Король и Королева Мечей (Орокон - 2)

      Но Великая Мать сказала: "Нет, не тревожься о нем. Не бойся за своего брата".
      "Моего брата!" - подумал Раджал возмущенно и тут же устыдился, потому что понял, что злится не только на Нову, но и на Великую Мать. В конце концов, сказанное ею могло быть правдой. Но как порой трудно поверить в правду!
      Это случилось ясным утром на опушке Диколесья, далеко на севере Тарнских равнин. Там-то Раджал и увидел впервые мальчика, которого они потом стали называть Новой. С тех пор миновал не один сезон, но Раджал до сих пор помнил тот день. Тогда их было всего четверо - Раджал, Мила, Дзади и Ксал. Они бежали из Ириона и пробирались по стране тайком.
      В ночь перед появлением Новы они обосновались в заброшенном крестьянском доме, одном из многих, разбросанных по равнине, словно раковины на берегу после отлива. Дома опустели после Осады Ириона. Переодевшись крестьянами, всюду гонимые, они направлялись к югу вдоль Белесой Дороги. Горстку ваганов, странствующих по Харионским землям, ожидали страшные опасности. Но делать было нечего. Они должны были добраться до Внутриземья, где ваганам хотя бы дозволялось получать разрешение и работать певцами, танцорами, актерами.
      А в Тарне бродячих ваганов могли схватить и расстрелять на месте.
      В то утро Раджал вместе с Милой ходили по лесу в поисках дичи, сладких листьев и ягод. Великая Мать велела им не задерживаться, но они ушли далеко в чащу леса. К тому времени, как они разыскали тропинку, ведущую к крестьянскому дому, солнце уже стояло высоко, и Дзади был готов в дорогу он стоял возле запряженной повозки.
      Вовсе не удивившись и не встревожившись из-за того, что дети опоздали, Великая Мать обернулась к ним. Раджал нес целую охапку сладких кореньев, а Мила насобирала в подол юбки листьев, ягод и орехов. Но все, что они насобирали, посыпалось на землю - дети опустили руки от неожиданности, когда из-за повозки вышел незнакомый юноша.
      Он был худ и бледен. На нем, как и на ваганах, было крестьянское платье. Тогда, в первый день, он вел себя скованно, стеснительно, все время смотрел под ноги, прятал глаза, но Раджал успел разглядеть, что глаза у него ярко-синие. А волосы у юноши были светлые, почти белые.
      - Этого юношу зовут Нова, - сказала Великая Мать. - Примите его в сердца ваши как брата, дети мои, ибо он брат вам.
      Раджал вздрогнул от испуга.
      - Великая Мать, ты не ослепла ли? Этот мальчик - не нашего племени. Он эджландец, почитатель сладкоречивого Агониса. Неужто ты забыла все, что стряслось в Ирионе? Забыла про виселицы на лужайке? Но если ты, о Великая Мать, забыла о своем сыне, то я не забыл о моем отце.
      После этих слов Раджал был готов броситься на светловолосого мальчишку и сбить его с ног, но вместо этого неожиданно сам оступился и упал в дорожную пыль. Приподнявшись, он оглянулся и посмотрел на Великую Мать, сидевшую рядом с Дзади на повозке. Как легко она наказала его! Раджал скривился от острой боли в паху - именно там ставили метку, отличавшую ваганов от других народов. Он становился мужчиной. Он должен был говорить как мужчина.
      А он пищал как цыпленок и вскоре умолк, не находя слов.
      Бледный юноша-эджландец подал ему руку, но Раджал его руку оттолкнул и поднялся сам. Ему было стыдно, он был готов убежать куда глаза глядят. Но не мог. Он посмотрел на Милу. Девочка сидела на корточках и старательно собирала ягоды, и орехи, отгоняя настырную птицу.
      Великая Мать добродушно проговорила:
      - Раджал, дитя мое, как я могу забыть о твоем отце? Каждый день мое сердце обливается кровью при мысли о том, что нет больше на свете единственного моего отпрыска. Я так надеялась на то, что он продолжит и умножит наш род, когда я уйду из Царства Бытия. Но я знаю, Раджал, что мой сын живет в тебе, и знаю, что его жизнь в тебе будет явлена благородно.
