Удар шпаги

Затем дон Базан долго переговаривался на незнакомом языке с Мигуэлем, представлявшим собой полную его противоположность. Это был низенький толстый человечек с самыми маленькими ручками из всех, какие мне доводилось видеть у мужчины, и с узкими, постоянно моргающими глазками, наполовину скрытыми за пухлыми щеками. Пальцы его украшало множество перстней, и речь была торопливой и невнятной, причем он имел гнусную манеру в разговоре постоянно брызгать слюной, что создавало немало неудобств для сэра Джаспера, стоявшего к нему ближе всех.

Оба испанца, насколько я мог судить, пребывали в отличном расположении духа, и Базан, казалось, даже временами пробуждался от своего полусонного состояния. В конце нашей беседы он сказал, что в дневное время нам разрешается свободно выходить на палубу, однако предупредил, чтобы мы не вздумали замыслить какую-нибудь каверзу. Затем он отпустил нас, чему мы немало обрадовались, так как в этом человеке было нечто, вызывавшее в нас неосознанную тревогу. Вскоре мы обнаружили, что, будучи свободными на палубе, мы не были свободны от бдительного ока негра, неизменно следовавшего за нами по пятам и повадившегося спать под дверью нашего чуланчика. Звали негра Габриэль, и сэр Джаспер, разумеется, не замедлил тут же окрестить его «архангелом» 49, немало при этом потешаясь.

И в самом деле, очень уж зловещим «архангелом» он выглядел: громадный верзила с огромным бесформенным ртом и с единственным глазом — во всяком случае, единственно здоровым, ибо второй представлял собой сплошное беловато-сизое бельмо, придававшее негру жуткий, апокалипсический вид. Но хуже всего было то, что в его пасти вместо языка болтался лишь короткий обрубок, и поэтому речь его походила на нечленораздельное рычание зверя из которой мы ничего не могли понять, хотя, как я убедился впоследствии, у Педро Базана был к нему ключ.

Очутившись на палубе, мы огляделись по сторонам, но ничего не увидели, кроме окружавшего нас бескрайнего водного пространства и серебристого сверкания удивительных летучих рыб, стайками взвивавшихся то тут, то там над поверхностью моря. «Санта-Мария» неторопливо разрезала волны носом, несмотря на довольно свежий бриз, гудевший и посвистывавший в снастях, и было ясно, что она далеко не из самых быстрых ходоков.

Подобно большинству испанских судов, у нее была высокая корма, глубокий мидель и низкий фордек, под небольшим углом поднимавшийся вверх до поворотного лафета носового орудия у основания бушприта, под которым красовалась вырезанная из дерева фигура Девы Марии, чье имя носило судно — трехмачтовый барк с косой бизаныо. Несчастная Дева имела весьма плачевный вид: от морской воды и непогоды краска с нее облупилась настолько, что можно было подумать, будто она переболела оспой; правда, как утверждал сэр Джаспер, она выглядела намного приятнее, чем Железная Дева, которую — я, кажется, не упомянул об этом — английские моряки разломали на сотню кусков, обнаружив ее в трюме «Сан-Фернандо» со свежими следами крови на стальных шипах и получив от сэра Джаспера объяснение о причине возникновения этих следов.

Но вернемся к «Санта-Марии»; мы всячески пытались завязать контакт или хотя бы перемолвиться словечком с Саймоном, однако его нигде не было видно. Я просто не знал, что и подумать, и едва прислушивался к рассуждениям сэра Джаспера, пытавшегося, как всегда, найти наиболее благоприятный ответ и развеять мои тревоги в подозрения. Наш черный «архангел» Габриэль не только не отходил от нас ни на шаг, но и не разрешал нам даже на минуту расставаться друг с другом, словно овчарка, сгоняющая в стадо своих разбегающихся подопечных. Уродливое лицо его было не проницаемо, точно маска, на которой невозможно что-либо прочесть, и общался он с нами только жестами, в основном угрожающими; у него была милая привычка любовно проводить большим и указательным пальцами вдоль острого как бритва лезвия своего палата, что вызывало у нас необычное и весьма неприятное ощущение в области затылка.

