Удар шпаги

Не без умысла оставив дверцу открытой, я прижался к стене и осмотрелся: шел дождь, и ночь, благодарение Господу, была темная, хоть глаз выколи, что придало мне новые силы и уверенность. Придерживаясь тюремной стены, я ощупью стал пробираться вдоль нее и, свернув за угол, нырнул под арку в узкий сводчатый проход, перегороженный решетчатыми коваными воротами; рядом с ними в стене виднелась маленькая дверь, ведущая, очевидно, в караульное помещение, а над ней висел тусклый фонарь, не столько освещая проход, сколько порождая в нем густые тени.

Я вплотную приблизился к воротам и, укрывшись в тени, решил в случае необходимости попытаться перебить охрану; однако я больше рассчитывал на шум и суматоху, которые должны были неизбежно возникнуть после обнаружения полузадушенного племянника капитана Эмброуза: именно с их помощью я надеялся под шумок выбраться за ворота.

Ждать мне пришлось недолго; вскоре в замке послышались крики, призывы на помощь, топот и беготня. С того места, где я притаился, хорошо были видны отблески фонарей и дымный огонь факелов, когда стража от главных ворот поспешила к башне, откуда доносились крики. Дверь караулки рядом со мной распахнулась, и высокий плотный мужчина вышел на порог, прислушиваясь к беспорядку. Он стоял так близко от меня, что мне слышно было его дыхание, но, когда я уже наполовину вытащит шпагу из ножен, чтобы его прикончить, крики и вопли усилились, и мужчина, исчезнув на мгновение внутри караулки, вернулся с фонарем и торопливо промчался мимо меня по направлению к шуму. Я вынырнул из тени и вскочил в караулку, но тут же замер на месте, ибо одновременно с моим появлением из внутренней комнаты вышел грузный здоровяк и уставился на меня пустым, отсутствующим взглядом. По этому взгляду, по его сутуловатой фигуре, отвисшей нижней губе и слюнявому рту я понял, что передо мной ненормальный, чему я — да простит меня Господь! — чрезвычайно обрадовался.

— Скорее, парень! — сказал я. — Где ключ? Мне нужно торопиться!

— Так это ты и есть черт? — спросил он, вытягивая ко мне шею.

Теперь, возвращаясь памятью к тому времени и представляя себе, как я должен был выглядеть — с черным от сажи и копоти лицом, в лохмотьях, но щеголяющий в богатом плаще, со шпагой и в широкополой шляпе с пером, — мне не кажется странным, что подобная идея пришла в его бедную больную голову.

— Совершенно верно, — ответил я. — И заберу тебя с собой, если ты сейчас же не дашь мне ключ от калитки!

— Добрый старый черт, — проговорил он, глупо улыбаясь и пуская слюни.

— Ключ! — сердито рявкнул я. — Иначе…

— Черт ты или не черт, — возразил дебил, — а ключа я тебе не дам, пока ты не скажешь слово, иначе Билл на меня рассердится!

— Слово? — удивился я.

— Ну да, слово!

И тут меня осенило.

— «Блуждающий огонек»— вот твое слово! — выпалил я.

— Добрый старый черт, — опять повторил он и, взяв с полки ключ, вышел из караулки и открыл мне ворота. В следующий миг я схватил его за шею и, отшвырнув в сторону, вытащил ключ из замка и проскользнул в ворота; не успел я захлопнуть их за собой, как дебил прыгнул на меня, фыркая, шипя и царапаясь, как целая дюжина котов, пытаясь вцепиться мне в шею своими длинными пальцами. Счастье еще, что он не кричал, иначе мне пришлось бы его прикончить; а так, отшвырнув его от себя вторично, я схватил несчастного дурачка под коленки и сильным ударом головой в живот сшиб его с ног. Втолкнув беднягу в ворота, я захлопнул их створки, повернул ключ в замке и остановился, отдуваясь и переводя дыхание, так как приключения этой ночи отняли у меня немало сил.

