Генерал

Те продвигались успешно.

– Дайте Макарочкина! – сказал Асланов, опустив бинокль.

Смирнов подал ему микрофон.

– Макарочкин? Ну, как у тебя? Намеченного рубежа достиг? Отлично! Теперь жми на полный ход! Парамонов, соедини с Филатовым. Михаил Александрович? Ты уже там, где надо? Ну, с богом, ударь им так, чтобы опомниться не могли. Ну, а мы, Смирнов, пойдем к капитану Гасанзаде. У него трудно.

Оставив бронетранспортер, Асланов и Смирнов перебежали лощину и поднялись на пригорок, на обратном скате которого стоял танк комбата.

– Напрасно вы пришли, товарищ генерал, – закричал Гасанзаде, высунувшись из люка, – это место сильно обстреливают.

– Волков бояться – в лес не ходить, – засмеялся Асланов.

Раздался нарастающий свист снаряда, мерзлую землю рвануло неподалеку от того места, где стоял генерал, и Асланов упал.

– Что с вами? – в испуге вскрикнул Смирнов.

– А ничего, Валя. Качнуло взрывной волной, – Асланов поднялся, отряхнув с полушубка снег и землю.

Подошел бронетранспортер.

– Что там? – спросил генерал.

– Филатов вас просит.

Генерал сел в машину.

– Слушаю вас, Михаил Александрович. Невозможно двигаться? Ни в коем случае не останавливайтесь! Не сбавляйте темп! Сейчас Макарочкин пошел, и я с Гасанзаде начинаю, тебе легче будет, понял? Жми!

Второй танковый и мотострелковый батальоны, с которыми шел сам комбриг, казалось, совершенно остановленные, внезапно совершили бросок вперед и обрушили на противника такой удар, что части, оборонявшие железнодорожную линию, в панике отошли. Танки, неся на броне десант, били и с коротких остановок, и с ходу; мотострелки не отставали от них ни на шаг. Казалось, еще один рывок, и бригада остановится только на берегу моря.

Бронетранспортер командира бригады шел следом за танками. Водитель все время ставил его под защиту тридцатьчетверок, или вел машину менее простреливаемыми местами, искусно маневрировал, и уже не раз благодаря этому уводил машину из-под мин и снарядов – Асланов знал, что этому человеку не надо указывать, как ехать, где остановиться, где тормозить, а где рывком податься вперед – благодаря этому он мог полностью отдаться наблюдению за полем боя.

Филатов и Макарочкин, обойдя противника с флангов, крушили его оборону, Гасанзаде безостановочно вел свои танки вперед. Сейчас, пожалуй, самое время бросить в дело резерв. Да, пора.

Ази еще раз обвел взглядом поле боя и взял трубку, чтобы отдать распоряжение, но вдруг вздрогнул, словно наткнулся на какую-то невидимую преграду, схватился рукой за борт бронетранспортера и стал оседать вниз. Трубка упала. Генерал оказался рядом с перепуганным Парамоновым.

– Что с вами, товарищ генерал? – кинулся Смирнов. Он хотел поднять генерала, но тот тихо сказал:

– Ничего, Валя, ничего, дай посидеть. Я, кажется, ранен.

Дышал он тяжело и не отрывал руки от груди.

– В санчасть! – крикнул Смирнов водителю. Тот не видел, что случилось с генералом; оглушенный разрывами снарядов, он не слышал, что спросил у генерала Смирнов, что ответил генерал Смирнову, и не понял распоряжения адъютанта. – Немедленно поворачивай! В санчасть, тебе говорят, в санчасть!

До водителя, наконец, дошло, что случилось что-то неладное. Он дал задний ход и стал разворачиваться.

– Стой! – сказал генерал.

Адъютант уже успел расстегнуть на генерале полушубок и китель, обследовал рану на груди, потом на ноге; трясущимися руками рвал индивидуальный пакет.

– Товарищ генерал, надо в санчасть! Раны серьезные.

– Постой. Закончим дело, потом. Парамонов, свяжись с комбатами.

