Средневековье (№4) - Нечаянный поцелуй

Дженова проследовала за ним внутрь.

Сюда не долетал шум бури. Когда глаза привыкли к темноте, Дженова огляделась. Помещение состояло из единственной комнаты с земляным полом, у одной из стен высилась сваленная в кучу груда чистой соломы. Тут же были аккуратно сложены дрова. Пока Генрих привязывал под навесом за башней лошадей, Дженова развела огонь и со стоном облегчения села у очага. Дрова уже разгорелись, когда Генрих в засыпанном снегом плаще вернулся в укрытие.

– Я не придала значения погоде, – призналась Дженова, бросив на него виноватый взгляд. – Я видела, что приближается буря, но пребывала в таком радостном состоянии, что подумала, у нас достаточно времени.

Он развязал шнурки плаща и, встряхнув его, разложил сушиться на дровяной кладке.

– Я тоже был в приподнятом настроении. – Он подошел к огню и остановился, глядя на нее сквозь пламя. Он как будто изучал ее лицо, читал ее мысли, потом лукаво улыбнулся. – Мы были такими же в пору детства, помнишь? Вместе уезжали и забывали обо всем на свете. Твоя матушка всегда ворчала. Мы в равной степени виноваты, Дженова. Но теперь мы здесь, и нам ничто не угрожает. Да еще в таком роскошном пристанище. Что это за место?

– Башня Адера. Мы не знаем, кто этот Адер на самом деле, но существует легенда, будто много-много лет назад он был королем в этой части Англии. Думаю, он был бритт. Защищал свои земли от римлян. Он построил эту башню в знак предупреждения, чтобы они не заходили дальше. В одной из легенд рассказывается о его любви к жене капитана римского легиона. Возможно, здесь и встречались возлюбленные.

Генрих вскинул брови:

– Это не слишком романтично.

– А по-моему, очень даже романтично, – возразила она.

– Для встреч можно найти место получше, – продолжал он. – Здесь даже нет удобной постели.

Дженова с неприязнью покачала головой:

– Они любили друг друга, Генри. Это состояние души.

– Как помешательство?

Она попыталась изобразить улыбку, но вдруг ощутила, что страшно замерзла. Несмотря на веселое потрескивание огня, она никак не могла согреться. К тому же бушевавший ветер проникал внутрь.

С мрачным выражением лица Генрих опустился возле нее на колени.

– У тебя замерзли ноги?

– Я их просто не чувствую.

Несмотря на меха, Дженова дрожала всем телом.

– Ладно.

Быстрым движением он снял с нее сапожки и поставил к огню. Ее нога в чулках были словно ледышки, а его ладони – почти горячими. Он принялся растирать ее ступни: пальчики, пятки, подошвы. Потом стал растирать покрасневшие от холода руки.

Генрих сосредоточенно хмурился. Его прикосновения были бесстрастными и в то же время нежными. Он делал то, что положено, но сама Дженова не чувствовала себя безучастной. Она ощущала заботу; его прикосновения были невероятно приятными, успокаивающими, почти чувственными… Дженова расслабилась, по телу разлилась истома удовольствия.

– Спасибо, Генри, – поблагодарила она тихо. – Ты очень добр ко мне.

Генрих остановил на ней взгляд. В его голубых глазах заплясали отблески огня.

– Разумеется, я к тебе добр. – В его голосе звучала насмешка. – Разве мы не друзья?

До чего же он красив! Если бы она не знала этого мужчину целую вечность, не играла бы с ним в детстве, естественно, испытала бы к нему влечение, как и любая другая женщина. Впрочем, она действительно испытала к нему влечение…

По телу пробежал теплый ручеек незнакомого чувства, волнения, которого она давно не испытывала. Дженова поежилась.

– Тебе все еще холодно? – заботливо справился Генри.

