Средневековье (№4) - Нечаянный поцелуй

Грудь Дженовы от гнева высоко вздымалась. Она схватила с табурета вышивку и швырнула ее в стену. За вышивкой последовал кубок и пара туфель. Дав гневу выход, она почувствовала некоторое облегчение, хотя ярость продолжала клокотать в груди. Ярость, смешанная с горечью разочарования.

Помня печальный опыт брака с Мортредом, Дженова решила никогда больше не выходить замуж. Она отдала ему себя всю без остатка, открыла душу и сердце, но он предал ее и унизил, причинил боль и страдания.

И что же дальше?

Уязвленная Мортредом, она хотела самоутвердиться и отомстить покойному, если это возможно. Одинокая, она начала с благосклонностью смотреть на Алфрика, видя в нем идеального во всех отношениях мужчину. Но и Алфрик оказался не тем, кто ей нужен.

И вот теперь Генри решил взять ее в жены, чтобы очистить свою совесть. А потом уехать, оставив ее все в том же положении. Нет, не в том. Хуже, потому что она привыкла к его присутствию, привыкла к звуку его голоса, к его теплым утренним поцелуям. Это было все равно что заново пережить потерю Мортреда. Даже еще хуже.

Она не выйдет за Генриха, хотя бы ради того, чтобы сберечь свое израненное сердце. Это было бы роковой ошибкой. Чем-то вроде тюрьмы для обоих. Он хотел от нее уехать, она не хотела с ним расставаться.

Дженова вспомнила лицо Генри, когда он сделал ей предложение. Ни обаяния, ни красноречия, присущих ему. Он показался ей больным. Убитым. Словно эти слова сорвались у него с языка. Словно он считал своим долгом их произнести в качестве платы за то, чем они только что занимались на лестнице.

Эти моменты единения, когда, забыв обо всем на свете, они бросались утолять свою страсть, были для нее самыми восхитительными в жизни. Риск, что их застанут врасплох, не присущее ей безрассудство, отчаянное желание слиться с ним. Это поистине было незабываемым.

Восхитительным и неповторимым.

Но потом Генрих все испортил.

Дженова ощутила, как горячие слезы наполнили глаза и потекли по щекам. Почему он в нее не влюбился? Почему не захотел жениться по любви? Она понимала, что брак – это выгодная сделка, совершаемая ради земельных владений, денег, родовых линий, но всегда надеялась… всегда мечтала… Дженова прогнала прочь девичьи фантазии. Пусть Генри не мог полюбить ее, но он казался таким счастливым последние недели, таким умиротворенным. Ему как будто нравилось решать сложные задачи, которые она перед ним ставила, хотя он ни на минуту не забывал, что она хозяйка Ганлингорна, и во всем с ней советовался. Короче говоря, он проявил себя идеальным хозяином. Помощником, товарищем и любовником. Чего еще желать от мужчины?

Они идеально подходили друг другу. Но Дженова всерьез опасалась, что ее любовь представляет для него угрозу, хотя никогда не говорила ему о своей любви.

О да, она его любила.

С каждым днем все сильнее и сильнее. Глаза Дженовы наполнились слезами. Она слабая глупая женщина. Поклявшись, что никого больше не полюбит после Мортреда, Дженова все же полюбила. Полюбила Генри.

Дженова легла на кровать, на мягкий мех одеял. Матрас из конского волоса тихо зашуршал в ответ. Она плакала до тех пор, пока в груди не заболело и не опухло лицо. Плакала, пока не иссякли слезы. В дверь постучали.

– Миледи? Вы не захворали? – Это был голос Агеты.

Судорожно вздохнув, Дженова села и пригласила девушку войти. Агета была ее подругой, а в этот трудный час Дженова нуждалась в поддержке друзей.

– Миледи? Что случилось? Вы… вы плакали! – Агета во все глаза смотрела на госпожу.

Дженова вздохнула:

– Плакала. Пожалуйста, причеши меня и заплети волосы в косы. У меня очень болит голова.

