Удар шпаги

Как бы там ни было, мы рассказали всю историю сэру Джасперу, считая его, несмотря на некоторую чудаковатость, добрым и верным товарищем, и в конце концов решили как можно скорее отправиться на поиски сокровища. Подобрав двадцать пять человек надежных ребят, выразивших желание сопровождать нас в нашей частной экспедиции, мы перебрались на борт «Фрэнсиса», переименованного из «Сан-Хуана», и распрощались с «Золотым драконом», готовившимся в обратный путь в Англию, поскольку его команда, утомившись от долгого плавания, получила солидный куш от дона Гомеса и прочих испанских аристократов с «Сан-Фернандо», который дон Гомес решил выкупить и продолжить на нем свое путешествие в Гвиану, будучи человеком настойчивым и нелегко отказывающимся от намеченных целей. Затем, строго соблюдая тайну нашей экспедиции, мы подняли паруса и направились к северу, через пролив Драконья Пасть, но ветер сыграл с нами злую шутку, внезапно стихнув, и течение, о котором я уже упоминал, понесло нас на прибрежные камни. Все наши усилия спасти судно оказались тщетными, и «Фрэнсис» с пропоротым днищем засел на рифах в полумиле от берега. К несчастью, пятеро наших товарищей погибли, утонув во время крушения, но остальным удалось спастись и даже переправить кое какие припасы, оружие и порох на твердую землю.

Угнетенные и подавленные столь трагическим началом нашего путешествия, мы тем не менее продолжали поиски дерева сейба, о котором говорил индеец, хотя сопровождавшие нас люди даже не догадывались о наших истинных целях, так как мы держали их в строгом секрете. Вскоре мы убедились, что пробираться через лес было далеко не легким делом, поскольку постоянно приходилось карабкаться то вверх, то вниз, взбираясь на крутые обрывистые склоны или спускаясь в узкие долины с мчащимися по их дну горными потоками кристально чистой ледяной воды, бурлящей и пенящейся на каменных порогах или стремительными водопадами низвергающейся с высоких скал, над всем этим нависали густая листва могучих деревьев и поросшие ползучими и вьющимися растениями отвесные утесы, соблазнявшие усталых путников отдохнуть в их приветливой тени. Это была необычная, дикая и прекрасная земля, что, однако, нисколько не облегчало нашего продвижения вдоль ее северного побережья в безуспешных поисках одинокого дерева в месте слияния трех горных цепей Не были мы застрахованы и от несчастных случаев: один из наших спутников, преследуя небольшое животное, напоминавшее свинью, сорвался со скалы и сломал себе шею; двое других повздорили, в результате чего нам пришлось тащить на себе раненого, пока он не поправился. Так продолжалось почти целую неделю, но ничего похожего на одиноко стоящее высокое дерево мы на своем пути не обнаружили. В конце концов люди начали роптать и, несмотря на все уговоры сэра Джаспера и наши щедрые посулы, решили вернуться в Порт д'Эспань; никакие просьбы и увещевания не помогли, и. распростившись с нами, наши бывшие товарищи оставили нас троих молча наблюдать за тем, как они поспешно спускаются по склону холма и один за другим скрываются в зеленой чаще леса.

— Глупые люди, — заметил сэр Джаспер, пожимая плечами. — «Доны»— народ непостоянный, и теперь, когда «Золотой дракон» ушел, они засадят их всех в кутузку!

— Так-то оно так, — ответил Саймон, — но, по-моему, без них нам будет лучше, ибо хоть честность и дорого ценится, но никто не может сказать, что перевесит, если на другую чашу весов ляжет наполненный драгоценностями череп. Я встречал многих достойных людей, ставших ворами из-за куда меньшего соблазна!

— Наверное, это я всему виной, — сказал я. — Похоже, им надоело нянчиться со мной; но я, честное слово, все еще слишком слаб и с трудом волочу ноги!

— Нет-нет, — возразил Саймон, — ты тут ни при чем, потому что вот уже два последних дня ты скачешь по холмам как кузнечик, а протесты начались только вчера. Они просто устали искать то, не знаю что, и я бы на их месте поступил точно так же.

