Настоящая любовь

– Кто ты? – прошептала она. – Сейчас-то можно сказать. Ты ведь должен понимать, что мне доверять можно, я никогда тебя не предам.

Он нашел ее губы и поцеловал.

– Я Ребекка, – последовал ответ.

– Назови мне по крайней мере имя, – взмолилась она. – Чтобы я могла называть тебя как-то, когда буду думать о тебе.

Интересно, подумал он, что бы она сделала, если бы он назвал сейчас свое имя. Целую минуту его так и подмывало сделать это. Он крепко обнимет ее, пока она будет возмущаться и вырываться из рук. А затем будет снова любить се. Нет, так просто не выйдет. Она обвиняла его в смерти мужа и имела на то право. И сегодня ночью он обманул ее, как только мужчина может обмануть женщину.

– Ребекка, – тихо произнес он возле ее губ. – Думай обо мне как о Ребекке.

Она вздохнула, пригладила пальцами его волосы и положила ладонь ему на щеку.

– Ребекка, – неуверенно произнесла она, – ты женат?

– Нет, – сказал он. Она снова вздохнула.

– Почему? – поинтересовалась она. – Должно быть, в твоей деревне полно глупых женщин, раз они позволили тебе оставаться холостым. Почему ты не женился?

– Я ждал тебя, – ответил он, понимая в эту секунду, что в его словах большая доля правды.

– Вот как. – Она провела пальцем по его губам. – Но не хочешь доверить мне даже свое имя. Ты снова наденешь маску, когда мы продолжим путь?

– Да, – ответил он. – И мы действительно должны продолжить путь, Марджед. Нам не следовало останавливаться. К этому времени наши недруги, возможно, уже забили тревогу.

– Неужели нужно возвращаться домой? – спросила она. – Мне бы хотелось остаться здесь с тобой навсегда. Как я глупа.

Он перекатился на бок, чтобы поправить одежду и найти ощупью в темноте маску и парик.

– И думаю только о себе, – продолжила Марджед. Он понял, что она натягивает бриджи. – Я совсем рядом с домом, а тебе предстоит еще долгий путь. Нет, я не пытаюсь расставить тебе ловушку или поймать на слове. Просто я знаю, что тебе долго ехать. Если бы ты жил где-то поблизости, я бы узнала тебя. А так я тебя не знаю. – Она неожиданно хмыкнула. – Разве что в библейском смысле этого слова. И мне почему-то не стыдно. А тебе?

– Мне тоже, – сказал он. Он наклонился, чтобы забрать одеяло, и потянулся к ее руке. Он не был уверен, что его ответ правдив. – Пошли.

На окраине рощи все было спокойно, никакого движения. Ночь стала еще темнее. Герейнта это и радовало, и печалило. Радовало потому, что теперь его совсем нельзя было разглядеть, а печалило потому, что он сам не мог ничего видеть. Он вскочил в седло и протянул руку Марджед, чтобы помочь ей взобраться на лошадь. Оказавшись наверху, она тут же уютно устроилась, прижавшись к нему и обхватив его за талию. Он не спеша поехал к мосту через реку.

– Ты должен быть осторожен, – сказала она. – Знаешь, что за твою поимку предлагают пятьсот фунтов?

– В самом деле? – сказал он. – Неужели я так дорого стою?

– Никто не донесет на тебя, – с уверенностью произнесла Марджед. – Кроме того, никто не знает, кто ты. Единственная опасность заключается в том, что тебя могут схватить. А я только удвоила эту опасность.

– Нет. – Он поцеловал ее в макушку, сожалея, что из-за маски не может коснуться ее волос.

– В понедельник он обошел все дома, – сказала Марджед, – и даже заглянул в Тайгуин.

– Он?

Они благополучно миновали мост, и всадник направил лошадь вверх по холму.

– Граф Уиверн, – пояснила она. – У него хватило наглости помочь мне убирать камни с поля. А затем он принялся расспрашивать меня, угрожать и намекнул, что я окажу услугу своим односельчанам, если донесу на них.

