Йокенен, или Долгий путь из Восточной Пруссии в Германию

      В поместье камергер Микотайт зазвонил в обеденный колокол, оповещая о том, что новый год начался. По радио выступал фюрер. Дорогие товарищи! Как это звучало! Он даже вспомнил про Господа Бога. Благодарил его за то, что до сих пор немецкий народ так уверенно шел под его водительством. Благодарил и за собственное спасение из крайней опасности. Будущее выглядело неплохо. Самую низкую точку прошли. Германия опять восставала из пепла. Штепутат подумывал, не стоит ли по поводу этого ободряющего известия принять глоток из бутылки с ромом. У него ведь была та бутылка мирного рома, которая уже почти шесть лет стояла в ожидании окончательной победы среди хрусталя в буфете. Он вытащил бутылку, посмотрел на яркую наклейку. Ямайка. Тридцать восемь градусов.
      - Ты знаешь, где Ямайка? - спросил он Германа.
      - Жалко, если русские выхлещут этот ром, - озабоченно сказал мазур Хайнрих.
      Ну, Хайнрих, это уж слишком! Лучше бы ты этого не говорил. После всего, что сказал по радио фюрер, не может быть и речи, чтобы этот ром достался русским. Штепутат поставил бутылку обратно в буфет. Мирный ром будем пить, когда будет мир. После окончательной победы. Германия, Германия превыше всего. Над территорией рейха ни одного вражеского самолета. Конец передачи.
      Выпьем за Новый год! Проваливай, старый! Прекрасный, новый год начался, большой, непочатый, со всем, что в нем есть: тысяча девятьсот сорок пятый.
      Согласно старому поверью в небе все двенадцать самых темных ночей года летал со своей свитой Вотан. Вотан, убегающий из небесной обители германских богов.
      Марта вообще не хотела пускать их в дом, потому что они всегда все переворачивали вверх ногами. Но Штепутат сказал, что пусть, такой уж обычай. До сих пор они являлись каждый год, почему нужно сделать исключение для 1945-го? Да уже и не было времени раздумывать, новогодний "козел" распахнул дверь дома, носился с блеянием по комнатам, не только напустил целый поток арктического холода через порог, но и нанес кучу грязного снега. "Ме-е!" проблеял "козел". Он завернулся с головы до ног в белые простыни и колотил по всему, что попадалось вокруг, своими мощными рогами. Герману он поддал так сильно, что тот упал между стульями. "Ме-е-е!"
      "Да это Буби Хельмих", - подумал Герман, наблюдая через приоткрытую дверь спальной комнаты, как безобразничал новогодний "козел". А за маской трубочиста скрывался маленький Шмидтке. Он с восторгом мазал все вокруг черной сажей. Аист стучал своим тяжелым клювом в спину Марты, пока она не принесла яблоки и остатки Рождественского печенья. Они танцевали, как одержимые, вокруг стола в гостиной и чуть не уронили елку со всеми украшениями. Только старая ведьма не танцевала вместе со всеми. Она ковыляла с клюкой по комнатам, показывала свою беззубую маску и все время норовила чмокнуть Штепутата в щеку. Ряженый как Смерть ходил осторожно. Ему было трудно держать большую косу так, чтобы не сорвать со стен картины или не срезать елку. Пару раз он беззвучно пробирался по комнате и выходил обратно на холод, откуда пришел, в то время как цыганка, хихикая, стащила с тарелки Штепутата последние орехи. Марте пришлось еще принести начатую копченую колбасу и кусок сала, прежде чем козел соблаговолил, наконец, выскочить за дверь, стал набрасываться на улице на редких прохожих и сталкивать их в снег.
      - Господи, сколько грязи, - жаловалась Марта, сметая веником в совок еще не растаявший снег.
      - Пусть балуются, - благодушно сказал Штепутат. - Что им еще делать?
      Он вышел с Германом и Хайнрихом за порог посмотреть, что еще будет вытворять в Йокенен новогодний "козел".