– Товарищ генерал, передайте команду начальнику штаба, Филатову или кому-нибудь. Срочно надо в санчасть, срочно! – умолял адъютант.

Ватный тампон в руках Смирнова сразу пропитался кровью, Парамонов подал Смирнову свой пакет, и тот кое-как перевязал генералу грудь. Но оставалось еще перевязать ногу.

– Парамонов, узнай, как там на флангах… Спроси, где Гасанзаде.

– Наши уже вышли к железной дороге, товарищ генерал. Они сделают все, что приказано, а нам надо в санчасть.

– Нет, – сказал Асланов, – я хочу знать, как идет дело.

– Прекрасно идет дело, товарищ генерал. Поедем в санчасть? – Смирнов не дождался ответа и повернулся к водителю: – Ты слышал, что я приказал? В тыл, в тыл, немедленно!

– А генерал говорит "стой!"

– Да понимаешь ты или нет, что генерал ранен? Он не знает, что раны опасные, сгоряча не чувствует боли…

– Но он в полном сознании, ехать в тыл не разрешает, что я могу поделать?

Вышел на связь Филатов. Асланов, взяв микрофон, спросил:

– Железная дорога наша?… Молодцы! Парамонов, соедини меня с Черепановым. – И, когда Парамонов выполнил этот приказ, генерал, с каждым словом теряя силы, доложил, что задача выполнена.

Он еще что-то хотел сказать, но кашель сдавил ему горло, рука бессильно упала. Смирнов с Парамоновым осторожно приподняли его на зарядный ящик, прислонили к борту. Парамонов снял шинель, подложил генералу под голову.

Водитель понял, что распоряжений от генерала не дождется, и вопросительно глянул на Смирнова.

– Езжай, тебе говорят!

– Валя, зачем ты… кри…чишь?

– Но… товарищ генерал, ведь вы…

– Не бой…тесь… Ничего… страшного… нет…

Не договорив, генерал закрыл глаза. Лицо побледнело, широкий лоб покрылся испариной.

Развернув бронетранспортер, водитель на бешеной скорости вывозил генерала из боя.

Глава семнадцатая

Необычайно быстро дошло до дому письмо Ази, в котором он сообщил, что, возможно, скоро приедет на несколько дней.

Мать, лежавшая в постели с очередным приступом болезни, мгновенно исцелилась. Хавер, в тревожно-радостном ожидании, потеряла покой, и вся семья Аслановых занялась подготовкой к приезду Ази. Убирали, мыли, стирали, выколачивали ковры и дорожки, приводили в порядок двор, чистили рис и изюм для плова и собирались, по старинному обычаю, как только Ази ступит во двор, у его ног зарезать барана.

Рза Алекперли взял отпуск на несколько дней и приехал в Ленкорань. Он и привез упитанного барашка, которого держал еще с осени на случай какого-нибудь торжества, – и вот торжество предстоит, и Рза с победоносным видом, несмотря на протесты Нушаферин и Хавер, привязал барашка к айвовому дереву во дворе. Были начищены огромный казан,[12] вмещавший два батмана[13] риса, большой дуршлаг, шумовка и сковородки, за долгие годы лежания в подвале покрывшиеся ржавчиной. Даже маленькому Тофику нашлось дело – с утра он спрашивал мать и бабку, когда приедет отец, когда приедет, один ли приедет, и бежал рвать траву и подкармливать жертвенного барашка.

Снова появился Рза; пыхтя от натуги, внес в дом большую коробку всякой всячины изюму, сушеных фруктов и ягод, винограду.

– Да ты что, сынок, зачем ты это делаешь, ведь у тебя полон дом детей! Почему от них урываешь? То барашка тащишь, то это. Пойди-ка взгляни, может, в доме еще что-то осталось, так собери уж заодно, – корила тетя Нушаферин.

Хавер с Тофиком, проснувшись на голоса, вышли во двор.