      Этот мальчик - враг наших врагов. Если бы он остался здесь, в Тарне, жизнь его была бы в такой же опасности, как моя и ваша. Постарайся смотреть на все глубже, Раджал. У тебя в отличие от твоей сестры нет сильного чувства предвидения, но разве ты не можешь понять, что цвет кожи человека это еще не все?
      Она притянула незнакомого мальчика к себе, закатала его рукав. Белизна кожи Новы ослепила Раджала.
      - Его тело - это цвет бледного солнца. Он близок к совершеннолетию, но у него нет знака, который отличает мужчин нашего племени. Нет, это дитя не дитя Короса, но в ту пору, когда мы доберемся до Хариона, настанет время, когда белизна его кожи будет нам на пользу. Рядом с ним мы все будем казаться не такими смуглыми. А потом настанет время, когда, наоборот, мы должны будем прятать его, когда придется окрасить его кожу и волосы темным соком бузины. О дети мои, много раз нам придется исполнять свой долг, но настанет время, когда нам будут отданы все долги. Время идет, но со временем смысл многого будет открыт нам.
      Раджал закрыл глаза и сдержал слезы. Он еще тогда понимал, что Великая Мать права.
      Дзади открыл глаза.
      - Сестрица Ксал...
      Он доверчиво смотрел на доброе и мудрое лицо старухи.
      - Милый Дзади... Тс-с-с!
      Ксал мягко, но властно удержала двоюродного брата, не дала ему подняться. Она поняла: ее снадобье подействовало. Губы ее тронула едва заметная улыбка. Она медленно обошла вокруг печки. Отложив в сторону кипу яркой одежды, раздвинув занавеску из бусин, она открыла дверцу в задней стенке фургона.
      - Великая Мать, теперь будет целительная музыка? - взволнованным шепотом спросила Мила.
      - Это часть исцеления. Нанесение бальзама - первый шаг, теперь начнется второй, но будет и третий. Но, наверное, ты уже знаешь все это, Мила, моя девочка? А позднее, когда твой дар предвидения окрепнет, ты будешь знать все это точно
      Сердце Милы забилось сильнее. Она ведь и на самом деле знала это! Она протянула руку, пригладила перья своей птицы. Так же осторожно, старательно и нежно, как Великая Мать Ксал, Мила шевелила пальцами. А старуха приступила к следующему этапу исцеления Дзади. Сначала она развернула толстое одеяло, потом - несколько слоев шелка. Нежнейший звук наполнил пространство фургона, сверкнуло огнем полированное дерево.
      - Братец Дзади, держи, - негромко проговорила Великая Мать и вложила инструмент в руки дурачка. Это была тройная гиттерна - один из редчайших шедевров, изготовляемых ваганскими мастерами. От округлого корпуса вверх тянулось три витых многострунных грифа, на которых были вырезаны странные знаки. Играли на гиттерне только по самым торжественным случаям, и играть на ней умел только Дзади.
      Казалось, своими большими неуклюжими руками он способен в любое мгновение сломать инструмент. Но нет, руки дурачка были необыкновенно нежны, его пальцы извлекали из струн мелодию, полную необычайной тонкости, которой, казалось бы, был начисто лишен Дзади.
      Поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее Дзади играл мелодию и аккорды, и пальцы его ловко сновали, порхая с одного грифа на другой.
      Ксал закрыла глаза. Она знала о том, что должно было произойти. За целительной музыкой и стуком дождя она слышала шум потоков воды, струящихся между колесами фургона. Издалека донеслось ржание испуганной лошади. А еще через несколько мгновений послышится стук, встревоженный стук в дверь фургона.
      Кто же это будет?
      Ксал знала кто. Ее двоюродный брат Эмек - предупредить о том, что река поднялась высоко, слишком высоко. Нужно будет запрягать лошадей и отвозить фургоны подальше от реки.
