Вопрос распределения функций по сбору информации и разведывательных сведений, естественно, определялся людьми, составлявшими мою группу. Клаузен был целиком занят выполнением чисто технических задач и поэтому фактически не имел возможности участвовать в сборе информации и сведений. Одзаки добывал главным образом политическую и экономическую информации. Мияги собирал материалы по экономике и военным проблемам и, кроме того, отвечал за перевод всех документов с японского языка. Вукелич получал информацию в основном от иностранных корреспондентов и знакомых французов, а также занимался фотографированием и другой технической работой. Сам я добывал информацию от иностранцев, главным образом от немцев.

Вообще члены группы знали о нашей работе только то, что я сам им рассказывал и только о тех специальных заданиях, которые я им непосредственно давал. В то же время, когда кто-то из моих сотрудников приходил ко мне, мы вместе обсуждали проблемы, которые представляли интерес для него или казались ему важными. Поэтому не только Одзаки, но также Мияги и Вукелич должны были добывать всю возможную информацию по политическим и экономическим вопросам, а Одзаки должен был делать то же самое в отношении военной информации. При распределении заданий я намеренно поступал гибко, стремясь получать информацию по возможности из самых широких областей. В случае с Мияги, например, для меня самым важным было, чтобы он, уйдя с головой в политические и экономические вопросы, не забывал о военной информации. В принципе каждый член группы все свои усилия сосредоточивал на поставленной разведывательной задаче, однако я сохранил за собой право в случае необходимости вносить в это правило некоторые изменения. Разумеется, я старался насколько возможно не менять правил, однако время от времени прибегал к коррективам.

В некоторых особых случаях, не придерживаясь персонального распределения задач, я всех членов группы нацеливал на ту или иную специальную проблему. Вот несколько подобных примеров.

Когда произошел известный инцидент 26 февраля 1936 года[39], я поручил всем членам группы сосредоточить усилия на сборе разнообразной информации, на основе которой я вырабатывал собственные заключения. Во время японо-китайского конфликта 1937 года[40] я дал указание своим сотрудникам в первые несколько недель особое внимание уделить вскрытию планов первичной мобилизации японской армии. Когда происходили бои на Халхин-Голе, я всех нацелил на выяснение планов военного усиления Японии в районах, прилегающих к государственным границам Монголии, и потребовал материалов, которые позволили бы сделать вывод о возможных пределах расширения конфликта. После нападения Германии на Советский Союз вся группа занималась сбором различных подробных данных о политической позиции Японии в отношении этой войны, а я в это время внимательно следил за масштабами и направлением (север или юг) начинавшейся в Японии широкомасштабной мобилизации. Когда же у меня созрела уверенность в том, что войны между Японией и СССР не будет, я дал указание всем членам группы переключить внимание на проходившие тогда в условиях обостряющейся обстановки японо-американские переговоры и тенденцию их развития в будущем.

Когда по информации, собранной членами разведывательной группы и мной лично, возникали вопросы, требовавшие, как представлялось, особого внимания, я нацеливал на них своих коллег. В случаях, когда те или иные проблемы не представляли важности для нашей работы или в результате обсуждения выяснялось, что по некоторым вопросам сообщается противоречивая информация, я дал указания искать более достоверные сведения и стремился вскрыть истинные причины событий.

Кроме того, я определял, какую часть информации, полученной лично мной или собранной по моему распоряжению, нужно сообщить в Москву по радио, какую необходимо после этого отправить курьерской почтой в более подробной письменной форме, а какую – вообще не докладывать.

