'От разбойника'

      VIII
      Прошлого я практически не помнил. Мнимая жизнь, веселое или же мрачное, Таведа, квартира на девятом этаже, книжки, телевизор, несносные соседи, Пиал Эдин со своей фабрикой, уикенды на острове Рефф, пляж в жаркие дни, слайды у Йоренов, коньяк с Эльсантосом и его подружки, иногда печаль, а временами радость, и, наконец, Линда - все пластиковое прошлое, вплоть до момента пробуждения утром в понедельник, поблекшим сновидением маячило в моей памяти будто за дымовой заслоной.
      В этом туманном прошлом одна только Линда была без обмана. Мыслями я возвращался к различным эризодам ее действительной жизни, в течение полугода связанного с моим фиктивным существованием, я восстанавливал воспоминания, чтобы выстроить новую версию происходящего и разрешить множество загадок - для того, чтобы осветить мрак чего-то непонятного. Еще я пытался представить, чтобы происходило и дальше, если бы вчера я не нанес ей тот самый с катастрофическими последствиями визит в Темале, который нас взаимно скомпрометировал.
      Для Линды искусственные люди в Темале не были манекенами, а работа в фиктивной торговой фирме - лишь видимостью некоего занятия. Достаточно было только глянуть на ее стол, где лежали документы, покрытые ее собственноручными заметками, чтобы появилась уверенность, что, сидя в товариществе четырех симулянтов конторской работы, она нашла порядок и смысл во всем этом привычном и будничном маскараде и ко всем своим обязанностям относилась со всей серьезностью. Теперь же, наверняка, когда она узнала, на что я способен, в ее глазах я утратил гораздо больше, чем добыл утром как настоящий человек. Она обнаружила во мне буйно-помешанного, я же в ней нашел девицу легкого поведения, хотя, с другой стороны, я не имел права осуждать ее за то, что она занималась любовью с манекенами: если бы Линда их презирала, нашего сближения никогда бы не произошло.
      С самого начала было ясно, почему ненастоящие обитатели Кройвена не отличали людей живых от фальшивых, оригинальных построек от фрагментарных копий и заменяющих настоящие строения конструкций. В этом никакой проблемы не было, ибо никто в свете не видит ничего, кроме того, что находит в себе самом. Постепенно до меня начинало доходить и то, почему и живые люди такие немногочисленные в искусственной толпе - безразлично проходили мимо декораций и не замечали в манекенах всех тех позорных черт, которые бесили меня. Даже в самых необычных явлениях привыкшие к ним с рождения не замечают ничего особенного.
      И может лишь только тот, что был слепым с рождения, и у кого с глаз неожиданно исчезло бельмо, увидел бы вокруг себя весь фон: панораму макетов, изготовленных из материалов-заменителей, сколоченные из фанеры щиты, имеющие контуры домов и деревьев и выставленные фронтом на дальней перспективе кадра, а уже ближе, среди оригинальных элементов он распознал бы муляжи, имитации, ненастоящие материалы, искусственные и пластические массы, всяческого рода эрзацы и суррогаты, копии, парики и маски, протезы, пустые упаковки и фальшивки - одним словом, содержимое склада реквизита, смонтированное на пограничье всего действия, и посему, возможно, сам играя роль статиста на сцене, заметил бы, громаднейшие толпы статистов фона, навечно установленных на окраинах сцены, и тогда увидал бы мировые рамки в их действительном обличье.
      В открытой нише бара самообслуживания на Двадцать Девятой Улице я просидел до самого вечера. Я подремывал на высоком табурете, установленном в тени мертвой пинии возле долгой полки, отделявшей собственно бар от улицы, среди вечно меняющихся говорящих и дрыгающихся кукол. Временами разбуженный чьим-то возбужденным голосом - я повнимательней разглядывался по сторонам. И теперь для меня уже не было проблемой то, как манекены движутся и разговаривают (если кому-то кажется, будто сам он знает, как это делают люди - пусть продолжает спокойненько дрыхнуть), зато догадываясь уже, с какой они это делают целью, хотелось бы еще знать, кто засталяет их проявлять постоянную активность и дистанционно управляет ими.