Он вновь взял ее руки в свои. Его пальцы были сильными и уверенными. На одном белел кривой шрам. Дженову вдруг обожгла мысль: «Я ведь не знаю, откуда у него этот шрам». В этот момент она со всей ясностью осознала, что многое из жизни Генри неведомо ей. В своей самонадеянности она полагала, что ей известно о нем все, что представляет хоть какой-то интерес. Но это было далеко не так. Она не могла знать о нем все. Ведь это могло быть небезопасно.

– Дженова?

Озадаченный ее молчанием, он смотрел на нее в ожидании ответа на свой вопрос.

Она заставила себя улыбнуться, стараясь прогнать мысли, принявшие опасное направление.

– Мне… мне все еще холодно… немного!

Он еще больше нахмурился. Что это с ним? Не успела Дженова опомниться, как Генри взял ее плащ и укрыл их обоих. Его рука при этом скользнула под меховую подкладку. Он крепко прижал Дженову к себе, положил ее голову на свое плечо. От удивления Дженова онемела, но не отодвинулась, испытывая удовольствие от его близости. Ей нравилось ощущать себя в кольце его рук.

– Скоро согреешься, – прошептал Генри.

Его дыхание обожгло ее кожу. Ее сердце забилось сильнее, кровь в жилах забурлила.

«Если хочешь жить, уноси ноги!» – предупредил внутренний голос. Но она не обратила на него внимания, так же как на опасные грозовые тучи. Генри ее друг, старинный друг. Но, прислушиваясь к его голосу, рокотавшему в глубинах его груди, к ритмичному стуку его сердца, она сознавала, что ее душевное равновесие нарушено.

Дженова снова поежилась, но теперь не от холода. Ей стало тепло, даже жарко. Она и впрямь созрела для брака. До сего момента Дженова не представляла, в какой степени ее женское естество истосковалось по мужчине…

– Дженова?

Голос Генриха прозвучал озабоченно. Она приподняла голову и посмотрела на него. Он пристально вглядывался в ее лицо. Их взгляды встретились. У Дженовы пересохло во рту, и она провела кончиком языка по верхней губе. Заметив это движение, он затаил дыхание и напрягся. Видимо, догадался, какие чувства ею владеют. По выражению ее глаз.

Ее сердце бешено застучало, внутренний голос сказал: «Это плохо. Плохо. Немедленно остановись». Но остановиться не смогла. Даже ради спасения собственной жизни она не смогла бы вырваться из оков, сделавших ее своей пленницей. Но в глубине души она знала, что не хочет этого.

Застонав, словно от боли, Генрих стал ее целовать.

Его рот обжигал, хотя губы были холодными. Ошеломленная, Дженова замерла. Но потом стала отвечать на его поцелуи. Ей казалось, что рядом с ней не Генри, а какой-то другой, незнакомый мужчина.

И все же это был Генри.

Дженова отпрянула от него, нервно рассмеялась и прижала пальцы к губам. Он пристально смотрел на нее, тяжело дышал. В глазах его горело желание.

Это вернуло Дженову к действительности.

– Не понимаю, что происходит, Генри. – Голос ее дрогнул.

– Я поцеловал тебя, – сказал Генрих и отвернулся, чтобы подбросить в очаг дрова.

Дженову снова стал бить озноб. То ли от холода, то ли от желания. Она сама этого не знала.

– Не могу поверить, что тебя раньше не целовали, милая, – насмешливо произнес Генри.

Это задело Дженову за живое, и она деланно рассмеялась:

– Это все, что ты можешь сказать? Поцелуй старинных друзей? Мне показалось, я почувствовала нечто большее.

Это прозвучало как вопрос, и она пожалела о сказанном. Генрих спокойно занимался огнем. Вспыхнувшее в его глазах желание, видимо, ей почудилось. Желание? К ней? Нет! Генрих не желал ее. Они были друзьями, и ничего больше. Ему хватало других женщин, чтобы удовлетворять свои аппетиты. Видимо, он поцеловал ее из жалости, видя, как сильно она замерзла. Он всегда был к ней добр.