Я не раскрывал своим сотрудникам, как я использовал полученные сведения и информацию. Только Клаузен, занимавшийся шифрованием, знал, что я передаю в Москву и как я дополняю полученную мною информацию (разумеется, время от времени я совещался с Одзаки, чтобы наиболее точно оценить и истолковать разнообразные сообщения и важные политические события). Я полностью засекречивал свои письменные доклады, независимо от характера содержавшихся в них сведений. Стремясь придать докладу законченный вид, я просил кого-либо (чаще всего Ми-яги) собрать дополнительные или уточняющие сведения, но старался не злоупотреблять этим. Я часто просил Одзаки и Мияги подготовить сообщения в письменной форме по военным или другим вопросам для моих очередных докладов, но к этому я прибегал, только когда чувствовалось, что Москва проявляет особый интерес к тем или иным специальным проблемам или требуется доложить по какому-то срочному вопросу.

Я не только отбирал информацию, необходимую для доклада в Москву, но и решал, как лучше всего ее использовать. Другими словами, я не отправлял в Москву полученную от своих сотрудников информацию в ее первоначальном виде. Используя в качестве материала для моих донесений по радио и другим каналам различную информацию, я сопоставлял ее с другими данными и проверял степень ее ценности и достоверности. Именно поэтому мои радиограммы и другие донесения не обязательно дословно повторяли текст сообщений моих коллег. Конечно, это не означает, что я действовал произвольным образом. Я очень добросовестно использовал всю получаемую информацию после ее серьезного изучения.

Я очень редко беседовал со своими сотрудниками об информации и материалах, добываемых мной или другими членами группы. Я делал это только в тех случаях, когда необходимо было выработать четкий курс в отношении способов работы или избежать сбора ложной информации. Были, впрочем, случаи, когда я считал полезным сообщить моим коллегам собранные мной или другими членами группы сведения в связи с общей политической ситуацией.

В общем, я самостоятельно решал вопросы распределения заданий, отбора информации, подготовки донесений в Москву.

Международные контакты в нашей деятельности сводились исключительно к передаче документов в Москву и обратно. Другими словами, мы поддерживали только техническую связь с Центром через курьеров и не имели непосредственного контакта с какими-либо организациями или отдельными людьми независимо от того, было ли это в Японии или за границей. Курьерская связь между нами и Москвой, как и между Москвой и нами, носила, почти без исключения, чисто технический характер. По предварительной договоренности курьер из моей группы встречался с московским курьером, передавал ему тщательно запечатанный пакет и в обмен получал пакет, присланный из Москвы. Этим их работа заканчивалась; они ничего друг другу не говорили, не передавали никакой информации и только обменивались общими фразами. Беседы о секретных вопросах, связанных с работой, разрешались только в тех случаях, когда заранее было получено согласие Москвы. Впрочем, не воспрещалось спросить у курьера, был ли он недавно в Москве или нет, и, если был, узнать у него о тамошних делах и знакомых. Если мы встречали курьера, который уже несколько раз бывал у нас, мы спрашивали его о ситуации в Советском Союзе, о старых друзьях. Однако, как было отмечено выше, разговоры не касались работы, ее содержания и организации, за исключением специальных случаев.

Курьеры, прибывавшие из Москвы, не были уполномочены давать нам распоряжения. За исключением одного человека все они были нам незнакомы. Мы не знали ни их имен, ни положения, которое они занимали в Москве или за границей. У нас было впечатление, что люди, с которыми мы неоднократно встречались в течение длительного периода времени, были «профессиональными» курьерами, т. е. им была поручена перевозка советской официальной и так называемой «неофициальной» почты (такой, как, например, материалы моей разведгруппы).

В большинстве случаев было непонятно, находился ли их центральный орган в Москве или в какой-либо советской официальной или неофициальной организации за границей. Курьеры, с которыми мы встречались, в большинстве были сравнительно молодыми людьми, прошедшими, как правило, определенную политическую и прочую подготовку. Связь с ними осуществлялась по предварительной договоренности с Москвой. Место, время и условия встречи согласовывались по радио. Если курьеры не знали друг друга, по радио устанавливались специальные опознавательные признаки, пароли, фразы для взаимного подтверждения. Например, встреча с курьером в одном из ресторанов Гонконга была устроена следующим образом. Курьер, прибывший из Москвы, должен был войти в ресторан в три часа с минутами, достать из своего кармана толстую длинную черную манильскую сигару и держать ее в руках не зажигая. Наш курьер (в данном случае я), увидев этот условный знак, должен был подойти к стойке ресторана, достать из кармана по форме сильно бросающуюся в глаза курительную трубку и безуспешно попытаться ее раскурить. После этого курьер из Москвы должен был зажечь свою сигару, а я в ответ – свою трубку. Затем московский курьер должен был покинуть ресторан, а я, также выйдя из ресторана, медленно идти за ним в один из парков, где находилось место нашей встречи. Он должен был начать со слов: «Привет! Я – Катчер», а я произнести в ответ: «Привет! Я – Густав». После этого все должно было развиваться по плану.