      Раджалу это покажется немыслимым: опять выбегать под дождь! В свете качающихся тусклых фонарей мир представится юноше злобным, предательским сном. Ему будет казаться, что и фургоны, и телеги, и лошади, и дети, и собаки, и шатер, и занавески из разноцветных бусин - все это в следующий миг будет смыто волнами разгулявшейся реки. Люди будут кричать и бегать туда и сюда. Эмек будет в отчаянии, но именно тогда, когда всем покажется, что все кончено, Дзади спокойно займет свое место рядом с остальными. Он будет крепко держаться на своих сильных ногах.
      А потом со лба его будет смыт целительный бальзам и рана его исчезнет, и тогда девочка Мила поймет, что свершился третий этап исцеления.
      Но всему этому только суждено было случиться.
      Дзади играл, Мила пела. Поначалу песня ее была без слов, и мелодия казалась странноватой, неоформленной, но мало-помалу превратилась в печальную песню, которую Раджал от кого-то слышал в дороге.
      Даму в шелках, кружевах и брильянтах
      Юноша любит сильнее всего.
      Как же он выживет, этот несчастный,
      Если она не полюбит его?
      О красота, ты не хлеб и не соль.
      Счастья не даришь, а даришь лишь боль.
      - А голосок у Милы все красивее, правда, мой юный воин?
      Но Раджал почти не слушал. Ксал беспечно чиркнула спичкой о печку и закурила длинную резную трубку. Клубы синеватого дыма поплыли по фургону, а Ксал уселась рядом с внуком. Она грустно посмотрела на него и стала еле слышно шептать. Шепот ее был едва слышен за шумом дождя.
      - Бедный мой мальчик, не осуждай брата своего в сердце своем. О, я знаю о том, что между вами была ссора. Между вами пролегла боль. Один из вас смотрит в глаза другого, но что он видит? Один видит дурака, который лезет на рожон, а другой - труса, который прячется в нору всякий раз, как только заслышит чьи-то шаги. И у обоих в сердце нежелание соглашаться, примиряться. Один говорит: "Я лезу на рожон? Нет, я храбр там, где он слаб". А другой говорит: "Я трус? Вот и нет! Зато я выживу, а его растопчут!"
      Рыцарь дерется за кубок злаченый,
      Жаждет скорее его получить,
      Что же, и чести своей он лишится,
      Если не сможет в бою победить?
      Слава, не хлеб ты, увы, и не соль,
      Счастья не даришь, а даришь лишь боль.
      - Дитя, уцелеть вы сумеете только вместе, и со временем ты выучишь этот урок. Не думай, что юноша-эджландец слаб. Он так же силен, как ты, но сила его другого рода. Повернись к нему своим сердцем, ибо без него твоей судьбе ни за что не свершиться. Твоя история только начинается, а эта ночь минует. Обними эджландца, как подобает брату, и подумай о будущем.
      Войско король собирает на битву, В бой с узурпатором войско ведет. Что же он скажет, когда проиграет, Войско утратит и в плен попадет? Власть и престол, вы не хлеб и не соль, Счастья не дарите, дарите боль...
      За дверью клокотали потоки грязи. Дождь шел все сильнее и сильнее, а в фургоне звучала странная музыка. Она смешивалась с дымом и светом лампы.
      - Но... Великая Мать, - робко проговорил Раджал, - куда же подевался Нова?
      Ксал не успела ответить. В дверь фургона кто-то встревоженно забарабанил.
      ГЛАВА 8
      АРЛЕКИН ИЗ "СЕРЕБРЯНЫХ МАСОК"
      После того как Джем убежал от Раджала, он долго бежал, не думая о том, куда бежит, по грязи и мокрой траве, вдоль изгиба Петли Воспера. Он бежал, и бежал, и бежал. Перед собой он видел только серо-коричневую мглу, а слышал только шум дождя.
      Он не заметил мчащуюся прямо на него "стрелу" и о том, что что-то неладно, догадался только по испуганному, пронзительному ржанию лошади, вставшей на дыбы, вскрику девушки и щелканью хлыста.
      Джем упал.
      - Какой-нибудь вонючий ваган, готов об заклад побиться! - послышался надменный голос. Мужчина расхохотался. "Стрела" исчезла за поворотом дороги.