      Это и на самом деле оказалось последним развлечением только что начавшегося года. Через два дня Буби Хельмих получил повестку со словами "Хайль Гитлер" и штампом со свастикой, приглашавшую его приехать 9 января за казенный счет в Бартенштайн. В пехотный полк народного ополчения номер такой-то. Фрау Хельмих примчалась к Штепутату и стала жаловаться, что Буби еще ребенок, что ему всего шестнадцать лет. Но это было явным преуменьшением, если учесть, что Буби еще позапрошлым летом лежал с Венкшей в высокой траве за парком. Кто способен на это, может и воевать за Германию!
      В тот же день получил свою повестку и Микотайт и позвонил Штепутату. Штепутат уговаривал его ходатайствовать об освобождении, но Микотайт и слышать об этом не хотел. Долг есть долг! Кроме того, здесь опять Блонски, который сможет позаботиться о поместье. И как это получается, что не берут Блонского? Они, наверное, думают, что он все еще торчит на Украине.
      Микотайт тоже не знал, почему младшему по возрасту Блонскому можно оставаться в Йокенен, в то время как ему в январе 1945 года опять приходится брать в руки винтовку. Но не стоит об этом думать. Приказ есть приказ.
      Да, рекрутский набор проникал в последние закоулки. Народное ополчение - хотя от него было больше шуму, чем толку - обрушилось на утонувшую в снегу Восточную Пруссию, пыталось спасти, что еще можно было спасти. В Йокенен призыв Микотайта привел к удивительным последствиям. Трактирщик Виткун лежал с высокой температурой - ангина или что-то вроде - в постели, пил целыми кувшинами чай с ромашкой и бузиной и никак не выздоравливал. Дядя Франц раздумывал, не нужно ли поехать в Ресель навестить своих католиков. Кого нет дома, тому почта не может доставить служебные письма. Только скотина удержала его от этой поездки. Свиньи, куры, лошади, коровы - тетя Хедвиг одна с этим не справится, а Ядзя, верная полька Ядзя, и так спрашивает чаще, чем нужно, правда ли, что война скоро кончится.
      Штепутат тоже не исключал приглашения в Бартенштайн. То, что оно так и не пришло, он приписывал своей должности. В серьезные времена общине нужна голова, которая поддерживает спокойствие, не допускает паники.
      Народное ополчение лишило Микотайта возможности участвовать в традиционной облаве на 750 гектарах земли поместья Йокенен. Лесник Вин, как и во все предыдущие годы, устраивал ее в первые дни января. Опять появлялись бриджи и ботфорты, кареты и коляски. Трудно было только с загонщиками. В Йокенен уже было недостаточно мужчин, чтобы длинной цепью от Ленцкайма до Викерау перегородить зайцам и лисицам все поле. Тут Блонскому пришла в голову мысль привлечь для облавы старших школьников. В результате и Петеру Ашмонайту - Германа сочли еще маленьким - было разрешено гонять зайцев по снежному полю. За так. Просто за удовольствие и за горячий суп после охоты, за возможность увидеть кувыркание зайцев на обледенелом снегу и совсем близко услышать улюлюканье охотников.
      Пока был жив майор, январские облавы в Йокенен были событием. В январе 1945-го этот праздник превратился в скромное представление. Отсутствовали крупные имена. От Лендорфов из Штайнорта не было никого. Старого, тучного Бретшнайдера с трудом уговорили сесть в карету. А где Денхофштедтеры? Даже ландрат не приехал. Блонски пригласил старшего лейтенанта расквартированных саксонцев, но получил от этого человека, любящего животных, отказ. Он из Дрездена, города искусств - там зайцев не убивают - только едят.
      Блонски принимал охотников в йокенском замке... Однако стоп, надо сначала рассказать, как прошла охота. Первый "котел" устроили на мариентальской границе. Стрелки встали под дубами шоссе в ожидании, что им пригонят загонщики. В центре котла была йокенская мельница, не работавшая в этот день из-за отсутствия ветра. Загонщики шли по направлению к мельнице с востока.
      "Ату! Ату!"