Второй пример – способ, применявшийся в одной из шанхайских кофеен. В качестве условного знака при этом использовались маленькие свертки: у одного из курьеров был сверток желтого цвета, у другого – красного.

Третий способ использовался в крошечном токийском ресторанчике, куда никогда не заходят иностранцы. Курьер, как запоздавший посетитель, должен был заказать какое-нибудь специфическое японское блюдо. Человек, посланный мной, должен был завязать с ним по этому поводу разговор, спросить, сладкое ли это блюдо, и сказать, что его товарищ Пауль тоже всегда его заказывает. Московский курьер должен был ответить, что он слышал об этом блюде от своего друга Джимми. Произнеся эти заранее согласованные пароли, они должны были затем условиться о передаче материалов.

Если регулярно встречались одни и те же курьеры, они договаривались между собой о следующей встрече. Однако, когда возникала необходимость срочно что-то изменить, об этом сообщалось в Москву.

Что бы ни говорилось, с 1933 по 1941 год прошло слишком много времени, поэтому я не могу точно вспомнить количество и даты встреч курьеров из Москвы с представителями моей группы. Но я постараюсь описать то, что помню.

Первая встреча состоялась в конце 1933-го или в начале 1934 года в Токио. Она была назначена еще в Москве, перед моей отправкой. Курьер, незнакомый со мной, прибыл из Шанхая, зная мое имя и рассчитывая на германское посольство в качестве канала для установления связи. Он позвонил в посольство и передал письмо на мое имя. Он писал, что в назначенный день я должен прийти в отель «Империал», где меня по его просьбе будет ждать швейцар и проводит к нему. Встреча состоялась в соответствии с этим планом. На следующий день мы условились отправиться на экскурсию в Никко и обменяться там посылками, предназначенными друг для друга. Пакет курьера содержал главным образом деньги. Он оставил мне номер своего личного почтового ящика в Шанхае для использования в случае необходимости.

Следующая встреча состоялась примерно в мае 1934 года в Шанхае. Этот курьер говорил по-английски, но я понял, что он скандинав. Он стремился создать впечатление очень умного человека. Я не знал, откуда он и кто он такой, и особо не спрашивал его об этом. Пароли, которыми мы должны были обменяться при первой встрече в отеле, были заранее установлены в Москве. Теперь я их забыл, но, думаю, это были имена вымышленных людей.

На очередную встречу в Шанхай я послал жену Бернхардта. В соответствии с предварительной договоренностью утром назначенного дня она остановилась в отеле «Палас». На следующий день, примерно в то же время, в ее номер пришла женщина, с которой и были согласованы последующие действия.

На следующую встречу отправился сам Бернхардт. Встреча также состоялась в Шанхае осенью 1934 года, условия ее проведения были предварительно оговорены по радио. Насколько я помню, в виде опознавательного знака были использованы свертки различных цветов, а в качестве паролей имена двух людей.

Жена Бернхардта в начале 1935 года еще раз ездила в Шанхай. В течение этого года Бернхардт и его жена должны были вернуться в Москву, поэтому мадам Бернхардт, помимо обязанностей курьера, имела также задание сделать для нас различные покупки.

В следующий раз я сам доставил документы прямо в Москву. Это было, как я писал выше, в 1935 году, когда я был в Москве с отчетом.