– Ничего, Нушу хала, это же пустяки. Принес вот, может, понадобится. У нас есть, а вам надо по базарам бегать. А для меня более дорогого дня, как приезд Ази, не было и не будет. Брат мой приезжает! Да если я в такие дни, засучив рукава, не брошусь вам на помощь да его как следует не встречу, тогда какой же я брат? – оправдывался Рза. Потом глянул на часы: – Меня в райком вызывают. Пойду.

Настенные часы пробили семь раз. Хавер удивилась:

– Всего семь часов, а учреждения начинают работу в восемь. Сейчас в райкоме, кроме сторожа, никого нет. Интересно, что это за дело, что его вызвали ни свет ни заря?

Нушаферин, раздувая самовар, сказала спокойно:

– Война ведь еще идет, дочка. Мало ли появляется дел? Вот и Рзе поручают важные дела…

Тофик вертелся около бабушки с игрушечным танком под мышкой и внимательно слушал разговоры старших. У Тофика было много разных игрушек, но вот уже девять месяцев он не расставался с игрушечным танком, который всегда был у него перед глазами, с ним вставал и ложился, и всю ночь готовый к бою танк дремал под подушкой. Это был подарок отца, который привез дядя Самед. Танк был много раз продемонстрирован всем знакомым и родственникам, всем ребятам с улицы, и при этом каждому было сказано: "Это мне папа с войны прислал".

– Бабушка, а что принес дядя Рза? – Тофик потянул за листок, видневшийся из коробки. Смотри, бабушка, это мандарины, лимоны! Они наши?

– Наши, деточка. Вот папа приедет, придут гости, мы это все на стол подадим, пусть кушают, радуются: наш папа приехал.

– Папа сегодня приедет?

– Нет, родненький.

– А сколько раз надо лечь спать и встать, пока папа приедет?

– Да раза три-четыре, наверно. Ведь ехать-то далеко…

– Как долго, бабуля, пусть раньше приедет.

– Не тоскуй, сынок, он скоро приедет. – Нушаферин вытащила из коробки мандарин. – На вот, кушай, да ручки сначала вымой и лицо, а потом чай будем пить.

После чая Тофик побежал к барашку, приласкал его:

– Проголодался? Я сейчас тебе травки принесу. А пока вот хлебушка покушай. Я тебе сегодня много травы принесу. Ведь за тобой надо ухаживать, чтобы ты не похудел. Понимаешь, нам придется тебя зарезать, когда папа приедет, ведь у нас будет много гостей…

Барашек поглядел на мальчика и вдруг жалобно заблеял. Тофику вдруг стало нестерпимо жаль барашка. Зачем его резать? Он такой хороший!

– Тофик, ай Тофик, где ты! – позвал соседский мальчик, просунув голову в калитку. Пошли за травой!

– Да буду я вашей жертвой, смотрите, далеко не ходите, что поблизости, то и нарвите, того и довольно, – напутствовала их Нушаферин. – Вот эту сетку набьете, и хватит.

Нушаферин бодрилась и других подбадривала, а самой так хотелось увидеть сына, что каждый час ожидания казался ей вечностью, и с тех пор как получили письмо от Ази, она не отрывала взгляда от дверей, и ей все казалось, что вот-вот Ази шагнет во двор, но тень сына не появлялась у дверей. Садилось солнце – она все ждала, ложась спать, говорила со вздохом: "И сегодня не приехал". Но завтра-то он, где бы ни был, уж обязательно появится, ведь если его отпустят, он нигде задерживаться не станет, полетит прямиком в родное гнездо. А терпения уже не хватало, и сердце то и дело сжималось болезненно, и билось порой как сумасшедшее. Ждали Ази все, и поэтому некому было утешить старую женщину, сказать: "Что ты суетишься, разве этим можно ускорить его приезд? Хоть он и генерал, да ведь и над ним начальники есть, может, что-то помешало, задержало, вот наберись терпения и жди". Но Нушаферин не спала ночами, все прислушивалась, все ей казалось, что только она заснет, а Ази и приедет. Когда с улицы доносился шум машин, сердце ее снова начинало усиленно биться. "Ай аллах, как бы было хорошо, если бы из этой машины вышел Ази! Сделай милость, аллах, помоги мне, я уж все сердце надорвала…; Разве трудно тебе сделать так, чтобы и я порадовалась хоть разок?" Она садилась в постели и ждала: вдруг машина остановится против дома? Готовая вскочить и броситься открывать дверь, она, обессилев, падала на подушку, когда машина, не останавливаясь, проносилась мимо.