      Я съел свой хлеб и соленые мясные консервы, Вскоре мне опять захотелось пить, В буфете и на столиках фальшивых посетителей бара стояли только пустые рюмки, стаканы и бутылки, которые манекены частенько подносили к своим резиновым губам и наклоняли над своими недвижными масками. Пластиковая закуска тоже путешествовала к губам вслед за пустыми рюмками и после нескольких движений гипсовых зубов возвращались на бумажные тарелки в неизменном состоянии. Происходило все это настолько естественно, что уже с расстояния в пятьдесят метров кто-либо живой не заметил бы обмана и мистификации, которую так легко было бы обнаружить вблизи.
      Мой нетипичный способ поедания хлеба с консервами не вызвал в баре никакой сенсации. Его просто не заметили. Чтобы не занимать места даром, мне все же пришлось взять на свой столик и что-то из буфета, посему за фальшивую банкноту я получил от бармена порцию воздуха в украшенной красивой наклейкой бутылке. Закусок я не брал, прекрасно понимая, сколько раз муляж копченого мяса или рыбы сделал рейсов из буфета через столик клиента к его губам, а через губы, на столик и обратно в буфет. Бармен, каждое свободное мгновение занимавшийся поисками потерянного парика, сносил отполированные сотнями рук закуски лишь со столиков, временно занимаемых посетителями с улицы, потому что те входили, опрокидывали в себя, нюхали и уходили - но таких столиков здесь было всего лишь несколько.
      Большинство же мест занимали муляжи клиентов, связанных с данным баром навечно, только вовсе не тягой к рюмочке - но столярным клеем, которым были смазаны их зады. У таких постояльцев бармен не забирал их якобы-блюд - он их только смахивал тряпочкой от пыли. Пленники заведения оживленно болтали друг с другом, и это они в основном и создавали постоянный гомон. Для проходящего по улице случайного слушателя шум в баре терял свое естество лишь после того, как он переступил бы порог и попытался сконцентрировать свое внимание на избранной беседе. Каждый из пьяных монологов или же дружеских диалогов, что велись на тяп-ляп подделанными посетителями - если рассматривать их индивидуально - выдавал признаки заранее запрограммированной небрежности в деталях: они состояли из бесконечной серии повторов какого-то с трудом артикулированного предложения, едва-едва походящего на нормальный язык.
      Со стороны улицы практически все бары и лавочки вместо стен имели различного рода жалюзи, которые либо полностью убирались, либо сворачивались на время открытия заведения во время долгосрочной жары. Благодаря этому, если сидеть в баре под поднятыми жалюзи, откуда открывался вид на всю округу, складывалось впечатление отсутствия изолированности от проходящей по улице толпы и полнейшего участия в общественной уличной жизни.
      Тротуары возле бара шлифовались сотнями пластиковых ног. В это время дня непрерывное движение пешеходов на одной из самых больших улиц было явлением абсолютно естественным. Я и сам вот уже два дня проталкивался в этой толпе и, помимо волнующего факта, что вся эта масса состояла из ненастоящих типов, ничего необычного не заметил. Чтобы познать механизм создания толкучки и постоянного потока пешеходов на улицах Кройвена, нужно было остановиться в сторонке хотя бы на несколько минут.
      Когда за последнюю найденную в карманах бумажку лысый бармен вместе со второй пустой коньячной бутылкой дал мне дружеский совет "чуточку притормозить", я обратил внимание на парочку молоденьких манекенов, что проходила мимо бара уже в пятый или шестой раз. Паренек обнимал свою подружку в поясе, и в том месте, где они сближались, парочка была соединена навечно. Время от времени перед глазами мелькала фигура стройной, очень шикарно, по образцу элегантной модели из Экстра-Виссо одетой женщины. Двигалась она с истинной грацией, но, глядя на идеальные пропорции ее тела, после четвертого ее возвращения я с неодобрением заметил, что у нее ободран локоть.