– Это было не очень любезно с его стороны, – сказал он.

– Мне бы следовало проявить холодное высокомерие, – продолжила Марджед, – но я пришла в бешенство. Дала ему пощечину и потом не жалела об этом. И теперь не жалею.

– Зато он, наверное, пожалел, что так поступил.

– Он просто смотрел на меня своими холодными глазами, – сказала Марджед. – Он так изменился. Когда-то его переполняла… какое бы слово подобрать? Страсть к жизни.

– Тебе он раньше нравился?

– Я любила его, – ответила она. – Он был чудесным ребенком. Они с матерью жили в ужасной нищете, но его дух все равно не был сломлен. Это был обаятельный, энергичный, смелый мальчик… чего в нем только не было. Он любил петь, у него был очень милый низкий голосок. Божественные ноты выводил этот оборванный, непоседливый забияка. – Она невесело усмехнулась. – Когда-то я любила его. Мне даже трудно поверить, что это тот же самый человек. Не хотела бы я, чтобы ты попал к нему в руки. Он жесток и беспощаден. Милости от такого не дождешься. Мне не нравится, что ты едешь по его земле.

– Я буду осторожен.

Они уже почти достигли вершины холма между фермой Ниниана Вильямса и Тайгуином. Слова давались ему нелегко. Горло скована боль, потому что Марджед отзывалась о Герейнте Пендерине, мальчишке, с огромной нежностью и печалью.

Он не заговорил, пока они не оказались у ворот ее фермы. Опустив Марджед на землю, он поцеловал ее.

– Марджед, ты тоже должна быть осторожной, – сказал он. – Я бы предпочел, чтобы ты больше не принимала участия в походах.

– Вот как? – Она потупилась. – Наверное, мне не следовало оглядываться сегодня, да? Ты вовсе не собирался проводить со мной ночь, да? Прости, но я пошла со всеми вовсе не для этого. Я пошла, потому что должна была. И снова пойду по той же причине. А к тебе я даже близко не подойду. Я вовсе не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным только потому, что мы переспали.

– Марджед. – Он привлек ее к себе. – После сегодняшней ночи, возможно, в тебе зародится новая жизнь. Ты подумала об этом?

– Как ни странно, нет, – призналась она. – За пять лет замужества я ни разу не понесла. Мне всегда казалось, что я не способна на это.

– Если окажется, что ты ждешь ребенка, я не оставлю тебя жить в позоре. Ты должна будешь мне все рассказать. Попытайся связаться со мной и, если не получится, обратись к Аледу Рослину. Но такая ситуация только все осложнит, Марджед. Ты не будешь счастлива.

Он отчаянно цеплялся за благоразумие. И пытался заставить ее быть благоразумной. Она внезапно посмотрела ему в глаза и радостно улыбнулась.

– Я считала, что мужчины, получив удовольствие, не думают о последствиях, не чувствуют ответственности, – сказала она. – У тебя доброе сердце, Ребекка. Иди же. Ты должен идти. И будь осторожен.

Он наклонился, чтобы снова ее поцеловать, но она уже отвернулась и открывала калитку. Юркнув на двор, она закрыла калитку и еще раз улыбнулась ему.

– Спокойной ночи, Марджед, – сказал он.

– Спокойной ночи. – Улыбка у нее была ослепительной. – Любовь моя, – добавила она и быстро побежала к дому.

– Спокойной ночи, любовь моя, – прошептал он одними губами, не осмелившись произнести эти слова вслух.

Прибывшие констебли остановились в Тегфане, четверо из них разместились в крыле для слуг. Жители Глиндери видели, как они разгуливали в парке в компании с графом Уиверном и о чем-то с ним серьезно беседовали. И как сообщила братьям Глинис Оуэн, констебли отобедали с хозяином.