Генрих подложил в огонь очередное полено с таким сосредоточенным видом, словно от этого зависела его жизнь. Он проклинал себя. Зачем только он ее поцеловал? Нельзя было поддаваться мимолетному искушению, хотя она выглядела такой желанной, такой сладкой. Он никогда не испытывал желания к Дженове. Всегда чувствовал себя с ней в безопасности. Ей ничего не надо было доказывать, так же как и самоутверждаться.

Почему вдруг все изменилось?

Ничего не изменилось, заверил он себя. На него нашло затмение, но теперь все позади. Он бросил на нее взгляд через плечо. Мокрые, спутанные волосы, холодное, напряженное лицо. Ни намека на желание. Так что все в порядке.

Генри снова на нее посмотрел.

Она и вправду промокла до нитки. Платье липло к телу. Дженова обхватила себя за плечи, сунув пальцы под мышки. Ноги в сырых чулках протянула к самому огню.

– Сними промокшую одежду, – сказал Генри. – Мой плащ уже почти высох. Закутайся в него, пока твоя одежда будет сохнуть.

В глубине его сознания яростно металось, кричало и жестикулировало его второе «я», но он не обращал на него внимания. Может, это предупреждение? Но он не нуждается в предупреждениях. Это же Дженова. Дженове требовалась его помощь, и он никогда ее не подводил.

Дженова склонила голову набок, словно тоже услышала предупреждение.

– Не знаю, Генри.

– Ты совсем окоченеешь. Ты ведь хочешь вернуться домой, в Ганлингорн, и выйти замуж за своего Алфрика, правда?

То ли упоминание имени жениха оказало на нее воздействие, то ли спокойный тон Генри. Но Дженова расслабилась, и страхи отпустили ее. Генри прав. Просто после его поцелуев она испытывала некоторую неловкость.

«Не будь глупой. Это же Генри. Мне нужно согреться, иначе я вправду заболею. Глупо проявлять стыдливость в присутствии человека, которого я знаю чуть ли не всю жизнь».

Пожав плечами, Дженова сунула руки под плащ и негнущимися пальцами стала развязывать мокрую шнуровку платья. Генрих исподтишка наблюдал за ней, потом, не выдержав, подошел, оттолкнул ее руки и развязал шнуровку. Сняв с нее плащ, сказал:

– Ну вот, теперь разденься, а я принесу тебе свою накидку.

Он замешкался, бросив взгляд на ее мокрые ступни. Быстро стащил с нее чулки, освободив от подвязок над коленями, стараясь не замечать, какие стройные у нее ножки.

Генрих принес ей свой плащ, а ее плащ и чулки разложил на Поленнице. Затем вернулся к огню и сел к ней спиной. После короткого ожидания вытянулась голая рука и бросила рядом с ним остальную одежду. Его взгляду предстало платье, теплая шерстяная поддевка и нижняя сорочка из шелка, которую надевают на голое тело. Ощущая пальцами мягкий, тонкий шелк ее сорочки, еще хранившей запах ее кожи, он запретил себе думать на эту тему. И хотя у него слегка кружилась голова, как у пьяного, он сказал себе, что это от дыма.

Когда наконец он закончил возиться с ее вещами и нашел в себе смелость повернуться к Дженове, она сидела со своей стороны огня, утопая в складках его слишком большого для нее плаща, распустив волосы по спине и плечам, чтобы просохли. С ее стороны огня? С каких это пор у них возникла необходимость отделиться друг от друга подобным образом? Когда это ему требовалось устанавливать между ними дистанцию? Ведь это Дженова, его подружка. Ее руки, протянутые к огню, дрожали.

И все же он колебался. Оттягивал время.

– Мы и сейчас как дети, – сказал он и улыбнулся, – чрезмерно увлекшиеся игрой, чтобы заметить, что погода портится.

– Мы всегда дурно влияли друг на друга. – У Дженовы стучали зубы, хотя она всеми силами старалась унять дрожь. – П-помнишь, как моя мать всегда стремилась разделить нас?