      Кучка детей неопределенного пола, зато легкоопределимым отцовством, регулярно, каждые четверть часа заскакивала в бар, передавая извозчику (намертво установленному возле пустой бутылки) известия от мамы, которая уже ни секундочки больше не станет будто последняя прислуга возиться с кастрюлями, когда муженек нажирается тут с дружками и не приносит домой ни копейки. Как и на большинстве манекенов, на детях была одежка из бумаги, на местах дырок, иллюстрирующих нищету, заклеенная заплатками из газет самого низкого пошиба.
      Я познакомился с лицами и многих других постоянных прохожих и, в конце концов, мог утвкерждать, что практически все искусственные люди, что шли по тротуарам, разворачивались по определенным маршрутам и проходили их многократно, туда и назад, с целью вызова впечатления вроде бы естественного уличного движения. Я размышлял о мрачной судьбине этих вечных прохожих и пытался представить, что они делали потом в макетах своих домов, когда поздно вечером - после многочасового исполнения роли статистов в толпе - таинственная сила наконец-то освобождала их от дневных обязанностей.
      Бармена звали Кальпатом, и он был хозяином данного заведения. Возле буфетной стойки на длинном гвозде висел листок с напечатанным его рукой известнейшим риторическим вопросом: "Если ты такой умный, так почему ты не богатый?", на который он время от времени указывал наиболее расшумевшимся посетителям. Я сам присутствовал при том, когда год назад Блеклый Джек молча приписал на том же листочке вопрос к хозяину: "А ты сам - если такой богатый - почему ты несчастлив?" На том же самом гвозде, заслоняя тексты обоих вопросов, болтался потерявшийся парик бармена. Я хотел уж было указать Кальпату предмет его долгих поисков, как тут в бар зашел Блеклый Джек.
      - Уважаю всех вас, тех, кто остается в тени, - сказал он.
      Сюда он прибыл в компании более десятка манекенов. Увидав его, я инстинктивно (то ли опасаясь, что он станет расспрашивать меня о происхождении красного пятна на рубашке, замеченного им у Йоренов, то ли руководствуясь нежеланием продолжения касающихся меня предсказаний) спрятался за газетой, развернутой искусственным соседом, хотя и совершенно исключал возможность того, чтобы пророк вызвал сюда полицию или карабинеров.
      - Если ты уважаешь и меня, - обратился к нему бармен, - сделай так, чтобы у меня на голове отросли волосы.
      - А ты веруешь, что я способен сделать это?
      - Верую тебе, Господи. Ты способен.
      Блеклый Джек окинул бармена долгим и серьезным взглядом. Он приказал ему встать под листочком с вопросами, где намазал его пластиковый череп клеем и натянул на него снятый с гвоздя парик. Измененного таким вот образом бармена он отправил за прилавок, говоря при этом:
      - Никогда уже не заблестит твоя лысина, корчмарь. Продолжай полдсчитывать деньги свои и возвращайся к имениям своим.
      Неожиданно покрывшийся волосами хозяин бара бросился к ногам Блеклого Джека, который успокоил его спокойным жестом руки.
      - Но о том, - сказал он, - что я вроде бы сделал тут, не труби повсюду вокруг себя, крича голосом громким: "В одно мгновение отросли у меня волосья!" Лишь в мыслях благодари Того, кто послал меня сюда - ибо это Он высадил волосы на голове твоей.
      Так он говорил. Но едва вышел, бармен тут же помчался, чтобы рассказать о случившемся всем постояльцам и гостям.