Они побывали почти в каждом деревенском доме и почти на каждой ферме, задавали вопросы, требовали от каждого мужчины отчета о том, где он находился в ночь, когда были разрушены две заставы. Обещали не тронуть никого из тех, кто признается, что тоже был там, но готов выдать имена Ребекки и некоторых ее «дочерей». Но никто, разумеется, не оказал им никакой помощи. Мужчины все как один заявили, что были дома, в постели, как и полагается ночью, а их жены готовы были присягнуть, что это так.

Обо всем этом Марджед узнала от Сирис, которая зашла в Тайгуин два дня спустя после похода. Констебли сюда не заглядывали, предварительно выяснив, что на ферме нет мужчин. Сирис была бледна, дрожала и куталась в шаль, хотя на дворе потеплело. Марджед отвела ее в пустой хлев.

– Пора остановиться, – сказала Сирис. – Все это нужно прекратить, Марджед. Иначе кого-нибудь обязательно поймают.

– Я не верю, что все прекратится, – ответила Марджед. – Как раз этого мы и хотели, Сирис, – привлечь внимание. Не было бы никакого смысла в том, что мы сделали, если бы никто не заметил нас. Мы хотим, чтобы правительство заметило нас. Мы хотим, чтобы они задавали вопросы, чтобы выяснили, что здесь происходит. Мы хотим, чтобы заставы снесли и никогда больше не возводили, мы хотим, чтобы правительство знало: заставы только одна из многочисленных наших бед.

Сирис закрыла лицо руками, и Марджед услышала, как она прерывисто вздохнула.

– По крайней мере на этот раз дома обходит не граф Уиверн, – заметила Марджед. – Его, наверное, отпугнул тот прием, который он получил в понедельник.

Но ей все равно не удавалось как следует разозлиться на Герейнта. Да и новость Сирис тоже не очень ее взволновала. Она была слишком погружена в собственные проблемы. Марджед сознавала, что поступает эгоистично. Сейчас самым важным для нее должно было быть их общее дело, но единственное, о чем она могла думать после позавчерашней ночи, – это то, что она ему не нужна.

На душе у нее два дня была такая тяжесть, что она с трудом передвигала ноги.

Если окажется, что она ждет ребенка, он не оставит ее в позоре. Она может связаться с ним через Аледа. Наверное, он имел в виду, что женится на ней, если она забеременеет. Только по этой причине. Ни по какой другой.

«Такая ситуация только все осложнит, Марджед. Ты не будешь счастлива».

Она столько раз повторяла мысленно эти слова, что у нее от них стала кружиться голова. Хорошо, что хоть она сказала ему – и совершенно искренне, – что не собирается предъявлять к нему никаких претензий только оттого, что переспала с ним.

Она переспала с ним! С незнакомцем. Марджед едва могла поверить, что совершила такое, и при этом почти не чувствовала стыда или угрызений совести. Ей казалось, что она правильно поступила. Они были как единое целое. Такое чувство не посещало ее ни разу. Хотя это, конечно, смешно. Она даже не знает его имени. Она не знает, как он выглядит, где живет, чем занимается. Она вообще о нем ничего не знает, если не считать того, что известно о Ребекке. Но он не Ребекка. Она не знает, кто он.

И все же она любила его. Какая глупая мысль. Наверное, решила она, это подсознательная защита от осознания греха.

Тогда поступок кажется не таким страшным, если можно уговорить себя, что она любит человека, с которым согрешила.

Она любила его.

«Такая ситуация только все осложнит, Марджед».

Он не любит ее.

Тем не менее он был честным человеком. Прежде чем помочь спуститься с лошади, он дал ей возможность выбора. И был готов принять ответственность за все последствия их глупого шага.

– Марджед, – окликнула ее Сирис, – у тебя усталый вид. Ты хотя бы перестанешь ходить со всеми? Ты уже настояла на своем. Доказала всем и каждому, что такая же храбрая, как любой мужчина, и готова отстаивать то, во что веришь. Но тебе нужно заботиться о маме и бабушке Юрвина. Не ходи больше.