Караульный находился неподалеку, судя по звуку его шагов, и я поспешно отступил в глубь прохода, мрачного, точно могильный склеп, благодаря скудному свету от фонаря, проникавшему сквозь кованую решетку ворот. Шляпу я потерял, но зато расправился со своим недоброжелателем и, главное, выбрался из тюрьмы. Я был свободен!

Не помня себя от радости, я попятился назад в темноту, не отводя взгляда от ворот, и вдруг неожиданно наткнулся на чью-то неподвижную фигуру, молча притаившуюся в тени под наружной аркой; не успел я выхватить шпагу или вообще предпринять что-нибудь для своей защиты, как на моей шее сомкнулись сильные пальцы и я почувствовал себя так, как должен был, очевидно, чувствовать молодой щеголь, полузадушенный мною в замке. Однако, когда шаги караульного протопали мимо и замерли в отдалении, давление на мою гортань ослабело, и нападавший подтащил меня поближе к свету, наступая коленом мне на грудь.

— Клянусь святыми мощами, — проворчал он, — передо мной лежит негр, кожа которого линяет! Кто видел когда-нибудь нечто подобное?

— Вы ошибаетесь, добрый человек, — возразил я. — Я такой же христианин, как и вы.

— Тогда вам следует быть очень хорошим христианином, — усмехнулся он, — потому что я самый святой из всех существовавших до сих пор, а мое платье еще святее!

Что касается первого утверждения, то я имел веские основания усомниться в нем, ибо на меня глядела гнуснейшая рожа бандита с густой копной рыжих волос и бородищей им под стать; однако относительно второго можно было согласиться, поскольку выглядел он, как огородное пугало, какие часто можно встретить на овсяных полях в Файфе.

— Позвольте мне встать, — проговорил я. — Я не сделаю вам ничего плохого.

— Нет, как вам это понравится! Я, разумеется, весьма благодарен, однако вынужден вас немного побеспокоить, — с этими словами он сорвал с меня пояс со шпагой и затянул его на своей кряжистой фигуре; затем он обшарил мои карманы и, не найдя ничего, потер мне лицо рукавом и вновь уставился на меня.

— Пусть меня проглотит Вельзевул, — воскликнул он, — если это не тот самый маленький пират, которого должны завтра повесить!

— Он самый, — подтвердил я, — но который с вашей помощью надеется прожить немного подольше!

— Чтоб мне лопнуть — отважный петушок! Даже жаль, что он должен умереть так скоро!

— В таком случае укажите мне место, где я мог бы укрыться, — взмолился я; в голове у меня помутилось, и я был на грани потери сознания, в то время как издали уже раздавались голоса людей, ищущих меня, и вскоре, как я опасался, весь город будет поднят на ноги.

— Полегче, полегче, — сказал он. — Что мне за резон совать свою шею в одну петлю с вами?

— У меня ничего нет, кроме шпаги, а ее вы уже забрали.

— И очень мудро поступил, ведь я слышал, как вы прикончили некоего француза. Но послушайте, я тоже нахожусь в бегах, а птицы одной породы должны держаться вместе, — он убрал колено с моей груди и помог мне подняться на ноги. — Следуйте за мной! — прошептал он и вывел меня из-под арки в узкий переулок между двумя глухими стенами, а затем, свернув направо, углубился в запутанный лабиринт тесных грязных улиц, пока в конце концов не остановился у низкой двери, которую распахнул резким толчком. — Спускайтесь вниз, — грубовато проворчал он. — И берегите голову!

Мне очень не нравился вид моего провожатого, но оставалось лишь повиноваться, и я спустился вниз по крутой лестнице в зловонный подвал, освещенный двумя сальными свечами. Здесь было душно и сыро, но я ни на что уже не обращал внимания, а, страшно измученный бессонными ночами и пережитыми треволнениями, свалился как бревно на грязную соломенную подстилку в углу.

Рыжий детина запер дверь и спустился вслед за мной; усевшись рядом на солому, он принялся разглядывать мою рапиру, насвистывая что-то себе под нос.