– Но ей это не удавалось. Мы находили способ улизнуть от нее. – От воспоминаний прошлого его улыбка померкла. Вероятно, его воспоминания отличались от ее собственных. Ее мать действительно недолюбливала Генри. Но Дженова не обращала внимания на угрозы и предостережения матери. Она верила, что Генри не может сделать ничего дурного, и в ответ на ее преданность он зачастую втягивал ее в проказы. Он не обиделся бы на нее, перестань она с ним водиться, но Дженова и не собиралась, оставаясь его преданным другом.

– Ты всегда была очень добра ко мне, Дженова. Добрее, чем я того заслуживал.

Она взглянула на него сквозь пламя, и в ее зеленых глазах вспыхнули золотые искорки.

– О, Генри, – тихо произнесла она, – ты был таким милым маленьким мальчиком. Я бы не смогла тебя бросить, как не смогла бы бросить… своего лучшего пони.

Эти слова вызвали у него смешок, и на сердце потеплело. Она любила его, как и он ее. В этом не было сомнений, но годы шли, и они выросли. Он делал многое, о чем ей не следовало знать, жил своей жизнью за пределами ее мира. За это время она стала женой и матерью, хозяйкой Ганлингорна. Они были далеки друг от друга, как солнце от луны, и все же они навеки связаны друг с другом.

В этот миг он осознал, что нуждается в ней, чтобы помнить о своем происхождении, о том, кто он есть на самом деле. Чтобы не утратить веру в себя, он должен был видеть в ее глазах тепло и восхищение.

Поднявшись с ленивой грациозностью, Генрих переместился на ее сторону огня. Все, что случится дальше, сказал он себе, предопределено судьбой. Ни он, ни она не несут за это ответственности. Наверно, всему виной это место, башня Адера. Он обвил ее рукой и привлек к себе. Она дрожала, и он выразил ей сочувствие, потом обнял второй рукой и еще теснее прижал к своей груди. Но ее дрожь не проходила, тогда он посадил Дженову к себе на колени и крепко сжал, заключив в объятия. Ее влажные волосы щекотали ему нос, и он зарылся в них, вдыхая ее аромат.

– Я все еще милый? – спросил он наконец скорее из стремления разрядить неловкость ситуации, чем из любопытства.

Дженова издала смешок, и он почувствовал, как к его щеке прикоснулись ледышки ее пальцев и ласково погладили.

– Конечно, дорогой Генри. Ты всегда будешь м-милым. Для м-меня.

Удивленно приподняв бровь, он посмотрел на нее сверху вниз.

Она улыбнулась. Обрамленное густыми волосами, ее лицо выглядело бледным и совсем юным. Уязвимым. Беззащитным. Ее свернутое калачиком тело было мягким; он чувствовал сквозь ткань плаща ее грудь. От холода ее соски затвердели, и он испытал желание согреть их губами.

Генрих закрыл глаза, но это не помогло. Пахом он ощущал нежную округлость ее ягодиц. Еще немного, и она почувствует, как он наливается твердью. Он ничего не мог с собой поделать. Ему было так хорошо с ней!

– Генри?

В ее голосе прозвучала неуверенность. Он открыл глаза и увидел, что она смотрит на него. Тут Генрих понял, что означало предостережение, прозвучавшее рацее в глубине его сознания. Еще он понял, что должен был внять голосу разума. Но уже было поздно.

Дженова тоже это осознала. Ее зеленые глаза затуманились. Она хотела что-то сказать, но Генрих уже потянулся к ее губам.

Их губы слились.

Глава 4

У Дженовы кружилась голова. Она так долго не знала мужской ласки.

Она хотела Генриха.

Дженова обвила его шею руками, запустила пальцы в его волосы, привлекла его к себе и почувствовала, как его ладонь, скользнув под плащ, нежно и в то же время властно сомкнулась вокруг ее груди.

– Генри, – прошептала она.

Генри обхватил губами ее сосок. И Дженова, испытав острое наслаждение, со стоном запрокинула голову.