Было бы слишком утомительно описывать по порядку все, что случилось во время нашего путешествия в Испанию, поскольку, как я уже сказал, «Санта-Мария» оказалась изрядным тихоходом и еле тащилась, точно улитка, с трудом пробираясь сквозь плотные заросли морских водорослей, носивших название «саргассы», или вообще неделями замирала без движения под ослепительным солнцем на гладкой, словно стекло, поверхности океана, не тревожимой ни малейшим ветерком.

Мне кажется более рациональным упомянуть о главном, о том, что привело к самой неожиданной и невероятной трагедии из всех, когда-либо разыгрывавшихся на морских просторах, к событию, которое унесло немало жизней и заставило «Санта-Марию» повернуть форштевень на север и плыть дальше под флагом с изображением английских львов вместо замков Испании и, более того, неся на корме еще один, не менее гордый флаг, о чем вы узнаете со временем.

Начну с того, что, к нашей великой радости, мы на третий день после отплытия из Тринидада увидели наконец Саймона. Он стоял на фордеке, разодетый, точно испанский гранд, мурлыкая себе под нос мотив какой-то песенки и делая вид, будто не только не имеет с нами ничего общего, но даже и не желает нас замечать. Мы прошли рядом с ним, не обменявшись ни словом, ни знаком, ибо огромный негр неотступно следовал за нами, постоянно следя за каждым нашим движением, за каждым жестом, страстно желая — я в этом нисколько не сомневался, — чтобы мы дали ему повод заподозрить нас в ослушании. Мы даже переговаривались шепотом с сэром Джаспером, опасаясь, что негр понимает по-английски, и, конечно, ни словом не упоминали о больших самоцветах, которые оставались надежно спрятанными.

Что же касается черепа и остальных сокровищ, то мы не видели ни того ни других, хотя дон Педро Базан не раз приглашал нас к себе и охотно беседовал на различные темы. Он свободно владел английским языком и проявлял недюжинные познания во многих вопросах, но особенно его интересовала Англия, ее города и крепости, ее порты и корабельные верфи и множество других вещей; однако он так хитро и ловко строил беседу, что казалось, будто это он делится сведениями с сэром Джаспером, а не выспрашивает их у него. Тем не менее даже сейчас, восстанавливая в памяти то, о чем наболтал ему сэр Джаспер, я едва могу удержаться от смеха — я, которому приличествует ныне задумываться о других, более высоких, материях, а меньше всего о делах давно прошедших дней. Но как бы там ни было, я улыбаюсь про себя, когда вспоминаю маленького рыцаря, пытающегося с ликом праведника и наивными глазами невинной девицы одурачить чопорного и самодовольного «дона», выдавая ему за святую истину самую откровенную ложь.

Черт побери! Порой мне с трудом удавалось сохранять невозмутимость: ведь даже я знал, что нет никаких двадцати крепостей вдоль побережья Ла-Манша, как нет и дюжины трехпалубных военных кораблей в каждом из крупных английских портов; однако дон Педро Базан всасывал в себя всю эту чепуху, как когда-то в детстве, несомненно, всасывал молоко кормилицы, хотя трудно было определить, что он при этом думал, поскольку его сонное, худое я морщинистое лицо оставалось абсолютно беспристрастным. Впоследствии мы узнали, что он собирал сведения для командования огромной флотилии, чье строительство к тому времени подходило к концу, той самой Великой армады, которая, по милости Провидения и благодаря стараниям Хоуарда и сэра Фрэнсиса, превратилась в обильную пищу для огня и беспомощную игрушку для ветра и волн, хоть я была, как вам, очевидно, известно, наречена «Непобедимой». Только на это и хватило папского благословения и торжественных молебнов со святой водой!