Агета мешкала, как если бы хотела спросить еще кое о чем, но Дженова закрыла глаза. От слез она чувствовала себя слабой и опустошенной. Но, по крайней мере, теперь могла оценить ситуацию более трезво. Агета принялась причесывать ее длинные каштановые пряди. С удовольствием отдавшись заботливым рукам фрейлины, Дженова погрузилась в размышления.

Она не может выйти замуж за Генри. Это стало бы катастрофой, думала Дженова с унынием. Она страдала бы еще сильнее, если бы, связанная с Генрихом узами брака, жила с ним порознь. Нет, ее будущее предопределено. Она останется одна и будет стремиться разумно и рачительно управлять Ганлингорном, пока Раф не вырастет, чтобы прийти ей на смену. Но и тогда она будет проводить свои дни с пользой, помогая Рафу и заботясь о своих людях. А когда появятся внуки, она станет ими гордиться и постарается уберечь от ловушек, которые не обошла сама.

Не такая уж плохая жизнь для женщины.

– Миледи? – вдруг окликнула ее Агета. – Вы опять плачете?

– Нет, я… просто у меня нос заложен. Я в порядке, Агета. Правда.

Девушка хмыкнула и, продолжая причесывать Дженову, произнесла:

– Это лорд Генрих вас обидел. Я знаю.

– Агета…

– У него много женщин, он не способен любить. Просто получает удовольствие, и все. Я знала, что он причинит вам боль, леди Дженова. Он даже недостоин прикасаться к подолу вашего платья, не говоря уже… ладно!

– Это не твое дело, Агета. Пожалуйста, прекрати.

– Надо было сыграть свадьбу с лордом Алфриком. Он ласковый и добрый. Еще не поздно, если вы…

– Нет, Агета! Я не хочу выходить замуж ни за Алфрика, ни за Генри. Вообще ни за кого. Меня устраивает мое нынешнее положение. И хватит об этом.

Агета замолчала, закончила причесывать леди Дженову и по ее просьбе велела принести горячей воды для ванны, добавив в нее благовония и отдушки. Агета суетилась вокруг хозяйки, как вокруг ребенка, и та впервые не сопротивлялась.

После ванны, разгоряченная и насухо вытертая, Дженова почувствовала себя гораздо лучше. Потребность выплакаться прошла, и она приняла решение. Она велит Генриху как можно скорее отправляться восвояси, на север. Она достаточно настрадалась, тем более что он дал ей ясно понять, что она его совершенно не интересует. Чем скорее он уедет, тем лучше. В Ганлингорне ему больше нечего делать.

Дженова не представляла, как объяснит это Рафу. Сын искренне привязался к Генри, а Генри к Рафу. Когда печаль и чувство одиночества отхлынут, возможно, она будет вспоминать об этом с благодарностью.

В стремительной скачке Генри заставлял Агнца выбивать подковами дробь из пропитанной влагой земли. Они то поднимались в горы, то спускались в лощины, пока не проехали лес насквозь. Только преодолев много-много миль, Генрих осознал, что снег тает, превращаясь в кашу под копытами жеребца и капая монотонно с веток деревьев. Воздух все еще оставался холодным, хотя утратил морозную колючесть.

Пришла оттепель. Скоро наступит весна.

Ему хотелось увидеть Ганлингорн весной. Было бы радостно наблюдать, как всходит новый урожай, как появляются на свет детеныши у домашних животных и начинается строительство волнореза. Но больше всего он хотел находиться рядом с Дженовой, когда мир преобразится, обряженный в свежую зеленую листву и белые цветы.

Как сможет он привыкнуть просыпаться не от ее поцелуев, не чувствуя рядом с собой ее мягкого тела, не видя ее улыбки, не слыша ее смеха? Это трудно было себе представить. При одной лишь мысли, что ее не будет рядом, у Генри от тоски сжималось сердце. Ничего подобного с другими женщинами он не испытывал и теперь не знал, что делать.

«Женись на ней», – нашептывал внутренний голос. Он уже пытался, она ему отказала. Что еще он может сделать?

«Скажи ей правду», – продолжал внутренний голос.

