'От разбойника'

      Там я уселся возле пластиковой женщины. Она положила голову на подтянутые под самый подбородок колени. Так она делала вид, что греет ноги в тепле горящего кактуса. Мне было не известно, перед кем же она играет роль замерзшего муляжа, потому что все ее товарищи были манекенами четвертого уровня (если причислять к ним гипсовые отливки), она же - как свободная в передвижениях фигура - относилась к статистам второго плана, следовательно, имела над ними перевес в две степени. Во всяком случае, сложена она была пропорционально, и даже ее лицо в полумраке выглядело ну совсем как живое.
      - У вас, случаем, нет сигареты?
      - Есть.
      Я сунул картонную трубку меж ее резиновых губ, сам же закурил из пачки, купленной еще утром. После этого я глянул на ее ноги. И тут в мои мысли проникло что-то неестественное. В самом моем поступке, что сигаретную подделку я вложил искусственной женщине в губы, вместо того, чтобы, по-нормальному, предложить ей взять из пачки, уже была какая-то ненамеренная фамильярность. Как она сама поняла этот мой жест, я узнал чуточку позднее.
      Я глядел на огни дальнего берега.
      - А я здесь одна, - сообщила мне соседка.
      - Я тоже, - побыстрее соврал я.
      Звезды гляделись в стекляшку озера. С другой стороны, из-за расставленных наверху декораций выглянул диск луны.
      - Я замерзла.
      - У меня есть покрывало.
      - Нет.
      - Что нет?
      - Это не покрывало.
      - А что же?
      - Одеяло.
      Я свернул свою клеенку.
      - Покрывало или одеяло, какая разница. Мы же сидим у костра, - наивно заметил я.
      - Но ведь мне же холодно. Неужели вы никак не поймете такую простую вещь?
      Как же, понимал, только я был робким бандитом. Тогда она взяла мою руку и положила на свое колено.
      - Вот, можете сами проверить, холодные как ледышки.
      Мне не надо было прикасаться к ней, чтобы представить соприкосновение живого тела с резиной и пластиком. Но когда я продвинул ладонь по ее бедру, то убедился, что оно нагрелось от костра. А в тепле пластик даже сделался мягким.
      На искусственной женщине были сарафан и трусики. Она уже без всякого стеснения позволяла себя лапать. После этого уселась каким-то странным образом. До меня никак не доходило, что она сама могла получить, взамен на предложенную мне эрзац-любовь. Но, по мере того, как она вела мою ладонь все дальше и все медленнее, я почувствовал физическое возбуждение, растущее совместно с психологическим противодействием, указующим мне путь окончательного моего падения, но в самом конце - после целой минуты ужаснейших сомнений - сила отвращающая повернула в противоположную сторону и потянула меня за собой...
      XV
      Когда я открыл глаза, был уже четверг. В сиянии дня я тут же сощурился. Солнце висело низко над Уза Не Хуто, откуда жаркий ветер нагонял редкие перистые облака. В разогретом воздухе, провонявшемся пластмассой, жужжали насекомые.
      Пластмассовую женщину рядом с собой я не обнаруживал. Теперь я лежал один среди надутых кактусов, рядом с кучкой серого пепла, в которой догасал ночной костер. Лес шумел бумажными листьями. Время от времени из-за пустотелых стволов выглядывали маски манекенов, бесцельно слоняющихся по округе. По песчаной дороге прошло стадо поддельных верблюдов, которых подгонял такой же ненастоящий пастух. Одни только гипсовые фигуры цыган, расставленные вокруг макета кибитки и очага, на котором готовят пищу, неподвижно оставались на своих местах.
