она воспользуется.

Руки Генри заскользили вниз по ее спине. Обхватив поверх тонкой шали ее за ягодицы, он приподнял ее немного и притянул к своим бедрам. При этом его жезл вошел между ее ног там, где они соединяются, и замер. Она шевельнулась и испытала чувство удовольствия, вызванного трением.

Со стоном он сделал движение назад в попытке приглушить их страсть и, подняв руки к ее груди, нежно заключил в ладони мягкую плоть. От его прикосновения Дженова изогнулась и ахнула, когда он провел пальцами по соскам. Запустив руки ему в волосы, она еще ближе притянула к себе его голову. Помедлив немного, Генрих приложил к ее груди щетинистую щеку, обдав ее горячим дыханием.

– Ты такая красивая! Почему я этого раньше не замечал?

Его слова удивили ее.

– Ты тоже очень красив, – промолвила она наконец. – Но я всегда это видела.

Он хрипло рассмеялся и потерся щекой о ее грудь, царапая нежную кожу.

– Но тебя это не волновало, – ответил он насмешливо. – Верно, милая?

– В обморок, разумеется, я не падала, когда видела тебя, не настолько я чувствительна.

– Даже когда я делаю вот так? – Он выскользнул из нее, и она ощутила на себе его пальцы. Проворные, они ласкали ее, сбегая вниз по округлости живота к лобку и оттуда к теплому зеву между ног.

– Даже тогда, – выдавила из себя Дженова, но ее голос прозвучал сипло и как-то неуверенно.

Он улыбнулся, и его пальцы принялись гладить ее с удвоенным рвением.

– Ты очень страстная женщина, – прошептал он. – Ты права, в тебе полыхает огонь. Думаю, понадобится сильный и похотливый мужчина, чтобы погасить его.

– То есть ты? – ответила Дженова, голова у нее кружилась, ноги подкашивались.

Он склонился над ней, пощекотал носом шею, затем стал покусывать кожу, не причиняя боли, но вызывая в теле трепет возбуждения. Она положила руки ему на бедра. Ее пальцы заскользили по его мускулистому телу, приближаясь к округлости ягодиц. Одеваясь как придворный и изображая из себя аристократа, Генрих, в сущности, был воином. Об этом свидетельствовало и его тело.

– Ага, вот она сердцевина огня, – произнес Генри с нежной грубостью.

Он ввел один палец внутрь лона, а вторым пощекотал чувствительный бугорок. Дженова прерывисто задышала и всхлипнула, когда он взял в рот сосок.

– Генри, – прошептала она, обессиленная, и, путаясь пальцами в его волосах, еще ближе привлекла его к себе.

Его рот мучил ее, но Дженова знала, что без этой пытки она не сможет, и потому стремилась прижать его к себе еще крепче.

– Идемте, леди, приляжем на мою постель. Это только начало. Впереди еще много всего.

Он уложил ее на матрас и встал над ней на колени. Ее шаль распахнулась, и кожа под ней засияла жемчужным перламутром.

«Следует ли мне позволить ему делать это? – спрашивала себя Дженова. – Можно ли позволить ему сделать из меня рабыню?» Но он уже завис над ней, скользя ладонями вверх по ее бедрам, ласково понуждая раскрыться ему навстречу.

И тогда он наклонился вперед и прильнул к ней ртом. В этот миг Дженова забыла обо всем на свете. Ее обжег его язык, и ее тело выгнулось, как тугой лук. Ахнув, она закричала, нимало не заботясь, что ее могут услышать. И потом, прежде чем она успела собрать воедино осколки, носившие имя Дженовы, он овладел ею одним сильным рывком, а его руки и губы вновь заставили ее забыть о действительности.

Двигаясь с ним в одном ритме и гоня прочь сомнения, Дженова снова взбиралась по ступенькам наслаждения. Для нее ничего не существовало, кроме его кожи, его тела, его губ. Он обладал какой-то магической силой, взывавшей к той ее половине, которой она прежде не знала.

Генри открыл ей мир, в котором она никогда не бывала.

Затихнув наконец в его руках, она попыталась осознать пережитое.

– Думаю, – произнесла она, – теперь, когда я познала неведомое раньше наслаждение, я не смогу остановиться. Безусловно, были у меня радости и печали, но не удовольствие, подобное этому, Генри. Даже с Мортредом я не испытывала ничего подобного. Ты знаешь секреты, неизвестные другим мужчинам. Ты способен околдовывать. Поэтому я не могу тебе сопротивляться.

Генрих тихо рассмеялся. Его тело рядом с ней было горячим, как топка.

– Если ты склонна этому верить, милая Дженова, то так тому и быть. Я волшебник.