– У каждого есть кто-то, о ком нужно заботиться, Сирис, – ответила Марджед. Ей самой больше не хотелось примыкать к бунтарям. Лучше не портить воспоминание, не испытывать боли оттого, что тобой пренебрегают. Но, как она сказала Ребекке, она отправлялась в поход по другим причинам. Более важным причинам. – Я пойду.

Разговор зашел в тупик, но, прежде чем кто-нибудь из них сказал хоть слово, раздался стук в дверь. Дом был не заперт, поэтому Марджед лишь выглянула в коридор и увидела, что пришел Алед.

– Заходи, Алед, – позвала она кузнеца. – Мы с Сирис здесь, в хлеву. – Она бы предпочла, чтобы те двое не встречались ради их же блага, но отступать было некуда.

– Привет, Марджед, – сказал Алед, входя в хлев уверенной походкой, с которой так не вязался настороженный взгляд. Он кивнул в сторону Сирис. – Сирис.

Сирис поспешно отступила в глубь стойла.

– Привет, Алед, – сказала она, стараясь не смотреть на него.

– Мне нужно с тобой поговорить, Марджед, – сказал он. Сирис собралась уходить, плотнее закутавшись в шаль.

– Мне пора, Марджед, – сказала она. – Нужно помочь маме со стиркой.

Но Марджед жестом остановила ее. Устыдившись, вспомнила, как несколько дней назад предположила, будто Сирис может нечаянно проговориться мистеру Харли.

– Погоди, Сирис, – сказала она и взглянула на Аледа. – Ты можешь говорить в присутствии Сирис. Она моя подруга.

Сирис замерла на месте, а кузнец после секундного замешательства кивнул.

– Ты что-нибудь слышала о сундуках Ребекки? – обратился он к Марджед.

Она нахмурилась и покачала головой. Ее сердце дрогнуло от одного этого имени.

– Существует фонд, – пояснил Алед, – чтобы помогать нуждающимся. Часть денег идет сторожам, которые теряют свои дома и заработок, часть – другим людям.

Превосходная идея. «Интересно, – подумала Марджед, – кто это придумал и кто дает деньги». Алед прокашлялся.

– Ребекка приказал мне зайти к тебе, – сказал он. – Тебе нужен работник на ферме, тем более что скоро сев.

Она с недоумением уставилась на него.

– А Уолдо Парри нужна работа, – сказал он. – Его жена ждет еще одного малыша. Наверное, ты знаешь.

Она молча кивнула, не сводя взгляда с его лица.

– Я должен просить тебя принять эти деньги, чтобы ты могла заплатить ему за работу на ферме, – сказал он, похлопав себя по карману. Вид у него при этом был чрезвычайно смущенный. – Мы все знаем, что ты горда, Марджед, и способна управлять этой фермой не хуже любого мужчины. Но тебе не помешает помощь. А Уолдо окажется в работном доме, если не найдет работу этой весной. Ты же знаешь, что творится в работных домах. Его разлучат с женой, а ее разлучат с детьми. И все они будут голодать. Сделай это, девочка. Ради них. Ладно?

Марджед испугалась, что еще секунда – и она опозорится. И если пошевелится или откроет рот, то завопит во все горло. Ему не все равно! Он думал о ней. Ни одну секунду она не верила, что его в первую очередь заботила судьба Уолдо Парри. Он мог бы уговорить кого угодно взять Уолдо к себе в работники. Но он выбрал ее. Потому что она нуждалась в помощи. Потому что ему было не все равно.

Марджед кивнула.

Алед удивился, и в то же время у него камень свалился с души.

– Хорошо. Значит, решено, – сказал он и, вынув из кармана пакет, вручил его Марджед. – Этого должно хватить на полгода. Ты поговоришь с ним, Марджед? Наверное, будет лучше, если он не узнает все подробности о своей новой работе.

Марджед вновь кивнула.

Алед неуверенно взглянул на Сирис и снова прокашлялся.