— Отличный клинок! — сказал он. — Французская работа!

— Откуда вы знаете? — с трудом подняв отяжелевшие веки, спросил я.

— Э-ге-ге, если бы вы имели столько дела со шпагами, сколько я, то тоже научились бы кое в чем разбираться! Однако вам лучше поспать, пока я схожу посмотреть, как идет охота. Эти болваны ни за что вас не найдут и только зря потратят время! Но сперва, чтобы вы никуда не сбежали, я на всякий случай вас свяжу.

Он достал из-под соломы моток веревки и примотал мне руки к туловищу; затем он связал мне ноги, после чего встал и набросил плащ Неда Солткомба поверх своего драного камзола.

— Зачем это? — пробормотал я, еле ворочая языком от усталости. — Вот уж совершенно ни к чему!

— Ни к чему было связывать тебя?

— Ну да!

— А зачем я привел тебя сюда, как ты думаешь, дурачок?

— Чтобы спрятать.

— Вот именно, но только до той поры, когда я приведу сюда солдат и покажу им, где ты скрываешься. Да ведь за тебя я получу полсотни крон и полное прощение в придачу! Та-та, скоро увидимся, а пока желаю приятных снов! — с этими словами негодяй поднялся по лестнице и закрыл за собой дверь.

Услыхав скрежет ключа в замке, я повернулся на бок и заплакал впервые после смерти де Кьюзака. И не удивительно — ведь я был еще почти мальчик, и голова моя все еще болела от удара; но хуже всего было страшное разочарование. Совсем уже поверив, будто я нахожусь в безопасности и даже обрел себе сообщника, хоть и немного грубоватого, я вдруг столкнулся с подлым предательством и убедился, что меня все это время, как теленка на бойню, тащили к виселице на рыночной площади. Слезы совсем обессилили меня, и я, несмотря на боль, на стертые до крови коленки и локти, неожиданно погрузился не то в сон, не то в обморок, время от времени просыпаясь в испуге и снова засыпая, пока наконец не был окончательно разбужен грубым пинком. Подняв глаза, я увидел перед собой рыжеволосого бродягу, заманившего меня в западню, а рядом с ним четырех стражников с алебардами; сверху в дверь на меня пялились еще лица солдат.

— Это он, маленький дьявол, собственной персоной! — сказал один из них. — Клянусь моей головой, заставил же он нас побегать!

— Бедняга, — сказал другой. — Я чертовски рад, что он задал такую трепку этому зазнайке Солткомбу. Он постоянно пьянствует с сынком коменданта крепости!

— Немало пройдет времени, прежде чем он снова обретет способность пьянствовать!

— Твоя правда: глотка у него раздавлена вконец. Ну и силища у маленького дьявола!

— О чем вы там толкуете, ребята? — раздался голос сверху. — У нас времени в обрез: мы едва успеем доставить пирата к месту казни. Уже полгорода знает о его побеге, но никто не подозревает, что мы его поймали. Вот будет сюрприз, когда мы приведем его на площадь!

И под хор оживленных голосов меня подняли, разрезали веревки, спутывающие мои ноги, и пинками погнали вверх по лестнице на улицу.

14. О затянутой петле и о появлении Саймона Гризейла

Марш по улицам города был очень утомителен, и задолго до того, как мы приблизились к рыночной площади, я начал различать шум толпы, сбегавшейся туда со всех сторон. Как и прежде, я ничего не видел из-за высоких фигур моих конвоиров, и никто даже не подозревал, что в центре этой маленькой группы солдат находится тот самый пират, из-за которого разгорелся весь сыр-бор.

Если бы они догадались, я бы никогда не дошел до площади, потому что, судя по отдельным репликам моих конвоиров, весь город гудел, словно растревоженное осиное гнездо. Кое-кто утверждал, будто я перебил всю тюремную охрану, другие считали, что я бежал с намерением поджечь город, третьи ничего не слышали и торопились на площадь, чтобы увидеть, как меня повесят, хотя до срока казни оставался еще целый час.