Толстяк Мигуэль был фактически капитаном барка, и мы редко видели его, если не считать случайных встреч на палубе, но и здесь старались держаться подальше от его фонтанирующего рта; что касается остальных членов команды, то черный Габриэль препятствовал всякому общению с ними, не отпуская нас от себя ни на шаг, точно комнатных собачек на поводу.

Некоторое время я подозревал, что Базан знает о Саймоне больше, чем делает вид, однако если на первых порах у него и были определенные сомнения, то спустя месяц они перестали его беспокоить, и он прекратил всякие попытки поймать нас врасплох. И в самом деле, что общего могло быть между нами и надменным испанцем, роль которого превосходно играл Саймон и который едва удостаивал нас пренебрежительно-холодным взглядом, проходя мимо по палубе и напевая себе под нос какую-нибудь бравурную мелодию? Я никак не мог объяснить себе причину подобной трансформации и терялся в мучительных догадках, в то время как сэр Джаспер продолжал лелеять надежду, что это не что иное, как хитрая уловка старого разведчика; однако по мере нашего приближения к берегам Старого Света эта надежда и у него постепенно угасала.

— Почему он не воспользовался помощью людей с «Фрэнсиса»? — допытывался я. — Как он попал на «Санта-Марию» и зачем выдал нас Педро Базану? Неужели в качестве оплаты за проезд до Европы? Нет, он, наверное, сошел с ума!

— Это ты сошел с ума, Джереми! — возмущался сэр Джаспер. — Как ты посмел заподозрить такое? Погоди немного, и все разъяснится само собой!

— Сколько же еще ждать? — не сдавался я. — Каждый час приближает нас к проклятой инквизиции. Если мы ничего не придумаем для нашего спасения, то скоро вновь увидим Железную Деву!

Подобные разговоры мы вели глубокой ночью, так как только в это время были избавлены от назойливого присутствия Габриэля, хотя негр спал под нашей дверью, точно сторожевой пес, и по нескольку раз в течение ночи заглядывал к нам, дабы убедиться, что мы никуда не исчезли. Я больше не мог без гнева и отвращения видеть его уродливое лицо со слепым бельмом вместо глаза и с безъязыким ртом, лицо. которое никогда не менялось, но постоянно следило за нами, зорко подмечая любое наше движение.

Команда «Санта-Марии» состояла из людей многих национальностей, и объяснялись они между собой на каком-то варварском наречии, совершенно нам не понятном. Среди них было два настоящих моряка из Генуи, находившихся под непосредственным началом Мигуэля, выполняя функции младших офицеров; остальные представляли собой весьма разношерстную компанию, в которой попадались всякие типы» однако я не заметил среди них ни одного благородного лица. Сперва они поглядывали на нас с любопытством, но вскоре вообще перестали замечать, с полным безразличием относясь и к нам, и ко всему, что их окружало: так, они проявили мало теплоты и сочувствия, когда один из них, молодой матрос, сорвался с реи и насмерть расшибся о палубу, а другой умер от какой-то внутренней болезни. Саймон с безразличным видом прохаживался среди них на фордеке, не заговаривая ни с кем, хотя они, насколько я мог заметить, испытывали какой-то благоговейный страх перед этим высоким худым человеком с черной повязкой на глазу.

И сегодня, спустя столько лет после описываемых событий, я все еще могу вызвать в своей памяти эту картину на борту «Санта-Марии»: тонкая дрожащая струйка дыма над крохотной трубой камбуза на полубаке, группа темнокожих матросов, болтающих на тарабарском языке или пытающихся подцепить пучок водорослей, лениво проплывающих мимо нашего борта, Саймон, расхаживающий взад и вперед по фордеку, напевая про себя мелодию какого-нибудь воинственного марша в то время, как я и сэр Джаспер с грустью и недоумением наблюдаем за ним с кормы, а наш черный «ангел-хранитель» в свою очередь наблюдает за нами. Я могу отчетливо представить себе дона Педро Базана и капитана Мигуэля, мирно беседующих между собой, — одного угрюмого и сонного, точно сова, а второго громко хохочущего над собственной грубой шуткой и брызгающего коричневой от табачного сока слюной на грязные доски палубы; хмурого генуэзца, стоящего за огромным колесом штурвала, внимательно следя за наполнением парусов и раскачиванием бушприта, соперничая невозмутимостью с деревянной фигурой на носу судна, настолько неподвижно возвышался он на корме «Санта-Марии», если ветер был попутный и все протекало нормально.