— И я тоже, — вставил сэр Джаспер, — ибо, клянусь головой, это проклятое дерево очень похоже на миф, тогда как лес и все остальное — суровая реальность!

— Ладно, — заключил я. — По-моему, здесь, на побережье, больше уже искать нечего и надо подаваться в глубь острова. Найдем мы сокровище-хорошо, а если нет, то…

— То я вам обоим разобью башку! — шутливо пригрозил сэр Джаспер. — Вы втянули меня в эту дикую охоту за черепом, и одному Богу известно, чем она кончится! Но, как бы там ни было, мы вместе многое пережили и, похоже, еще немало переживем! Черт возьми! Будь у меня бутылка бургундского, я выпил бы за нашу добрую дружбу, а так мне остается лишь…

— …торжественно прочистить нос, вне всякого сомнения, — заключил я.

— Ты прав, о Солон! — сказал маленький рыцарь и удостоил нас самой изящной из всех своих грациозных манипуляций, сопроводив ее наиболее высоким и мелодичным звуком, напомнившим, однако, Саймону, по его словам, карканье неоперившегося птенца серой вороны или, как ее называют у нас в Файфе, квакши.

В ту ночь мы разбили лагерь в небольшой лощине, свободной от зарослей, и приготовили великолепный ужин из одного из тех зверьков, похожих на поросенка, о которых я упоминал и которые, будучи довольно аппетитными, пришлись весьма по вкусу испанцам, поклоняющимся не только странным святым, наподобие Железной Девы, но зачастую и собственному желудку, хотя их чрезмерная любовь к чесноку всегда вызывала во мне отвращение.

Местная фауна была представлена значительно большим разнообразием живых существ, чем в Санто-Доминго: здесь обитали мелкие разновидности оленей, обезьяны, кабаны, а также дикие кошки, не крупные, но страшно свирепые, нападавшие даже на человека. Кроме того, здесь было множество птиц и немало змей, в том числе маленькая ярко-красная змейка, очень красивая на вид, но смертельно опасная. Хоть я и не упоминал об этом, но по пути мы набрели на индейскую деревню и нашли в ней мирных, гостеприимных и доброжелательных людей, очень любопытных, невысоких ростом, но прекрасно сложенных и великолепных охотников на оленей. К сожалению, они ничего не могли нам сообщить об одиноком большом дереве, и мы провели с ними всего один день и распрощались, весьма довольные друг другом, оставив им на память о себе несколько ярких цветных лоскутков и пару щитков от старого нагрудного панциря.

Итак, мы остались втроем посреди таинственного ночного леса, и что касается меня, то я ни за что на свете не пожелал бы себе лучшей компании. Фигура Саймона у костра представляла собой странную картину. Он сидел, подобрав под себя длинные ноги, склонившись, точно большая нахохлившаяся птица, над треснувшим древком своей излюбленной пики, которое он обматывал гибкими побегами лианы, и отблески огня играли на его умном волевом лице, выхватывая из темноты то изогнутый крючком орлиный нос, то косящий глаз, то крутой подбородок. На голове у него оставалось мало волос, и те, что остались, длинными седыми прядями свисали на его наморщенный лоб, так как стальной испанский шлем, который он обычно носил, лежал тут же, рядом с ним, на траве. Он тихонько насвистывал про себя мелодию старой военной песни, и ее веселые нотки, казалось, никак не гармонировали с его хмурым, озабоченным лицом и согбенной фигурой.