Мне в принципе не разрешалось самостоятельно перевозить в длительных поездках любые вещи, которые следовало доставлять только через курьеров. Но я сделал фотокопии документов и благополучно довез их. Прибыв в Москву, я обобщил ранее доставленные курьерами мои донесения и сделал подробный устный доклад.

Вернулся я в Токио 26 сентября 1935 года, а весной 1936 года направил курьера в Шанхай. В качестве курьера я направил Клаузена, поскольку он должен был привезти оттуда жену. Условия этой встречи были заранее согласованы по радио.

В августе 1936 года я поехал в Пекин, чтобы отвезти материалы. Человек, которого я встретил на этот раз, не был обычным курьером. Это был мой старый московский друг Алекс (но не тот Алекс, который был в Шанхае в 1930 г., ранее работавший в Секретариате Советской Коммунистической партии, а в настоящее время – в четвертом Управлении РККА). На этой встрече мы обсудили с ним различные проблемы, связанные с нашей работой, в том числе организационные и политические. Как было предварительно условлено по радио, мы должны были в установленный день встретиться в пекинском Храме Неба. Так оно и произошло.

Примерно в то же время к моей группе, действующей в Японии, подключились Гюнтер Штейн и его подруга мадемуазель Гантенбайн. Таким образом, я мог использовать в качестве курьеров несколько людей, а именно: Клаузена, его жену, Гюнтера Штейна и его подругу. С начала 1937-го до лета 1938 года я раз за разом посылал их в Шанхай перевозить документы. До лета 1938 года я отправлял курьеров два или три раза. В конце 1938 года я лично совершал поездки в Манилу и Гонконг в качестве курьера германского посольства и одновременно отвез материалы для передачи в Москву. Встречный курьер, кажется, прибыл в Гонконг самолетом из Чунцина. Место встречи было назначено по радио, опознавательными признаками являлись, как я уже писал, сигара и трубка.

Я не помню точно, в 1939-м или в 1940 году я перестал отправлять курьеров в Шанхай. В 1939 г. я, возможно, один раз посылал в Шанхай жену Клаузена или его самого. Во всяком случае, курьерская связь с Шанхаем стала постепенно осложняться, так как был введен строгий контроль при обратном въезде в Японию. Поэтому я стал изучать возможности организации связи в Токио. Возникли различные сложности для Москвы, но в конце концов были выработаны способы связи в Токио.

Техническая сторона связи была поручена Клаузену. Я точно не знаю, сколько раз он встречался с курьерами в 1940 году, но уверен, что не меньше трех. Возможно, были и другие встречи. Однажды Клаузен был болен, и я лично встречался с курьером в маленьком ресторане около станции Симбаси. Способ связи, который использовался в этот раз, уже описан мною выше. Опознавательным признаком был заказ специфического японского блюда. В 1941 г. встречи стали более частыми. После того как началась война Германии с СССР, мы передавали материалы курьерам особенно часто – через каждые шесть – восемь недель. Однажды лично я присутствовал на встрече в доме Клаузена, чтобы увидеться с курьером.

Я вспоминаю, что на встречи в Токио приезжали два различных курьера. Один был высокий, крепкого телосложения молодой человек, другой, появившийся позднее, выглядел еще моложе и имел прекрасную фигуру. Однако на фотографии, которую показывал мне полицейский офицер во время расследования, я не смог опознать высокого сильного человека. Человек, с которым я встречался, не носил очков. Мужчина на второй показанной мне фотографии несколько похож на человека, с которым я встречался в доме Клаузена, но у меня нет уверенности, что это тот самый курьер. Человек, с которым я встречался в последний раз, был со всех точек зрения типичный профессиональный курьер, переезжавший из страны в страну. Однако я старался не задавать ему вопросов по этому поводу. Мы расстались с ним, только немного поговорив о войне Германии с СССР.