      Почему же большую часть съемочной площадки покрывали декорации? Когда я впервые столкнулся с ними, мне показалось, что при их монтаже Художник-Декоратор руководствовался исключительно потребностями экономии. Но весьма скоро это объяснение стало недостаточным. Действительно, строительство настоящих домов на дальнем краю сцены, то есть там, где достаточно было простых макетов, особого смысла не имело, но ведь вместо того, чтобы штамповать движущихся и говорящих манекенов, а вместе с ними искусственных животных и растения, не легче ли было бы посадить на съемочном плане настоящие деревья и ввести в действие только лишь живых людей, ставя их на все возможные посты, даже если сценарий и предусматривал, что большинство их должно сыграть в фильме только лишь роли статистов дальнего плана?
      После того, как мне стали известны творческие способности Блеклого Джека, я окончательно перестал понимать, что на самом деле представляло сложность для продюсеров необычного зрелища: конструирование живых персонажей или же только их имитаций. Могло случиться и так, что и те, и другие получались одинаково легко. Во всяком случае, экономия - в любых отношениях - никакого значения здесь не имела.
      Но, чтобы охватить мысль, заключенную в труде, свершенном кройвенским Художником-Декоратором, вначале следовало бы заметить, что, с точки зрения искусства, объективный взгляд на мир не обладает какой-либо ценностью, поскольку любая художественная деятельность состоит как раз в субъективном выборе. Более того, потребителя известная ему действительность никогда не интересует - но только лишь дополнение к ней. Автор замалчивает, либо упоминает вполслова несущественные для данного произведения факты, гасит излишние источники света, приглушает несущественные голоса, упрощает все то, что существует на краях представляемого им мира, отодвигает, затирает или же заслоняет второплановые структуры и формы - путем постепенного фокусирования на избранной им цели, для того, чтобы сконцентрировать на ней внимание потребителя.
      Какие идеи представлял Блеклый Джек в фильме, режиссером которого он был - я еще не знал. Мне не дано было проникнуться его мыслями, так как в моем присутствии он обращался только лишь к статистам, в лучшем же случае эпизодическим персонажам первого плана, к которым я причислял и себя самого. Давал ли он свободу актерам, чтобы те следовали указаниям внутреннего голоса, выражающего Волю Сценария, или же тоже поучал их словом и поступками - я, опять же, не имел понятия. Но я был уверен, что в зрелище, которое для всех нас - собранных на съемочной площадке мира - было единственной реальной действительностью, моя собственная роль была абсолютно несущественной. Ибо, какое удовлетворение мог я черпать из того жалкого факта, что в очереди за вечной жизнью мой персонаж стоял перед уважаемым (якобы!) университетским профессором, на самом деле оказавшимся третьеразрядным статистом, если в то же время моя роль была менее существенной, чем у скромной старушки из общественного туалета?
      По утрам одиночество действовало на меня особенно сильно. Вот почему я как бездомная собака, что бежит за первой встреченной телегой, лениво тащился в группе манекенов, ведомой Блеклым Джеком. Я размышлял о женщинах, которых узнал в течение своей жизни: не везло мне с ними, потому что Линда и раньше, наверняка, гуляла при малейшей возможности, моя ночная знакомая была искусственной, а Мюриэль - недостижимой.
      Еще до того, как Блеклый Джек повел за собой толпу, собравшуюся в таборе ненастоящих людей, я лежал возле цыганской кибитки. Кактусы заслоняли Учителя, но его мелодичный голос был мне прекрасно слышен с самого утра:
      - И говорю вам, что если кто бросает свою жену и берет другую - тот чужеложствует.
      - Но, ведь если положение мужа с женой таково, дураком будет тот, кто захочет жениться, - заметил чей-то голос.
      - Это касается тех, которым голосом совести указано сохранять верность. Посему говорю я вам: всяческий грех человеку отпущен будет, лишь кощунство против Духа Сценария никогда не простится.
      Я вышел на пляж. К учителю подошел один из его учеников и, после долгих колебаний, спросил:
      - Кто является величайшим в царствии экрана?