      Когда же Блеклый Джек еще разглагольствовал о Том, кто послал его сюда, с улицы прибежали манекены, указывая пальцами на разложенное на тротуаре тряпье, где уже много лет валялся парализованный старик. Все не связанные навечно с баром посетители тут же направились туда, и каждый, у кого имелись глаза, чтобы видеть, лично удостоверился, как их учитель руками своими потер обе ноги и руки, пораженные неизлечимой болезнью. Переломав четвертый кусок проволоки (весьма истончившейся от ржавчины), которой члены старого манекена были прикручены к каменной плите, Блеклый Джек выпрямился над поваленным немочью телом.
      - Тебе говорю, несчастный. Встань! Забирай отсюда лохмотья свои и иди.
      И случилось так, когда сказал он это, что хромой легко поднялся.
      Оттуда Блеклый Джек захотел перейти на другую сторону улицы. Но уже на самой средине мостовой ему заступил дорогу прокаженный.
      Страдающий ужасной болезнью ианекен имел на себе лишь тоненькую оболочку с наложенными на ней пластиковыми имитациями чудовищных ран и язв, а так же трусы. Трусы были тоже нарисованы краской на этой оболочке, что выявилось лишь в тот момент, когда Блеклый Джек, говоря: - Желаю, будь очищен от болезни своей! - поддел уголок отвратительной оболочки и легко стянул ее со всей фигуры прокаженного, к сожалению, вместе с нарисованными поверху трусами. Разорванная резиновая пленка - съежившись - только свистнула и пропала.
      Какое-то время они стояли друг против друга в свете закатного солнца, посреди забаррикадированной мостовой: Блеклый Джек в своем старом мешке, с толстенной цепью на бедрах и голый манекен со снежнобелой кожей, пока всем случившимся не заинтересовались двое искусственных полицейских.
      Один уже бежал к ним с готовой ударить дубинкой, а второй - вытянув блокнот с штрафными квитанциями. Блеклый Джек поругал одного и второго, после чего сказал:
      - Идите за мною, и я сделаю вас ловцами статистов.
      И случилось так, что как только обратился он к ним, спрятали со стыдом они орудия свои и послушно пошли за проповедником.
      Два слепца нагнали Блеклого Джека уже на другой стороне улицы. У обоих глазницы были замазаны гуашью, наляпанной на пластиковые маски.
      - Веруете ли вы, что я могу сделать это? - спросил он.
      - Конечно же, Господи! - отвечали те.
      - Тогда промойте глаза ваши в дождевой воде, собравшейся в самой глубокой канаве. И они сделали так, как он сказал. Когда же раскрылись глаза их, Блеклый Джек пригрозил им сурово, говоря:
      - Позаботьтесь о том, чтобы никто не проведал о случившемся.
      Но те мололи языками до тех пор, пока не собралось четвертое сборище.
      И весть о нем расходилась по всему Кройвену: по берегам Вота Нуфо, от Уджиофорте до Альва Паз и от Ривазоля до Таведы, но и дальше - до самого Куэнос.
      Он же стоял среди толпы и учил их, говоря:
      - Играйте роли свои, ибо приблизилось время готовности зрелища сего и день идет Окончательного Монтажа. Ищите истину в сердцах ваших, ибо она освободит вас. Вера во Внутренний Голос перенесет вас на экран мира, на который вскорости обратит Зритель взгляд свой. Там вы будете жить вечно, как на сцене этой, что сейчас лежит у ног Его.
      Благословенны статисты, когда не выступают они на первый план. Лишь тихие останутся на мировом экране. И те, что мусором ныне являются, утешены будут, ибо минуют их ножницы Монтажера. Только не считайте, что дано мне изменять законы игры кинематографической либо же от имени Зрителя прощать вам свершенные в актерском искусстве промахи.
      Слыхали вы, когда говаривалось ранее: "Да будет Воля Твоя". Я же говорю вам, что каждый актер или статист, что на съемочной площадке воспротивится совести своей и сыграет, не согласуясь с Духом Сценария, вырезан будет из дубля и выброшен будет в мраки внешние. Так что если недоволен ты своим правым глазом - выдави его, если недоволен ты своею десницей - отруби ее: ибо полезней для тебя будет, чтобы погибло что-то из членов твоих, чем если бы весь ты убран был из сцены этого фильма при его Окончательном Монтаже.