– Бабуля… Ай бабуля… донесся зов Тофика. Старушка проворно спустилась во двор. Тофик плакал, сидя под деревом, а соседский мальчик, бледный, стоял по другую сторону дерева.

– Ты что плачешь, да будет бабушка твоей жертвой? – Нушаферин хала подняла Тофика, стряхнула с курточки пыль.

– Меня баран боднул, бабушка.

– Мы кормили его, – вмешался соседский мальчик, и я нечаянно наступил ему на копыто, а он взял и боднул Тофика.

– Вай, только этого не хватало, – воскликнула старушка. – Куда боднул? В ногу? Ну, это ничего. Но сколько раз я тебе говорила, что он может ударить тебя рогами. Видишь, что бывает, когда не слушаются. Ну, не плачь, да падут твои слезы на могилу бабки! Не сегодня-завтра приедет отец, мы зарежем этого злого барашка.

– Я больше к нему не подойду, бабушка. Но не надо его резать, он хороший.

– Ну, ладно, не надо. Но если вы будете тут около него вертеться, я стану беспокоиться и не смогу делать свои дела. Идите, играйте возле дома.

– Бабушка, а мы тебе поможем…

– Спасибо, родимые, сидите тут, я сама все дела переделаю.

Рза шел в райком крайне встревоженный, с каким-то недобрым предчувствием.

Несмотря на ранний час, первый секретарь райкома Мамедбейли уже ожидал его в своем кабинете.

Сначала Рза не поверил услышанному от секретаря; ноги словно приросли к полу. Секретарь пододвинул ему телеграмму.

Сомнений больше не оставалось.

– Что за горе стряслось над нами!.. Значит, Ази в ближайшее время приехать не сможет?

Только теперь понял Рза, зачем его срочно вызвали в город.

Мамедбейли сидел чернее тучи.

– Понимаешь, не знаю, как сообщить это матери?! Язык не поворачивается. Она готовится к встрече сына, ждет, а тут…

Получив вчера вечером телеграмму о тяжелом ранении генерала, Мамедбейли приказал начальнику почтового отделения держать это втайне от его семьи, и срочно вызвал в Ленкорань Рзу, чтобы с ним посоветоваться.

– Ты им ближе всех. Тяжелое поручение я тебе даю, но более подходящего человека нет. Жена молодая, этот удар еще кое-как перенесет, а мать, да еще такая больная… Помоги нам в этом деле… Я, знаешь, до утра не сомкнул глаз. Что будет со старухой?! Получила похоронку на одного сына, еще слезы не успели высохнуть, а тут такое известие. Конечно, долго делать вид, что ничего не знаем, нельзя, сказать надо, но их, понимаешь, надо как-то подготовить.

Рза не мог прийти в себя.

– Никогда я, товарищ Мамедбейли, не чувствовал себя таким беспомощным, как сейчас. Что делать, ума не приложу. Нушу-хала ждет сына с часу на час, глаз с ворот не сводит. Жена тоже. Дети… Я боюсь, что не сумею сыграть роль… Дескать, ничего страшного, и так далее… Может, подождать еще день-два? Той порой прояснится…

– Подождать-то можно, но вдруг дойдет эта весть, до них помимо нас? Начальник почты человек крепкий, за него я спокоен, а ведь девушка, которая приняла телеграмму, могла сказать кое-что домашним, а там по цепочке пойдет, не уследишь. Возможные слухи надо опередить.

Больше часу бродил Рза по улицам города, стараясь не попадаться на глаза знакомым и никак не решаясь вернуться к Аслановым. Только на улице, опомнившись, Рза понял, что напрасно взвалил на себя эту ношу, однако было поздно, секретарь райкома надеется на него, вернуться в райком и отказаться от поручения просто немыслимо. А пока то да се, найдется кто-нибудь, у кого плохая весть легко вспорхнет с языка. А такой слушок хуже подлой пули, заставшей человека врасплох. Да, надо идти, надо опередить всех и осторожно намекнуть матери и жене о случившемся.