Однако сюрприз, на который рассчитывали мои конвоиры, не удался, потому что по пути нас остановил отряд всадников, повернувший солдат к тюрьме и возглавивший эскорт, расчищая перед нами дорогу. Солдаты и охрана во дворе замка глазели на меня, точно на какую-то диковинку, но я едва обращал внимание на окружающее, поскольку окончательно утратил всякую надежду и страстно желал лишь поскорее встретиться с Господом. Словно сквозь сон я видел, как в главных воротах появились члены городского совета и магистрата, слышал слова команды и сознавал, что меня ведут куда-то по узким улицам, но в голове моей шумело и все чувства притупились настолько, что, лишь поднявшись на высокий помост с виселицей и палачом, я понял, как близка моя кончина. Я оглянулся вокруг и увидел море людских голов, запрудивших площадь, зевак, толпившихся у окон и даже забравшихся на крыши домов, чтобы полюбоваться, как я буду умирать.

На отдаленном конце платформы стояла группа важных сановников, но, если не считать их, двух стражников с алебардами и палача, я был один. Я слышал голос, что-то громко читавший, затем он смолк, и до моих ушей донесся нестройный гул толпы, похожий на шум прибоя среди скал у побережья Файфа.

Ко мне подошел священник и заговорил со мной, но я в нем не нуждался, ибо мне не в чем было раскаиваться и молить Господа о прощении; тем не менее я вежливо поблагодарил его и подумал было передать через него что-нибудь моему отцу, если он не станет возражать, но у меня ничего не было, и я припомнил библейское изречение: «Нагим явился ты в этот мир и нагим уйдешь из него».

— Хочешь что-нибудь сказать напоследок? — спросил палач.

— Ничего, — заявил я, — кроме того, что я невиновен.

В ответ на это он приставил палец к носу, и я припомнил, как Саймон Гризейл делал то же самое, когда пытался выразить сомнение или недоверие; мне было все так безразлично, что в тот момент я думал не о собственной печальной судьбе и не о том, что единственный человек, способный меня спасти, был мертв, а всерьез размышлял, не является ли этот жест общим для всех англичан. Палач предложил завязать мне глаза тряпкой, чему я воспротивился, и лишь попросил его поскорее заканчивать свое дело, поскольку в толпе послышались протестующие возгласы и крики, которые я принял за проявление нетерпения.

Палач надел мне петлю на шею, чересчур толстую и короткую, по его мнению, о чем он не преминул мне заявить с неодобрением, приладив, однако, весьма аккуратно узел и веревку. Я закрыл глаза, приготовившись к последнему рывку, подумал, как долго будет продолжаться агония, вспомнил — я не мог себе этого запретить! — госпожу Марджори и внезапно услыхал повелительный голос, громко требующий:

— Остановитесь, именем королевы! — после чего послышались топот ног и возмущенный рев толпы.

Я открыл глаза и увидел подле себя Саймона Гризейла, и — клянусь жизнью! — в глазах его стояли слезы, когда он схватил меня за руки, вернее, за те их части, которые не были привязаны к туловищу.

— Как раз вовремя, приятель, — сказал он. — Один лишь миг отделял тебя от вечности!

Я почувствовал, как снимают петлю с моей шеи, увидел людей, столпившихся вокруг, но тут ноги мои подкосились, и я упал бы, если бы Саймон не поддержал меня; последнее, что я увидел, прежде чем окончательно потерять сознание, было его озабоченное лицо и косой глаз, с тревогой уставившийся на меня.

О дальнейших событиях рассказал мне он сам, когда мы оба стояли на фордеке «Морской феи», идущей в полветра по Ла-Маншу.

— Я едва узнал тебя, приятель, — сказал он. — Лицо, покрытое сажей, шишка на затылке, рваное тряпье вместо одежды — ты выглядишь жалким и несчастным, точно последний бродяга из всех, кого встретишь за неделю!