      Зритель не станет оценивать тебя по полученной роли, но лишь за достоинства твоей игры в рамках полученного тобою таланта, который ты осознаешь в судный день. Потому и говорю вам: не собирайте для себя сокровищ на сцене, где моль и ржавчина пожрет все и где - кроме вашей веры в сокровища - все фальшиво и поддельно. Гляньте на птиц, что не сеют и не жнут, и не собирают в гумна, но Творец наш питает их. И зачем беспокоитесь вы об одеждах? Приглядитесь к лилиям полевым, как они растут: но ведь не вышивают они и не прядут. А разве королева красоты во всей славе своей бывает одета так, как хотя бы одна их них?
      Так что уж если траву полевую, что сегодня есть, а завтра бывает в печь выброшена, Отец мой так одевает, то не более позаботится и о вас, о маловерные!
      Газета, за которой я спрятался от Блеклого Джека, неожиданно заинтересовала меня. По случаю она была настоящей и содержала новейшие известия. Она торчала в широко расставленных руках моего чернокожего соседа. Его стеклянные глаза всматривались в страницы, покрытые настоящим печатным шрифтом, так же бессмысленно, как и глаза двух иных манекенов, которым уличный продавец за пластмассовые кружочки сунул в руки имитацию последнего номера "Кройвен-Экспресса". Единственный настоящий экземпляр, чудом попавший в бар, тут же выхватил каучуковый негр.
      Когда чернокожий перевернул газетный разворот на другую сторону, я увидал напечатанный крупным шрифтом заголовок:
      "НАГЛОЕ ГРАБИТЕЛЬСКОЕ НАПАДЕНИЕ
      "В САМОМ ЦЕНТРЕ КРОЙВЕНА
      Уверенный, что газета сообщает о моих похождениях, я беспокойно припал глазами к полосе, но сразу же удивился, потому что в статье шла речь лишь об очередном, закончившемся удачей деле знаменитого гангстера Давида Мартинеса:
      Вчера вечером, в восемнадцать двадцать, шай
      ка, состоящая из шести гангстеров под предво
      дительством неуловимого бандита Давида Марти
      неса совершила вооруженное нападение на спец
      машину, груженную золотыми слитками. Нападе
      ние было совершено на Пятьдесят Первой Улице в
      тот момент, когда конвой автомобилей эскорта
      проезжал возле универмага "Рива Альта". После
      недолгой перестрелки между вооруженными авто
      матами гангстерами и стражниками, действующи
      ми совместно с полицией, бандиты уехали на
      спецмашине в неизвестном направлении, остав
      ляя на месте двух своих убитых сообщников. В
      перестрелке пало восемь сопровождающих и трое
      полицейских.
      Напоминаем, что это уже девятое кровавое гра
      бительское нападение, совершенное шайкой Дави
      да Мартинеса за последние четыре года. На сей
      раз добычей гангстеров стали четыреста килог
      раммов золота, перевозимых в банк "Куэфеда Нос
      Паза". Власти ведут интенсивное следствие.
      Я попросил у резинового негра газету, чтобы просмотреть ее повнимательней. Прежде, чем чернокожий успел отреагировать, другой погруженный в чтение манекен вежливо предложил мне свою имитацию. Под доброжелательным контролем его стеклянных глаз я добрые четверть часа тупо всматривался в черные полоски и серые прямоугольники, покрывавшие бумагу вместо заголовков и колонок текста. В конце концов негр отправился к буфету за бутылкой. Тогда я незаметно поменял оба экземпляра, положив эрзац-газету на столик чернокожего.