Как он это сделает, Рза просто даже не представлял себе.

Во двор Аслановых он вошел так, будто кто-то силой втолкнул его с улицы. "Возьми себя в руки, иди, как будто ничего не случилось, не бойся сказать правду, ведь свели не ты, то другие все равно сообщат, и тогда будет v хуже".

Едва Рза открыл калитку, барашек узнал его и побежал навстречу, насколько позволяла веревка.

Рза машинально погладил его.

А Нушу была тут как тут и глядела на него с ожиданием. Рза почувствовал, что не может языком пошевелить. Как смел он погасить горьким известием ту радость, которая придавала такую живость всему, что делала в эти дни старая женщина; к ней едет сын, теперь единственный сын, всеми уважаемый и почитаемый, ее сыночек Ази!

– Что молчишь, Рза? Может, за барашком плохо смотрели? Тофик его обхаживает…

– Нет, Нушу хала, барашек что надо… Даже резать жаль…

– Вижу, о другом думаешь, Рза… Ты чем-то расстроен, сынок?

Нушаферин заподозрила что-то неладное, подошла к Рзе, заглянула ему в глаза.

– Ей-богу, тебя будто подменили, Рза. Совсем не похож на того Рзу, который только что смеялся и шутил. Может, у тебя неприятности какие? Зачем тебя вызывали в райком, да еще так рано?

– Секретарь вызывал по колхозным делам. Сама знаешь, без неприятностей не обходится… – Рза старался оттянуть объяснение и отвлечь Нушаферин от подозрений.

Баран крутился вокруг хозяина. "Даже резать жалко…" – вдруг вспомнила старуха как бы случайно оброненные Рзой слова. Вез – не жалел, а тут вдруг говорит такое… Она оттолкнула барана.

– Хватит тебе, нашел время блеять, дай послушать, что мужчина скажет. Большие неприятности?

"Ну, раз всполошилась и в обморок не упала, можно сказать", – решил Рза.

– Да с колхозными-то делами ничего, наладится, поговорил, пожурил, совет дал, и все. Я уж уходить собрался, а он говорит: знаешь, скажи тетушке Нушу и сестрице Хавер, что приезд генерала откладывается, придется немного подождать.

– Ази задерживается? – Нушу хала, опечалившись, задумалась. – Откуда секретарь знает об этом?

Телеграмма пришла в райком.

– Кто прислал? Почему в райком?

– Как почему? Да ведь его ждут все, а не только мы с вами, тетушка Нушу. Торжественную встречу готовят. Он знает об этом, потому и известил, чтобы знали. Служба, оно дело такое…

Нушаферин, опустив голову, дрожащими руками теребила конец шали. Мало похожи на правду уклончивые слова Рзы! "Или я не понимаю, или он чего-то путает и скрывает".

Рза дымил папиросой.

– Говоришь, Ази телеграмму в райком дал? А нам? В райком дал, а нам не дал? Что, у него дома своего нет, или мать с женой его обидели? Нет, Рза, сынок, я не ребенок, могу отличить искренность от лжи. Не лги мне, Рза! Ведь ты что-то скрываешь?

– Правда, мать, скрывал! Боялся тебя расстроить. А дело обстоит так: несколько дней тому назад Ази ранило. Он велел домой не сообщать, чтобы вы не тревожились…

– Ази ранен? – Нушу хала опустилась на землю, ударила себя по коленям. – Сказал бы ты мне: рухнул твой дом, Нушу! Ох, сокрушил ты меня этой вестью, Рза! О, аллах, за что ты на меня разгневался, что ты творишь со мной? Что я плохого сделала в жизни? За что посылаешь на меня такие напасти? Одного сына взял, другого взять хочешь?