— Постой, Саймон, — прервал я его. — Как случилось, что ты оказался в Портсмуте, когда должен был плавать в Северном море и кормить рыб?

— А-а, ну, мне повезло не меньше, чем тебе. Я был здорово сбит с толку, когда увидел, что мы напоролись не на «Королевскую гончую», но помешать этому не мог; мне оставалось лишь выполнить свой долг и осуществить вторую часть плана, о котором я тебе не говорил. Я поспешил вниз, чтобы предупредить тебя, но в каюте уже никого не было, а медлить дольше было нельзя: пушки пиратов с каждой минутой уносили все новые и новые жертвы. Не мешкая, я через тот же потайной ход проник из провизионной кладовой в пороховой погреб, облил маслом из фонаря бочку с порохом и бросил на нее горящий факел. Я успел еще выбежать на палубу, когда раздался взрыв, и меня воздушной волной снесло за борт. Похоже, я получил небольшую контузию, потому что очнулся в темноте, уцепившись руками за короткую гладкую доску, упиравшуюся концами в покатые деревянные стенки, смыкавшиеся сводом над самой моей головой. Доска и все мое тело находились в воде, и я не скоро сообразил, что после взрыва меня накрыло перевернутой лодкой, а воздушный пузырь, образовавшийся между ее днищем и водой, помешал ей затонуть, а мне задохнуться. Очевидно, вынырнув на поверхность, я инстинктивно схватился руками за банку шлюпки и потерял сознание, провисев так до темноты. Я сильно окоченел и, чтобы не замерзнуть окончательно, нырнул под лодку и выплыл уже с наружной ее стороны; затем я не без труда вскарабкался на нее и уселся верхом на ее киль, где и просидел, дрожа от озноба, полночи и почти весь следующий день, когда, благодарение Господу, «Королевская гончая» появилась на горизонте и сняла меня со шлюпки. Вот так мы и прибыли в Портсмут, причем меня ни на минуту не покидала уверенность в том, что ты погиб; однако, как видишь, нам обоим не суждено было утонуть, а тебя до сих пор еще не повесили!

— А как тебе удалось отбить меня у толпы?

— Видишь ли, приятель, я знал, что горожане Портсмута не любят пиратов, и сомневался в благоприятном исходе всей этой затеи, даже если бы мне удалось вырвать тебя из рук палача. Поэтому я рассказал твою историю ребятам с «Королевской гончей»— а они были страшно злы на «Дракона», спутавшего нам все карты с захватом пиратской галеры, — и они охотно согласились мне помочь. Вот так и получилось, что, прежде чем народ спохватился, мы вынесли тебя из толпы, хоть и не без небольшой потасовки напоследок, а остальное ты уже знаешь.

Вас, конечно, интересует, что привело меня и Саймона на палубу небольшого барка, который, подгоняемый свежим юго-восточным бризом, ходко шел вниз по Ла-Маншу вместе с двумя десятками других доблестных судов, направляясь в открытое море.

Предположить, будто я, очнувшись на борту «Королевской гончей», окажусь в полной безопасности, было бы, конечно, ошибкой. Весь город, узнав о моем чудесном спасении, гудел, словно потревоженное осиное гнездо, и городские власти принимали все меры, чтобы меня вернуть и повесить. Поэтому мне недолго пришлось пробыть на борту фрегата, и, как только я немного пришел в себя, Саймон, опасаясь обысков, тут же переправил меня на берег. Меня высадили на побережье неподалеку от деревни, носившей название Гозпорт, расположенной через залив от Портсмута, в местности безлюдной и пустынной.

Саймон отдал мне свой пистолет и сунул в руку кошелек с деньгами, предложив купить лошадь, чтобы поскорее добраться до Плимута, куда через три дня должна была отправиться «Королевская гончая»; но, когда я попросил его одолжить мне шпагу, он приставил палец к носу в своей обычной манере и хитро подмигнул тем глазом, который не косил.

— Э нет, приятель, — проговорил он. — Мы не так давно знакомы, признаю, однако я успел убедиться, что шпага — виновница всех твоих бед и невзгод; так что постарайся обходиться без нее хотя бы до тех пор, пока я не стану присматривать за тобой.