      Блеклый Джек указал на пластиковых детей, которые делали вид, будто играются в песке, после чего обратился к ученикам:
      - Если вы не уподобитесь этим детям, то не войдете в царствие. Лишь униженный вроде них - тот наивысший на мировом экране.
      На дороге появился частный автомобиль. За ним тянулся шлейф белой пыли, пока он не остановился возле кучки слушавших. В машине сидели три порядочно одетых манекена. На четвертом, навечно прикрепленном за рулем, была бумажная шоферская униформа.
      Блеклый Джек глянул на них мимоходом, тут же нахмурился, но вернулся к предыдущей темк:
      - Воистину говорю тебе: Гораздо лучше войти в жизнь малым, хромым или калекой, чем, пусть даже имея две руки и ноги, отвергнутым быть. Тщательно следите за тем, дабы не презреть кого-либо из малых сих. Ибо, где двое или трое собрались во имя мое, там и я среди них.
      Два манекена вышли из автомобиля и подошли к Блеклому Джеку.
      - Там, где двое или трое, можешь болтать свое, только не оболванивай всех, - сказал один из них.
      - Господин магистр, может у меня что со зрением? - спросил другой. Он снял проволочную оправу и сделал вид, будто протирает несуществующие стекла очков. - Как это может быть?! Выходит, этот тип еще не в тюрьме?
      - Заверяю вас, уважаемый господин ректор, что очень скоро мы его посадим, - ответил ему первый.
      Фальшивый ректор был одет в тогу с изысканными складками, на которую была нацеплена масса значков. Все муляжи главных орденов он налепил на широкую ленту с надписью "Мое Ученство". По сравнению с шикарным одеянием ректора серый мешок Блеклого Джека выглядел очень жалко.
      Из толпы вышла настоящая девушка, которую вчера проповедник вернул к жизни.
      - Это наш Режиссер, - представила она Блеклого Джека торжественным тоном, как бы желая подчеркнуть, что прибывшие наверняка имеют в виду кого-то иного.
      - Он такой же Режиссер, как я девочка, - рассмеялся пластмассовый магистр.
      - Спроси у него что-нибудь, - приказал ректор.
      - А что бы могло развлечь Ваше Ученство?
      - Ну, может легенда о сотворении мира...
      - Уже делаю.
      - Только пусть знает, что я выслушаю его исключительно по обязанности участия в народной культуре. Мне весьма нравится слушать народные сказки после всякого интеллектуального, назовем это, пира, который лично я переживаю, пересчитывая корешки толстенных книг, собранных в моей библиотеке, поскольку, именно тогда громаднейший объем зафиксированных на бумаге мыслей в сравнении с этими почтенными сказаниями дает мне истинное понятие в разнице между титаном знания и неучем-бараном.
      - У меня тоже имеется слабость к этим бесхитростным сказкам.
      - Так чего же мы ждем?
      Магистр обратился к Блеклому Джеку:
      - Его Ученство не имеет чести спросить у самого себя, утверждаешь ли ты, что все, что имеется сейчас в видимости и что в ней - как ты говоришь движется, твой Господь сотворил всего лишь за одну неделю?
      Вопрос этот остался безответным. Ректор (о котором я уже кое что знал из помещенных в прессе заметок) изображал из себя личность, которая бы всяческое свободное от научных торжеств мгновение посвящала исключительно науке. Только времени на научную деятельность у него не имелось. Даже подписанный его именем толстенный кирпич "Теории высших титулообладателей и практического умения передвижения их же" (торжественно помещенный в Святилище Вечных Книг), был сотворен истершимся от постоянной писанины протезом руки его коллеги.
      - Господин ректор, - отозвался из машины третий, элегантно одетый манекен.
      - Слушаю вас.
      - Прошу вас сесть вас в машину, нам надо переговорить.