      Джем лежал на спине в придорожной канаве, безучастный ко всему. Хлыст рассек щеку, из раны текла кровь, но Джем не чувствовал боли. Мысли лихорадочно метались, он думал о предстоящих испытаниях. Он понимал, что в душе у него поселился страх, жуткий страх - именно этот страх и вырвался на волю во время его глупой драки с Раджалом. До сих пор Джему казалось, что его судьба где-то далеко-далеко. Теперь она стала ближе, она почти настигла его. Через несколько дней ваганская труппа доберется до Агондона, и потом Джему придется расстаться с ними.
      "Ты найдешь улицу под названием "улица Давалон", - так сказал арлекин. - Там разыщешь дом с золотыми завитками на окнах и дверях. Этот дом принадлежит господину, известному под именем лорд Эмпстер. Ты должен прийти к нему, Джем, и он примет тебя".
      Пожалуй, теперь, когда Агондон так близок, Джем мог бы продолжить путь сам по себе, пешком. Шел бы, время от времени вымазывая лицо бузинным соком. Но он не мог. Странствовать в одиночестве было опасно, слишком опасно, а как ваганы могли покинуть Варби до окончания курортного сезона?
      Джем понимал, что он трусливый глупец.
      Дрожа с головы до ног, он сжал в руке кристалл, который носил в кожаном мешочке на груди. Порой, когда он задумывался о том, что ему предстоит отыскать еще столько кристаллов, сердце его сжималось от боли. Какой огромной и пугающей представлялась ему стоявшая перед ним задача! В детстве он мечтал о приключениях, и вот, наконец, его приключения начались. Они не прекращались все то время, пока он странствовал с ваганами.
      Но теперь, когда приближалось намного более опасное приключение, Джему все чаще хотелось снова оказаться дома. Как он мечтал о Кате, о своей возлюбленной Кате, о той любви, которой они предавались в Диколесье! Но все это теперь казалось таким давним и далеким, таким безнадежно давним и далеким, и Джем понимал, что назад ему не вернуться никогда.
      Ах, если бы только арлекин мог снова встретиться на пути Джема, если бы он придал ему сил для грядущего испытания!
      По дороге, поскрипывая, приближалась карета.
      - Эй, кучер, придержи лошадей, кому говорят! - послышался на фоне шума дождя властный голос, затем прозвенел маленький колокольчик. - Остановись!
      Потом послышался другой голос, более высокий, недовольный:
      - Да что там, что там такое? Мы и так уже отстали от труппы! Нельзя ли поторопиться? Кому-то охота было помереть, вот он и нашел свою смерть. Там кто-то умирает, старина, это я тебе точно говорю.
      - Ты-то не умираешь, верно? На самом деле, неужели ты совсем не способен думать о других? Юное создание... по всей вероятности, мужского пола... валяется на обочине... в совершенно неподобающем виде.
      - То есть под дождем, в грязи? Наверняка он мертв.
      - Нет, но он может быть ранен.
      - А я говорю: и смотреть не стану. Он в крови? (Звон колокольчика.) Кучер, погоняй!
      Динь-дон!
      - Нет, останови коней. - Открылась дверца, оттуда высунулась голова. Да, он весь в грязи, но он одет, и одет он, между прочим, в костюм "Решимости в алом". Мы не можем бросить его. Юноша! Эй, юноша, валяющийся в грязи, послушай-ка!
      Джем рывком приподнялся, сел и ахнул. Он никогда прежде не видел такого экипажа. Карета была выкрашена в темно-лиловый, почти черный цвет. На дверце красовался золоченый королевский герб. В карету были запряжены четыре прекрасных вороных коня в темно-лиловых с золотом попонах, на облучке восседал кучер в такой же ливрее. Но внимание Джема привлекло лицо человека, выглянувшего из кареты.
      Вернее - серебряная маска.
      - Ты ушибся, юноша? Идти можешь?
      Джем с трудом поднялся на ноги, не сводя глаз с человека в маске.
      - Ах, бедняжка! Что у тебя с лицом? Дай-ка, я оботру его носовым платком... Не бойся, юноша, мы такие же, как ты. Позволь, мы тебе поможем.