— Каким глазом, Саймон? — с невинным видом поинтересовался я.

Он засмеялся и отвесил мне здоровенный тумак в спину.

— Ты далеко пойдешь, парень, — сказал он. — И счастливого тебе пути!

Произнеся это напутствие, он снова вскочил в шлюпку, оставив меня на берегу наблюдать, как он гребет назад к пристани, где стояла на якоре «Королевская гончая», и благодарить Бога за то, что Он создал Саймона Гризейла.

Я опасался покупать лошадь в Гозпорте, поскольку там могли слышать, что происходит по ту сторону залива, и поэтому зашагал на запад пешком. Набредя по дороге на проток, как мы в Шотландии называем ручей, я воспользовался случаем и выстирал одежду; пока она сохла под ласковым осенним солнышком, я выкупался сам, как следует отмыв порядочные наслоения грязи. копоти и сажи на моем многострадальном теле. Когда я вновь оделся, я почувствовал себя бодрым, как всегда, и, подкрутив редкие юношеские усики, которые стали уже уныло опускаться из-за отсутствия ухода, засвистал веселую мелодию и продолжил дальнейший путь.

Спустя некоторое время я перестал насвистывать, ибо день, хоть он уже и клонился к вечеру, был жарким, а вокруг не было видно ни деревца, в чьей тени можно было укрыться, и я устало плелся по дороге, размышляя о том. приходилось ли кому-нибудь из смертных претерпеть в течение месяца такую чертовщину, какую я пережил, и время от времени щипля себя за ухо, дабы убедиться, что это действительно я, Джереми Коротышка, бывший школьный учитель из Керктауна.

Выглядел я, должно быть, довольно подозрительно; правда, Саймон подарил мне шляпу — пришедшуюся, по-моему, в самый раз, — но на мне был все тот же рваный камзол, в котором я ползал по дымоходам, а штаны мои, обтрепанные и с зияющими дырами на коленях, имели весьма жалкий вид, так что я опасался, как бы все это в сочетании с особенностями моей фигуры и со странным акцентом не способствовало тому, что при первой же встрече с местными крестьянами меня тут же закуют в колодки.

Учтя вероятность подобного исхода, я, по возможности, привел себя в порядок и дождался вечера, прежде чем войти в небольшой поселок, состоявший из двух рядов невзрачных домишек, расположенных по обе стороны пыльной проезжей дороги. Немного поодаль находилась гостиница, что я определил по деревянной вывеске, висевшей над дверью, хоть дождь и непогода давно стерли с нее последние следы надписи, и, поскольку единственно правильным в моем положении было сохранить гордый и независимый вид, я решительно толкнул дверь и вошел.

Невысокий толстяк, жирный и лоснящийся, с розовыми щечками и писклявым голосом вышел навстречу и косо взглянул на меня, но, когда я потребовал немедленно подать на стол все самое лучшее, что есть в таверне, и приготовить для меня постель, если он не хочет, чтобы ему свернули шею, как каплуну, он тут же переменился и торопливо засеменил на кухню выполнять заказ. В течение следующего получаса мне пришлось передвинуть пряжку моего пояса на две дырочки, и я почувствовал, что если буду продолжать так и дальше, то вскоре стану вторым Бартлоу. В ту ночь я роскошно спал, нежась под двумя белоснежными простынями, пахнущими лавандой, — удовольствие само по себе одно из наиболее приятных на нашей грешной земле, а для человека, которому не одну неделю приходилось спать на голых досках, на каменных плитах или для разнообразия вовсе обходиться без сна, приятное вдвойне.

На следующее утро я затеял переговоры с хозяином относительно покупки лошади, и в результате он повел меня в конюшню и показал гнедую кобылу с толстой шеей и приятной манерой скалить зубы и прижимать уши.