Пальцы Дженовы поползли по его тунике и нетерпеливо потянули за концы шнурка у горла. Генри отклонился назад, стащил тунику через голову, а вслед за ней и рубаху, отбросив их в сторону. Теперь, прикасаясь к нему, Дженова находила лишь теплую, гладкую, мускулистую плоть. Свет пламени придавал его смуглой коже теплый оттенок. То здесь, то там она обнаруживала шрамы и наконец достигла волосяной дорожки, убегавшей по животу вниз. Пересекая твердую поверхность живота, дорожка исчезла за поясом плотно облегающих штанов. Туда же скользили пальцы Дженовы.

Генри застонал и откинулся на спину, опираясь на локти, предоставив свое тело в полное распоряжение Дженовы. Дженова не могла отвести от него глаз. Его тело было мускулистым и крепким, необычайно красивым. Неудивительно, что женщины при дворе не давали ему прохода.

Глаза Дженовы опустились ниже, туда, где под плотной темной тканью штанов выделялся бугорок его мужского естества, находившегося в полной боевой готовности. Ее пальцы дрожали. Нежно и легко она провела по нему рукой и накрыла ладонью. Генри затаил дыхание. Он не торопил события, предоставив Дженове действовать так, как ей заблагорассудится.

И Дженова была благодарна ему за это. Слишком много времени прошло с тех пор, как она в последний раз спала с мужчиной. Дженова распустила на его штанах шнуровку и, расслабив пояс, принялась стаскивать их с его узких бедер и мускулистых ног. Восставший жезл мужественности вырвался на свободу. Дженова отпрянула, стараясь не смотреть на него.

Жезл оказался весьма внушительных размеров, она даже не могла обхватить его ладонью. Разве что сжать.

Генрих порывисто втянул в себя воздух и сел, схватив ее за руку в том месте, где она все еще держала его. В глазах его полыхало пламя страсти.

– Полегче, дорогая, – хрипло проговорил он. Жезл в ее руке шевельнулся, и она нежно провела пальцем по бархатистой коже. Глаза Генри подернулись туманом. – Дженова, – простонал он. – Я не хочу кончить до того, как войду в тебя.

Теперь настал черед Дженовы затаить дыхание. Генрих обвил ее талию рукой и, приподняв, медленно опустил на пол, предварительно застелив его своим плащом.

Дженова пробежала руками по его нагой плоти с буграми мышц. Давно не ощущала она мужской страсти, зная, что эта страсть адресована лишь ей одной. Ее пальцы вновь отыскали его жезл. Она улыбнулась, услышав, как Генри тихо застонал, покрыв ее тело нетерпеливыми поцелуями.

Он склонился к ее груди, лаская языком пышную матовую плоть, терзая соски, пока они не стали чувствительными до сладостной боли. Дженова извивалась в его руках, пока не ощутила на внутренней стороне своих бедер его эрекцию. Его рука заключила в ладонь ее разгоряченную плоть, а пальцы принялись гладить набухшие складки. От страстного желания она истекала соком, томилась и изнывала.

Генрих поцеловал ее в ямочку у основания шеи и нашел ее рот. Теперь его нежность уступила место неистовству. Страстно впившись в ее губы и язык, он раздвинул коленом ее бедра. Ощутив прикосновение эрегированного органа к нежным завиткам чувствительной плоти, она почувствовала, что у нее дрожат ноги. От желания. От страсти. Ее тело полыхало огнем. Пульсировало в стремлении взмыть на вершину блаженства. Она больше не беспокоилась о последствиях того, что сейчас происходило между ними.

Это таило в себе опасность, большую опасность.

Генри слегка проник в нее, словно проверяя реакцию. Дженова обвила его тело руками и ногами. Он погрузился глубже.

Теперь она молила его не останавливаться, извиваясь под ним. Но Генри не собирался останавливаться. Это было выше его сил. Он упивался ее телом, ее лоном, ее запахом. Испытывал ли он когда-нибудь что-либо подобное? Если и испытывал, то это было слишком давно. Сейчас он чувствовал себя больше чем мужчиной.

Он чувствовал себя богом.