– Нушу хала, успокойся. Клянусь аллахом, с Ази ничего страшного не произошло. Легко ранен, скоро поправится. Не такой Ази человек, чтобы склонить голову перед судьбой! Успокойся, Нушу хала, я не вру, все так и есть, как сказал. Приедет наш Ази, дай только поправиться!

– Эх, сынок, сынок, чего уж тут: успокойся. Не знаю, чего хотят эти злобные пули от моих детей?!

В то же утро за каких-нибудь час-два весть о ранении Ази облетела всю Ленкорань. Хавер узнала об этом на службе – позвонила подруга и говорит: ой, как обидно, что Ази накануне отпуска ранение получил…

Телефонная трубка упала из задрожавшей руки Хавер. Она не помнила, как ее довели домой…

– Мама, есть что-нибудь от Ази? – спросила она, придя в себя.

Слезы высохли на глазах старухи. Она кормила рисовым отваром Арифа. Покачала головой: ничего нет. Не хотела при детях говорить об отце.

– Мама, а где телеграмма? Дай мне!

– Телеграммы не было, дочка. Кто тебе об этом сказал?

– Кто может сказать? Весь город знает.

– Ну, успокойся, после поговорим. – Глаза старушки наполнились слезами. Вздохнув, она отвернулась, вытерла слезы концом шали.

Хавер тоже старалась не показывать детям слез.

Но Ариф заметил, что мать отворачивается, обнял ее за плечи:

– Не плачь, мама.

– Я не плачу, – Хавер, вытерев слезы, взяла мальчика на руки. Нагнувшись, он заглянул ей в лицо.

– Мама, ты плачешь? И бабушка плачет. Что с вами?

– Ничего милый.

– Если ничего, почему обе плачете?

– Мы не плачем. Лук чистили, вот и текут слезы. Иди во двор, поиграйся.

И когда Ариф нехотя вышел, Хавер спросила, где Тофик.

– Я его на улицу отпустила. Думаю, глядя на нас, он догадается, в чем дело, и нам его не успокоить.

– Что же нам теперь делать, мама? Как узнать что-нибудь об Ази?

– Телеграмма пришла в райком.

– Зачем же в райком?

– Я тоже не понимаю. Чувствую, что-то неладно. Я Рзу послала в райком, пусть позвонят оттуда в Баку, где большие люди сидят. Они знают, где находится Ази. Как только узнаем, где он лежит, я тотчас к нему поеду. Сама за ним буду ходить. Поставлю его на ноги. А если нет – там и умру!

Нушаферин места себе не находила. Еще утром она с удовлетворением думала о том, что они успели сделать для встречи сына. Все было готово, все начищено, все блестело, в любую минуту ставь на огонь. Но сейчас она видеть не могла все эти казаны, шумовки, дуршлаги, кастрюли, тарелки и блюда – все это стало вдруг ненужным, но все напоминало о несостоявшемся приезде сына. "Аллах лишил меня радости увидеть свое дитя после стольких лет разлуки и войны. Что ж, я потерплю, подожду, лишь бы Ази поправился, может, и доживу до встречи", – горестно размышляла Нушаферин. А Рза как ушел в райком, так будто в воду канул. Наконец, она уже решила послать за ним невестку, – и тут он появился. Однако ничего утешительного не принес. Ма-медбейли при нем звонил в Баку, в Центральный Комитет партии, – сказали, что еще не удалось узнать адрес госпиталя, обещали позвонить, как только удастся выяснить.

– Неужели так трудно узнать адрес больницы? – вздохнула Нушу.

– Потерпи, Нушу хала". Я сам слышал весь разговор. Из Баку сказали, что постараются узнать все как можно скорее.

Нушаферин, решив ехать к сыну, уже стала собираться и то и дело вставала и уходила, чтобы что-то достать, положить, не забыть, в больнице многое пригодится.

– Прямо не знаю, что и делать, – сказал Рза, когда старушка ушла в очередной раз. – Куда ей ехать в такое время? Зима. Она ничего не знает, на первой же станции заблудится и пропадет. На всякий случай, Хавер-баджи, я договорился с Мамедбейли: меня отпустят. Поеду один. Помоги мне уговорить ее, чтобы никуда не собиралась. Скорее всего, братец Ази лежит во фронтовом госпитале. Дорога туда длинная, долгая, любые неожиданности могут быть. А я, как только доберусь, тут же все сообщу телеграммой.