И что тогда? Он не только погубит свой шанс связать с ней судьбу, но и разрушит их дружбу. Она велит ему убираться, и, когда останется одна, Болдессар сделает свое черное дело.

– Нет!

Его крик испугал Агнца. Метнувшись в сторону, жеребец едва не сбросил его с седла. Генрих натянул поводья. Надо привести в порядок нервы.

– Твой хозяин глупец, – сказал Генри, погладив животное.

Так оно и было. Он не позволит Болдессару причинить зло Дженове. Не уедет в Лондон, как того требует Жан-Поль, бросив Дженову на произвол судьбы. Только женитьба на ней может спасти положение. И сделать это надо срочно, чтобы враги не успели помешать. Пусть тогда Жан-Поль расскажет Дженове правду. Если после этого она отвернется от Генри, он, по крайней мере, будет ее супругом и сможет ее защитить. Даже лишенный ее благосклонности, он сохранит эту власть за собой, думал Генрих. Король вряд ли отберет у него все имущество.

Он женится на ней обманом.

Ради ее блага. Ради ее безопасности. Ее и Рафа. «Это я принес им эти несчастья, и только я могу их уберечь от страданий».

Эта мысль прозвучала довольно убедительно, и Агнец в знак согласия вскинул голову, вызвав на губах Генриха мрачную улыбку. Он повернул коня в сторону дома. Дом! Какое сладко-горькое слово. До сего момента он не чувствовал привязанности к какому-либо конкретному месту. Его дом – это Раф со своей доверчивой улыбкой и Дженова, теплая и послушная в его объятиях. Дом – это здешний край и его люди. Да, Ганлингорн стал его домом.

Но вместо того чтобы радоваться столь неожиданному открытию, Генрих сознавал, что может все потерять.

– Кто ты, Жан-Поль? – спросил он вслух, посылая Агнца галопом вниз по склону холма в сторону замка. – Зачем ты хочешь погубить меня?

Все эти годы он старался забыть. Он оставил прошлое за порогом воображаемой двери и запер ее крепко-накрепко на замок. Порой ночами прошлое возвращалось к нему во сне, но днем он существовал в другой жизни. Воскресший заново из страшного пепла. Теперь над ним нависла угроза, и он не представляя, как ее предотвратить.

Возможно, сегодня Рейнард узнает для него что-нибудь, когда встретится с леди Роной. Должен быть какой-то ключ, какой-то шепоток, хоть какая-то ниточка! Он должен выяснить, кто такой Жан-Поль. А зачем? Что это ему даст? Разве что, зная личность врага, можно считать его не таким опасным и сильным, как священник без лица, с которым он встретился на морском пирсе.

«Сури», – прошептал внутренний голос. Сури, умный и находчивый, его друг и товарищ. Сури не раз приходил ему на выручку. Генрих не отрицал этого и когда-то был ему бесконечно благодарен. Но Сури не вызывал доверия. У него имелись собственные планы и интересы. Генрих знал, что Сури никогда не оказал бы ему содействия в побеге из Шато-де-Нюи. Замок был для Сури домом, и он не собирался его покидать.

Сури воспринял бы бегство Генриха как предательство.

Предательство разъело бы его душу и разрослось до ненависти. Сури, покалеченный, но бесконечно умный, нашел бы особенно изощренный способ заставить Генриха страдать.

Все сходилось.

Если кто и обладал способностью мучить и терзать, отметая прочь остатки любви и сострадания, так это Сури.

Мышь.

* * *

Настало время дневной трапезы. Дженова шла по большому залу в кухню. От шума голова у нее раскалывалась, но она не обращала внимания. Как не обращала внимания на полные озабоченности и укоризны взгляда Агеты. Девушка не желала ставить крест на Алфрике, но Дженова запретила ей о нем говорить.

Генрих, похоже, такой интуицией не обладал.

Дженова знала, что он за ней наблюдает. С тех пор как она спустилась вниз, его взгляд следовал за ней повсюду. Она невольно ощущала себя жертвой, а его – волком, засевшим в засаде, чтобы броситься на нее и вцепиться в горло.