Когда я сижу сейчас здесь, в своем старом кресле, посасывая мою добрую трубку, мне кажется, будто все это происходило лишь вчера и только один день отделяет меня от того времени, когда я был пленником на борту испанского барка; но всякий раз, возвращаясь мысленно в те далекие дни, я вспоминаю одно ясное прохладное утро, когда неожиданно, словно гром с ясного неба, произошел резкий поворот событий, когда сталь зазвенела о сталь и алая кровь потекла в шпигаты под аккомпанемент проклятий и пистолетных выстрелов, — день, коренным образом изменивший многое, в том числе и курс «Санта-Марии».

26. О песенке Саймона и о ее последствиях

Дни тянулись за днями, и днище барка все сильнее обрастало морскими водорослями, в результате чего судно еще более замедлило ход; однако все в этом мире рано или поздно приходит к своему концу, и наше путешествие тоже приближалось к финалу, ибо изменившийся цвет моря свидетельствовал о близости суши, а однажды к нам на борт залетела маленькая береговая птичка и некоторое время отдыхала, сидя на рее, что было воспринято как добрый знак и дало повод для устройства молебна в честь всех святых и непорочной Девы Марии.

За все время плавания мы видели только одно судно, но что оно собой представляло, я не могу сказать, поскольку при первом же отблеске солнца на его брамселях Габриэль загнал нас в трюм и запер в чулане, а когда нам была предоставлена свобода вновь выйти на палубу, судна уже не было и в помине. Утомительное однообразие нашего путешествия было настолько невыносимо, что, даже зная, какой прием ожидает нас в Испании, я с радостью и нетерпением думал о той минуте, когда снова увижу деревья и зеленые поля, если, конечно, мне удавалось отрешиться от других мыслей: о монашеских рясах, о тюремных застенках и о пытках в тайных подвалах Святой Инквизиции.

Сэр Джаспер, немного приунывший за последнее время, тоже приободрился, особенно когда увидел птичку, и, раздобыв где-то перо и чернила, тут же сочинил оду в честь пернатого путешественника. Признаться, я не помню из нее ни строчки, но зато отлично помню, как от создавалась: маленький рыцарь корпел над ней битых два часа. а я вынужден был торчать рядом с ним все это время, наблюдая, как он дергает себя за бороду, ерошит волосы и подкручивает усы, за которыми он тщательно ухаживал и даже ухитрялся ежедневно смазывать невесть откуда добываемым ароматическим снадобьем.

Настроение команды, однако, за последнее время заметно упало, и я обратил внимание на то, что работу свою они выполняют молча и неохотно и частенько собираются в небольшие группы и перешептываются, причем довольно оживленно, как можно было судить по их лицам и жестам. Я не знаю, видел ли все это Базан, постоянно возившийся со своей внушительной коллекцией диковинных жуков и исполинских бабочек, но в том, что капитан Мигуэль не замечал ничего, я был совершенно уверен, поскольку, доведя судно до здешних широт, последний счел, очевидно, свою задачу выполненной и поэтому начал активно прикладываться к бутылке, ежедневно нетвердой поступью возвращаясь к себе в каюту с мозгами набекрень и с пылающими багровым румянцем щеками. Я видел, что подобное положение дел устраивало команду, и особенно одного неприятного типа по имени Альфонсо, исполнявшего обязанности командира мушкетеров. Это был низенький человечек, худой и жилистый, с длинными усами и клочком редких волос на подбородке, и, хотя у меня не было для этого никаких оснований, я тем не менее сразу отнес его к категории негодяев, как только впервые увидел; впоследствии, правда, я почти не обращал на него внимания.