Он снова начал ее целовать и, перевернув, оказался сверху. Его затвердевшая плоть вошла меж ее ног. Дженова не возражала, ибо хотела его не меньше, чем он ее.

– У меня нет секретов, Дженова, – признался он шепотом у ее губ. – Я не умею колдовать. Волшебство, которое ты чувствуешь, исходит от нас обоих.

– Значит, оно рано или поздно пройдет?

Уж не разочарование ли послышалось в ее голосе?

– Конечно, пройдет, Дженова. Огонь новой страсти пылает недолго. Вскоре он остынет, и мы устанем друг от друга.

Дженова подавила грусть.

– Тогда надо наслаждаться каждым моментом.

– Да, Дженова, пока горит пламя.

Он прильнул к ее губам сначала нежно, но страсть быстро набирала силу. Обняв ладонями ее ягодицы, он приподнял к себе ее бедра и подразнил немного. Дженова перехватила инициативу и сама села на кол. Оба застонали и задвигались в старом как мир танце.

Ночь он проспал без кошмаров, как это бывало обычно. Настало утро. Сквозь щели в ставнях проникал бледный свет, рисуя решетку на постели и на самом Генрихе. Он зажмурился, не желая просыпаться, но тут почувствовал прикосновение маленькой теплой руки, тянувшей его, зарывшись в его ладони. Кто осмелился разбудить его после ночи столь необузданной страсти? Генри приоткрыл один глаз и гневно взглянул на возмутителя спокойствия.

Им оказался маленький мальчик. Его зеленые глаза возбужденно горели, а губы были упрямо сжаты. Как иногда у Дженовы.

– Лорд Генрих, – сказал он громким шепотом, – вы просили разбудить вас, хотели посмотреть, как я езжу на пони.

Неужели он и вправду сделал столь нелепую вещь? Вряд ли. Генрих закрыл глаза. Смутные воспоминания присутствовали в его памяти, но это было до того, как в его комнату явилась Дженова, подобно сирене, и, вымотав, бросила в постели, где он остался лежать обессиленный и изнуренный, словно моряк, потерпевший кораблекрушение. Воспоминание вызвало на его губах улыбку. Мальчик, приняв ее за поощрение, снова потянул Генриха за руку.

– Лорд Генрих, – повторил он настойчиво, – идемте! Вы обещали!

С глубоким вздохом Генрих открыл глаза. Он был уверен, что не обещал, просто сделал вид, а мальчик поверил. И теперь не успокоится, пока не добьется своего. Генри нехотя поднялся и стал одеваться.

Было совсем рано. Никто из обитателей замка не попался им навстречу, пока они спускались в большой зал. Воздух во внутреннем дворе обжигал стужей. Бледные щечки мальчика разрумянились от холода, а у Генриха заслезились глаза.

Повстречавшийся им на пути кузнец, ведший под уздцы лошадь, уважительно кивнул Генриху и перевел взгляд на Рафа. Его старое морщинистое лицо приняло выражение слепой преданности. Две служанки с охапками белья в руках, хихикая, присели перед Генрихом в реверансе и приветливо поворковали с Рафом. Генрих невольно улыбнулся. Раф явно ходил в Ганлингорне в любимчиках, хороший признак для будущего хозяина имения. Со страдальческим вздохом Генрих позволил потащить себя в затхлое помещение конюшни.

Пока они следовали мимо лошадей в стойлах, Раф называл кличку каждой и рассказывая Генриху, кто и как часто использует то или иное животное. Подобная осведомленность маленького мальчика поражала, но Генрих не позволил себе восхититься. Он тоже в детстве не вылезал из конюшен, но не мог припомнить, чтобы вытаскивал гостей на рассвете из постели.

– А вот и мой пони! – объявил Раф горделиво, подойдя к стойлу в дальнем конце помещения.

Генрих округлил глаза. Пони был весьма почтенного возраста. Выглядел довольно смирным, но даже, отдаленно не напоминал пони, на которых катались дети богатых и могущественных родителей. Генрих не сомневался: будь Мортред жив, непременно нашел бы для своего сына и наследника нечто более приличное.

Возможно, Дженова боялась, что менее покорное животное нанесет вред ее хворому отпрыску.

Генри заметил, что Раф наблюдает за ним, и хотел сменить разочарованное выражение лица на более спокойное, но не успел.

– Вам он не понравился, – произнес Раф, и его нижняя губа дрогнула.

Большие зеленые глаза наполнились слезами. Генри запаниковал. «Только не плачь, – подумал он. – Бога ради, не плачь!»

– Нет, нет. Ничего подобного! Это отличное животное, Преданное, милое и… и… спокойное, готов поспорить.

Мальчик недоверчиво посмотрел на Генри.