      Куклы ученых скрылись в машине. Во время неуклюжего разворота шофер съехал с дороги и остановился под кактусами, за которыми укрывался я. Через открытое окошко мне был прекрасно слышен тихий голос третьего манекена:
      - Мне весьма неприятно, но я перестал вас понимать.
      - Черт подери! Неужели по свойственной нам рассеяности я обратился к этим пастухам на каком-то иностранном языке?
      - Да нет. Вы говорили с ними на нашем.
      - Тогда что, я недостаточно ясно высказался в пользу рационализма?
      - Вы поражаете меня своим легкомыслием. Открыто издеваясь над учением этого человека в такой многочисленной группе слушателей, вместо того, чтобы победить его, вы только дали ему новых сторонников. Вначале нам следовало бы сделать, чтобы все стадо перешло на нашу сторону, и противопоставить его пастырю, чтобы затем отдать его без всяческого риска в руки прокурора. Но, избранная вами линия поведения, ведет к нежелательным волнениям.
      - Полно, дорогой мой декан! Неужели вид полусумасшедшего пророка так сильно вас тревожит?
      - Вы уж извините, только лично я вовсе не нахожу фольклора в описываемом им безумном представлении о мире. Это же скандал, чтобы какой-то неграмотный тип, даже без начального образования, какой-то зазнавшийся шут гороховый шатался по всему Кройвену и безнаказанно призывал жителей города к бунту. Адольф!
      - Слушаю, - ответил шофер.
      - Ты что, застрял в песке?
      - Уже едем.
      - Выезжай на дорогу и еще раз остановись возле пророка. Я вам покажу, как следует лишать фанатиков веры.
      - Еще сегодня я объявляю собрание членов нашего президиума, посвященное данному вопросу, - заявил ректор.
      Автомобиль остановился рядом с Блеклым Джеком.
      - Учитель! - выглянул из окошка декан. - Если ты являешься сверхъестественным персонажем, сыном Живого Зрителя, что послал тебя на съемочную площадку, чтобы здесь ты учил, как играть и тем самым заслужить для себя вечную жизнь, убеди всех, что ты мессия - совеши в нашем присутствии какое-нибудь чудо.
      На пляже воцарилась тишина. Учитель неспешно повернул голову к фальшивым жрецам заний.
      - Вам я никаких знамений не покажу.
      - Потому что и не можешь!
      - Слыхали? Камень, отброшенный зодчими, сделался краеугольным. Но если кто упадет на камень этот - разобъется, если же на кого-нибудь камень сей упадет - сотрет в порошок!
      - Скажешь ли ты то же самое губернатору Кройвена, когда прийдет время платить налоги? Как ты считаешь, должны ли граждане платить их?
      - Зачем вы искушаете меня, лицемеры? Покажите мне монету, и тогда я скажу вам.
      Когда же деньги ему дали, он спросил:
      - Чье здесь изображение и подпись?
      - Губернатора.
      - Тогда отдайте губернатору то, что надлежит ему, а Зрителю - что Его по праву. Слепы предводители, что комара процеживают, но верблюда глотают.
      По толпе собравшихся пронесся грозный шорох. Автомобиль медленно поехал мимо собравшихся на дороге манекенов. Когда же он исчез за изгородью искусственных пальм, к Блеклому Джеку подошел один из его учеников и спросил:
      - Знаешь ли ты, что, услыхав слова эти, книжники остались недовольны?
      А тот ему ответил:
      - Всяческий род, которого Отец мой небесный не прививал, искоренен будет. Слепые незрячих в яму ведут. Оставьте их, ибо глаголю вам, что за каждое слово пустое, сказанное на съемочном плане, ответите вы в судный день.
      Еще до наступления полдня Блеклый Джек повел свой народ по другим местам. В течение нескольких часов я следовал за ним в обходе съемочной площадки. Поначалу, оставив Парайо в стороне, мы направились по берегу Вота Нуфо к пляжам, занятым богатыми обитателями Альва Паз. За выездом с моста у Тридцатой Улицы, где нас вновь окружили декорации, мы приблизились к макету шикарного кемпинга, где искусственные слуги, одетые в бумажные ливреи, крутились возле молодого своего хозяина.