      Лишь на предпоследней странице я нашел заметку, касающуюся меня:
      БЕЗУМЕЦ В ТЕМАЛЕ
      Множество неприятностей доставил карабинерам
      некий Карлос Онтена, проживающий в Таведе ра
      ботник фабрики по ремонту вагонов в Пиал Эдин.
      Ведомый ревностью к своей невесте, секрета
      ря-референта из Темаля, которую он подозревал
      в любовной связи с начальником отдела, в кото
      ром та работала, во время своего неожиданного
      визита в здании торгового центра, застав не
      весту с начальником, Онтена буквально взбесил
      ся. Убив начальника и семь других человек, ко
      торые то ли пытались обезоружить безумца, то
      ли случайно попали к нему в руки, Онтена зак
      рылся с тремя заложниками в одном из помеще
      ний офиса, где под угрозой застрелить этих не
      виновных людей он не допускал, чтобы осаждаю
      щие карабинеры смогли взломать двери. Только
      лишь сегодня, на рассвете - после мобилизации
      значительных сил - карабинеры захватили прес
      тупника, уже без дальнейших смертельных жертв.
      Во вчерашней информации (отредактированной во
      время осады) мы сообщили дополнительные под
      робности о разыгрывающейся в Темале трагедии.
      Согласно многократно подтвержденным, достой
      ным доверия сведениям, полученным на месте на
      шим корреспондентом, Карлос Онтена (до сих пор
      ни в чем себя не скомпрометировавший перед по
      лицией), прежде чем устроить побоище в Темале,
      был одним из последователей тридцатитрехлетне
      го уличного пророка, называемого Блеклым Дже
      ком, который сам себя зовет "режиссером мира"
      и пользуется значительной популярностью среди
      бродяг, кочующих на восточном берегу Вота Ну
      фо.
      Нам бы не хотелось акцентировать здесь влия
      ния учения уличного пророка на поведение фаб
      ричного рабочего. Только бросается в глаза
      факт, что Карлос Онтена, располагающий неве
      роятной физической силой, в Темале отличился
      исключительнейшей жестокостью. Уже во второй
      раз мы помещаем в репортерском сокращении спи
      сок его преступлений:
      У секретарши, загородившей собою дорогу в ка
      бинет начальника, преступник вырвал из тела
      руку вместе с лопаткой. Самому начальнику он
      разбил голову одним только ударом кулака. Нож
      в руке чиновника, бегущего на помощь подвер
      гшимся опасности женщинам, лишь побудил Онте
      ну совершить длинную серию новых убийств. Сог
      ласно показаниям свидетелей, громила поднял
      чиновника под самый потолок и с такой силой
      бросил того на лестницу, что металлические
      опоры разбитых перил пробили тело несчастного
      навылет.
      Совершив это, залитый кровью своей жертвы
      Онтена поднялся на смотровую площадку здания.
      Там, во время попытки его ареста сотрудниками
      правопорядка, он схватил за лацканы мундиров
      двух рослых карабинеров и, перенеся их к огра
      де крыши небоскреба - спихнул в пропасть. За
      тем он обезоружил третьего, стрелявшего в не
      го, но промахнувшегося карабинера, и выкрутил
      револьвер у того из руки. Он не простил и бе
      зоружной женщине, которая указала властям мес
      то укрытия преступника: Онтена застрелил ее,
      прежде чем та успела сбежать с терассы.
      Как бы несытый еще крови, проливаемой в ка
      ком-то сумасшедшем вдохновении, Онтена спус
      тился двумя этажами ниже, когда он уже был в
      безопасности, когда на него уже никто не напа
      дал, и из самых садистских побуждений застре
      лил восьмилетнего ребенка. Преступник убил
      мальчика, приложив ему револьвер прямо ко лбу.