Генрих еще немного продвинулся вглубь, ощущая легкое сопротивление женской плоти, давно не знавшей мужчины. Это было ни с чем не сравнимое наслаждение. Как же ему не хотелось, чтобы Дженовой владел этот влюбленный телок Алфрик! Генрих сам хотел быть ее избранником. Владеть ею, доводить от страсти до исступления и заставлять молить о продолжении, чтобы она навеки забыла всех остальных мужчин.

Мягкие волосы Дженовы разметались вокруг спутанными прядями. От ее разогретого тела исходил аромат благовоний. Зарыв лицо в ее растрепанные кудри, Генри сделал еще один рывок вглубь. И замер.

– Я не делаю тебе больно? – спросил он.

Она издала смешок, больше похожий на всхлип.

– Нет, Генри, мне не больно.

– Даже если я буду делать это?

Его движение заставило ее застонать. От вызванных им приятных ощущений по телу пробежала дрожь. Он снова шевельнулся. Она вскрикнула и приподняла бедра. Он вновь погрузился в нее рывком, потом еще и еще, теряя над собой контроль в стремлении достичь оргазма.

Когда их обоих накрыла волна наслаждения, Генрих ощутил разочарование. Он собирался продержаться гораздо дольше! Он даже не успел исследовать ее тело, довести ее до состояния испепеляющей страсти, пробежать пальцам и языком по всем потаенным закоулкам… Куда подевалось его мастерство, его самообладание? Изменило ему. Едва отхлынула восхитительная волна удовлетворения, как он снова воспылал к ней страстью.

Потом они лежали в объятиях друг друга. Покоившаяся на ее груди его ладонь улавливала биение ее сердца. Он чувствовал, как оно успокаивается, как расслабляется ее насытившееся тело.

Но вдруг ее сердце дрогнуло и застучало сильнее, а тело застыло в напряжении. Генрих понял, что вернулась память. А с ней осознание.

С возвращением к реальности Дженова впала в отчаяние. Что она наделала? Как могла совершить такую глупость? Генрих ее друг. То, что они сделали, все усложнило. Возможно, даже разрушило их дружбу. Как сможет она посмотреть ему в глаза? Обратиться к нему доверчиво и непринужденно? А как будет к ней относиться он? Как к распутнице? Во всяком случае, не так, как прежде.

Дженова почувствовала, как слезы обожгли ей веки.

Она должна была сказать «нет». Превратить все в шутку. Положить конец ситуации, пока та не вышла из-под контроля. Она могла это предотвратить. Она умела выходить из любых неловких ситуаций. Но Дженова, как и Генри, хотела того, что произошло между ними. Оба пошли на это сознательно. Генри доставил ей наслаждение, о котором она и мечтать не могла. В тот момент остальное не имело значения.

Дженова нахмурилась. Конечно, немаловажную роль сыграл тот факт, что Генри был опытным соблазнителем. У него перебывало женщин больше, чем было деревьев в лесах Ганлингорна. Спору нет, она стала его добровольной партнершей, но он знал, как заставить звучать ее тело, как заглушить ее сомнения и вынудить забыть страхи. Имей она иной склад характера, всю вину за случившееся возложила бы на него.

Но чувство справедливости никогда не изменяло Дженове. Она понимала, что Генриху не больше, чем ей, нужно было осложнять их отношения. Может, он и искусный любовник, но при сложившихся обстоятельствах он, также keik и она, пал жертвой внезапной страсти.

Что случилось, то случилось. А теперь пришло время действовать.

Дженова оттолкнула Генриха и встала. Держа плащ как щит, направилась к тому месту, где Генрих разложил у огня ее одежду для просушки. Дженова взяла сорочку, сжала ее в кулак и, набравшись храбрости, посмотрела Генри в глаза.

Генрих все еще лежал, неподвижный и нагой, наблюдая за ней. Похоже, его ничего не смущало, и он вполне гордился собой, своим телом и его совершенством. Хотя не таким уж совершенным оно было, припомнила вдруг Дженова. Его золотистую плоть покрывали шрамы и белые неровности, где его кололо и кромсало оружие тех, кто хотел его убить. Он не был совершенным, он был обычным человеком.