      Петер шел рядом с волынским немцем Зарканом. Ему явно было интересно. Он размахивал своей дубинкой, время от времени взбивал ею снег, иногда швырял ее вперед, увидев черное пятно, которое казалось ему похожим на зайца, но вблизи оказывалось всего лишь камнем или наполовину занесенным пучком травы. Первый заяц, которого они подняли, и не подумал бежать по направлению к стрелкам. С продувной заячьей хитростью он понесся на старого Заркана, сделал прямо перед ним крюк и между Петером и Зарканом вырвался из котла. Петер бросил ему вдогонку палку, но заяц уже улепетывал через мариентальский крестьянский луг. Скрылся из виду. Другие зайцы, вспугнутые ими, оказались не такими сообразительными. Они некоторое время носились без всякой цели внутри котла, а потом пускались в спокойном, но опасном направлении, описывали большую дугу вокруг страшной йокенской мельницы и попадали прямо под ружье старого Бретшнайдера, сидевшего в теплых меховых сапогах на вкопанном в снег стуле и твердой рукой и надежным глазом целившегося направо и налево. Стрельба была как на маневрах.
      Петер иногда засматривался на спектакль, устраиваемый каким-нибудь умным зайцем, который просто останавливался, садился посреди котла на задние лапы и осматривался, оценивая обстановку. Осторожно бежал к мельнице, протискивался через приотворенную дверь, садился на порог, скрывался среди составленных в ряд мешков с зерном, набивал живот рожью и пшеницей и выжидал, когда у старого Бретшнайдера начнут мерзнуть ноги. Если бы Петер был зайцем, он бы тоже так сделал!
      У мельницы загонщики остановились. Теперь поле принадлежало собакам, собиравшим мертвых зайцев. Некоторым зайцам пришлось помогать. Долгоухие, в общем-то уже убитые, вдруг снова собирались с силами, отбегали метров на сорок, делали последний неуверенный скачок в сторону, пока не падали окончательно и свора приканчивала их. Они лежали, красиво сложенные в одну линию в шоссейном кювете, и медленно застывали. С минуты на минуту из-за угла должен был появиться со своей телегой кучер Боровски и забрать добычу.
      Охотники прихлебывали из бутылки водки - чтобы не отморозить ноги. Заркан получил оставшиеся полбутылки для загонщиков, но следил, чтобы дети не пили, хотя они тоже мерзли. Веселая охотничья жизнь. Последняя большая охота, прежде чем стало не до шуток.
      - Как тебя зовут? - покровительственно спросил Блонски Петера Ашмонайта. Петер впервые видел Блонского по-настоящему вблизи. Блонски и на самом деле был меньше его ростом, даже со своей большой сигарой.
      - Твой отец погиб на войне, так ведь? - вспомнил Блонски.
      Петер ничего на это не сказал. Неожиданно Блонски, тот самый Блонски, который потчевал Петера за ловлю рыбы кнутом, который своим мощным голосом много раз сгонял его с яблонь и с клубничных грядок поместья, этот Блонски положил Петеру руку на плечо и сказал: "Ты отличный парень!"
      Школьные каникулы затянулись чуть не до середины января. Первый день школы был 13 января 1945 года. Накануне вечером Марта просмотрела книги и тетради, приготовила чулки, штаны и свитер, завернула в пакет красивую длинную морковку. День сырых овощей. Каждый должен был показать в школе что-нибудь из заячьей еды. Чтобы были витамины и здоровые зубы. Великой Германии нужно много здоровых детей.
      Утром 13 января будильники не понадобились. Подъем всех школьников от мазурских лесов до Мемеля обеспечила русская артиллерия. Она покатила свои громовые раскаты с северо-востока на Тильзит, Гумбинен и Инстербург. Это были не отдельные выстрелы, а сплошной непрерывный гул, от которого тихо дрожали оконные стекла.
      Марта подогрела одежду и принесла Герману в спальню.
      - Это на границе, - сказала она, натягивая на него теплую рубашку.
      - Русские или немцы? - спросил Герман.
      - Никто не знает.