По правде сказать, это значительно лучше удавалось сэру Джасперу, который лежал на спине, мирно сложив руки на округлом животе, ибо, несмотря на жару и трудные переходы, наш маленький рыцарь стал заметно поправляться. Усы его, как и в прежние времена, были безукоризненно завиты и напомажены, а на узком, торчащем вперед подбородке начала отрастать тощая бороденка, чем он весьма гордился, хотя я не находил в ней ничего привлекательного. Он принарядился в парадное платье из гардероба Неда Солткомба, подогнав его под свою мерку, и выглядел достаточно комично в бархатном камзоле с кружевами на рукавах и воротнике, в пышном жабо и ярко-красных коротких штанах с разрезами, отвратительно сидящих на нем и перепачканных всем, чем только можно было испачкаться во время нашего нелегкого путешествия. Несмотря на все это, он был так же весел, как обычно, и болтал бы беспрерывно, если бы мы ему позволяли; как бы там ни было, он говорил два слова там, где мы оба успевали произнести лишь одно, и всё с единственной целью — помочь нам скоротать время и сохранить хорошее настроение.

Что касается меня, то я сидел, как обычно, на корточках, опершись спиной о древесный ствол, все такой же коротышка, как и перед уходом из Керктауна, лишь чуть, может быть, раздавшийся в плечах, зато годами выглядевший значительно старше сэра Джаспера, если судить по черной густой бороде, которую я отрастил, и по угрюмому характеру, отражавшемуся на всем моем поведении. Ничего удивительного в этом не было, ведь мало кто мог похвастать тем, что за такое короткое время сумел пережить столько, сколько пережил я после того, как отряхнул пыль Керктауна со своих сапог.

Той ночью я пребывал в довольно мрачном настроении, хоть и не знаю, почему, поскольку в желудке у меня переваривался отличный ужин, два добрых, испытанных друга находились при мне, равно как и моя верная шпага, а последствия лихорадки окончательно выветрились из моего тела. Тем не менее мысли мои блуждали далеко отсюда: тоска по дому становилась невыносимой, и я отлично понимал, не смея даже себе признаться в этом, что вовсе не отца мне страстно хочется увидеть, хоть я и не знал, находится ли он еще среди живых. Зато я не сомневался в том, что, невзирая на бесчисленные коварные ловушки, которые подстраивала мне судьба, я все еще тосковал по девице, одурачившей меня и заставившей расстаться с родимым кровом, и мечтал хоть разок поймать мимолетный взгляд ее черных глаз, полюбоваться ее стройной фигурой, грациозно плывущей через лужок в Крукнессе, услышать ее веселый смех и снова заметить маленькую прелестную ямочку на подбородке, прячущемся в складках ее пышного кружевного воротника. Так я лежал, погруженный в мечты и воспоминания о ней и о ее очаровательных манерах, пока сухая ветка, громко треснувшая в костре, не вернула меня к действительности. Некоторое время я молча глядел на сэра Джаспера, уснувшего с раскрытым ртом и беззаботно храпевшего на всю поляну, и завидовал его бодрости и оптимизму, но затем в моей памяти вновь всплыли дела и события минувшего; мне захотелось узнать, что стало с Ханиманом и Кроуфордом, я вспомнил о Бартлоу и о том, как он был наказан, и о многих людях, которых я знал и которые ушли в мир иной, но больше всего я сожалел о мастере Роджерсе, честном и отважном моряке, надежном и верном товарище. Вспомнив о нем и о его печальной судьбе, я непроизвольно вздохнул, и Саймон поднял на меня глаза, оторвавшись от своей работы над треснувшим древком пики.

— Скучаешь по дому, приятель?

— Верно, Саймон, ты угадал. Как бы мне хотелось очутиться сейчас снова в Шотландии!

— Ха-ха, эта девица Марджори все еще не дает тебе покоя, несмотря на свое коварство! — сказал Саймон. — Держись-ка подальше от нее, парень, когда вернешься домой: все они лживые и непостоянные — вспомни хотя бы историю несчастного индейца!