– Он очень спокойный, – согласился Раф. – Это хорошо?

– Когда как. Он медлителен? – осторожно поинтересовался Генрих.

– Мама говорит, что в медлительности нет ничего плохого, что даже лорду нужно немного подрасти, прежде чем пересесть на резвую лошадь, – сообщил мальчик, но, бросив взгляд на жеребца Генриха, погрустнел.

Генрих вспомнил себя. Будучи ребенком, он тоже смотрел с тоской на боевого коня, принадлежавшего высокородному родственнику, у которого он в то время жил. Он бы многое отдал тогда, если бы ему разрешили покататься на том скакуне. Он каждый день слонялся по конюшне, мечтая о несбыточном. Это стало навязчивой идеей. И вот в один прекрасный день он оказался наедине с конем. Слишком велико было искушение.

Ослепленный на мгновение юношеским безрассудством, он вскарабкался на ограду стойла и спрыгнул вниз в попытке оседлать исполинское животное тощими ногами. Боевой конь, слишком своенравный и сильный для ребенка, проломил дверь стойла и вынес припавшего к его гриве Генриха во внутренний двор. После неистовой скачки по двору он сбросил седока на особо зловонную навозную кучу. Униженного и жалкого Генриха лорд наказал, выпоров как сидорову козу.

Странно, он давно об этом не вспоминал. Конечно, приятным это воспоминание не назовешь, но и ужасным тоже. Генрих подумал о том, что когда-то сам был маленьким, как Раф, считал себя непобедимым и мечтал поскорее вырасти. Будь хозяин замка человеком добрым, а конюхи более внимательными, возможно, Генриху позволили бы покататься на жеребце, усадив позади опытного наездника. Тогда, вероятно, Генрих удовлетворил бы свою страсть и не стал бы пытаться оседлать коня самостоятельно.

Происшествие могло закончиться для него не поркой, а гибелью.

Генрих прищурился, наблюдая, как мальчик смотрит на его коня. Насколько велик риск, что его история может повториться с сыном Дженовы? Может, стоит сейчас сделать для Рафа то, что не сумел сделать для Генриха лорд из его детства?

– Хочешь покататься на моей лошади? – спросил Генрих и тут же спохватился.

Мальчик просиял, и путь к отступлению был отрезан.

– О да, – прошептал Раф. – А можно? И вправду можно?

Если Генрих и собирался отказаться от своих слов, то выражение глаз Рафа его остановило. Как мог он сказать «нет», когда ребенок испытал такую радость и благодарность? И конечно же, Дженова не стала бы возражать. Если ему не изменяла память, Дженова в юности была такой же необузданной, как и Генри, бесстрашно скакала на лошадях отца, заставляя беднягу хвататься за сердце. Но Дженова была любимицей в семье, и ей многое прощалось. С Генрихом дела обстояли иначе.

– Тогда пошли, – сказал он Рафу.

Лошадь потянулась к хозяину и обнюхала бархатистым носом его ладонь в поисках лакомства.

– Как его зовут? – тихо полюбопытствовал Раф, с восторгом глядя на лошадиную морду.

Генрих улыбнулся мальчику.

– Я зову его Агнец.

– Агнец? – повторил мальчик. – Это звучит не очень-то устрашающе, лорд Генрих. Я думал, что лошадь вроде этой должна именоваться как-то более… – Он вдруг замолчал и стрельнул в Генриха глазами, словно осознал, что проявляет невоспитанность. – Почему вы зовете его Агнцем? – спросил он быстро.

– Потому что он бывает кротким, когда хочет. Но в остальное время больше похож на волка в овечьей шкуре.

Раф обдумал услышанное.

– А сейчас, как вы думаете, он будет кротким?

– Я об этом позабочусь.

Раф доверчиво кивнул. При мысли, что его видят в таком свете, Генриху стало как-то не по себе. Ему не хотелось становиться для кого-либо ангелом-хранителем и еще менее – приглядывать за сыном Дженовы. Он не подходил для этой роли и не имел желания нести ответственность. Однако он только что это сделал в ситуации с жеребцом. Напялил на себя одежку дядюшки-опекуна Рафа, если не ангела. Нет, только не ангела…

Генрих улыбнулся. Лорд Генрих Монтевой – ангел? Какая забавная мысль!

Приказав Рафу строгим голосом сохранять безопасную дистанцию, Генрих оседлал жеребца и вывел из стойла. Этим утром Агнец решил соответствовать своему имени и покорно проследовал за хозяином из конюшни, лишь единожды слегка вскинув передние копыта, когда заметил у двери корзину с котятами. Мамаша-кошка зашипела и выгнула спину, но они уже вышли во двор, и Агнец прикинулся, будто не заметил оскорбления.