      Дверца распахнулась настежь.
      - Ты с ума сошел, старина? Этот мальчишка - обычный бродяга, разбойник! Ой, нас убьют, точно убьют!
      Динь-дон! Динь-дон!
      - Ты забываешь о том, что мы все бродяги и разбойники! К Джему протянулись руки и втянули его внутрь лилово-черной кареты. Колокольчик прозвенел вновь. Юноша осмотрелся. Карета и внутри была роскошна. Стенки и сиденья были обиты темно-лиловым плюшем, на сиденьях лежали удобные мягкие вышитые подушки и теплые стеганые одеяла, в одно из которых тут же завернули Джема.
      Он часто заморгал и откинул назад мокрые волосы.
      У потолка покачивалась небольшая лампа. В ее теплом мягком свете Джем, наконец, разглядел своих спасителей. Если на одном из них была металлическая маска, то у второго маска была совсем иного сорта. Теперь Джем понял, кому принадлежал писклявый недовольный голос. Лицо этого человека было покрыто густым слоем белил, а краешки измалеванных губ были скорбно опущены. Под гримом проступали глубокие морщины. Такой физиономией можно было пугать детишек. Это было лицо клоуна, который никогда не смеялся.
      Джем вдруг встревожился. Он ведь не только испачкался в грязи. Он продрог, его ушибы и рана на лице саднили. Он ослаб. Он был уязвим. Зачем он согласился сесть в эту странную карету? О да, его заворожила серебряная маска. Вроде бы он видел такую когда-то раньше...
      Но нет. Это было невозможно.
      А грустный паяц сказал:
      - Да, мы бродяги, но мы не какие-нибудь попрошайки! Этот мальчишка обычный ваган с большой дороги, не более того! Ну, послушай меня, старина, вышвырни ты его, прошу тебя!
      - Паяц, ну где твое сострадание? Этого мальчика-вагана наверняка ограбили воры... А какая страшная рана на лице... Ну где же, где же мой батистовый платок?..
      - Его ограбили? Да он сам воришка, клянусь!
      - Глупости. Сразу видно: он - невинная жертва.
      - Старина, ты слишком романтичен. - Грустный паяц пристально уставился на Джема. - А ну-ка, мальчишка, расскажи нам, что с тобой приключилось?
      Сердце Джема взволнованно забилось. В самые последние мгновения он вдруг заметил нечто совершенно особенное. Его странные спутники были укутаны в темные плащи. Он не видел, во что они одеты под плащами, не видел и их истинных лиц. Но, вероятно, обо всем можно было догадаться по темно-лиловому цвету кареты, по вышитым подушкам и ярким одеялам...
      - Вы - ваганы! - воскликнул Джем.
      Ответом ему было безмолвие. Человек в маске глянул на паяца, паяц - на него. Человек в маске заливисто рассмеялся. Джем закусил губу. Они были ваганами, они должны были быть ваганами... но как же ваганы могли разъезжать в такой роскошной карете?
      И тут он вспомнил...
      Раджал часто рассказывал о "Серебряных масках", о знаменитых "королевских ваганах". Эти люди были легендой. Разрешение на их представления было подписано рукой короля, и в течение несколько эпициклов эта труппа выступала для эджландского высшего света. Некоторые говорили о том, что поступить в "Серебряные маски" - это предел мечтаний для каждого вагана. В "Масках" самый простой жонглер или танцор пользовался благами, неизвестными простым эджландцам, не говоря уже о ваганах. Звезды этой труппы жили в роскоши, как аристократы. Поговаривали, что Бладжир Харест, великий Пьеро, - фаворит императрицы.
      "Маски" были ваганским прекрасным сном, дивной мечтой. Джем знал, что Раджал с трепетом думал о том, как славно было бы когда-нибудь попасть в эту труппу.
      "Маски" ехали в Варби на бал по случаю окончания сезона.
      Далее последовал диалог.
      Маска: - Ваганы! Как сказать...
      Паяц: - Ты бы предпочел, чтобы он назвал нас "Детьми Короса"?