      Этот юноша, чье тело было отлито из самого высококачественного пластика, как оказалось впоследствии, держал в руках треть акций всех предприятий Нижнего Ривазоля (где стояли одни только декорации) и владел десятком очень дорогих гостиниц, живописные щиты которых главенствовали над искусственнным Альва Пазом.
      Когда колонна статистов топтала зеленые опилки, что изображали траву перед кемпиногом, юноша крикнул Блеклому Джеку:
      - Добрый Учитель! Что должен я делать, чтобы попасть на небо и жить в нем вечно?
      - Почему ты называешь меня добрым? Нет никого доброго, кроме самого только Зрителя, ибо от милостей его все зависит. А если сам не знаешь, что тебе делать, но желаешь войти в жизнь, придерживайся заповедей.
      - Каких же?
      - Не убий и не кради. Не лжесвидетельствуй против ближнего своего и возлюби всякого, как самого себя.
      - Эти заповеди я почитаю с раннего детства, так чего же мне не хватает?
      - Если желаешь быть совершенным, пойди, продай свои имения, раздай деньги бедным и, перейдя на первый план, следуй за мною. Покинь все, что имеешь, ради сокровищ небесных.
      Выслушав этот добрый совет, юноша весьма опечалился. Тяжело было ему встать с кресла, в сидении которого он укрыл все свои ценные бумаги, изображающие его огромное состояние.
      - Воистину говорю я вам, - объвил проповедник статистам, - что с трудом войдет он в царствие.
      А когда ученики его прошли дальше в поселок Альва Паз, где нарисованные на холстине изображения роскошных домов имитировали виллы городской аристократии, он остановился перед макетом великолепного особняка и добавил:
      - Ибо на этом плане легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому заручиться милостью Зрителя. Множество первых ныне станут последними, а последних - первыми. И из многих созванных немногие будут по нраву Господу, чтобы пред иными войти в царствие Его.
      Так случилось, что когда Блеклый Джек ходил по кварталу псевдо-богатства, к нему подошел какой-то пластиковый слуга.
      - Мой хозяин сидит перед пустой бутылкой и весьма удручен этим, сказал он. - Если ты можешь, вступи в дом наш, возложи десницу свою на все рюмки и наполни их из пустоты.
      Учитель вовсе не накричал над наглецом, издевающимся над ним.
      - Хорошо, - согласился он. - Я прийду и утешу его.
      Когда же он прошел в макет дома мрачного хозяина и уселся за стол в компании своих учеников и нескольких священников, через другие двери в комнату ввалилась компания бандитов во главе с самим неуловимым гангстером, Давидом Мартинесом. Все тут же протянули руки с пустыми стаканами, а Блеклый Джек взял в руку пустую бутылку от виски и преклонил ее над всей этой посудой. Большая часть стаканов так и осталась пустой - но себе, мне, а также нескольким живым ученикам учитель налил из этой пустой бутылки самое настоящее виски.
      Пластиковые пьянчуги восхваляли учителя, тот же говорил с ними притчами, подливал и сам не забывал про свой стакан. В это время шпионящие за Блеклым Джеком священники шушукались меж собою по углам:
      - Разве это не Карлос Онтена сидит здесь?
      - Это он.
      - А вон тот, второй, в черном сомбреро на голове? Разве не называют его Давидом Мартинесом?
      - Воистину, так называют его.
      - Выходит, что с бандитами пьет их наставник.
      Блеклый Джек тут же пригасил подобные замечания:
      - Здоровые не нуждаются в услугах врача, но те, кому плохо, - сказал он.
      После этого замечания Блеклый Джек покинул дом Мартинеса и потянул всех назад, в Парайо, где стоял его родной дом. Но и там - в глазах соседей, знавших его с самого раннего детства - не заслужил он ни признания, ни уважения.