Однажды, выйдя на фордек, мы приблизились к нему, когда он громким голосом внушал что-то собравшимся вокруг него матросам. При виде нашего негра он запнулся, но всего лишь на мгновение, после чего снова принялся разглагольствовать, и хотя я не понимал их наречия, но мог бы поклясться, что он сменил тему. Все это заставило меня задуматься, но я ничего не сказал тогда сэру Джасперу, чтобы не услышал Габриэль, и правильно сделал, как показали дальнейшие события.

На второй день после того, как береговая птица удостоила нас своим визитом, мы с сэром Джаспером прогуливались по шкафуту, когда мимо, не торопясь, прошагал Саймон, как всегда напевая про себя какую-то бодрую песенку. Он трижды прошелся туда и обратно, и я, помнится, еще подумал, что вид близкого берега, возможно, вернет ему рассудок и вынудит к активным действиям; однако на третий раз содержание песенки неожиданно привлекло к себе мое внимание, ибо в ней были следующие слова:

На мачту, рыцарь и простак,

когда споет труба,

тогда войну затеет враг,

и закипит борьба!

Как я уже сказал, он трижды прошел мимо нас, и сэр Джаспер вполголоса пробормотал: «Бедняга Саймон!»— но тут я вздрогнул и едва удержался от крика, потому что, когда старый разведчик продефилировал мимо в последний раз, я заметил, что его указательный палец легонько касается носа знакомым мне жестом, о котором я уже упоминал прежде. Словно молния, сверкнувшая в темноте, меня осенила догадка, и я понял, что в течение этих долгих недель Саймон дурачил нас всех и его острый ум не только не ослабел, но продолжал напряженно работать, обдумывая план нашего спасения, очевидно, уже созревший. Все эти мысли мгновенно пронеслись у меня в голове, но Саймон уже ушел, прежде чем я успел подать ему ответный знак; да это, пожалуй, было и к лучшему, так как наш негр Габриэль не пропускал мимо своего внимания ни малейшего движения, жеста или слова, хотя он вряд ли обратил внимание на положение указательного пальца Саймона, поскольку у «желтокожих» не было привычки приставлять палец к носу перед тем, как выкинуть какую-нибудь шутку или проказу. Я не могу описать радость, которую доставил мне этот незамысловатый жест, но мне пришлось удерживать ее при себе, пока нас не заперли в чулане, и тогда я рассказал обо всем сэру Джасперу. Он мне не поверил и высмеял то, что посчитал плодом моего пылкого воображения.

— Опомнись, Джереми, — сказал он. — Что это еще за знак такой? Всего лишь случайность, наверное, да и, кроме того, какой смертный сможет так долго притворяться и не выдать себя?

— Саймон не простой смертный, — возразил я, — и у него голова получше, чем обе наши, вместе взятые; что вы скажете, например, о его пении?

— Не кощунствуй! Разве это пение? Больше похоже на хрюканье дикого кабана! У бедняги Саймона совершенно отсутствует слух!

— Хрюканье или нет, — горячо настаивал я, — но что касается слов…

— Слов! — воскликнул сэр Джаспер.

— Ну да, слов, — продолжал я. — Разве вы их не слышали?

— Ничего я не слышал, кроме невнятного бормотания, и, конечно, не придал ему никакого значения!

— Тогда что вы скажете об этом:

На мачту, рыцарь и простак,

когда споет труба,

тогда войну затеет враг,

и закипит борьба!

— Чтоб мне пропасть, если здесь не таится некий скрытый смысл! Однако кто знает, Джереми? Как и твой пресловутый жест, все это может ничего не означать.