Но она убеждала себя, что готова к любой неожиданности. Больше он не застигнет ее врасплох. В крайнем случае, она будет его избегать. Ее сердце еще не отошло от их последней встречи.

Тут из тени высунулась рука и поймала ее за локоть. Генри! Вскрикнув, Дженова попыталась высвободиться. Прямо за ее спиной находилась дверь в чулан, где он и стоял, поджидая ее. Лорд Генрих Монтевой среди сушеных яблок прошлогоднего урожая. Возможно, Дженова нашла бы это забавным, если бы не вскипевшая в ней ярость.

– Дженова.

– Уходи, Генри.

Она стиснула зубы и сжала кулаки.

– Я должен рассказать тебе…

– Я серьезно. Уходи. Уезжай в Лондон. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь. Ты приехал, чтобы дать мне совет. Я его получила. Теперь уезжай.

Он впился в нее взглядом, лаская ее черты и гадая, о чем она думает. Она сразу поняла, что он не уедет. Ведь это Генри. Он просто переосмысливал свою стратегию.

– Ты не понимаешь, Дженова. Ты должна выйти за меня. В противном случае тебе грозит опасность. Будучи твоим мужем, я смогу дать отпор Болдессару и защитить твои интересы. Не стоит думать, что я стану вмешиваться в твои дела. Я не буду ни ревнивым, ни деспотичным. Клянусь. Ты по-прежнему будешь управлять Ганлингорном по собственному усмотрению и поступать, как тебе заблагорассудится. Пойми ты наконец!

Дженова удивленно покачала головой. Неужели он думает, что сможет убедить ее, и она с радостным криком бросится к себе в опочивальню?

Генри улыбнулся и коснулся ее плеча:

– Так ты поняла, Дженова? Ты должна сделать это ради Рафа…

– Довольно!

Дженова разозлилась. Как смеет Генри использовать Рафа в своих корыстных целях?! Он заблуждается, если думает, что может запугать ее, используя Рафа. Ничего у него не выйдет. Он не нужен ей со своей щепетильной совестью! Пусть убирается и забудет ее.

– Нет, Генри. Нет, нет и нет! Я сама могу позаботиться о себе и сыне. Я привыкла к своему положению. Мортред, как тебе известно, почти всегда отсутствовал, и я была здесь одна. Я привыкла быть одна.

– Дженова.

Он предпринял вторую попытку, но теперь в его глазах светилось не только отчаяние. Казалось, он страдает от какой-то страшной боли. Не физической. Душевной. Это было невыносимо.

– В чем дело, Генри? Что-то случилось, я чувствую. Скажи мне.

– Нет.

Он побледнел и отвернулся.

– Ты сделал мне предложение, но отказываешься быть со мной откровенным.

– Мне нечего тебе сказать.

Их взгляды встретились, и за голубизной его глаз Дженова увидела ребенка, запертого в тесном, темном пространстве без надежды на спасение. Она вздохнула. Очень хорошо. Он сам этого добился. Если он не скажет ей, что происходит, пусть уезжает.

– Если тебе нечего сказать, – холодно произнесла она, – уезжай завтра поутру. Понял?

Он покачал головой:

– Никуда я не уеду. – Он плотно сжал губы. Вот он, Генрих-воин, готовый вступить в бой. – До тех пор, пока не удостоверюсь, что тебе ничто не угрожает.

Раньше он как будто не мог дождаться момента, чтобы уехать, а теперь отказывается покидать ее владения. Уму непостижимо!

Видимо, он заметил, что выражение ее лица изменилось, или решил применить другую тактику.

– Ты хочешь, чтобы я уехал, потому что боишься меня, – сказал Генри. В его тоне прозвучали лукавые нотки, в глазах появился хитрый блеск.

О, она знала этот взгляд. Его силу не стоило недооценивать. По ее телу пробежала дрожь.

– Ерунда, – ответила она. – Я нисколько тебя не боюсь. С какой стати?

Но на всякий случай отступила на шаг назад.