      Марта взяла его на руки и понесла в теплую кухню. На нее иногда находило желание обращаться с ним, как с маленьким ребенком, особенно когда они были одни.
      Она налила теплой воды в таз, позабыв, что член союза гитлеровской молодежи должен мыться холодной водой и закаляться. После мытья она посадила его к себе на колени и тщательно вытерла, в особенности уши. Потом она вычистила его ногти, потому что в первый день школы наверняка будет осмотр рук. Наконец, она села с ним к столу, но только чтобы смотреть. Возьми еще немного меда. Или хочешь хлеба с колбаской? Добавить сахару в кофе? А хочешь овсяные хлопья?
      Штепутат с покрасневшими ушами вошел в дом и протянул замерзшие руки над плитой.
      - Это продолжается без остановки с четырех часов утра.
      Мазур Хайнрих тоже беспокойно расхаживал взад и вперед, не мог усидеть за рабочим столом.
      - Может быть, мы наступаем, - с надеждой в голосе прокомментировал канонаду на границе Герман.
      - Это ураганный огонь, - сказал Хайнрих.
      - То же самое было, когда начиналась русская война, - заметила Марта.
      Да, гул был совершенно такой же. Канонада, начавшаяся тогда в сенокосном месяце 1941-го, вернулась, как эхо, в волчьем зимнем месяце 1945-го.
      Низкое серое небо не могло решиться - сыпать снегом или замерзать. Герман брел через пруд к школе и встретился на льду с другими детьми. Еще много чего оставалось рассказать о Рождестве, о подарках, о катании в санях. Танк "тигр" Петера больше не стрелял, потому что кончились пистоны - но его мать обещала принести из Дренгфурта еще, она все приносила оттуда. Они рисовали фигуры на снегу, например, настоящего немецкого гербового орла. Для этого нужно было только лечь на спину и, раскинув руки в стороны, хлопать ими по снегу, и птица была готова.
      Учительница из-за долгого телефонного разговора, ради которого она ходила на общественный переговорный пункт в дом Штепутата, пришла в класс с опозданием на полчаса. Прежде всего она велела всем петь:
      С утра начинается радость,
      Я встаю чуть проглянет свет,
      Восхожу на высокую гору,
      Шлю отчизне сердечный привет,
      Шлю Германии мой привет.
      С помощью этой бодрой песни удалось на пару минут заглушить гул ураганного огня. Но когда они закончили, большие оконные стекла продолжали петь, откликались на каждый звук, доходивший от Гумбинен, тихо и непрерывно дребезжали, гудели, звенели. От этого звука становилось жутковато. Учительница всеми силами пыталась отвлечь йокенских детей от поющих стекол. Пожалуй, если приняться за действия с дробями. Чтобы разделить дробь на число, нужно...
      В полдень все стихло.
      - Теперь они пошли в наступление, - громко сказал Герман во время урока чтения.
      Тут учительница не выдержала. Она отпустила детей на час раньше. А в следующие дни школы не будет. У нее больна мать. Она задала уйму уроков. Прежде всего дроби, правильные и неправильные. Она будет спрашивать, когда вернется, вне всякого сомнения.
      В сводке вермахта о гуле и грохоте на востоке было сказано так:
      На Вислинском фронте началось давно ожидаемое зимнее наступление русских. После чрезвычайно сильной артиллерийской подготовки противник атаковал западный фланг Барановского плацдарма. Завязались ожесточенные бои. В пограничных районах Восточной Пруссии по обе стороны Роминтенской пущи наблюдалась мощная артиллерийская подготовка противника.
      Волчий месяц январь в Восточной Пруссии! В суровые зимы волки стаями приходили через границу из русских лесов.
      Попытки русских прорвать фронт между Эбенроде и Шлосбергом были сорваны.
      Началось под Барановом. В южной части Вислинского фронта. Первый Украинский фронт атаковал западнее Сандомира, сразу же зашел далеко вглубь и вклинился танковыми колоннами в направлении Верхней Силезии и устья Вислы.
      - У мазуров пока все спокойно, - с облегчением заметил Хайнрих.