– Проводить тебя домой, Сирис? – спросил он. Несколько секунд она стояла не шевелясь, потом кивнула и сделала шаг вперед.

– Да, – сказала она, – спасибо. – Проходя мимо Марджед, она обняла ее. – Я так счастлива, что у тебя будет помощник, а Уолдо получит работу. Хоть что-то хорошее из всего этого выйдет.

Марджед кивнула и не сделала попытки проводить своих гостей. Она стояла на месте, глядя на пакет. Спустя минуту или две она провела рукой по лицу, чтобы смахнуть слезинки, выкатившиеся из глаз.

Глава 18

Сирис согласилась позволить ему проводить ее домой, но сделала вид, что не замечает предложенной руки. Она вцепилась в шаль и не отрывала взгляда от тропинки, по которой они шли. Девушка не приближалась к спутнику ближе чем на два фута и не делала никаких попыток завести разговор.

Раньше во время совместных прогулок они держались за руки, а когда оказывались на холмах и сворачивали с проторенной тропинки, то он часто обнимал ее за плечи, а она обхватывала его за талию. Ее глаза всегда сияли, стоило ей обратить взгляд на него, а лицо светлело от яркой улыбки. Она любила поболтать с ним обо всем на свете.

Алед думал о трех разрушенных заставах и письмах, отосланных Герейнтом местным землевладельцам и различным влиятельным людям в Англии. Он прикидывал, есть ли у них шансы на успех или все-таки их ждут поимка и наказание. В Тегфане уже появились констебли – Герейнт сам их пригласил. За последние две недели былое восхищение другом детства не только вернулось к Аледу, но и стало сильнее. Герейнт по-прежнему был смел, но теперь его дерзкая смелость сдерживалась чувством целеустремленности и ответственности. Герейнт перестал быть бесшабашным. Разве что если дело касалось Марджед. Алед знал, что оба раза после ночных вылазок Герейнт и Марджед вместе возвращались домой. Но, когда Алед заговорил об этом с другом, заметив, что, возможно, это не очень разумный поступок, Герейнт смерил его холодным взглядом аристократа, так что кузнец тут же смешался.

Алед вновь подумал о том, что уже сделано и что предстоит еще сделать, чувствуя, что в их деятельности много неясного и рискованного. А еще он размышлял, ради чего он отказался от нее. Он повернул голову и взглянул на женщину, которую преданно любил вот уже шесть лет. Ему показалось, что дело того не стоило.

– Ты теперь гуляешь с Харли, Сирис? – спросил он. Он не хотел задавать этот вопрос, заранее предвидя ответ и не желая услышать его из ее уст.

– Да, – сказала она.

Он почувствовал боль глубоко в душе, словно услышал об этом впервые. Но он не мог не продолжить расспросы.

– Он нравится тебе? – последовал следующий вопрос.

– Да, – тупо повторила Сирис, что было на нее очень не похоже.

– А он хорошо к тебе относится? – Ему не хотелось знать, насколько хорошо Харли относится к Сирис, черт бы его побрал.

– Да, – снова сказала она. Кузнец подумал, что на этом их разговор будет окончен, но, немного помолчав, она продолжила: – Он ухаживает за мной.

Что ж, он сам напросился. Не следовало задавать этот первый вопрос. Ухаживание – это гораздо серьезнее, чем просто прогулки. Ухаживание – это первый шаг перед предложением пожениться и самой женитьбой.

Алед хотел что-нибудь сказать. Он хотел сказать, что желает ей счастья. Или что он рад, что у нее все так хорошо складывается в жизни. Или что он доволен, что она выбрала мужчину, который сможет достойно обеспечить ее. Или что он завидует Харли. Но слова не шли у него с языка.

Сирис и Алед достигли конца тропинки, ведущей к дому ее отца. На этом месте он всегда целовал ее, если не собирался заходить к ней в дом. Они оба остановились, хотя он думал, что она пойдет дальше.