– Потому что в глубине души сознаешь, что я все же уговорю тебя поступить так, как считаю нужным. Потому что не можешь мне противиться.

Он поймал ее за руку и, прежде чем она успела ее отдернуть, нежно куснул за костяшки пальцев. Его губы обожгли ее кожу. Ее тело вмиг отреагировало, и она почувствовала, как оно обмякло, готовясь к продолжению. Нет-нет, сейчас не время поддаваться соблазну!

– Я вполне могу тебе противостоять, – возразила она, стараясь говорить бесстрастно.

Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой. И все же он был каким-то другим. Дженова заметила, что волосы его в беспорядке, туника измята. Генрих, всегда выглядевший безукоризненно, сейчас явно не был похож на себя. К тому же он давно не просил горячей воды для ванны, в то время как обычно принимал ее ежедневно. Однако Дженова не без досады заметила, что отсутствие лоска лишь добавило ему привлекательности. Взъерошенный, он казался еще и беззащитным, вызывая у нее желание обнять его и утешить.

Господи, что же ей с ним делать?

– Значит, ты можешь мне противостоять? – спросил он. – Давай проверим. – Он подошел ближе, но она отстранилась. – Я только хочу поцеловать тебя в губы. Они такие сладкие, Дженова. И имеют вкус диких фруктов. Сладчайшие, вкуснейшие ягоды, сочные и красные. Но неукротимые и распутные, как и ты в моих руках. Я хочу поцеловать их, а потом хочу поцеловать твои…

– Генри… – выдохнула она.

Каждое произнесенное им слово все сильнее и сильнее возбуждало ее.

– Ты не такая, как другие, Дженова.

Казалось, что он говорил искренне. На его губах еще играла неотразимая, дразнящая улыбка. Но взгляд был серьезным.

Дженова и впрямь не знала, что сказать и как бороться с ним. В висках у нее стучало, и она отчаянно хотела остаться одна.

– Пожалуйста, Генри, – начала она, стараясь придать голосу твердость. Она умела отдавать команды солдатам своего гарнизона, но только не этому мужчине. – Пожалуйста, уезжай из Ганлингорна. Нет смысла тебе здесь оставаться. Я никогда не выйду за тебя замуж. Я вообще ни за кого не выйду. Я приняла решение.

– «Никогда» – большой отрезок времени, – ответил он, вскинув брови. – Стань моей женой, и, если нам это не понравится, мы не будем часто видеться. Раз в год, на лестничной площадке.

Обругав его, Дженова отвернулась и ушла. Она была уверена, что он последует за ней, чтобы допекать уговорами, но он не шелохнулся. Вероятно, понял, что сказал достаточно. Что же ей с ним делать? Она может приказать солдатам выставить его за ворота или взять под стражу и запереть в темнице. Или заткнуть ему рот кляпом, чтобы он не болтал.

Ситуация создалась тупиковая.

Дженова думала, что у Генриха больше гордости, что он не станет задерживаться там, где его не хотят видеть, особенно после того, как она ответила, ему отказом. Но может статься, что именно из-за гордости он и не уехал. Она жестоко уязвила его своим отказом – его, лорда Генриха, самого красивого мужчину в Англии, – и теперь он намерен залечить рану, заставив ее умолять его взять ее в жены.

– Это невыносимо, – пробормотала она. – Я не могу терпеть его присутствие здесь. Не хочу, чтобы он становился моим мужем из чувства долга и вежливости! Он что-то скрывает. Но что?

Она любит его и хочет, чтобы он любил ее! Слова эти едва не слетели с ее языка. Дженова опасалась, что если не поостережется, то когда-нибудь произнесет их вслух. И Генрих, может их услышать. Как же он тогда посмеется над ней! Его гордость восторжествует и засияет прежним блеском.

А ее собственная будет повержена.

Дженова выпрямила спину. Нет, она этого не допустит. Однако что-то было не так. Она это знала, сердцем чуяла. Генрих что-то скрывал от нее и из-за этого мучился.

Дженова поклялась себе, что заставит его заговорить. Придумает, как это сделать. А не удастся, тогда между ними все будет кончено.