— Чума на тебя, старый брюзга! — вмешался неожиданно пробудившийся сэр Джаспер. — Что ты знаешь о женщинах? Твоя рожа до смерти перепугает любую девицу в городе Лондоне! Послушай, Джереми, женщины сделали меня тем, кто я есть, женщины создали нас, троих друзей, — и более того, именно благодаря женщине мы получили шанс отыскать бесценное сокровище! И если хочешь знать мое мнение о твоей девушке, Джереми, то я не сомневаюсь, что она просто пошутила, чтобы испытать тебя. Господи Боже мой! Да если бы я принимал всерьез половину тех шуток и розыгрышей, которые они проделывали со мной, то я сидел бы сейчас с такой же унылой миной, как наш друг Саймон! Лживые или верные, прелестные или дурнушки — Господь да благословит их, говорю я вам, и пусть Он даст мне возможность поскорее увидеть хоть несколько дюжин милых шалуний подходящего цвета!

— Слабая надежда, — возразил я, — поскольку мы торчим здесь, в дикой глуши, в четырех с лишним тысячах миль от Англии и без малейшей возможности выбраться отсюда!

— Да ты никак тоже стал брюзгой, Джереми? А мне кажется, мы были в худшем положении, когда испанская Милосердная Дева собиралась нами подзакусить, — и что же? Вот мы здесь, в целости и сохранности, если не считать нескольких сотен укусов насекомых и вконец испорченного платья, годного теперь разве только для огородного пугала! Клянусь головой, у этого поросенка, которого мы съели, был дурной характер, раз он навел на нас такую меланхолию! Однако пора спать. — И с этими словами маленький рыцарь, добродушно подмигнув мне, завернулся в свой плащ и тотчас же снова захрапел.

— Веселый парень, — сказал Саймон. — Если бы не он да не табак, нам бы туговато пришлось, приятель: здешние леса держат своих узников почище тюремных казематов! Ну а теперь, Джереми, я хотел бы услышать о твоих похождениях из твоих собственных уст, так как Бог знает, сколько правды было в истории, рассказанной мне сэром Джаспером. Она звучала как сказка!

Однако, когда я закончил свой рассказ, Саймон пришел к выводу, что маленький кавалер соврал всего лишь самую малость; он теперь понимал, почему я улыбался там, в каюте «Сан-Хуана», когда он хвастался мне своими подвигами и героическими делами.

На следующее утро мы снова отправились в путь и три дня брели по непроходимым лесным дебрям, не находя и следов того, что искали. Мы не переставали удивляться, почему индеец Чиапас выбрал столь трудный путь для бегства, ибо берег здесь состоял из сплошного нагромождения поросших лесом и густым кустарником обрывистых скал да промытых в них прибоем многочисленных глубоких расселин; видимо, «доны» шли за ним по пятам и у него не было другого выбора, как только бежать в лесную глушь.

Идти нам было немного полегче, и мы беседовали более свободно, поскольку нас теперь не отвлекали заботы о людях, об их питании, отдыхе, о безопасности, а также о сохранении тайны сокровищ мертвой головы. Сэр Джаспер без устали сыпал рассказами и анекдотами, так что порой я готов был лопнуть от смеха и даже Саймон иногда удостаивал его улыбки; к этому времени немного похолодало, мы приободрились, и, честное слово, во всех западных землях, по-моему, трудно было встретить трех более веселых искателей приключений. Когда мы делали привал, то беседовали о чем угодно, в том числе и об искусстве фехтования; и так случилось, что однажды сэр Джаспер, напомнив мне мои рассказы о драках с Диком Ханиманом и о схватке с французским задирой, предложил мне помериться с ним на рапирах. Поскольку он повсюду хвастал своим мастерством и тем, что по крайней мере одного противника убил на дуэли, чего со мной не случалось, я сначала было заколебался, но в конце концов, желая проверить, известен ли ему секретный прием де Кьюзака, поддался на уговоры и согласился. Мы сбросили нагрудники и, оставшись в одних рубашках, приступили к делу, выбрав для этой цели ровную площадку на берегу небольшого ручейка, предохранив острые концы наших шпаг костяными пуговицами и назначив Саймона главным судьей.