– Алед. – Она посмотрела на него: в ее глазах больше не было сияния – только печаль и нежность. – Марджед говорит, будто Ребекка хороший чуткий вождь, если так можно сказать о человеке, который разрушает чью-то собственность. Но я теперь вижу, что она хотя бы отчасти права. Это его идея возмещать смотрителям застав потерю домов и работы? И помогать бедным? Это его идея помочь Марджед и одновременно Уолдо Парри?

– Да, – кивнул он. – Это все он придумал, Сирис. Так Ребекка обычно не поступает.

– Я знаю, – сказала она. – А ты его правая рука, его Шарлотта. Ты добровольно вызвался пойти к Марджед?

– Он попросил меня, – ответил кузнец, – и я согласился. – Алед слегка улыбнулся. – Даже не думал, что все так легко получится. Марджед такая гордая, дальше некуда.

– Алед, – сказала она, – возможно, я несправедливо относилась к вашему делу. Возможно, оно дает какие-то хорошие плоды. Жаль только, что оно приносит и много зла. – Сирис вздохнула.

На секунду в нем ожила надежда. Но только на секунду. Кроме того, за ней сейчас ухаживал другой мужчина.

– Я должна идти. Нужно помочь маме со стиркой, – сказала Сирис.

Он кивнул, улыбнулся ей и пошел прочь. Но, сделав несколько шагов в уверенности, что она уже возле дома, он услышал ее голос и остановился.

– Алед, – позвала Сирис.

Он обернулся и посмотрел на нее. Грустные глаза блестели.

– Будь осторожен, до… – сказала она, втянув голову в плечи и крепче вцепившись в шаль. – Будь осторожен.

Она хотела назвать его дорогим, заставить себя полюбить Харли и выйти за него замуж. В ее возрасте уже давно пора иметь собственный дом, мужа и детей. Но Сирис оставшись верна себе, она не могла послушаться сердца, если для этого нужно было предать свои убеждения.

И все-таки она любила его.

Возможно, если бы он попросил ее подождать… Через день-другой все равно все кончится – так или иначе. Если к тому времени он останется на свободе, возможно, тогда… Но нет. Ничто не изменится. Он по-прежнему будет участником бунтов Ребекки, она – противницей насилия.

– Хорошо, – кивнул Алед и повернулся, чтобы продолжить свой путь в Глиндери.

Теперь дело приняло опасный оборот. Появились констебли. И не в Глиндери, а прямо в самом Тегфане. Власти твердо пообещали прислать солдат. Возник соблазн притаиться на какое-то время, отложив дальнейшие действия, пока не спадет лихорадка по поимке Ребекки. И пока не стихнет гнев землевладельцев, получивших письма от главаря бунтовщиков, в которых перечислялись многочисленные беды крестьян и условия, при которых войско Ребекки воздержится от дальнейших разрушений.

Особенно негодовал граф Уиверн. Он жаловался констеблям, ворчал в присутствии Мэтью Харли, выходил из себя при сэре Гекторе Уэббе и леди Стелле. Он бушевал по поводу неблагодарности крестьян и клялся никогда больше не оказывать им благодеяний. Он жалел, что вообще появился в Уэльсе, но будь он проклят, если уедет, прежде чем все не успокоится и Ребекка не окажется за решеткой.

Для ответа из Англии было еще слишком рано. Но газеты Кармартена и Суонси смело опубликовали письмо, копию которого получил каждый землевладелец. Возможно, эти статьи будут где-нибудь перепечатаны – возможно, в Англии, возможно, в самом Лондоне. Широкая огласка будет Ребекке только на руку.

Нет, не время затаиваться. Не время соблюдать осторожность. До сих пор все шло по плану. Они с самого начала знали, что каждое появление Ребекки будет сопровождаться все большим риском. Не время убегать и прятаться.

В ближайшую пятницу Герейнт через верного друга-кузнеца назначил снос двух застав к западу от Глиндери, так как все внимание констеблей было направлено на восток и юг. Всем придется соблюдать гораздо большую осторожность, отправляясь на дело и возвращаясь домой. И место сбора должно быть подальше от деревни. Но день атаки они переносить не станут – это будет пятница.