      Увидав его, люди только пожимали плечами и перешептывались:
      - Разве не сын это плотника, у которого мастерская за пекарней? Разве не рос парень этот на улице и не воспитывался с нашими сыновьями и дочками. Мы видели его всю его жизнь и слишком много знаем о нем, чтобы считать, будто он выше нас.
      В Парайо Блеклый Джек никаких чудес не совершил. Он распустил народ и покинул поселок. Уже на поле он остановил учеников своих, будто собирался произнести долгую проповедь. Но потом лишь усмехнулся, махнул рукой, и откинул длинные волосы назад, с лица, чтобы сказать:
      - Нет пророка ни в доме своем, ни в своем отечестве.
      XVI
      В самое жаркое время дня, когда солнце палило в небе, на дороге из Парайо на берег озера Вота Нуфо, учитель сошел с раскаленной трассы и, усевшись в тени настоящего дерева, где устроились на отдых и его самые верные ученики и слушатели, сказал тихо-тихо, как бы сам себе:
      - Я пришел, но не узнали меня...
      После чего спросил уже громко:
      - За кого меня принимают люди?
      - Одни видят в тебе пророка, - ответил кто-то, - а другие обманщика.
      - Кто же я для вас?
      Ему ответил смелый голос:
      - Ты - Режиссер мира, истинный сын Зрителя живого.
      - Благословен же будь, ученик мой, за слова эти, ибо сечас их подсказали тебе не кровь и плоть твоя, но Отец мой, что глядит на экран мира.
      После этой похвалы Блеклый Джек приказал ученикам, чтобы те никому не открывали, что это он Режиссер зрелища земного. Еще он предсказал им, что Режиссер будет выдан в руки статистов, поскольку он обязан умереть, но на третий день воскреснет и станет жить с ними до самого скончания веков. Как и всякий персонаж, роль которого увенчана издевкой мнимого поражения, он тоже познает горечь разочарования и испытает смертные муки, дабы душа, рождающегося на съемочной площадке произведения воцарилась над его увечным телом.
      - И потому, - продолжил он после временного раздумья, - если кто желает идти путем моим, пусть отречется от себя самого. Ведь что поможет человеку, пускай даже и завладеет он всем миром, если утратит он душу и предстанет пустым в День Окончательного Монтажа. Но если кто утратит душу свою ради меня, обнаружит ее в себе и на экране пред глазами справедливого Зрителя.
      Вскоре после полудня Блеклый Джек попрощался с учениками и ушел. Но перед тем он предсказал, что будет ожидать их на закате солнца на вершине горы возле Пиал Эдин.
      Когда последние слушатели спустились вниз, к мосту возле Двадцатой Улицы, я остался сидеть под деревом на склоне, откуда открывался прекрасный вид на противоположный берег озера. Оставляя внизу неподдельные воды озера, я всматривался в стальную даль Уджиофорте, расцарапанную колоннами настоящих небоскребов. Высотные здания Центра заливало солнце, и они купались в чистейшей лазури, а над остальной частью западной стороны неба в несколько слоев повисли белые, всклокоченные облака и черные тучи. Очень скоро верхушки всех зданий Центра скрылись в сизой заслоне.
      И все эти громадные строения, весь этот лес небоскребов - были возведены ради нескольких героев фильма, которые даже не могли и знать о том, что все крутится только лишь вокруг них, что ради них построен шестимиллионный город. Им и не дано было знать об этом, поскольку, если бы правду узнали, были бы настолько ею поражены, что не смогли бы играть по-настоящему.
      Это внутреннее замечание - через мыслишку о Мюриэль - заставило меня вспомнить о Линде, в одно мгновение вернув мне память о множестве проведенных с нею счастливых дней. Я почувствовал резкую потребность встретиться со своей знакомой и вместе с тем - страх перед арестом, которого я не испытывал в присутствии Блеклого Джека. Я решил позвонить Линде из первого же встреченного по дороге телефона-автомата.