— Ну да, или означать слишком многое! — не унимался я. — Впрочем, время покажет…

— Верно, о достойный сын скоттов 50, — согласился маленький рыцарь, — и, как я где-то читал, «хватает зла для дня сущего»! 51

— Дай-то Бог, — согласился я, ощущая в себе новый прилив сил и надежд, — только в данном случае следовало бы написать «добра» вместо «зла».

— Аминь, — сказал сэр Джаспер, слегка прочищая нос. — Однако заметь, Джереми: если ты прав относительно Саймона, то план в его светлой голове, несомненно, означает «зло» для определенных людей, и я смею надеяться, что в их число попадет и наш безъязыкий черный приятель, ибо он уже давно мне надоел и, по-моему, будет отлично выглядеть на конце пики!

— Кто знает? — пожал я плечами. — Я уже держал одного там; возможно, будет и другой. Но что вы скажете про стишок?

— Не очень складный, но вполне понятный, поскольку ты — простак, а я — рыцарь и, кажется, нам почему-то надо залезть на мачту; во всяком случае, стишок нас о чем-то предупреждает.

— Очень хорошо; а как насчет трубы?

— А, труба! Да, наверное, сигнал, вне всякого сомнения. Клянусь королевой Бесс, задал же он нам загадку! Однако — тсс!..

Он замолк, потому что в замке заскрежетал ключ и в следующее мгновение в дверях показалась уродливая физиономия Габриэля, положив конец нашей беседе; тем не менее в голове у меня продолжали звучать слова песенки Саймона, и, хоть я не мог пока полностью разрешить их загадку, меня не покидала уверенность в том, что скоро все прояснится и встанет на свои места.

В ту ночь, очевидно инстинктивно заподозрив неладное, негр следил за нами так пристально, что дальнейшее обсуждение проблемы оказалось невозможным, поскольку нам не было известно, знает ли он английский язык, и поэтому мы в его присутствии всегда принимали крайние меры предосторожности, боясь проговориться о наших спрятанных самоцветах, которые, как мы решили, ни при каких обстоятельствах не должны были попасть в руки «донов».

На следующий день после того, как Саймон прошествовал мимо нас, распевая свою песенку, смысл загадки разъяснился, и мне, пожалуй, до гробовой доски не забыть то утро, тем более что я храню его в памяти вот уже более пятидесяти с лишним лет. Оно было прохладным и солнечным, когда, сопровождаемые нашим вооруженным тесаком стражем, мы поднялись из кормового трюма и вышли на шкафут. Бодрящий ветерок дул с кормы в полрумба к нашему курсу, и барк грузно переваливался с волны на волну, шлепая днищем по воде и оставляя за собой пенящийся кильватерный след.

Небольшие зеленые волны с белыми гребнями наперегонки гонялись друг за другом по широкому морскому пространству, и утреннее солнце ослепительно сверкало на их спинах, отбрасывая вокруг бесчисленные россыпи ярких «зайчиков». Очень скоро я заметил на формарсе впередсмотрящего и понял, что он там для того, чтобы первым обнаружить на горизонте далекий берег Испании; однако никаких признаков земли до сих пор не было видно, и горизонт со всех сторон оставался чист, как и в течение многих долгих дней до сих пор.

Базан находился на ахтердеке и, по своему обычаю, вежливо поздоровался с нами, сопроводив пожелание доброго утра изящным поклоном. У него был весьма довольный вид, и улыбка пересекла его морщинистое лицо, когда он поздравил нас с приближающимся благополучным окончанием нашего путешествия.

— Может быть, может быть, — беспечно возразил ему сэр Джаспер, — однако у нас в Англии имеется поговорка: «Хоть путь невелик между ложкой и ртом, — сперва донеси, похваляйся потом!»

Базан вздрогнул и быстро взглянул на негра, но через мгновение вернул себе прежнее самообладание.