Отдаляясь от своего народа – он редко покидал парк, а если и делал это, то только с угрюмым выражением лица, – Герейнт все больше и больше ощущал себя валлийцем. Сознание, что у него валлийские корни, вернулось к нему, словно не было шестнадцати лет ссылки в Англию. Он бродил по парку Тегфана, вдыхал валлийский воздух, любовался округлыми валлийскими холмами и понимал, что наконец-то, после долгого-долгого отсутствия, оказался дома. Что он ответил Марджед, когда она спросила, где родился Ребекка?

«Я родился среди холмов, долин, облаков и рек Кармартеншира».

Наверное, тогда он даже сам не понял, сколько правды в его словах. И он несказанно злился, что его народ не может свободно жить и трудиться в собственной стране.

Да, он продолжит бороться за них, даже если опасность удвоится, что весьма вероятно.

Но, осознав свою принадлежность к валлийским корням, он почувствовал необходимость вернуться назад, к самим истокам, к самому началу. Повернуться лицом к страданиям.

Он подумал о матери. В детстве он всегда считал ее красавицей, с темными волнистыми волосами и голубыми глазами, как у него. Теперь он подумал, что, должно быть, она была действительно красива, а не только в глазах собственного ребенка. Неудивительно, что виконт Хандфорд, его отец, был настолько ею покорен, когда она служила гувернанткой у леди Стеллы, что, позабыв о благоразумии, совершил побег и тайком женился на ней, хотя она была дочерью всего лишь валлийского священника.

Впервые после своего возвращения Герейнт пошел на могилу матери, похороненной на кладбище при англиканской церкви. Там же была могила отца. Их похоронили рядом. «ГУИННЕТ МАРШ, ВИКОНТЕССА ХАНДФОРД» – гласила надпись на могильном камне. Его мать. При жизни ее так не называли.

– Мама, – тихо произнес он.

После того странного утра, когда граф Уиверн, его дедушка, лично появился на вересковой пустоши и разговаривал с его матерью, Герейнт видел ее живой только один раз. Тот разговор закончился слезами: мать расплакалась, а Герейнт набросился с кулаками на ее обидчика, так что слугам пришлось оттаскивать его от деда и держать. Он видел ее только один раз в то утро, когда уезжал в школу в Англию. Это было краткое, душераздирающее прощание. Прощание навсегда, хотя тогда он этого не понимал. Ему даже не позволили писать матери, и, как он правильно догадался, ей не позволили писать сыну.

Предстояло пройти через беспощадную чистку от всего того, что он приобрел за первые двенадцать лет своего существования и что могло помешать ему стать достойным наследником графа Уиверна.

– Мама, – вновь произнес он и перевел взгляд на отцовскую могилу. Он почти ничего не знал о человеке, которого убили, когда его сын находился в утробе матери еще только всего несколько недель. Слышал лишь, что отец был красивым, смелым и жизнерадостным. И что он любил Гуиннет Пендерин.

Герейнт думал о восемнадцати годах одиночества, которое выпало на долю матери после смерти мужа. Двенадцать из этих лет у нее был только сын, которого она любила до самозабвения. Последние шесть лет у нее был… не было никого? Он ничего не знал о последних годах ее жизни. Боль и пустота от этого незнания больно резанули его как ножом и напомнили ему, что он старался не думать об Уэльсе, когда покинул его навсегда, – или так по крайней мере ему казалось. Его мучило глубокое чувство вины из-за матери, хотя он был всего лишь ребенком и не мог выбирать. И все же чувство вины не давало ему покоя. Мать умерла, и он никогда уже не скажет ей, что все годы разлуки любил ее не переставая.

– Мама. – Герейнт опустился на колени и прижал ладонь к дерну у могильного камня.

Он надеялся, что рай существует. Он надеялся, что мать там с отцом все десять лет, хотя, наверное, время не имеет значения в таком месте.