      И в тот самый момент, когда я принял это решение, у меня за спиной раздался какой-то подозрительный шорох. Резко поднявшись с травы, я ударился головой о что-то твердое, тут же исчезнувшее из поля моего зрения. Мне показалось, что я просто ударился о ветку дерева, на самом же деле это был подбородок склонившегося надо мной манекена. После этого он упал на землю, нокаутированный этим сильным ударом.
      Искусственный мужчина не подавал никаких признаков жизни. Он лежал ничком на траве, вытоптанной учениками Блеклого Джека, и даже не шевелился. Одет он был в трехцветный мундир профессионального шофера какого-то официального учреждения. Маска его лица была совершенно разбита, из чего следовало, что я вновь, не желая того, совершил убийство.
      Перед глазами у меня вновь встало видение Темаля. Я беспомощно разглядывался по сторонам, пытаясь догадаться, ну зачем в безлюдном лесу какой-то управляемый на расстоянии паяц молча встал за самой моей спиной и подставил свою башку точнехонько так, чтобы я ее разбил. Я быстренько обежал место несчастного случая, чтобы выследить сообщника в возможной провокации, только в зарослях никого не обнаружил.
      Я уже был настолько безразличен к виду псевдо-смертей, что возле трупа моей следующей жертвы мог спокойно подумать о делах практических. Поскольку, переодевшись шофером, мне было бы легче скрываться перед выслеживающими меня манекенами, я, не колеблсь ни секунды, одел на себя его куртку и фуражку. Эта фуражка, в которой моя голова чуть ли не утонула, и черные очки пластикового бедняги настолько изменили мою внешность, что, по крайней мере, манекены, которые все видели нерезко и поверхностно, даже присматриваясь ко мне с близкого расстояния, никогда не узнали бы переодетого грозного бандита, о котором кричали афиши.
      Когда я сворачивал к автобусной остановке, у самого съезда гравийной дороги на асфальтовое шоссе, раздался чей-то раздраженный голос:
      - И куда ты прешь, придурок!
      Я огляделся по сторонам.
      - Он еще и пялится!
      На шоссе не было ни души. Знакомый голос доносился из густых придорожных зарослей, где прятался красный автомобиль. Я раздвинул ветки и прошел в замаскированное укрытие. В открытых дверях машины сидел фальшивый ректор.
      - Наконец-то! - просопел он. - Езжай побыстрей, потому что у нас очень мало времени. Ровно в час этот болван садится обедать, и в течение двух часов уже никакая сила не сможет оторвать его от котлет и кремов.
      Увидав ректорскую тогу, я не мог изать и звука. Первым же моим побуждением было бежать, но тут же я вспомнил о свойственной всем искусственным людям подслеповатости. Кроме него здесь никого не было. Я сориентировался, что ректор оставил где-то своих утренних товарищей и вернулся на восточный берег озера на другой машине, так как в первой, на которой он приезжал к Блеклому Джеку, шофер был скреплен с рулем и сидением намертво. Теперь я, по крайней мере, знал, чью фуражку натянул себе на голову.
      Сейчас же я горячечно размышлял, как выпутаться из этой, что ни говори, неприятной ситуации.
      - Валяй прямо к его преосвященству, - бросил мне ректор. - Жаль, что уже не успеем подобрать по дороге декана.
      Я уселся за руль. В конце концов, можно было доехать до Центра, и выйти из машины за первым же перекрестком.
      - Ну, и что там? - спросил ректор, когда мы проезжали по мосту.
      - Дела идут, - несколько неуверенно отвечал я.
      - Какие дела? - перепугался он.
      - А всякие. Одни получше, другие похуже.
      - Я тебя спрашиваю, баран, что тебе удалось?!