      Маска: - Нет, нет. Он так очарователен в своей невинности.
      Паяц: - Невинность! Сказал бы лучше - дремучее невежество!
      Маска: - Будет тебе, паяц, ты ведь должен видеть...
      Паяц: - Что видеть? Глаза мои слабнут...
      Маска: - Этот юноша - тот самый, которого мы ищем. То есть последний из тех, кто может оказаться тем, кого мы ищем.
      Паяц: - Да нет. Он самый обычный провинциал.
      Маска: - Провинции иной раз преподносят потрясающие сюрпризы.
      Паяц: - Да что ты говоришь? Тогда, быть может, тебе хотелось бы устраивать наши представления в глуши Лексиона или где-нибудь в глубинке Варля? Между прочим, старина, от географии много что зависит, а особенно качество публики, ее тонкость.
      Маска: - Готов согласиться с тем, что тонкость - понятие наследственное.
      Паяц: - Наследственное! О, если бы я был наследником...
      Маска: - В Гева-Харионе? Вантаже? Ирионе?
      Паяц: - Ну ладно, будет тебе. А вот в Ирионе, кстати, неплохо было бы... Древний титул.
      Маска: - Но ведь это далекая провинция.
      Паяц: - Провинция, по-твоему? Эрцгерцог Ирионский занимает такой высокий пост!
      Маска: - Но титул его восходит к заброшенной провинции.
      Паяц: - Ну и что? Я мечтаю о его посте, а не о его титуле.
      Маска: - Одно - ничто без другого.
      Паяц: - Правда?
      Маска: - Паяц, ты тупица.
      Джем, которого весьма озадачил диалог актеров, опустил взгляд. Он рассеянно потирал одной рукой другую - от костяшек до запястья. Неожиданно опомнившись, он сложил руки, спрятал в рукава. Сок, которым была окрашена его кожа, отличался крепостью, однако теперь стало ясно, что краска не выдержала дождя. Потерев руку, он стер с кожи бузинный сок. Теперь ему нечего было надеяться на то, чтобы и дальше разыгрывать роль вагана. Его спутники не спускали с него глаз.
      Паяц: - Тупица, вот как? Для паяца это высшая похвала. Видишь, я на тебя не в обиде. А другой бы обиделся, обзови ты его дураком.
      Маска: - Ты на кого намекаешь?
      Паяц: - Да хоть бы вот на этого юнца.
      Маска: - О нет! (Джему.) Эй, дурак, дурак! Видишь, он не откликается.
      Паяц: - Ну, значит, он точно дурак.
      Маска: - Жестокий паяц! Он так юн! Совсем дитя!
      Паяц: - Нашел дитя! Ну да, согласен, он безоружен, а на дорогах теперь опаснее с каждым годом.
      Маска: - Это верно. Но, старина, ты все же должен признать. Это тот самый юноша.
      Паяц: - Тот, кого мы разыскиваем? Ну, то есть самый последний из тех, кого мы приняли за того, что нам нужен?
      Маска: - Мне все ясно. Неужели ты не видишь?
      Паяц: - Говорю же тебе, я стал подслеповат. К тому же он такой грязный.
      Маска: - Мы сотрем с него грязь.
      С этими словами человек в серебряной маске сунул руку под плащ. Видимо, решил-таки достать обещанный носовой платок. В конце концов, он действительно разыскал платок, но тут внимание
      Джема привлекло нечто иное. Полы плаща распахнулись, и он успел рассмотреть, что за костюм на незнакомце в серебряной маске. Это был разноцветный костюм арлекина.
      Неужели?!
      Арлекин протянул руку с платком к рассеченной щеке Джема. Джем схватил его за запястье. "Обними меня, дитя мое, - эти слова он слышал однажды. Минуют долгие сезоны, много воды утечет до тех пор, когда ты вновь увидишь меня".
      Завороженный, Джем еле слышно пробормотал:
      По судьбе мы пойдем, как по краю кольца.
      У кольца нет начала, не видно конца.
      У него закружилась голова. Рука арлекина качалась перед его глазами как мертвая. Свет лампы падал на нее, и Джем хорошо рассмотрел дряблую, тонкую кожу, испещренную старческими пятнышками.