      Волчий месяц в Восточной Пруссии. Только на этот раз вместо волков из восточных лесов вышло сто шестьдесят дивизий. На Гольдап и Гумбинен двинулся Третий Белорусский фронт. С севера через Мемель шел Первый Прибалтийский.
      На всем протяжении фронта от северных отрогов Карпат до Мемеля с крайним ожесточением идут зимние бои.
      - Если бы нам только удержать крепость Лотцен, - как бы подбадривая себя, сказал Штепутат.
      Они сидели над Германовым школьным атласом. Мир так съежился, что великие события из сообщений вермахта уже можно было проследить на простой краеведческой карте Восточной Пруссии!
      На севере прекратила свое существование Третья немецкая танковая армия. Двадцать первого января пали Гумбинен и Тильзит.
      - Они заходят и с юга, из Польши, - с удивлением заметил Хайнрих, показывая пальцем на то место на карте, где были Алленштайн и Дойч-Эйлау.
      - Хотят затянуть мешок. Если падет Эльбинг на Фришской лагуне, Восточная Пруссия превратится в остров, - сказал Штепутат.
      У них у всех был этот островной комплекс. Быть отрезанными от рейха, от всякой помощи и всех надежд - это было худшее, что могло случиться с Восточной Пруссией. Фюрер вернул их домой, сделал из узкого коридора твердую землю, хотя и ценой мировой войны. И вот сейчас потоп угрожал снести плотину. Обратно в это проклятие одинокого острова! Почему Адольф Гитлер покинул их? Почему он сменил свою ставку? Так думал Штепутат, глядя на школьную карту Восточной Пруссии. И у него впервые появились сомнения.
      Русские танковые клинья продвинулись до Кенигсберга. Двадцать первого января части Четвертой немецкой армии отступили на линии фронта Ангерапп-гольдап-Аугустово.
      У Четвертой армии тоже был островной комплекс. Она хотела прорваться на юго-западе к Висле, и за такое решение командующий армией, генерал Хосбах, поплатился своим постом. Фюрер, говорят, пришел в состояние бешенства. Он хотел, чтобы был остров. Не прорываться на запад! Держать! Держать!
      Парашютно-танковый корпус "Герман Геринг" оставили на восточной границе. Он должен был удерживать Мазурский канал, пока не будет разорвано кольцо на юго-западе. Но ведь от Мазурского канала до Йокенен всего тринадцать километров, если напрямую через лес. Да и замерз он сейчас, Мазурский канал. Русским ничего не стоило его перейти! Двадцать третьего января пал Инстербург. "Аннушка из Тарау".
      Нет ураганного огня, но нет и тишины. Отдельные выстрелы. То и дело показываются самолеты, разворачивающиеся над горой Фюрстенау, стреляющие и попадающие под обстрел. Однажды утром прибежал Петер Ашмонайт: "Сегодня утром ликвидируют склады в Дренгфурте. Поехали, там есть печенье и конфеты". На Ангербургском шоссе навстречу Герману и Петеру уже с раннего утра тянулись фургоны беженцев. И танк "тигр" с гигантской пушкой, от которого им пришлось сворачивать на своих велосипедах аж в сугробы на краю дороги.
      - Почему он катится на запад? - удивлялся Герман.
      - А плевать на него, - заявил Петер. Он никак не мог понять, почему Германа беспокоит, что танк катится на запад, в то время как стреляют на востоке. Петер думал только о печенье и конфетах, которые оставались на дренгфуртском продовольственном складе.
      - Елки-палки, даже часового не поставили, - поражался Петер, когда они добрались до хранилищ. Они прошли с велосипедами мимо пустой караульной будки, поставили их за первым корпусом, так чтобы их было не видно с улицы (а то еще утащат). В конца прохода между хранилищами они обнаружили военную легковую машину и солдат, возившихся с длинными шнурами.
      Петер открыл слегка приотворенную дверь. Они вошли в помещение, напоминавшее покинутую в панике контору. На полу лежал опрокинутый стул, клочки бумаги и множество пустых пачек из-под сигарет. Дверь в складское помещение болталась на одной петле.