      - Все неплохо, - продолжал лавировать я.
      - То есть? - пригвоздил он меня.
      - Не стану же я жаловаться своему хозяину.
      Тут я попал в белый свет, как в копеечку.
      - Хозяина, - возвысил он голос, - можешь легко найти в любом дешевом баре. А я для тебя не уличный какой-нибудь хозяин, но...
      И он указал себе на грудь.
      - Ваше Ученство, - закончил я.
      - И заруби это себе на носу! Везет мне на кретинов. Адольфа палкой из той машины не выгонишь, так ему хорошо за рулем, а из тебя кнутом невозможно выжать простейшей информации, действительно ли пророк совершает чудеса, хотя целых полчаса ты подслушивал в кустах, откуда мог проводить тщательнейшие научные наблюдения.
      - Так ведь чудес не бывает.
      - Молчи уже, несчастный!
      У него мог случиться приступ искусственной апоплексии, поэтому, когда он вернулся к предыдущей теме, я облегченно вздохнул.
      - Я вижу настоящее чудо уже в том, что безнаказанно главенствую в нашем Университете! И за это время я чудом не расстратил свое состояние на порошки от головной боли, напрасно решая самый главный вопрос: у кого переписывает ученый, котрый мыслит самостоятельно. Чудес подобного рода в своей жизни я могу насчитать целую кучу, только злые языки утверждают, будто я в них не верю.
      - Но ведь эти никчемные утверждения подчиненных вовсе не дают оснований для такого отчаяния. Ведь имя Вашего Ученства записалось золотыми буквами на страницах книги, говорящей о систематичном уложении достоинства. Будет достаточно, если я напомню одну лишь мысль, изложенную уже на обложке великого произведения "Теория высших титулообладателей и практическое умения передвижения их же".
      - Это всего лишь кирпич.
      - Но ведь в погоне за этим кирпичом люди давятся в очередях, хотя тиражи просто сумасшедшие.
      - Ты просто честный болван, если сам не можешь понять причины искусственно вызванного интереса к моей книжке. Молодые люди постоянно мучают библиотекарей и книгопродавцов лишь потому, что я лично включил ее в список обязательной литературы. Не я первый увеличиваю число ее читателей страхом перед экзаменами. Только куда это ты поперся?
      Не зная цели нашей поездки, я уже несколько минут кружил по объездному кольцу у Восемнадцатой Аллеи.
      - Особняк кардинала находится на Десятой Улице, - спокойно подсказал мне ректор. - Ты что, никогда не бывал со мной у его преосвященства?
      - Никогда. В особняк Его Преосвященства Ваше Ученство всегда возил Адольф.
      - Я всегда путаю ваши рожи. Сегодня мне нужен ты, потому что мы едем по очень важному делу, и ход встречи надо будет протоколировать, а ведь Адольфа, насколько тебе известно, из машины и собакой не выгонишь, такой он честолюбивый шофер. Кардинал наверняка уже пирует. Этот болван ни с кем словом не обмолвится, пока не впихнет себе в курдюк кучи разных вкусных вещей, закупленных за деньги, которые голодающие верующие оставили на пожертвования.
      Я съехал с кольца и по Восемнадцатой Аллее, оставляя за собой целый ряд высоченных декораций, добрался до Десятой Улицы, где припарковал машину возле указанного ректором особняка. Имитацию кардинальского дворца можно было узнать издалека по чрезмерному изобилию кружевных украшений, которые художник-декоратор обляпал серебристыми и золотистыми красками. Гнездящийся в каждом уголке этого макета кич давал понятие о вкусе хозяина.
      Подгоняемый любопытством, какое дело могло привести муляж ректора светского учебного заведения к манекену кройвенского кардинала, я вступил вслед за ректором в громадный ящик и в качестве секретаря занял место рядом с ним за обильно заставленным столом напротив чудовищно толстой куклы-кардинала.