Вскоре я убедился, что сэр Джаспер далеко не слабый противник и если он не обладал мастерством де Кьюзака и силой де Папильона, то был настолько гибок и изворотлив, что напоминал мне тонкий побег дерева, называемого здесь «бамбуком». Его рапира извивалась ужом, мелькая то тут, то там; при этом он то и дело азартно вскрикивал и принимал, казалось бы, нелепые, но тем не менее труднопредсказуемые позы. Некоторое время я с трудом парировал его выпады, поскольку сказывалось долгое отсутствие практики, но, когда на теле выступил первый пот, я разогрелся и моя нескладная фигура с непомерно длинными руками начала давать мне преимущество, так что сэру Джасперу пришлось оставить свои ужимки и манерничанье и всерьез заняться защитой. Я пытался различными способами преодолеть ее, но он всякий раз успешно отбивал мои атаки и наконец, окончательно уверившись в победе, улыбнулся и насмешливо кивнул мне головой.

— Ха-ха, Джереми, — сказал он. — Где же этот твой знаменитый прием?

— Знаменитый прием? — переспросил я. — Вы имеете в виду прием де Кьюзака?

— Ну да!

— А вот он! — сказал я и вывернул кисть тем неуловимым молниеносным движением, которому научил меня человек, выброшенный волнами на берег Файфа. Шпага сэра Джаспера отлетела в сторону, и сам он остался стоять с таким озадаченным видом, что мы с Саймоном буквально покатились от хохота.

— Клянусь собственной головой! — растерянно проговорил маленький рыцарь, почесывая только что упомянутую деталь своей фигуры. Он подобрал рапиру, внимательно осмотрел ее, затем перевел взгляд на меня, после чего тихонько присвистнул себе под нос и молча надел камзол. В течение нескольких последующих часов он почти не заговаривал с нами и лишь вечером сообщил то, о чем мы не знали до сих пор: оказывается, он считался первым бойцом на шпагах в Лондоне. «И тем не менее, — добавил он, — здесь, на Тринидаде, я всего лишь второй!»

— Стыдитесь, сэр Джаспер, — возразил я. — Вы не принимаете во внимание «донов»!

— Да полно тебе, Джереми! — отмахнулся он. — Я готов признать твое превосходство, но что касается любого испанца… — он покачал головой и надолго замолк, глубоко переживая свое поражение. Я не вытерпел и попытался объяснить ему секрет приема де Кьюзака, однако то ли я был никуда не годным учителем, то ли он оказался тупым учеником, но ему никак не удавалось взять в толк, что главная хитрость здесь заключается в том… — впрочем, это предмет для особого разговора, а мне надо продолжать свое повествование.

Следующие три дня мы провели в пути, выйдя почти на самую крайнюю северную оконечность острова и не переставая восхищаться удивительными красотами леса. Здесь росли высокие стройные деревья с гладкими, точно полированными, стволами, иные с пучками необычных перистых листьев на макушке, но почти все, даже самые крупные, были сплошь усыпаны яркими цветами. На плоских, открытых солнцу террасах тянулись ряды грациозных пальм, некоторые с крупными зелеными орехами, другие без них, но тем не менее все одинаково великолепные; было здесь немало и гигантских деревьев сейба, хотя ни одно из них не соответствовало описанию индейца. Землю устилал плотный ковер из высокой жесткой травы, перевитой разнообразными вьющимися растениями, и низкого кустарника с диковинными ягодами и еще более диковинными цветами. Множество змей и всяких ползучих тварей копошилось здесь, и среди них я дважды видел тех — огромных волосатых пауков, о которых мне приходилось слышать: поистине они выглядели, как порождение ночного кошмара, — огромные, с жабу величиной, но во сто крат более страшные и отвратительные. Кое-где здесь попадались и сухопутные крабы; индейцы арраваков охотно их поедают и, говорят, считают деликатесом, хоть для меня краб без привкуса моря все равно, что яйцо без соли, по крайней мере, мне так кажется, поскольку я их не пробовал.