Последняя перед моим арестом встреча с курьером состоялась, кажется, в начале октября. На встречу ходил Клаузен, поэтому я не помню даты. В этот раз среди материалов, переданных курьеру, не было фотокопий. Это была в основном информация, добытая Мияги, причем в том виде, в каком она от него была получена. Насколько я знаю, следующая встреча должна была состояться в ноябре.

С технической точки зрения материалы, которые мы отправляли в Москву через курьеров, представляли из себя многочисленные ролики фотопленки, заснятой фотоаппаратами типа «Лейка» и других аналогичных марок. Мы туго скручивали пленку, делая ролики насколько возможно маленькими. Когда мы долго (по три-четыре месяца) не отправляли посылок, скапливалось до 25 – 30 роликов. После начала войны в Европе количество посылаемых нами материалов постепенно сократилось. Это объясняется тем, что мы все шире стали использовать способ передачи результатов нашей работы по радио. Особенно после начала войны Германии с СССР мы заметно уменьшили количество многословных докладов и громоздких документов и стали преимущественно сообщать важные сведения по радио.

Курьеры из Москвы доставляли главным образом деньги. Распоряжения в письменном виде мы получали очень редко, причем обычно они излагались очень простыми фразами. Редко приходили из Москвы и отзывы на информацию, которую мы посылали, а также указания о том, что те или иные данные представляют незначительный интерес или, напротив, чрезвычайно важны. Только иногда от нас требовали представить более подробную информацию по тем или иным вопросам.

Таким образом, внешняя связь через особо доверенных курьеров была единственным средством общения, имевшимся в нашем распоряжении. Лишившись его, мы оказались бы полностью изолированными.

Теоретически принципы связи между членами группы вкратце сводились к следующему: я был единственным, кто имел непосредственную связь с основными членами разведывательной группы. Количество встреч было минимально необходимым, причем они проводились с чрезвычайной осторожностью.

Места встреч должны были, по возможности, каждый раз меняться, а сами встречи выглядеть случайными. Основные члены группы между собой не встречались или встречались только в очень редких случаях. Этот принцип был предложен мной, но соблюдать его с самого начала было не всегда легко. Например, я часто встречался с Клаузеном, и скрывать это в течение длительного времени было невозможно. Необходимо было создать впечатление, что эти встречи являются естественными встречами двух людей, и не возбудить подозрений в их скрытых целях. Поводом к тому, чтобы отвести подозрения от наших частых встреч, было то, что мы оба принадлежали к немецкому клубу, то, что Клаузен прежде занимался торговлей мотоциклами и автомобилями, а также то, что когда в 1938 году я получил тяжелую травму в мотоциклетной аварии, он проявил настоящую заботу обо мне. Клаузен часто бывал у меня, даже когда дома была моя прислуга. Кроме того, при этом ему случалось встречаться и с другими приходившими ко мне немцами. Мы звонили друг другу и по телефону, не беспокоясь о том, что, возможно, телефоны прослушивались.

Мои отношения с Вукеличем держались в тайне. Иногда я говорил германскому послу, что мне, как немецкому журналисту, целесообразно до известных пределов поддерживать отношения с отделением французского информационного агентства «ГАВАС», чтобы совершенно не прерывать связей с корреспондентами стран-противников и стран антигерманской ориентации. Однако число наших встреч и способы их проведения мы сохраняли в секрете.

Сначала я часто приходил к Вукеличу домой и обсуждал с ним вопросы, относящиеся к нашей работе. Клаузен тоже в связи с работой нередко бывал у него. Этот дом знал и Мияги, который ходил туда несколько раз, чтобы встретиться со мной, передать материалы Вукеличу для фотографирования или согласовать с ним следующую встречу. Но после того как Вукелич вторично женился, я прекратил ходить к нему домой. Он приходил ко мне сам, предварительно договорившись о встрече по телефону-автомату. Вукелич поддерживал непосредственную связь с Клаузеном, несколько раз бывал у него дома, чтобы вернуть радиоаппаратуру, которую Клаузен хранил в его доме. Первая жена Вукелича нередко бывала у Клаузена дома с аналогичными целями. Я тоже заходил к нему в первое время, но в последние два-три года это бывало очень редко. Однако постепенно взаимоотношения между двумя-тремя иностранцами в группе стали неизбежными. Строгое соблюдение принципа, о котором я писал раньше, стало не только трудным делом, но и просто пустой тратой времени.