— Вот, добрый сэр, лошадь, которую вы ищете, — пропищал трактирщик. — Она выдержит тяжесть двух таких, как вы, и до Плимута доберется за четыре дня, не уронив и волоска. По форме головы вы можете заметить, что в ней есть частица чистокровного арабского скакуна, а по телосложению — частица знаменитой ирландской рысистой породы.

— Ну да, — сказал я, — а по ушам — частица черта. До Плимута она, возможно, и доберется за четыре дня, но только без меня: если она не уронит на дорогу волоска, то уж меня сбросит непременно, судя по ее виду. Показывайте следующую, мастер Бонифаций! 30

В ответ на мои слова он немного покраснел и недовольно проворчал что-то себе под нос, однако подвел меня к следующему стойлу и показал серую лошадь, которая показалась мне более спокойной и достаточно выносливой, — хотя я, положа руку на сердце, совершенно не смыслил в лошадях. Прогнав ее пару раз по двору и с видом знатока пощупав ей суставы на ногах, я заключил с ним сделку, уплатив ровно треть того, что он запросил, причем включил в эту сумму и стоимость седла с уздечкой, ибо если я мало понимал в лошадях, еще меньше — в ценах на них, а еще меньше — в английских деньгах, то я не зря родился и вырос в Файфе, а Файф, как вы уже знаете, если не слыхали об этом раньше, находится в Шотландии.

Достопочтенный хозяин гостиницы, увидев, как я сажусь в седло, выругался сквозь зубы, но делать уже было нечего, и я, пожелав ему счастливо оставаться, прижал каблуками бока своей серой лошадки и лихо прогарцевал со двора, думая лишь о том, как бы не свалиться в канаву.

Вот в такой манере я трясся по пыльной дороге в течение трех дней без особых происшествий, если не считать неудачной попытки какого-то проходимца ограбить меня; я легко с ним разделался, так как к тому времени уже полностью пришел в себя, хоть и чувствовал некоторое неудобство в той части тела, что находилась в седле.

На четвертый день к полудню меня так разморило на солнышке, что я стал клевать носом и едва не упал с лошади. Во избежание подобной неприятности я стал оглядываться по сторонам в поисках укромного уголка, где бы я мог вытянуться на травке и подремать минут сорок; однако местность вокруг была пустынной, поросшей вереском и отдельными чахлыми деревцами, безжизненной и безмолвной, если не считать редких голосов болотных птиц и монотонного жужжания насекомых.

Я продолжал трястись в седле, все более поддаваясь дремоте, пока не обнаружил небольшую тенистую рощицу с густым подлеском и мягким ковром зеленого мха, поросшим высоким широколистым папоротником. Рощица выглядела настолько соблазнительной, что я спешился и, ведя лошадь за собой в поводу, забрался в самую глубину зарослей, где привязал уздечку к стволу старой кривой березы, расстелил плащ, купленный мною по пути в небольшом городке Эксетере, блаженно растянулся под сенью густой листвы и спокойно заснул, прикрыв лицо широкими полями своей шляпы.

Не знаю, сколько времени прошло, но проснулся я словно от толчка, с неприятным ощущением, будто кто-то находится рядом со мной; однако когда я сел на своем ложе и протер глаза от сна, то не услышал ничего, кроме шелеста листьев над головой и странного шума, возникающего в ушах при полной тишине, — шепота природы, как называет его мастер Фрэзер.

Я зевнул и собрался было снова свернуться калачиком, когда сидевшая неподалеку на ветке сорока неожиданно громко застрекотала, а лошадь моя вздернула голову и тревожно раздула ноздри.