      Вскоре после того, нагоняемый вторым патру
      лем карабинеров, убегая по коридору шестьде
      сят второго этажа торгового центра, он втор
      гся на место первого своего преступления, где
      еще раз воспользовался добытым оружием: из не
      го он застрелил врача из экипажа скорой помо
      щи, оперировавшего раненую секретаршу. Через
      секунду (видимо, только лишь для того, чтобы
      продемонстрировать свою чудовищную всесторон
      ность) он сменил орудие преступления с ре
      вольвера на хирургический нож, вырванный из
      тела оперируемой. Ужасным ударом этого ножа он
      пробил насквозь горло карабинера, убивая на
      месте уже восьмого по очереди человека.
      "В последнюю минуту: Как нам докладывают из
      Главного Управления Карабинеров, схваченный на
      рассвете грозный бандит Карлос Онтена - после
      того, как разбил стену - сегодня в полдень
      сбежал из камеры предварительного заключения.
      Из бара на Двадцать Девятой Улице я ушел поздним вечером, когда тротуары несколько опустели. Неподалеку, на голой земле - под усеянном звездами небом - сбившись в кучи, лежали куклы бездомных обитателей этого района. В горячем воздухе поднималась вонь дыма от костра этих несчастных. Мне хотелось лечь среди них и немедленно закрыть глаза. Спрятавшиеся в плотной тени тела искусственных людей выглядели поваленными пугалами.
      На другой стороне улицы я споткнулся на куче мусора. Выпутывая туфли из силков всяческих отбросов, я заметил среди них протезы двух человеческих ладоней. Они были оборваны у самых запястий и судорожно сжимали краешек разорванной тряпки, в которой - когда на нее упал свет, и я смог прочитать надпись РИС - я узнал остатки мешка с фальшивыми деньгами. Я сразу же стал искать глазами место у стенки, где еще несколько часов назад сидел осчастливленный моим даром нищий. Но там его не было, хотя сидеть он мог только там. Видно, что он до тех пор воспевал всему миру конец своих бедствований, что от него остались одни ноги - выпрямленные на тротуаре и затопленные в бетон. Остальные части его тела - таща за мешок - разорвали и разнесли повсюду волки пластиковых джунглей.
      Сожалея, что дал нищему эту ценную кучу макулатуры, на ночь я устроился в темном углу заваленного всяческим мусором сарая. Со своего места, через щель я видел костер, окруженный имитурущими сон манекенами. Интересно - подумал я - какого же рода позорные знамения и постоянные связи мог видеть Блеклый Джек, когда глядел на меня или других манекенов высшего разряда, которых я уже не замечал и только лишь потому называл их настоящими людьми.
      С бумажками в мешке или же без них, в этом или каком-то ином фильме каждый в тисках некоего постамента, на крючке единственной роли мог оставаться в счастливом состоянии только лишь до тех пор, пока оставался на привязи собственной натуры. И, возможно, между Блеклым Джеком и нами вроде бы настоящими людьми - было такое же расстояние, которое отделяло нас от манекенов. Но эти последние, глядя на живых людей - не замечали в них никакого превосходства.
      Отблески огня, окруженного очертаниями человеческих фигур, призывали мысли о первобытной орде и связью между одинаково чувствующими существами. Но вторая мысль, что в данном случае эта связь механически симулируется с целью вызвать определенный сценографический эффект, особо настраивала на меланхолию.
      Совершенно неожиданно - замороженный чувством страха - я придвинул часы к полоске света, попадавшего вовнутрь сарая через дыру в стенке. Ьыло двадцать три часа пятьдесят девять минут. Взглядом я уставился на секундную стрелку, сделавшую еще оди полный оборот, отмеряя последнюю минуту вторника.
      IX
      Не выспавшиcь, утром следующего дня я проснулся с чувством нарастающей угрозы, действующей сильнее, чем физическое истощение. Долгое время я вообще не двигался с места. Все то, что не совсем явственно рисовалось в моем сознании: чудесное оживление после многих лет псевдо-бытия на съемочной киноплощадке и нечеловеческая роль, которую я играл в обмен на освобождение из пластиковых пут - все кристаллизировалось и рухнуло на меня будто известие о неизлечимой болезни и скорой смерти, тем более страшное тем, что пришло оно в тот момент, когда я начал жить по-настоящему.