      Волшебный миг очарования миновал.
      Арлекин резко отдернул руку.
      - Ты решил подурачить меня, мальчик? Ты ведь такой же, как мы? Разве ты не знаешь, что эту песню поет арлекин, и только арлекин?
      - Я подумал...
      Больше Джем не смог выдавить ни слова. Он сглупил. Ошибся. Это был не арлекин, не его арлекин. Это был арлекин из "Серебряных масок".
      Джем закрыл глаза. Нужно было взять себя в руки и думать о том, что происходит сейчас.
      Ему нужно было вернуться в ваганский лагерь.
      И притом немедленно.
      - Именем короля! - прозвучало несколько приглушенных, почтительных голосов. Карета въезжала в ворота Варби. Стоявшие по стойке "смирно" часовые приветствовали, как полагалось, карету с королевским гербом. Нужно было выпрыгнуть и как можно скорее убежать, пока карета не миновала арку ворот.
      Арлекин схватил Джема за рукав. Пальцы у него оказались крепкими и цепкими, словно когти.
      - Будет тебе, ваган, куда это ты вдруг заспешил?
      - А пропуска у меня...
      - Пропуск? За кого ты нас принимаешь? Для нас никакие пропуска не нужны, а также разрешения. И взяток мы никому не даем.
      Джем попытался вырваться.
      - Что вам нужно от меня?
      Арлекин расхохотался.
      - Ведь ты простой бродяга, верно? Скитаешься, так сказать, с какой-то грошовой труппой? Собираете жалкие медяки на уличных представлениях? Оставь эту жизнь, дитя! С нами ты попадешь в совсем иной мир! Скоро мы приедем в роскошный квартал, поужинаем варбийскими угрями и телятиной, а ужин нам подадут услужливые эджландцы-официанты. Мы будем пить тончайшие варльские вина и сладчайшие тиралосские. Быть может, даже паяц улыбнется, ну а ты, мальчик-ваган, улыбнешься непременно! Нынче ночью ты будешь спать на шелковых простынях...
      - Я должен вернуться...
      - Вот неразумное дитя! Став нашим другом, ты будешь носить прекрасное платье, будешь ездить в таких же роскошных экипажах, ты научишься хорошим манерам! У нас с паяцем было много таких приятелей, верно, паяц? О дитя, подумай о том, какой мир откроется перед тобой!
      - Я же сказал: мне нужно идти! - воскликнул Джем, извиваясь и пытаясь вырвать руку. Наконец это ему удалось. Он дернулся и пнул арлекина в пах.
      - Ох! - застонал арлекин и крикнул: - Эй, кучер! Он потянулся к колокольчику.
      Динь-дон!
      Но он опоздал. В следующее мгновение Джем распахнул золоченую дверцу и выпрыгнул из кареты на мостовую. А в тот миг, когда кучер остановил лошадей, Джем уже исчез во мраке дождливой ночи.
      Паяц: - Холодная выдалась в этом году смена сезона.
      Маска (морщась от боли): - Да и сами сезоны теперь уж не те, какими были когда-то, паяц.
      Паяц: - Угу. И даже голодные бродяги стали не те, что прежде.
      Маска (со стариковским вздохом): - А я возлагал такие надежды на этого мальчика.
      Паяц: - О да, от него можно было ожидать многого. Быть может, он напомнил тебе другого мальчика, который некогда попался нам в пути?
      Маска: - Ты говоришь о совершенно определенном мальчике?
      Пауза.
      Паяц: - О нашем любимце, об отраде наших очей, о нашем маленьком пропавшем ученике...
      Маска: - Старина, ты знаешь меня слишком хорошо. (Снова вздох.) Но разве нам может снова встретиться мальчик, похожий на Тора?..
      Карета, грохоча колесами по мостовой, въехала в фешенебельный квартал.