Глава 18

«Черный пес» представлял собой одноэтажное здание со складом с одной стороны и пекарней – с другой. Если бы не доска снаружи с изображением довольно свирепой собаки, Роне пришлось бы спрашивать, куда ехать. Когда она спешилась, ноги у нее дрожали, и она с трудом дошла до низкого дверного проема.

Последние два дня она жила в страхе, опасаясь, как бы отец не помешал ей пойти на встречу с Рейнардом. Алфрик большую часть времени проводил, запершись в своей комнате. Глаза у него провалились, и выглядел он унылым. Рона и сама была близка к депрессии, однако надежда на свободу приободряла ее.

Сегодня утром, подслушав разговор Жан-Поля с отцом, она едва не растеряла остатки смелости. И единственным ее желанием было повернуться и бежать прочь.

Роне все опротивело: отец, Жан-Поль, хныканье Алфрика. Она даже сама себе опротивела. Угнетала также мысль, что она вынуждена нести ответственность за брата. Они должны бежать! Если и на этот раз им не удастся попасть в Нормандию, другого раза не будет.

За дверью слышался гул голосов. Пахло дымом, элем и едой. Рона пыталась определить, где находится. Откуда-то сбоку донесся голос, заставивший ее вздрогнуть.

– Мне отвести в стойло вашу лошадь, миледи?

Сквозь густую челку рыжих волос на нее смотрели мальчишеские глаза, голубые, как летнее небо.

– Да, спасибо. Скажи, а Рейнард уже здесь?

Голубые глаза сузились и стали хитрыми.

– Да, миледи. Он вон там, у огня.

В следующий миг он исчез, оставив Рону одну. Она уставилась в угол, куда указал парнишка, стараясь хоть что-то разглядеть в полумраке.

В тени задвигалось, зашевелилось что-то большое и вышло ей навстречу. Подавив желание убежать, Рона застыла на месте. Из мрака материализовался Рейнард. Он увидел Рону, и его глаза радостно заблестели.

– Моя госпожа, – произнес он.

– Рейнард, – отозвалась она с нарочитой холодностью. Он взял ее под локоть, скользнув пальцами по желтому сукну рукава и теплой коже под ним.

– Вы как лучик солнца, – сказал он, но его сравнение не прозвучало банальностью. – Там на заднем дворе можно уединиться, – добавил он спокойно, не обращая внимания на устремленные на них любопытные взгляды. – Идемте со мной.

Следуя за ним по узкому проулку на задний двор таверны, Рона призналась себе, что пошла бы за ним куда угодно. Он с легкостью покорил ее своей воле. Взял ее холодное, раненое сердце и заставил снова биться. Но Рона не знала, что ей делать – то ли благодарить его за это, то ли еще больше бояться.

Во дворе таверны стояла приставная деревянная лестница, ведущая на сеновал, устроенный под крышей над задымленным помещением, в котором она только что побывала. Благополучно преодолев ступеньки, Рона уселась на ворох соломы, когда в дверном проеме появилась голова Рейнарда. Он опустился рядом – низкая крыша не позволяла ему стоять – и повернулся к ней.

Пока его глаза шарили по ее бледному лицу, она старательно избегала его взгляда, гадая, что он видит и что думает.

Рейнард вздохнул:

– Я знаю, что у вас не все хорошо. Расскажите, чтобы я мог помочь.

Он может ей помочь? Тьму одиночества, которая обступила ее, пронзил теплый луч. Только бы не заплакать.

– Как сможешь ты мне помочь? – спросила она, и голос ее дрогнул. – Мне уже никто не поможет.

Рейнард нежно коснулся пальцем ее щеки и придвинулся так близко, что она ощутила его теплое дыхание.

– Нет, госпожа. Еще ничто не потеряно.

Как бы ей хотелось, чтобы его слова были правдой. Но он не знает ее. Фактически не знает. Рона вздохнула.