Я немало мог бы порассказать о деревьях, скрюченных и высохших, словно древние колдуны, о птицах с роскошным оперением и резким голосом, напоминающим крик осла, о гигантских жуках и бабочках, об огненных мухах, проносящихся сквозь мрак в ночное время, точно крылатые светлячки, но мне отлично известно, что существует множество подробнейших описаний этих удивительных мест, а я — всего лишь обыкновенный человек, о чем не раз уже упоминал, и не очень-то большой мастер выражать словами то, для чего обычный человеческий язык слишком беден; поэтому я продолжу рассказ о том, как мы отыскали сокровище мертвой головы и вместе с тем нечто такое, чего вовсе не ожидали найти и что едва не положило конец Джереми Коротышке, о чем вы узнаете в свое время.

Ярким солнечным утром, искупавшись в небольшом лесном озерце с чистой, прозрачной водой, мы поднялись на высокий водораздел и остановились, потрясенные великолепным зрелищем, открывшимся нам внизу; более того, мы убедились, что нашли наконец заветное дерево сейба, при виде которого разразились громким троекратным «ура». Сэр Джаспер приветствовал дерево в изысканных выражениях и произнес целую речь на тему о поощрении упорства и настойчивости, пока Саймон с серьезной миной не поинтересовался, не собирается ли он утащить огромное дерево на себе и известно ли ему доподлинно, что череп находится именно здесь, а если так, то сохранились ли в нем еще драгоценности, — после чего маленький рыцарь немного поостыл а успокоился, довольствуясь созерцанием величественной сцены, расстилавшейся перед нами.

С вершины водораздела нам были видны внизу три невысоких, поросших лесом горных хребта, расходившихся, точно лучи из центра, от единственной высокой скалы на самом берегу океана в южном направлении. Узкие извилистые долины пролегали между ними, а вдалеке, за самым отдаленным хребтом, простиралась безбрежная водная гладь, омывавшая восточное побережье острова и тянувшаяся до самого Старого Света и далее в неизвестность.

Все это было неописуемо красиво и, несомненно, достойно восторженного любования, однако мы неотрывно смотрели на вершину скалы — точку соединения всех трех хребтов, — ибо на ней, как и говорил индеец Чиапас, высилось огромное дерево, одинокое и могучее, раскинув в сторону неба и моря длинные ветви, которые даже с такого большого расстояния выглядели мертвыми и лишенными листвы. У подножия этого древнего лесного гиганта лежали другие деревья, поваленные ударом молнии, поразившей их с небес, но они почти истлели и развалились на части, источенные насекомыми и заросшие ползучими растениями-паразитами. Конечно, нам все это не было видно с того места, где мы стояли, и прошло целых четыре часа, прежде чем мы достигли основания гигантского дерева, так как сначала нам надо было спуститься, потом пересечь широкую долину с топким болотистым грунтом, где под ногами на каждом шагу лопались зловонные пузыри, а затем нам предстояло вскарабкаться на ближайший хребет и по нему добраться до цели; но в конце концов мы достигли вершины скалы и остановились, переводя дыхание и озираясь по сторонам.

Это было странное и жуткое место: гигантское дерево возвышалось над нами, опутанное бесчисленными лианами, заканчиваясь развесистым шатром из сухих, мертвых ветвей, лишенных листвы. Огромная трещина проходила с одной стороны вдоль его могучего ствола, начинаясь от вершины и заканчиваясь в восьми футах от земли, где виднелось зияющее отверстие, наполовину скрытое, как и сама трещина, растениями-паразитами; дальше трещина не распространялась, однако дерево издало пустой звук, когда Саймон постучал по его стволу ту. пой стороной широкого ножа, которым он пользовался при ходьбе по лесу, прорубая себе дорогу в тесном переплетении лиан. Заглянув за край скалы, можно было увидеть далеко внизу бушующие волны прибоя, с грохотом разбивающиеся о каменный берег, оставляя после себя сплошную полосу пены, белоснежной, точно горностаевая оторочка на темно-зеленой мантии моря. Вокруг сейбы на расстоянии в двадцать ярдов лежали жертвы громового удара — истлевшие и превратившиеся в труху стволы деревьев, большие и маленькие, извилистые корни, похожие на змей, и сучковатые сухие ветви, все в одинаковой степени заросшие лианами и вьющимися растениями, — а внизу росли живые деревья, густой лес, простиравшийся к югу плотным непроницаемым пологом, покрывавшим склоны гор и устилавшим долины, сплошная зеленая кровля, сплетенная из бесчисленных ветвей и листьев, мирно и безмятежно покоящаяся под знойным тропическим солнцем. Здесь же, несмотря на могильную тишину и уединенность этого древесного кладбища, нам постоянно приходилось быть начеку, потому что гнилые, трухлявые стволы мертвых деревьев представляли собой отличное укрытие для множества змей, то и дело выскальзывавших у нас из-под ног по мере того, как мы приближались к стволу гигантской сейбы; впрочем, они пугались нас куда больше, чем мы их, поскольку за время нашего путешествия мы привыкли к ним и изучили все их повадки.