И сейчас он ждал, когда Дженова заговорит. Чтобы согласиться с принятым ею решением. Она судорожно сглотнула. Ее решение должно устроить обоих.

– Это больше не должно повториться, Генри, – тихо обронила она. Ее голос прозвучал ровно и серьезно. Так обычно она говорила, когда вершила суд над своими строптивыми подданными. Перекинув через плечо свои длинные волосы, Дженова обнаружила, что у нее дрожат руки. – Мы столько лет были друзьями. Предположить, что мы можем стать чем-то большим, нелепо. Смешно. Просто на нас нашло затмение. Уверена, мы оба будем счастливы забыть об этом.

Генрих следил по лицу Дженовы за ее эмоциями. Она не умела скрывать своих чувств. Ей это и не требовалось. Она явно сожалела о том, что они сделали. Очевидно, она не хотела, чтобы их отношения выходили за рамки дружеских. Не верила, что он способен на большее.

Генрих сам знал, что большего и не стоит.

Нет, он недостоин Дженовы, не хочет осложнений, которые могут отныне у них возникнуть. Но его мучил вопрос, стала бы она так страдать из-за случившегося, если бы здесь, в башне Адера, с ней находился Алфрик. Она с готовностью прислушивалась к советам Генри насчет устройства укреплений, принимала помощь в решении проблем с Болдессаром, но отказывала в радости быть ее возлюбленным. И все же Дженова отдалась ему и едва не лишилась чувств от наслаждения. «Сможет ли Алфрик довести ее до подобного состояния?» – спросил себя Генрих с чувством превосходства и тут же упрекнул себя в несправедливости.

Дженова собиралась замуж за Алфрика, а не за Генриха. Дженова была единственной женщиной, с которой Генрих всегда чувствовал себя непринужденно, потому что не испытывал к ней физического влечения, и не должен был играть роль искусного соблазнителя, как с другими женщинами.

Что же ему теперь делать? Дружба Дженовы значила для Генриха больше любого физического удовольствия, и не важно, что с ней он получил наслаждение, которого не испытывал прежде.

– Ты права, Дженова, это не должно повториться, – произнес он спокойно и вполне искренне. Но почему-то подумал, что, сказав это, предал их обоих.

Генрих потянулся за штанами и быстро оделся, не глядя на Дженову, которая тоже одевалась. Хотел ли он, выезжая с ней вдвоем из гавани, чтобы их отношения зашли так далеко? Он сказал себе, что это судьба, но теперь вспомнил, что испытал ревность и отчаяние, узнав от Дженовы, что она собирается связать свою жизнь с таким жалким подобием мужчины, как Алфрик, в то время как заслуживает большего. Неужели он так низко пал, что овладел Дженовой с единственной целью показать ей, что она теряет?

Генрих знал, что способен на низкие поступки, но Дженове никогда не причинил бы боли. Никогда! И хотя он был честен с самим собой, его протесты представлялись ему притворством, потому что он сделал ей больно. И ей, и себе. Выдержит ли он это испытание?

– Генри?

Генри, который в это время натягивал сапоги, поднял взгляд и увидел, что глаза ее полны слез.

Он с трудом сдержался, чтобы не заключить ее в объятия и не утешить.

Дженова смахнула непрошеную слезу и яростно заморгала.

– Могли бы мы вернуться назад, Генри? Или наша бесценная дружба разбита? О, Генри, я не хочу тебя терять…

У него ныло в груди, но он твердо решил сохранять самообладание. Медленно протянув к ней руку, Генри коснулся ее мокрой щеки. Кожа у нее была теплой и нежной, и ему захотелось большего. Но он не мог это получить, не мог себе этого позволить и испытал сладкую горечь победы над собственным желанием. Не так часто лорд Генрих Монтевой отказывал себе в женщине.