– Я такая, какая есть, потому что мне приходилось приспосабливаться, чтобы выжить. Все обстоит… не так просто в замке моего отца, Рейнард. Много лет назад я поняла, что должна быть сильной ради моего брата, ради себя самой. А теперь появился шанс, – произнесла она, глядя на него из-под ресниц и размышляя, в какой степени может ему открыться.

– Шанс?

– Шанс сбежать в Нормандию. Мой отец отпустит нас, если я помогу ему заполучить леди Дженову.

Рейнард на миг замолчал.

– Заполучить – значит женить на ней вашего брата?

– Нет, речь не об Алфрике. Мы пошли дальше. Женить моего отца.

Их взгляды встретились, но выражение его глаз не изменилось. Может, Рейнард уже знает? В таком случае, возможно, ему известно и остальное.

– Это я предложила.

Теперь в его глазах промелькнуло отвращение, прежде чем он успел отвернуться. Рона и сама испытывала к себе отвращение.

– Я не могу быть щепетильной, – продолжала она спокойно. – Не могу себе этого позволить. Мне нужно думать не только о себе, но и о брате. Отец обещал отпустить меня в Нормандию, если я доставлю ему леди Дженову. Я и брата надеюсь забрать с собой. Я не смогу взять его, если он женится на Дженове. Если я должна принести ее в жертву, чтобы обрести свободу, я сделаю это.

Рейнард медленно кивнул.

– И вы верите, что отец даст вам свободу?

Рона горестно улыбнулась:

– Хочу верить. Должна верить. У меня нет выбора.

Он снова кивнул.

– А мне вы доверяете? – прошептал Рейнард.

– Не знаю, – прошептала она, глядя ему в глаза.

Он поцеловал ее, едва коснувшись губами ее губ. Она со вздохом раскрыла губы, и он снова поцеловал ее, но на этот раз более решительно. Рона прильнула к нему, обвив руками его шею. Ей было с ним хорошо.

– Леди, – прошептал он у ее щеки, – вы знаете, что я хочу вас, но вы тоже должны меня хотеть.

Она затаила дыхание и немного отклонилась назад, чтобы увидеть его глаза и понять, что может в них утонуть. Погрузиться в омут их божественной черноты и плыть в полуночном небе.

– Я хочу тебя, – сказала она, гадая, понимает ли он смысл сказанного. Она хотела не просто его тело, хотя и тело тоже, она хотела его всего целиком.

Он улыбнулся и мягко снял с ее головы капюшон, пригладив ладонями ее волосы, поцеловал в лоб, как в знак благословения.

– Хорошо, – обронил он. – Очень хорошо.

Рона вскинула руки, чтобы развязать плащ, но он перехватил ее пальцы и легонько сжал. Растерявшись, она взглянула ему в лицо, пытаясь прочитать его выражение.

– Ты не хочешь… ты не желаешь, чтобы я… – Она запнулась.

Он покачал головой, лаская ее пальцы своими, отчего по ее трепещущему телу пробегали волны жара.

– Тогда все будет, как с другими. Я хочу, чтобы у нас это было не так, хочу, чтобы было по-особенному. Достойное начало для двух людей, решивших провести вместе всю свою жизнь.

– Рейнард, но мы едва знаем друг друга, – попыталась она его образумить.

– О, мы знаем друг друга, леди. Мне достаточно только заглянуть в ваши глаза, чтобы узнать о, вас все: Вашу красоту, вашу боль, вашу силу, вашу отвагу.

Роне на глаза навернулись слезы, и она склонила голову.

– Ты не представляешь, – прошептала она, – какую жизнь я вела.

– Теперь все будет иначе. – Он приподнял ее лицо и смахнул пальцами слезы. – Доверься мне, Рона. Я помогу тебе стать свободной.

С этими словами он запечатал на ее губах страстный поцелуй. Рона ответила ему. Все это было для нее внове. Никогда еще не хотела она ни одного мужчину так, как хотела Рейнарда. Никогда не позволяла своим чувствам брать верх над разумом в ситуации, подобной этой. Это всегда грозило опасностью, но сейчас она об этом не думала.