День был в самом разгаре. Герейнту нечего было делать и некуда идти. Но он не хотел возвращаться в Тегфан. Там он вечно кому-то был нужен, да и визитеров было немало, особенно в эти дни. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. На душе было слишком тяжело от воспоминаний. Он поднялся, посмотрел вокруг, а затем перевел взгляд на крутой холм.

После возвращения он дал себе слово, что не пойдет туда. Слишком много горестей было связано с тем местом – изгнание, всеобщее презрение, голод и холод, убогость жилища, одиночество матери и горе, которое она скрывала от него, но он всегда о нем знал. Герейнт не хотел туда возвращаться. Но сейчас он должен был туда пойти. Он вдруг подумал, что если не проделает этот путь назад, то по-настоящему не сумеет пойти вперед.

И он пошел, с трудом передвигая ноги, склонив голову. Наверное, там ничего уже не осталось, кроме самой пустоши. Наверное, там все будет по-другому, хотя и знакомо. Наверное, он просто сделает глоток свежего воздуха, оглянется по сторонам и решит, что все кончено, все в прошлом. И что его мать обрела наконец покой. Наверное, он не отыщет никаких призраков прошлого. Те хижины были обложены дерном и крыты соломой, вряд ли они сохранились в таком климате.

Но хижина, в которой они жили с матерью, не разрушилась. Во всяком случае, не полностью. Ее построили под выступом скалы, который и защитил ее от быстрого разрушения. Одна стена хижины рухнула, а крыша поредела и от времени стала почти черной, но он все же узнал в этой развалюхе свое прежнее жилище.

Он долго стоял, разглядывая хижину издалека, потом приблизился к ней и заглянул внутрь. Его встретили темнота и затхлость.

Ребенком он никогда не испытывал этого ужаса, «Дети очень легко привыкают ко всему, – подумал он, – особенно когда ничего другого не знают». Мальчишкой он не видел ничего ужасного и даже ненормального в том, что они живут здесь, в такой беспросветной бедности, что оставалось только удивляться, как они не погибли. Только позже, в воспоминаниях о прошлой жизни, это жилище стало вызывать в нем ужас, превратившись в место сосредоточения всех его кошмаров.

И все же он узнал здесь любовь. Единственную любовь в своей жизни. Любовь матери. Возможно, поэтому воспоминание об их жилище вызывало в нем ужас, он гнал его прочь днем, а ночью оно всплывало в кошмарных снах. Возможно, его пугало не столько воспоминание о бедности и невзгодах, сколько мысль об этой любви – всепоглощающей, бескорыстной любви, – которую он узнал здесь. Возможно, именно здесь осталось все богатство его жизни. Последние шестнадцать лет у него было все, кроме любви.

Он боялся вернуться сюда, потому что в глубине души понимал: эта бедная лачуга откроет перед ним горькую правду о том, что именно теперь, а не тогда, он нищий.

Он подошел к уцелевшей стене хижины и оперся рукой о грязную соломенную крышу. Голова его упала на руку. Если бы только ему позволили написать ей, хотя бы один раз.

Он заплакал.

Марджед не стала терять времени. Быстро объяснила все свекрови и, накинув на плечи шаль, отправилась на вересковую пустошь широкими мужскими шагами.

Ей хотелось поделиться своим богатством и везением. Разумеется, она будет действовать осторожно. Она не была уверена, что Парри отвергнет предложение, если узнает правду. Возможно, нет, но даже если и так, то все-таки лучше, чтобы о сундуках Ребекки знало как можно меньше людей.

Поэтому она сказала Уолдо Парри, что давно начала откладывать понемногу, а теперь решила на эти деньги нанять работника, хотя бы на лето, а если получится, то постоянно. Марджед выразила надежду, что Уолдо Парри свободен и согласится ей помочь, если, конечно, ее не опередил какой-нибудь фермер – она ведь знает, как высоко ценятся его услуги.