Опасаясь, как бы она не заржала, я набросил ей на голову плащ и осмотрел пистолет — вполне современное оружие, не то что мой прежний самопал. Затем, вспомнив, о чем рассказывал мне когда-то старый Эйб, я приложил ухо к земле и внимательно прислушался, сразу уловив шум тяжелых шагов, словно кто-то пробирался сквозь заросли, треск сухих веток под ногами и глухой стук копыт по мягкому дерну. Сперва я подумал было, что это олени, но когда поднял голову, чтобы оглядеться, поскольку шум прекратился, то услыхал конское ржание и грубые мужские голоса. Похвалив себя за предусмотрительность, заставившую меня закутать морду своей серой лошадки, я осторожно, стараясь не шуметь, направился в сторону голосов, желая увидеть тех, кто, как и я, решил, что день сегодня слишком жаркий для путешествий. Сначала на четвереньках, а затем ползком на животе, словно змея, я подкрался к густому кустарнику у самой дороги, раздвинул ветки и, затаив дыхание, выглянул сквозь образовавшийся просвет в зеленой листве. То, что я увидел, заставило меня тихонько присвистнуть и в очередной раз удивиться странным капризам моей невероятной судьбы.

15. О людях, скрывавшихся в зарослях, и о всаднике, ехавшем из Эксетера

Я смотрел на маленькую прогалину в самом центре зарослей, где двое мужчин, сидя спиной ко мне, отдыхали на траве, прислонясь к стволу раскидистого ясеня; лошади их стояли тут же, привязанные к веткам кустов.

Один из незнакомцев, смуглый тип с черной бородой и маленькими остроконечными усиками, явно был иностранцем; он кутался в длинный черный плащ, из-под которого выглядывали ножны рапиры. На голове у него красовался плоский бархатный берет того же цвета, немного сдвинутый в сторону, а черные, близко посаженные глаза и странной формы родимое пятно на щеке придавали ему злобный и мрачный вид, что сразу заставило меня отнестись к нему с подозрением. Но при одном лишь взгляде на его спутника у меня исчезли всякие сомнения относительно характера этой парочки: передо мной сидел, всклокоченный и оборванный, как и в ту ночь, когда я впервые увидел его при свете масляного фонаря, тот самый рыжий бандит, который заманил меня в ловушку в Портсмуте; подле него на земле лежала моя добрая шпага, а за поясом торчал зловещего вида нож. Смуглый мужчина что-то говорил ему, и я не нашел ничего предосудительного в том, чтобы, держа пистолет наготове, подобраться поближе и прислушаться к их беседе.

«Меченый» незнакомец произносил слова с каким-то странным акцентом, не похожим на французский, хоть и напоминавшим немного манеру выговора де Папильона; судя по описаниям, которые я слышал от старого Эйба и других, я заподозрил в нем испанца, в чем, как оказалось впоследствии, не ошибся.

— Ты уверен, что он проедет здесь сегодня? — спросил испанец рыжего бродягу.

— Так же уверен, как и в том, что меня зовут Билл Гоблинс; больше того: он едет всего с одним сопровождающим, а я позаботился, чтобы лошадь того, второго, захромала, и на приличном расстоянии от Эксетера!

— Ты до сих пор хорошо служил мне, и я уплачу тебе то, что обещал, когда мы покончим с этой Божьей карой!

— Деньги у вас с собой?

— Carrambo! 31 Да ты, никак, совсем дураком меня считаешь? Нет-нет, дружище Гоблинс, я слишком хорошо тебя знаю!

Рыжий бродяга поморщился, на что испанец только рассмеялся.

— Долго еще ждать, как ты думаешь? — спросил он.

— Он будет здесь в течение часа.

— Отлично! Молю Пресвятую Деву, чтобы он явился поскорее, а то мне уже порядком надоел этот лесок, да и, к слову сказать, твоя компания тоже, amigo mio 32, — нет-нет, не стоит хвататься за рапиру, потому что в руках у меня, пистолет, а ссориться нам ни к чему! Лучше расскажи, как тебе удалось улизнуть из Портсмута и откуда у тебя эта прелестная игрушка и золото, которым ты хвастался?

— Я заработал помилование и кругленькую сумму за то, что выдал властям маленького дьявола, шотландского пирата, да только он в конце концов каким-то чудом выскользнул из петли, после чего я вполне мог бы занять его место на виселице, если бы не пришпорил как следует своих лошадок! — И он с довольным видом похлопал себя по бедрам.