Его большая ладонь скользнула ей под плащ и сомкнулась вокруг одной груди. Сосок немедленно затвердел. Рону пронзила стрела страсти, и все ее чувства вдруг пробудились и растеклись расплавленной лавой.

Рейнард подтянул ее к себе ближе, продолжая нежно сжимать руку и не отрывая от нее горячего влажного рта.

Внизу во дворе раздались голоса. Мальчика из таверны и еще чей-то, более молодой. Рона замерла, пытаясь привести мысли в порядок и освободиться от безумного желания, во власть которого столь беспечно отдалась. Рейнард отодвинулся от нее и повернул голову, чтобы посмотреть с сеновала вниз, оставаясь невидимым. В следующий миг голоса удалились, и во дворе вновь воцарилась тишина. Он оглянулся на Рону, окидывая взглядом ее опухшие губы и блестящие глаза. Его собственный рот тоже пламенел от поцелуев, и в глубине темных глаз еще мерцал огонь желания. Но он уже овладел собой, и Рона восхитилась его самообладанием.

Рона кашлянула и, пригладив волосы, откинула их назад. Они рассыпались и теперь кольцами обрамляли ее лицо. Заметив ее смущение, Рейнард взял одну из прядей и, намотав на палец, отпустил на свободу. Заметив, что она покраснела, он расплылся в улыбке.

Отстранившись, Рона попыталась восстановить свой прежний деловой вид. Им было что сказать друг другу.

– Расскажи, что нового услышал в Ганлингорне за прошедшие два дня?

Он как будто спокойно позволил ей вернуть себя из грез в холодную реальность.

– К лорду Генриху, когда он находился в Ганлингорнской гавани, наведался ваш священник Жан-Поль. Его лицо закрывала маска. Он сказал лорду Генриху, что дает ему право выбора. Первый вариант состоит в том, что он может покинуть Ганлингорн и вернуться в Лондон, тогда Жан-Поль сохранит в тайне то, что ему известно о лорде Генрихе. Но перед отъездом лорд Генрих должен убедить леди Дженову выйти замуж за вашего отца. Второй вариант: лорд Генрих остается в Ганлингорне и пожинает плоды разглашения своего секрета. Вернее, своей погубленной жизни.

Рона кивнула. Она и сама об этом догадалась, когда подслушала разговор отца с Жан-Полем.

– И что лорд Генрих на это ответил?

– Промолчал. Священник застиг его врасплох.

– Что он собирается делать? – полюбопытствовала Рона нетерпеливо.

Рейнард встретился с ней глазами, но с ответом медлил. Роне показалось, что он раздумывает, то ли сказать правду, то ли солгать.

– Он не собирается обрекать леди Дженову на подобную судьбу, – промолвил наконец Рейнард, – но в то же время не хочет, чтобы прилюдно раскрыли его тайну. На принятие решения Жан-Поль дал ему неделю.

– Он останется, – произнесла Рона с отчаянием. – Он не бросит даму в опасности. Он останется, и Жан-Поль раскроет его секрет. Предоставляя Генриху выбор, Жан-Поль, вероятно, предвидел подобный исход. Это один из кругов чистилища, по которым он собирается провести Генриха. – Рона заглянула в черные глаза Рейнарда, пытаясь проникнуть в их темные глубины. – Мне кажется, у него другие планы. Еще какой-то замысел, о котором Генрих не догадывается. Сегодня утром я случайно подслушала его разговор с моим отцом. Жан-Поль сказал, что у него в Ганлингорне есть друг, имея в виду шпиона.

– Грум, – спокойно заметил Рейнард.

– Нет, не грум. Кто-то другой, близкий к семье.

Сдвинув брови, Рейнард некоторое время размышлял над ее словами.

– Вы правы, миледи. Священник не оставит все, как есть. Он знает, что лорд Генрих предпочтет погубить себя, чем бросить леди Дженову на милость Болдессара. Священник ненавидит лорда Генриха. Сила его ненависти столь велика, что он не удовлетворится угрозами, а наверняка захочет привести их в действие. Он не даст лорду Генриху избавить леди Дженову от страданий.