      Благодаря таинственному превращению различного рода эрзац-материалов, из которых я до сих пор был сложен, в тело настоящего человека, я вдруг очутился в ситуации человека, родившегося на свет в полноте физических и психических сил, но при том лишившегося периода накопления знаний. Поэтому во всякой мелочи для меня заключалась загадка и проблема. Со свойственной детям впечатлительностью я реагировал на всякие явления, совершенно не замечаемые людьми, усыпленными наркозом псевдо-знания.
      Все просто: все живые обитатели сцены в возрасте своего раннего детства - ошарашенные окружающими их чудесами - должны были задавать многочисленные вопросы своим взрослым родителям. Но ведь именно для того и существовали школы, чтобы при процветающей образовательной системе подавлять естественное любопытство, и для того, чтобы затыкать детям рты эрзацами правильных ответов. Следовательно, отвечая на вопрос, почему монета падает на землю, учитель давал классу, боящемуся получить плохую оценку, протезик, говорящий о "притяжении", ученик же, счастливый тем, что смог дотащить его др экзамена, весь остаток жизни проводил, решая вопрос: каким же образом удержать такую монету в кармане. При подобной системе обучения (широко применяемой во всех областях знаний), движущей силой которой был страх перед репрессиями за самостоятельность и оригинальность, экзамен на аттестат зрелости сдавал достаточно зашоренный выпускник.
      Мне трудно было поверить, что та же самая сублимация, что подняли мое тело и сознание до уровня истинного существования, одновременно осуждала меня на одиночество и скорую смерть в условиях, невозможных для жизни. В особенности же я не мог согласиться с необходимостью самостоятельно защищаться перед репрессиями закона для ненастоящих граждан. Вместе с видением смертного приговора, которое реально возникло из помещенной в "Кройвен-Экспресс" статьи, пришла, однако, и уверенность, что в огромной массе закончивших обучение законам данной жизни, уже безразличных к тому, что человек в моем положении мог бы сказать по самым важнейшим для всех живущих вопросам, и уже заткнувших рот обывателей, я все-таки найду людей, все так же ищущих правды и склонных углубить свои знания.
      И мне нужно было самому обнаружить этих людей, поскольку, провозглашаемое уже несколько лет учение Блеклого Джека не разрушало стены молчания относительно смысла жизни в заполненном декорациями мире.
      Я сел на автобус и поехал в направлении Центра, к тому отрезку побережья Вота Нуфо, где вода была настоящей. Здесь я утолил жажду, напившись прямо из озера. Правда, при этом я рисковал наглотаться эмбрионов холеры. Потом я прошел немного дальше.
      Весь мост у выезда с Двадцать Девятой Улицы был солидно сконструирован из стали. С обеих сторон его окружала неподдельная вода. Отсюда я не видел никаких декораций. Деревья и другие растения, а также все дома в округе, если смотреть со стороны, образовывали вполне естественный пейзаж. Одни только движущиеся объекты (как например, автомобили и пешеходы) были, в основном, искусственными. Среди прохожих изредка появлялись и настоящие люди. В этом районе на километровом отрезке я насчитал их около трех десятков. Я пытался выяснить, по какому закону можно было бы связать всех живых в одну группу, но никакого правила не открыл. Настоящие прохожие были самые разные - такие, которых в обычных условиях можно встретить на улице где угодно.
      Я вышел на прилегающую к озеру площадь, посреди которой высился комплекс суперсовременных, настоящих зданий Университета. Самые высокие части объектов комплекса, укрепленные легкими конструкциями из стали и бетона, врезались в небесную лазурь и отражались на солнце плоскостями из стекла и алюминия. Многоцветные помосты и колонны опирались на мраморные сегменты. На площади росли образчики самых настоящих пальм. Повсюду царила чистота и идеальный порядок.