Гюнтер Штейн и его подруга во время пребывания в Токио имели связь только с Клаузеном и со мной. Клаузен использовал дом Штейна для своей работы. У Штейна не было непосредственных контактов с Вукеличем. В мое отсутствие, или когда я был болен, он устанавливал связь с Мияги или Одзаки, но встречались они не в его доме, а в ресторанах.

В добавление к сказанному отмечу, что я обеспечивал связь раздельно с Одзаки и Мияги. С 1939 по 1940 год мои встречи с ними проходили главным образом в ресторанах. Изредка Мияги посещал дом Вукелича и там встречался со мной. Мы старались использовать рестораны, в которых никогда раньше не бывали или бывали очень редко, однако, спустя некоторое время, стало совсем нелегко найти новый ресторан для новой встречи. Я редко посещал европейские рестораны, и если бывал там, то только с Одзаки. Я избегал отеля «Империал», опасаясь полицейской слежки.

С 1940-го или 1941 года я начал встречаться с Одзаки и Ми-яги у себя дома. С этого времени иностранцы, которые бывали один на один с японцами в японских ресторанах, стали привлекать внимание. Действительно, у Одзаки и Мияги стали спрашивать, кто я такой, или чем они занимаются, поэтому я рассудил, что будет разумнее избегать мест, посещаемых людьми. Поэтому и решил встречаться с ними у себя дома вечерами, после того как стемнеет. Начиная с этого времени, и Вукелич несколько раз посещал мой дом. Клаузен часто приходил ко мне, когда в доме были Одзаки или Мияги. Естественно, он несколько раз виделся с ними. Я могу ошибаться, но думаю, что Вукелич ни разу не встречался с Одзаки ни у меня дома, ни где-либо еще. Во всяком случае, я не связывал Мияги и Вукелича с другими людьми и строго проводил линию, чтобы они встречались только со мной. С течением времени непосредственное общение между Одзаки и Мияги в ходе их работы стало неизбежным, поэтому я, под подходящим предлогом, организовал их встречу в доме Одзаки.

За двумя исключениями у меня не было контактов с рядовыми членами группы. В первом случае это был Мидзуно, с которым я встречался вместе с Одзаки в ресторане, во втором – Косиро, которого я видел один или два раза. Я не мог держать под своим контролем такие вещи, как способы, которые использовали Одзаки и Мияги для связи с рядовыми членами группы. Я не видел другого пути, кроме как доверять им действовать, полагаясь на свой опыт и способности. Но иногда я расспрашивал их о способах связи и обращал их внимание на необходимость соблюдать особые меры предосторожности.

Я лично ничего не знаю о радио. Клаузен давал подробные показания по этому вопросу, поэтому ниже я ограничусь общими пояснениями.

Непрерывная регулярная радиосвязь с Центром имела исключительную ценность для нашей работы, поэтому установление радиосвязи, ее постоянное поддержание и тщательное соблюдение предосторожностей от пеленгования были чрезвычайно важными направлениями в нашей нелегальной деятельности. Как я уже писал выше, примерно в конце 1933 года Бернхардт с женой прибыли в Японию. Бернхардт должен был работать в качестве моего радиста. Он развернул одну радиостанцию у себя дома в Иокогаме, другую – в доме Вукелича в Токио. Однако с технической точки зрения его работа была крайне неудовлетворительной, поэтому я мог передавать только очень короткие сообщения и делать это очень редко. И не только поэтому. Бернхардт совершенно растерялся от невозможности защитить обе станции от пеленгации. Когда в Японию приехал Клаузен, положение изменилось. Его способности и энтузиазм в отношении работы поистине не знали границ. При Бернхардте я должен был сам шифровать тексты, в связи с чем это отнимало у меня изрядное количество времени. Но после прибытия Клаузена я с разрешения Москвы обучил его шифру и поручил ему шифровальную работу. По прежним установкам обязанность шифровки возлагалась только на руководителя группы, однако Клаузен был настолько надежным человеком, что разрешение из Москвы было получено беспрепятственно.