      - Что я говорил! - торжествующе закричал Петер, показывая на длинные ряды картонных коробок, сложенных штабелями по обе стороны прохода. Петер вскрыл одну коробку, вытащил банку, посмотрел на надпись.
      - Мармелад зачуханный!
      Петер швырнул банку на пол. Она с грохотом покатилась по всему пролету, пока не ударилась в дощатую стенку. Герман поражался невероятному количеству коробок. Здесь можно было обмазать мармеладом целые армии.
      - Мармелад - ерунда! - заявил Петер и помчался к следующему корпусу.
      Ржаные лепешки! Ржаные лепешки в таком количестве, что ими можно было бы кормить всю конюшню поместья. Герман начал запихивать пакеты с лепешками в карманы, хотел уже привязать целую коробку к багажнику, но Петер покачал головой.
      - Мы не из-за этого добра тащились сюда за шесть километров.
      Петер искал сдобные сухари и нашел в конце здания. Целая стена сухарей. Но нужно следить, чтобы выбрать коробки не с солеными, а со сладкими сухарями. Они сели на пол спиной к дощатой стенке, стали разрывать коробки и пробовать сухари.
      - С этим хорошо бы попить, - сказал Герман.
      - Не-е, пить здесь нечего. Только сухое молоко.
      Герман размышлял, как это можно высушить молоко, когда раздался страшный взрыв, бросивший к их ногам выбитые оконные стекла, опрокинувший в проход три штабеля сладких сухарей (а что, если бы они там сидели?), метнувший в стенку куски дерева, грязь и камни и пробивший в крыше дыру такой величины, что в нее могла бы проехать телега. Петер мгновенно оценил ситуацию: взорвали последний корпус, с плавленым сыром.
      - Бежим! - завопил он.
      Пока они бежали по проходу, перепрыгивая через коробки с сухарями, грохнуло еще раз. Легковой автомобиль медленно ехал вдоль хранилищ, и следом за ним один корпус за другим взлетали на воздух.
      Велосипеды!
      - Если что-нибудь случится с велосипедами, как мы доберемся до дома?
      Они забрали велосипеды от корпуса с мармеладом, побежали к будке часового, хотели добраться до шоссе, прежде чем раздастся следующий взрыв. Тут их заметил сидевший в кабине унтер-офицер.
      - Какого черта вы тут делаете? - заорал он. Он остановил свою подрывную машину, прекратил взрывать дощатые стенки и ящики с плавленым сыром. - Есть там еще кто-нибудь? - спросил он сердито.
      Петер отрицательно покачал головой.
      Человек вдруг начал смеяться.
      - Ну хоть нашли что-нибудь?
      Он наклонился к заднему сиденью машины, вытащил бумажный мешок, бросил мальчикам.
      - А теперь сматывайтесь, только быстро!
      Петер поднял мешок на багажник.
      - Слушай, это конфеты, - засиял он. Ему хотелось тут же на месте обследовать мешок, развязать его, попробовать, что там есть, но в этот момент взлетел на воздух корпус с сухарями, солеными и сладкими. Теперь уж точно надо было бежать.
      Тем временем на улице собралась толпа. Когда начались взрывы, дренгфуртцы сбежались, чтобы попытаться хоть что-нибудь спасти из банок с мармеладом и пакетов с сухарями. "Проходите! Проходите!" - кричал солдат (откуда он только взялся?), стоявший у входа и следивший, чтобы взрывная операция прошла без осложнений. Герман и Петер, нажав на педали, проехали мимо него, свернули на шоссе, дребезжа звонками, прокладывали себе дорогу среди столпившихся людей. Отъехав на надежное расстояние, они остановились. Петер осмотрел содержимое мешка. Действительно, конфеты. Попробуем. Вкус малины.
      - Делают одну большую кучу, - сказал Герман, оглядываясь на склад.
      - В Йокенен этого хватило бы на сто лет, - ворчал Петер, разгребая обеими руками конфеты.
      Все один сорт. Только малиновые.