– Да разве можно ее удержать? Пока ты в райком ходил, она уже все приготовила. Два хурджина стоят набитые. Теплые вещи достала… Хоть сейчас в дорогу, ждет только твоего слова: куда ехать. Никак ее не переубедить. Я ей уж как пыталась втолковать, что не добраться, а она даже слушать не хочет. Я говорю, останься, мама, с детьми, я поеду, или давай детей у соседей оставим, вместе поедем, и на это не соглашается…

– И не соглашусь, – сказала Нушаферин, входя. – Слышала я, о чем вы тут говорили. Мыслимое ли дело: оставить малых детишек на чужих людей? При матери должны быть. А ты, Рза, тоже оставайся, у тебя дел полно, я одна поеду. Ты плохо меня знаешь. Думаешь, я русского языка не знаю, да неграмотная, так уж и пропаду? Да я из-за одного сына на край света доберусь, и люди добрые мне помогут, небось, горе не у меня одной, а матери друг друга и без языка поймут. Ты говоришь, холодно там… Конечно, тебе трудно, ты ранен был…

– Я сам не боюсь холода, Нушу хала, я о тебе беспокоюсь. Ты старая женщина, а дорога долгая, и там холода, о каких ты и понятия не имеешь. Оставайся дома, а я поеду.

– Эх, сынок, разве вы знаете, что у меня на сердце? Мне надо ехать.

– Нушу хала, я понимаю, но тебе не выдержать дорогу, ты слабая, недавно болела, тяжело тебе будет. Тяжелее его ран ничего нету. А разве я смогу жить, пока Ази не увижу? Нет, Рза, я поеду.

– Ну, ладно… Нушу хала, поедем вместе. Сестрица Хавер с детьми останется…

И хотя Нушу хала, вроде, добилась согласия близких на поездку, тревога и беспокойство ее не утихли. Пяти минут не могла она усидеть на одном месте. Словно пьяная, ходила она по дому, из комнаты в комнату. То передвинет что-то, переставит, то поправит клеенку на столе, то смахнет с буфета, сверкающего, как зеркало, воображаемую пыль, то выглянет в окно, то сядет на диван, то встанет…

Рза молча наблюдал за ней, курил папиросу за папиросой.

– Нам сообщат до вечера, где он находится? – в который раз спросила Нушу.

– По-моему, до вечера скажут.

– Узнать бы скорее, с утра бы тронулись в путь.

– Нушу-хала, если желательно с утра отправиться в дорогу, мне нужно, не теряя времени, ехать в село. Оставлю там за себя человека, скажу, что делать, указания дам. Чемодан собрать надо! А рано утром я буду здесь.

– Ты уезжаешь? А кто нам скажет, если позвонят из Баку?

– Скажут сразу, как только что-нибудь выяснят. У них же там круглосуточное дежурство.

Глава восемнадцатая

Тяжелораненого Ази Асланова привезли в санчасть бригады. Капитан Смородина удивилась, увидев генерала на носилках – всего несколько часов тому назад она беседовала с Аслановым в штабе бригады и видела, как генерал с адъютантом поехали в бронетранспортере.

И вот – ранен. С трудом переводит дыхание.

Смородина распорядилась подготовить все к операции, и генерала сразу с носилок переложили на хирургический стол.

Уже первый осмотр подтвердил наихудшие опасения. Но бороться за жизнь следовало, и был шанс добиться успеха. Вот крови только много потерял генерал… И нога… Но сначала надо исследовать рану в груди.

– Повязку! Инструменты! Обработать операционное поле! – отдавая распоряжения фельдшерам и сестрам, Смородина старалась не смотреть в лицо генералу.