Для полной гарантии постоянной радиосвязи Клаузен развернул как можно больше радиостанций. Иной раз он мог вести передачи из четырех различных мест. Обычно в основном он обеспечивал связь по крайней мере из трех точек. Это были дома Клаузена и первой жены Вукелича. Когда Штейн находился в Токио, его квартира тоже использовалась для радиосвязи. Насколько я помню, Клаузен однажды пытался развернуть радиостанцию и у меня в доме, но у него ничего не получилось, и мы решили использовать этот вариант в крайнем случае, если у нас больше не будет выбора.

Мы полагали, что контроль за радиопередачами рано или поздно ужесточится, и поэтому часто меняли места расположения радиостанций, чтобы избежать обнаружения или ввести контрольные службы в заблуждение. Клаузен постоянно стремился уменьшить размеры радиопередатчика для того, чтобы он не бросался в глаза во время перевозки к месту работы, а также чтобы его можно было легко спрятать. Трудности заключались только в том, что в Японии нелегко было найти хорошие детали. Более того, покупка радиодеталей, особенно иностранцем, была очень подозрительным делом. Поэтому Клаузен приобретал необходимые материалы в Шанхае. Я припоминаю, что он сам лично привозил их из Шанхая.

Радиоузел, видимо, находился во Владивостоке или в его окрестностях, но однажды была предпринята попытка создать пункт связи и в Шанхае. Но он не предназначался для установления самостоятельной связи с Китаем. Однако за исключением двух-трех случаев попытки установить связи с Шанхаем были неудачны. По распоряжению Москвы мы пытались установить прямую связь с Хабаровском, но Клаузен прекратил эти попытки, опасаясь радиоперехвата. Радиосвязь использовалась для передачи в Центр срочной информации и наших донесений по организационным вопросам и получения из Москвы указаний по организационным и оперативным проблемам.

Клаузен, за очень редким исключением, всегда мог установить прекрасную радиосвязь с Центром.

Я уже достаточно подробно писал о курьерской связи. Среди материалов, которые мы через неравные интервалы времени направляли в Москву с помощью курьеров, были документы по экономическим, политическим и военным вопросам, полученные из германского посольства или добытые Одзаки и Мияги, а также подготовленные ими сообщения по этой тематике (эти сообщения в большинстве случаев представляли собой не больше, чем простую информацию). Я с каждой курьерской почтой посылал также личные отчеты, касающиеся изменений общего состояния японской внутренней и внешней политики за прошедший со времени прошлой связи период. Я отправлял довольно обширные и относительно регулярные доклады о существовании опасности войны между Японией и СССР, подкрепляя их подробными сообщениями о японо-китайских инцидентах и других японских военных акциях. Позже я посылал сведения о военных приготовлениях Японии, ее авиации, увеличении количества дивизий, механизации сухопутных войск и т. д. Кроме того, я почти каждый раз докладывал об организации моей разведгруппы. Иногда в моих отчетах рассматривались специальные вопросы, такие, как рациональное использование Вукелича или Клаузена. В большинстве случаев я представлял, кроме того, финансовый отчет за очередной период нашей деятельности.

Мы сразу фотографировали добытые документы и материалы, включая японские публикации по военным вопросам. Некоторые из них я лично переснимал прямо в германском посольстве. Часть документов я фотографировал дома, однако чаще это делалось у Вукелича. Доклады я писал непосредственно перед отъездом курьеров. Иногда я поручал Вукеличу и Клаузену подготовить личные донесения по вопросам, которыми они занимались.