      Начался пожар. Белый дым клубился над разрушенными хранилищами и тянулся низко над землей на северо-запад.
      - Я думаю, так же делают дымовую завесу, - сказал Герман.
      Все сравнялось с землей, только мармеладный корпус остался стоять рядом с караульной будкой. Военная легковая встала поперек шоссе, оттесняя людей обратно в предместье. Теперь прощай, мармеладный склад. Боковые стены подались, повалились на землю, через потолок вылетели куски толя, дерева и картона. Свалилась, как будто опрокинутая невидимой рукой, и контрольно-пропускная будка. По улице покатились банки с мармеладом, разбитые и целые. Желтый абрикосовый мармелад потек в дренгфуртскую придорожную канаву.
      - Ну вот и будке конец, - сказал Герман.
      На обратном пути они обогнали обоз беженцев. Просторные повозки не спеша катили по шоссе. В них было очень уютно. Люди поставили на телегах деревянные стойки и натянули на них шерстяные одеяла.
      - Правда получается, как фургоны на диком Западе? - спросил Герман.
      Петер прицепился к одной телеге, разговорился с плотно закутанным детским лицом, выглядывавшим из-за навеса.
      - Хочешь конфетку? - спросил он детское лицо.
      Девочка приподняла брезент, и Петер бросил в телегу семь, а то и восемь конфет.
      - Откуда вы? - поинтересовался он.
      - Из Ангербурга, - ответила девочка.
      Это было не так уж далеко, километров двадцать пять к востоку от Йокенен.
      "Хорошо хоть фюреру ничто не угрожает", - думал Герман. Когда его штаб-квартира находилась в лесу между Ангербургом и Растенбургом, он был в крайней опасности. А без фюрера все пропало.
      Прямо перед Йокенен затор на шоссе: транспорт остановлен большим стадом. Коровы запрудили всю проезжую часть, некоторые пробовали пастись по обеим сторонам шоссе и громко мычали, не найдя под твердым снегом ничего съедобного. Один крестьянин из Ангербургского округа о чем-то договаривался с группой солдат. Нужно пристрелить его корову, которая стояла в придорожной канаве с подвернутой ногой и отказывалась двигаться дальше. Герман и Петер протискались вперед и все видели своими глазами. Видели, как самый маленький из маскировочных халатов зарядил винтовку и отвел затвор. Эти тупоумные глаза там в канаве. Выстрел был совсем не таким громким, как его себе представляют. Корова какое-то мгновение стояла, как будто не могла шевельнуться на своих парализованных ногах. Потом вдруг повалилась на бок, задрала две ноги вверх, перекатилась обратно, свесила язык в снег, который тут же стал окрашиваться в красный цвет.
      - Она сейчас замерзает, - сказал Петер. - Мясо не испортится, еще весной можно будет есть.
      Да, это было время, когда придорожные канавы заполнялись консервированной говядиной. Иногда там попадались и лошади, потом овцы, потом и люди. То, что не мог пропустить большой поток, оседало в канавах.
      Перед поворотом на улицу Йокенен опять пробка. Саксонцы отступали. Они перегородили шоссе, чтобы спокойно вывести свои тяжело нагруженные машины на дорогу.
      - Эти тоже не на фронт, - заметил Петер. Ну, это-то было понятно, с отвертками и клещами на фронт не едут. Их дело было чинить, что возвращалось с фронта.
      Герман и Петер поставили велосипеды возле двери дома Ашмонайтов. С гордостью внесли в кухню мешок с конфетами. Петер с размаха бросил мешок, и он громко шлепнулся на каменный пол. "Ну", - сказал он и разрезал мешок кухонным ножом. Мальчики лежали на полу и делили: тебе одну, мне одну.
      - Уже вечер, Петерка? - спросила из своей кровати слепая бабушка, хотя для нее, собственно, всегда был вечер.
      - Ты бы помолчала, бабушка, а то мы собьемся.
      Они еще не закончили дележ, когда в дверях появилась Марта.