– Разве можно разрушить нашу дружбу? – спросил он с мягкой усмешкой. – Мы дружим с детства, Дженова, и останемся друзьями до гробовой доски. Обещаю тебе. А случившееся забудем. Сотрем из памяти.

Дженова улыбнулась. Улыбка осветила ее несчастное лицо, как солнце, проглянувшее сквозь грозовые тучи. Но ее голос, когда она ответила, прозвучал, как слабое дуновение ветра.

– Да, Генри, мы предадим забвению случившееся. И все будет как прежде.

Их взгляды встретились и замерли. С ее лица сбежала улыбка. Слова были обманом, и оба это понимали.

Все изменилось безвозвратно.

Тем временем буря за стенами пристанища пошла на убыль.

Глава 5

В большом зале Ганлингорна царило оживление. В огромном камине пылало огромное бревно. Стол на возвышении, за которым сидели Дженова и Генрих, стоял близко от огня, ибо камин не мог согреть все уголки большого зала. Снаружи сквозь гул пира доносились завывания ветра. Едва Дженова и Генрих достигли Ганлингорнского замка, как вновь испортилась погода. Снег валил не переставая. Пламя множества свечей не рассеяло зимнего сумрака.

Генрих не мог бы вернуться в Лондон даже при желании. Но, как ни странно, подобного желания он не испытывал, хотя привык к суете двора. Его взгляд скользил по собравшимся в зале. За одним из столов в окружении воинов его отряда сидел Рейнард. Склонившись над тарелкой, Генрих не прислушивался к разговорам, как обычно, думая о том, что сейчас творится за пределами Ганлингорна.

Улыбаясь чему-то, что сказала ей одна из фрейлин, Дженова наклонилась, и спускавшаяся ей на плечи вуаль открыла взгляду локон блестящих каштановых волос. Когда к Генри подошел слуга подлить в его серебряный кубок красного вина, он вновь перенесся мыслями на север. К заботам, что одолевали его до получения послания Дженовы.

Пока король Вильгельм улаживал свои дела по другую сторону Ла-Манша, его бароны не ощущали на себе его властного, неусыпного взгляда. Хотя архиепископ Ланфранк, занимавший трон как регент, успешно справлялся со своими обязанностями, некоторые из молодых баронов вели себя неблагоразумно, проявляя неосторожность. Генрих заподозрил, что Роджер, граф Херефорд, и Ральф, граф Норфолк, говорят о государственной измене. Но говорить и делать – не одно и то же. Они скрывали свои намерения. Генрих надеялся, что король по возвращении вразумит их, пока не поздно. Одного присутствия Вильгельма достаточно, чтобы пресечь подобного рода разговоры.

– Присматривай за моим королевством, – сказал ему перед отъездом король. – Делай все, что сочтешь нужным, если возникнет необходимость. Я тебе доверяю, Генрих.

Король Вильгельм знал, что за обаятельной улыбкой Генриха скрывается беспощадность, на которую можно положиться в момент кризиса. Генрих раздавит любого, кто поднимется против короля; он не раз это доказал.

Он давно заглушил свою совесть.

Но чувствовал себя совершенно беспомощным, когда дело касалось Дженовы, когда сегодня пополудни они оставались наедине. Почему он не мог взять то, что она предлагала? Почему не мог радоваться ей, отбросив в сторону всякие сожаления? Ему пришлось признаться себе, что она его единственная слабость, его ахиллесова пята. Его совесть. Если в нем и сохранились остатки совести, то имя ей было Дженова…

– Милорд Генрих?

Генрих повернул голову и увидел сына Дженовы. До этого мальчик сидел подле матери на другом конце стола, опекаемый фрейлинами.

Генрих смотрел на мальчика с чувством легкого беспокойства. За все это время он провел в его обществе не более минуты-двух. У него было привлекательное лицо и большие зеленые глаза. Может, он нездоров? Не все доживают до периода созревания. Может, именно поэтому лорд Болдессар решил женить сына на Дженове, видя для себя шанс в ее несчастье?