Итак, мы наконец добрались до дерева, о котором говорил индеец Чиапас, но, хоть эта удача нас очень обрадовала и воодушевила, мы остановились в растерянности и молча посмотрели друг на друга, потому что индеец не сказал, где был спрятан череп, и мы не знали, надо ли его искать внутри дерева, среди гибких стеблей растений-паразитов или между корнями гигантской сейбы; тем не менее, однако, забредя так далеко и достигнув столь многого, мы не намерены были возвращаться с пустыми руками, поскольку, как отметил сэр Джаспер: «Не похоже, чтобы нога кого-либо из смертных ступала на это место с тех пор, как Чиапас припрятал здесь череп со сверкающими глазами и бесценным сокровищем вместо мозгов!»

24. О пустом дереве и о глазах, которые двигались

— По правде сказать, — заявил Саймон, — лучшей копилки для сокровища, чем здесь, не найти, ибо кому придет в голову блажь заниматься кладоискательством в таком безлюдье? Однако как же нам отыскать череп?

По этому поводу мы держали совет и решили начать поиски с самого простого и вероятного места, которое, согласно общему мнению, находилось внутри дерева; мне, как наиболее искусному лазальщику по деревьям, было поручено взобраться по стволу сейбы до отверстия дупла, где заканчивалась трещина, и произвести наблюдения.

Я сразу, не откладывая, приступил к выполнению задания: сбросив с себя все, что могло послужить мне помехой, ухватился за стебли лиан, опутывавшие ствол сейбы, и полез вверх; вскоре я очутился на одном уровне с дуплом, достичь которого оказалось совсем не трудным делом: прочные побеги растений-паразитов обеспечивали отличную опору как для рук, так и для ног, и могли выдержать намного большую тяжесть, чем моя. Очень осторожно я просунул голову в отверстие дупла и сначала из предосторожности посмотрел вверх, поскольку, кем бы я ни был, я все же оставался хитромудрым, как говорят у нас в Файфе.

Итак, как было сказано, я взглянул вверх, но не увидел ничего, кроме пустоты, образовавшейся на месте сгнившей сердцевины дерева, и узкой полосы света, пробивавшегося сквозь трещину в стволе; убедившись, что никакая неожиданность сверху мне не грозит, я обратил свой взор вниз и тут же вздрогнул от неожиданности, непроизвольно вскрикнув то ли от радости, то ли от удивления: на дне дупла сверкали две яркие точки, сияя в темноте, словно два светлячка, — два огонька, расположенные рядом, как и должны были размещаться драгоценные камни в глазницах черепа императора Монтесумы.

Торопясь поскорее удостовериться в том, что это действительно сокровища, я почти до половины протиснулся в дупло и перегнулся, опираясь рукой о край отверстия в теле мертвого лесного гиганта; неожиданно раздался треск, трухлявая древесина, не выдержав столь непривычной нагрузки, обломилась, и я, лихорадочно пытаясь ухватиться за что-нибудь руками, со сдавленным криком провалился внутрь пустотелого ствола, в мрачный и темный колодец, наполненный запахами гниения и еще чего-то очень неприятного. Я падал с высоты девяти с половиной футов 47 и свалился на нечто мягкое, но упругое; убедившись, что падение прошло для меня без последствий, я тотчас же попытался встать на ноги.