      - Боже мой, наконец-то вы здесь! - захлебнулась она. Да, да, она опять натерпелась страху, что ее Герман мог попасть под колеса. Приходить домой так поздно!
      - Двести семьдесят две конфеты! - торжествующе закричал Герман.
      - Дети, дети, ведь уже темнеет. А все шоссе забито беженцами и военными!
      Герман протянул матери малиновую конфету в фантике.
      Разве это не удачный день? Двести семьдесят две конфеты. Когда такое бывало? Не бывало даже на Рождество или на день рождения.
      Петер понес слепой бабушке целую пригоршню, просто высыпал сладкий дождь на красное клетчатое одеяло.
      - На, бабушка! Ты тоже попробуй сладенького.
      Спали плохо. Из-за взрывов в мармеладном корпусе - все время мармеладный корпус - Герман всю ночь то и дело вскакивал в испуге, его преследовал запах горелого, языки пламени, вырывающиеся сквозь стены хранилища. Потом шум в гостиной Штепутата. Рано утром, когда еще все спали, через выгон явился инспектор Блонски - что совсем неожиданно, не на лошади. Нервно кусая сигару, он произнес: "Надо сматываться".
      Инстербург пал. Перед Ангербургом стояла Красная Армия. Кенигсбергу грозило окружение.
      Штепутат силой усадил Блонского на диван. Были ведь приказы из округа, из управления области, лично от гауляйтера Эриха Коха. Немцы Восточной Пруссии не бросаются в бегство, они своими руками защищают свои дворы - если нужно, оглоблями и навозными вилами. В Эйдткунен эсэсовцы по приговору военно-полевого суда расстреляли бургомистра за то, что его деревня снялась с места раньше времени.
      - Но в Ляйтнервальде уже никого нет, и в Норденбурге, и во всех деревнях за горой Фюрстенау.
      Штепутат позвонил в Дренгфурт районному секретарю партии Краузе. Он должен знать.
      - Этого Краузе уже давно и след простыл, - буркнул Блонски.
      И ошибся. Партийный секретарь Краузе 23 января 1945 года сидел в своем партийном бюро на дренгфуртском рынке прямо напротив бывшего магазина маленького еврея Самуэля Матерна. Краузе изучал обстановку: прежде всего сохранять спокойствие! Парашютно-танковый корпус "Герман Геринг" удерживает Мазурский канал. Несомненно! Я это знаю из надежных источников. Мы сегодня из соображений безопасности отправляем женщин с маленькими детьми из Дренгфурта в Растенбург... По узкоколейке... Конечно, она еще работает... Только без паники! Кто бросается бежать, только напрасно забивает дороги и мешает подходу наших резервов!
      Именно так. Подвести резервы. Штепутат перевел дух. Он был непоколебимо уверен, что высшее начальство не оставит маленький Йокенен в беде. На все свой порядок. Если бы была опасность, йокенцам сообщили бы.
      - Но нужно быть готовыми к худшему, - сказал Блонски.
      Да, тут он, пожалуй, прав. Быть готовыми - это не идет в разрез ни с какими приказами. Достаточно ли вообще повозок в Йокенен, чтобы двинуться в путь? Работников поместья придется объединить по три семьи на повозку. А что будут делать те, у кого нет ни лошади, ни телеги? Шорник Рогаль, например, дорожный сторож Шубгилла со своим множеством детей? Блонски предложил составить план, включив в него все повозки и всех лошадей деревни. Сегодня же, сейчас. Он зажег свою наполовину изжеванную сигару, ушел, не прощаясь, обдумывая свой план, подсчитывая лошадей и телеги, распределяя йокенцев. Жалко, что не было Микотайта - он со своим практичным умом организовал бы все наилучшим образом.
      Не успел уйти Блонски, как появился дядя Франц.
      - Я тебя понимаю, - спокойно сказал он Штепутату. - Как бургомистр, ты должен думать об этом по-другому... но как сосед... В общем, не удивляйся, если мы двинемся заблаговременно. Ты знаешь, родственники в Реселе. Мы собираемся там... Когда начнется, мы все вместе поедем оттуда.