Смородина знала, что весть о ранении командира бригады разнеслась по подразделениям, произвела тягостное впечатление. Около санчасти собралось много людей, некоторые не прочь заглянуть в операционную, и все ждут, что скажут врачи. По ту сторону дверей ходил взад-вперед подполковник Филатов, оказавшийся после ранения генерала самым старшим офицером в бригаде ему, вероятно, и придется пока принять командование ею.

К палатке санчасти подъехала машина, из нее вышли генерал Черепанов и еще двое старших офицеров: услышав о ранении Асланова, Черепанов захватил с собой хирургов из армейского госпиталя.

Филатов начал было докладывать, но Черепанов махнул рукой:

– Как чувствует себя Асланов?

– Раны очень тяжелые, товарищ генерал. Начальник санчасти приступает к операции.

Вперед выступил приехавший вместе с Черепановым пожилой полковник медицинской службы.

– Давно преступили к операции?

– Только что.

– Пройдите в операционную, полковник, – распорядился Черепанов. – Если Смородина еще не начала, оперируйте вы.

Закончив необходимые приготовления, Смородина хо тела дать наркоз, когда вошли хирурги, и полковник, представившись, сказал:

– Извините, капитан, если вы не возражаете… Оперировать приказано мне… Я хотел бы, чтобы вы ассистировали.

– Я подчиняюсь, товарищ полковник, – сказала Смородина.

Снова начался осмотр.

Наконец, приступили к операции. Черепанов прошел в палату. Генерал лежал на кровати. Наркоз еще не прошел, и он спал. Черепанов сел в ногах. Привычно потянулся за папиросами, но тут же поспешно сунул их в карман.

Тихо вошел Филатов, встал позади Черепанова. Смородина предложила ему табуретку, но Филатов не сел. В палатке стояла такая тишина, что можно было даже различить голоса людей, которые тихонько переговаривались за стеной палатки. Танкистам не терпелось узнать о состоянии командира бригады, но никто ничего утешительного им сказать не мог, и они, хмурые, подавленные, уходили в подразделения.

Смородина неотлучно сидела около генерала.

За неполный месяц на нее обрушилось два удара. Погиб Пронин, теперь при смерти генерал.

Гибель Пронина потрясла ее так, что и до конца жизни ей не опомниться.

Никогда ни о ком она еще в жизни не горевала и не плакала, как по Пронину. Казалось, как она уверила себя, что между ними все кончено. И только когда он погиб, она поняла вдруг, как сильно она его любила. Теперь; уж никто и ничто не заменит ей Николая, и до конца дней будет она жалеть об этой трудной любви, о своей к нему беспощадности.

Пронина разорвало на куски, его останки едва собрали в ящик, и Лена не смогла даже взглянуть в последний раз ему в лицо. Лицо, говорят, осталось нетронутым…

Генерал как заснул во время операции, так за всю ночь и не просыпался. Смородина дежурила возле него до утра. Тут ее должны были подменить, но чуть свет пришли навестить раненого Черепанов с Филатовым.

Асланов медленно открыл глаза, хотел было повернуться на бок.

– Нельзя, нельзя двигаться, товарищ генерал.

Асланов не видел Черепанова, сидящего в ногах кровати, но увидел Филатова, который стоял.

– Михаил Александрович, что на передовой?

– Все хорошо, Ази Ахадович. Задача выполнена.

Черепанов встал, легонько взял Асланова за руку, лежащую поверх одеяла, – рука Ази была горячей, – сказал ласково:

– Ази Ахадович, ты за людей не тревожься. Задача действительно выполнена. Бригада закрепилась за железной дорогой, так что тут все хорошо. Вот одно только плохо – твое ранение… Не ко времени. Но ничего, поправляйся, мы еще повоюем.

Старый генерал видел, как тяжело, с хрипом вздымается грудь раненого, как побледнело от потери крови лицо.

– Евгений Иванович, это вы?

– Я, дорогой, я, узнал? Как ты себя чувствуешь?

– Что я могу сказать… Внутри все пылает. И воды не дают напиться вдоволь, – Ази тяжело сглотнул тягучую слюну.

– Вам нельзя много пить.

Смородина, смочив в воде вату, провела по пересохшим губам Ази.