— Вы, англичане, осторожные люди, — сказал он, — и поговорка очень вам соответствует! — С этими словами он повернулся на каблуках и направился к Мигуэлю, беседовавшему с одним из генуэзцев, прислонившись к бульварку. Второй генуэзец вместе с матросом-помощником стоял у штурвального колеса, с трудом удерживая судно на курсе: ветер, хоть и благоприятный, дул короткими сильными порывами, так что «Санта-Мария» постоянно рыскала из стороны в сторону и требовала большого внимания и аккуратности при управлении.

— Здоровенную блоху запустили вы «дону» за шиворот, — сказал я сэру Джасперу, и маленький рыцарь лукаво подмигнул мне. Но ничего не ответил.

Мы медленно прогуливались по шкафуту с черным «архангелом», следовавшим за нами словно тень, и я заметил, что на палубе совсем мало народу, не более шести человек в общей сложности, тогда как по утрам здесь обычно бывало, как правило, вдвое больше. Я все еще продолжал размышлять над этим странным феноменом, ведь на море обращаешь внимание на всякую мелочь, когда из носового люка показалась голова Саймона, а за ней и его объемистые плечи; заметив нас, он тотчас же указал жестом на грот-мачту — раз, затем другой, — ив это время откуда-то спереди прозвучал резкий сигнал горна, разнесшийся по всему судну, — совершенно необычный звук посреди безбрежной водной пустыни. Увидев жест Саймона и услышав звук трубы, сэр Джаспер метнулся к вантам.

— На мачту, Джереми! — закричал он. — Вспомни стишок! Стишок!

— Сейчас! — откликнулся я, хотя прежде должен был вмешаться в естественный ход событий, потому что Габриэль одним прыжком настиг моего товарища и уже занес над ним свой ужасный тесак; однако опустить его он не успел, поскольку я бросился ему под ноги и, применив всю свою силу и ловкость, сшиб огромного негра на палубу. В следующее мгновение маленький рыцарь и я уже карабкались по вантам с поспешностью, достойной двух заправских обезьян!

Мы не останавливались ни на секунду, пока не очутились в относительной безопасности на узкой площадке в месте соединения второго и третьего колен мачты, и здесь мы некоторое время переводили дух, прежде чем оглядеться по сторонам. Посмотрев вниз, я убедился, что на палубе все перемешалось, точно по волшебству, и от души порадовался нашему укромному месту на салинге. Фордек и шкафут кишели вооруженными людьми, возбужденными и злобно орущими на тех, кто стоял на корме. Базан, Мигуэль, оба генуэзца, рулевой и негр, успевший подняться на ноги и присоединиться к ним, составляли жалкую кучку, противостоявшую осатаневшей толпе. Отсюда мне видно было, как Мигуэль пытался что-то сказать, обращаясь к взбунтовавшейся команде, но шум и гам на палубе стояли такие, что слова его до нас не доносились.

Саймон стоял на фордеке, несколько в стороне от остальных, размахивая своими длинными руками, точно ветряная мельница крыльями, и явно подстрекая толпу, ибо всякий раз, когда шум несколько затихал, я слышал его громкий бас, после чего крики и вопли вспыхивали опять с удвоенной силой.

— Господь Всемилостивый! — воскликнул сэр Джаспер. — Видел ли кто когда-нибудь нечто подобное? Однако у меня голова идет кругом, как у совы!

— Держитесь за ванты, — ответил я ему. — Ручаюсь, мы с вами окажемся свидетелями серьезного кровопролития!

— Браво, Саймон! — закричал маленький рыцарь. — Клянусь честью, Джереми, ты свалил проклятого черного «архангела», как если бы тот был сражен пулей из мушкета! Но взгляни-ка, что там еще?

С нашего высокого насеста открывался вид почти на всю палубу, хотя предметы и люди выглядели отсюда довольно странно — низенькими и кургузыми, словно два враждующих племени пигмеев выстроились в боевой порядок друг против друга. Некоторое время из-за шума ничего нельзя было разобрать, но затем я услышал голос Базана, перекрывавший крики толпы:

— Назад, грязные псы! — кричал он по-испански. — Прочь в свою конуру! — После чего слова его вновь потонули в очередном взрыве гневных возгласов и проклятий, хотя я до сих пор так и не мог постичь причину всей этой кутерьмы.