Но, как только я предпринял эту попытку, то, на чем я сидел, начало двигаться, ускользать из-под меня, плавно и бесшумно, и я, с присохшим к нёбу языком и странным ощущением в корнях волос на голове, увидел, как две сверкающие точки, которые я принял за драгоценные камни в черепе императора, медленно поднялись, блеск их усилился, и затем, одновременно с донесшимся до моего слуха каким-то странным шипением, они стали приближаться ко мне, двигаясь из стороны в сторону, завораживая и притягивая к себе так, что я не в состоянии был ни крикнуть, ни шевельнуть рукой или ногой, бессильно ожидая дальнейших событий. Я слышал, как засмеялись сэр Джаспер и Саймон, затем они стали меня звать, но я не мог им ответить, потеряв дар речи от ужаса перед тем неизвестным, что шевелилось и скользило подо мной, и оцепенев под немигающим взглядом сверкающих глаз, ритмично раскачивавшихся то вправо, то влево в кромешном мраке глубокого дупла.

Не знаю, как долго я так сидел, но в конце концов рука моя, безвольно повисшая вдоль тела, случайно коснулась чего-то скользкого и холодного, чего-то живого, задергавшегося в мелких конвульсиях под моими пальцами.

Я быстро провел рукой по этому «нечто» и обнаружил, что оно округлой формы, длинное и лежит — или, вернее, двигается — среди таких же округлых и гладких обрубков, которые шевелятся, скользят, налезая друг на друга, бесшумно, но непрестанно, — и я понял, что это были кольца гигантской змеи, из тех, что, по слухам, водились в самых глухих закоулках тропического леса: огромные, чудовищных размеров удавы, невероятной длины и толщины, носившие название «анаконда».

Теперь, когда я знал, с кем имею дело, мне было легче вернуть себе присутствие духа: я громко закричал, зовя на помощь сэра Джаспера и Саймона, и снова попытался встать на ноги, но едва не поскользнулся на гладкой чешуе, покрывавшей бока исполинского пресмыкающегося. Как бы в ответ на мои крики, из мрачной глубины на тусклый свет, струившийся сверху, из отверстия в стволе дерева, поднялась чудовищная голова с блестящими холодными глазами, огромными изогнутыми зубами и широко раскрытой пастью, в которой мелькал длинный, раздвоенный на конце язык.

Я оторопело уставился на жуткое видение, возникшее передо мной, но затем, опасаясь, как бы зловещий взгляд змеи не загипнотизировал меня как кролика, отвернулся и посмотрел наверх: там, в отверстии дупла, виднелось испуганное и озабоченное лицо Саймона, и я понял, что ему известно, в какую передрягу я попал.

В следующее мгновение лицо исчезло, а еще через пару секунд до меня донеслись звуки тяжелых ударов по стволу сейбы, свидетельствовавшие о том, что мои друзья пытаются своими ножами прорубить в дереве дыру и таким образом добраться до меня.

Это открытие прибавило мне бодрости, и я выхватил из-за пояса собственный нож, но по какой-то нелепой случайности он выскользнул у меня из пальцев, и я оказался безоружным. Нагнувшись, я принялся шарить рукой повсюду в поисках упавшего ножа, но все было напрасно: моя рука натыкалась только на шевелящиеся кольца огромного тела гигантской рептилии, разворачивающиеся для борьбы с незваным пришельцем, нагло вторгшимся в ее святая святых.

Лихорадочно ища нож, я внезапно почувствовал легкое прикосновение — что-то скользнуло у меня вдоль спины, и. я понял, что это змея, поднявшись надо мной, собирается обвить меня своими кольцами и превратить мое тело в мешок с раздавленными костями и мышцами. Резким движением я. отшатнулся, насколько это позволяло дупло, но оступился и упал, едва успев вернуть себе прежнее положение до того, как чудовищу удалось схватить меня.