      ГЛАВА 9
      УТОНЧЕННАЯ ЖЕНЩИНА
      "Мало что, - говаривала, бывало, Умбекка, - возмущает меня сильнее, нежели дуэньи. Разве это не возмутительно, когда нежная, невинная девушка, с трепетом стоящая на пороге совершеннолетия, поручена заботам нанятой прислуги?! Разве я в течение многих циклов не наблюдала за духовным, моральным и физическим состоянием моей бедной племянницы Элы? Разве я позволила бы кому-нибудь оторвать ее от моей груди? И теперь, когда моим заботам поручен другой сосуд добродетели, разве я рискну отдать его в чьи-то незаботливые, равнодушные руки? О нет, самая мысль об этом повергает меня в дрожь!"
      Умбекка могла бы и больше распространяться на эту тему, и частенько так и делала. Однако, с какой бы жестокой критикой она ни обрушивалась на дуэний, была одна персона, для которой она делала исключение.
      "Вы же понимаете, милочка, - говорила она, - что мои высказывания к вам отношения не имеют".
      Что характерно - именно эта дуэнья и была главной и почти единственной слушательницей гневных тирад Умбекки. Это была ее давняя подруга из Ириона, вдова Воксвелл. После трагической гибели супруга несколько лун вдова прожила в Цветочном Домике, где за ней присматривала только одна-единственная старушка служанка. Но можно было не сомневаться (Умбекка, по крайней мере, не сомневалась) в том, что Бертен была несчастна. Разве могла она быть счастлива в опустевшем доме, когда на свете теперь не было ее драгоценного супруга? Ну и что, что сама вдова утверждала, что у нее все хорошо? Наверняка пережитое горе повредило рассудок бедной женщины. В итоге Умбекка, пользуясь своим авторитетом - как-никак она стала женой губернатора, - распорядилась, чтобы Цветочный Домик был заперт, служанка уволена и чтобы вдова переехала в дом губернатора.
      Этот акт милосердия встретил в деревне горячую поддержку и одобрение в особенности после того, как Эй Фиваль сделал его темой проповеди.
      Некоторое время вдова жила счастливо (вернее, так все думали) в качестве компаньонки свой дорогой подруги, поэтому жители Ириона несколько удивились, узнав о том, что в конце концов вдова Воксвелл "воспользовалась ситуацией". Перед наступлением сезона Терона вдова должна была переехать в Варби и стать там дуэньей некоей мисс Пеллигрю. Целую луну, если не больше, только об этом и сплетничали. Некоторые искренне жалели "бедненькую госпожу Вильдроп", потрясенные неблагодарностью вдовы, другим была неприятна мысль о том, что вдова станет работать по найму, а третьи не без оснований указывали на то, что вдова совершенно не годится для такой работы.
      Если на то пошло, вдова Воксвелл была однорукая.
      Реакция Умбекки на это всех изумила. Люди думали, что она воспротивится, запретит подруге ехать в Варби. А она, напротив, весьма благосклонно отнеслась к планам Бертен. Умбекка посчитала, что вдова постепенно осознает свое новое место в жизни. Разве это благородно - жить в доме, где тебя принимают из милости? И что такого постыдного в том, чтобы служить в доме у уважаемых господ? Если уж теперь в высшем свете существуют дуэньи, то почему бы не стать дуэньей такой женщине, как Бертен Воксвелл, которая отличалась высочайшей моралью?
      Если Умбекка о чем и сожалела, так только о том, что ее дорогая подруга станет растрачивать свои воспитательские таланты на чужое дитя. Вскоре мисс Кате также предстояло вступить в пору совершеннолетия и выйти в свет. По идее, можно было надеяться на то, что вдова сама поймет, на какую юную особу ей следует направить свой взор, в чем состоит ее долг. "Что ж, могла бы с тяжким вздохом сказать Умбекка, - ни от кого в этом мире нельзя ожидать совершенства, и уж тем более - от женщины, обезумевшей от горя и тоски".
      А когда вдова отправилась в Варби, вместе с ней поехала Умбекка.
      - Нирри! - воскликнула толстуха, когда они с Катой вошли в дом.
      Служанка Умбекки со всех ног бросилась им навстречу, напуганная тем, что хозяйка вернулась так рано. Умбекка сразу обрушилась на служанку с таким количеством приказов и упреков, что та растерялась.