Внезапно из толпы вперед выскочил человек и обратился к остальным с призывом к нападению. Это был Альфонсо, капитан мушкетеров, и лучше бы ему не высовываться, потому что капитан Мигуэль выхватил пистолет из-за пояса, раздался громкий треск, и Альфонсо, подпрыгнув на месте, свалился ничком на палубу. Мятежники — поскольку таковыми они, несомненно, являлись — при виде случившегося в ужасе отпрянули назад, но, как только дикие крики Саймона достигли их ушей, с яростными воплями бросились на ахтердек, размахивая палашами и саблями.

Я перегнулся через плетеную ограду «вороньего гнезда», как принято называть площадку между стеньгой и брам-стеньгой, с любопытством ожидая, что будет дальше, когда сэр Джаспер потянул меня за рукав и указал вперед и вниз. Я посмотрел в указанном направлении и увидел Саймона, торопливо взбирающегося по вантам на фок-мачту; впередсмотрящий на фор-марсе тоже заметил его и явно был до смерти напуган видом этого странного одноглазого испанца, с каждым мгновением приближавшегося к нему. Мы видели, как он выхватил нож, метнулся туда-сюда и затем замер в ожидании у места крепления снасти, по которой поднимался Саймон. Однако не успел старый разведчик приблизиться к нему и на шесть ярдов, как вся решимость парня улетучилась, и, когда Саймон, подтянувшись, взобрался на площадку марса, отважный впередсмотрящий скользнул вниз по вантам противоположной стороны со всей скоростью, на какую были способны его руки и ноги. Поднявшись на марсе, Саймон обернулся и помахал нам рукой; затем, приставив ладони рупором ко рту, он прокричал:

На мачту, рыцарь и простак,

когда споет труба,

тогда войну затеет враг

и закипит борьба!

С этими словами он указал вниз, на палубу, и расхохотался.

— Клянусь собственной головой, Джереми, — сказал сэр Джаспер, лихорадочно сигналя ему в ответ, — разве не прав я был относительно нашего доброго старого Саймона? Однако провалиться мне, если там, внизу, не разгорается веселое дельце!

И действительно, на палубе завязалась отчаянная битва за овладение кормовой частью судна. Троих мятежников постигла участь Альфонсо, во и сторонники Базана потеряли одного из генуэзцев, а у капитана Мигуэля бесполезно свисала вдоль туловища раненая рука. Вместе с тем в тот самый момент, когда мы взглянули вниз, негр-исполин спрыгнул сверху на ступеньки трапа, ведущего на полуют, и с такой бешеной энергией набросился на нападавших, что двое из них тут же свалились бездыханными; впрочем, через мгновение толпа вновь оттеснила его и расчистила себе путь на ахтердек. С торжествующими возгласами мятежники полезли на трап, однако Базан, Мигуэль и негр оказали им такой яростный отпор, что те откатились назад, на шкафут. И снова нападавшие с громкими криками устремились в атаку; маленькая кучка людей на корме отважно встретила их лицом к лицу, но защищавшиеся уже были обречены. Некоторое время слышался звон металла о металл, и люди падали или пятились назад, но затем мы увидели, как был сражен Мигуэль, как пронзили саблей насквозь генуэзца, и остались только Базан, негр и рулевой. Последний, могучего телосложения детина в красном вязаном колпаке, внезапно оставил штурвал и присоединился к сражающимся, и эти трое настолько умело и ловко обращались с оружием, что трусливая команда мятежников снова беспорядочно отпрянула назад.

— Браво! — закричал сэр Джаспер. — Чем больше они перебьют друг друга, тем лучше для нас! Дай Бог, чтобы они не успокоились до вечерней зари!

— Боюсь,