Просветительная деятельность обоих этих ученых монахов имела живительное влияние на развитие церковного образования в Великороссии. Заговорили о школах, об усилении церковного проповедничества. Еще в 1667 году прихожане московской Богословской церкви подали царю просьбу о дозволении открыть при их церкви школу и найти проповедника для оказывания поучений. В пермских усольях Строгановых явился подражатель Полоцкого, один орловский священник, который, слыша, что в России священники по местам стали говорить проповеди, и сам выступил на поприще проповедничества. Старинные переводы отеческих поучений и проповеди Полоцкого он нашел для своей паствы непонятными и составил сборник собственных простых поучений, изданный в 1684 году под названием Статира. И в Перми, как прежде в Москве, духовенство и народ встретили церковную проповедь дико, говорили, что проповедник вводит новую ересь, и много ему досаждали. При царе Феодоре, воспитаннике Полоцкого, предположено было завести в Москве большую школу не только для одной России, но и для самих греков, чтобы им не нужно было ездить за наукой в Италию. На первый раз царь и патриарх Иоаким в 1679 году основали школу в типографском доме и собрали в нее до 30 учеников. Начальником ее сделан был иеромонах Тимофей, долго путешествовавший по востоку и знавший греческий язык. Учителями были греки Мануили Иоаким. Царь и патриарх так были рады этой школе, что посещали ее каждую неделю. Но она была только первым шагом к заведению желаемой ими высшей школы — академии, которую предположено было устроить в московском Заиконоспасском монастыре в самых обширных размерах и с богатыми средствами. Усилением греческого образования через типографскую школу патриарх желал между прочим дать противовес польско-латинскому влиянию Полоцкого, усилившемуся с прибытием последнего в Москву еще при жизни Епифания. Между этими двумя представителями разных направлений юго-западного образования с самого начала обнаружилось столкновение, в котором московская иерархия приняла сторону Славинецкого и его авторитетом старалась ослабить авторитет Полоцкого. По своему миролюбивому характеру Епифаний не входил в неприязненные отношения к Полоцкому, но не скрывал и своего несочувствия к его образу мыслей, например, указывал на то, что в основу своего «Венца Веры» он принял не православный Никейский, а католический мнимоапостольский символ, что неправильно учил о времени пресуществления даров в евхаристии — не во время призывания на них Святого Духа, а при произнесении слов Спасителя: «Приимите, ядите… Пиите от нея вси…», как учат латиняне, что вообще в последнее время в Киеве читают одни латинские книги, и оттого иногда истины не знают. После смерти Епифания, оставшись без соперников, Симеон начал держать себя крайне заносчиво, не хотел знать ни патриарха, ни других духовных властей, даже сочинения свои печатал без благословения патриарха в дворцовой типографии. Патриарх Иоаким сердился на гордого монаха, — обвинял его в «хлебопоклоннической ереси» (так как он учил поклоняться хлебу в евхаристии раньше пресуществления), его «Венец Веры» называл венцом, из западного терния сплетенным, а «Обед душевный» — исполненным душевных бед и хотел совсем запретить ему церковную проповедь. Но Полоцкий был недоступен для его власти, потому что находил себе сильную поддержку при дворе. Царь Феодор, брат его Иоанн и сестра Софья — все учились у Полоцкого и получили от него польско-латинское образование, сделавшееся тогда вообще модным и во всем русском высшем обществе.
       Сильвестр Медведев и инок Евфимий.
      Симеон умер в 1680 году, только четырьмя годами пережив своего соперника Епифания; но вопрос, поднятый при них, о времени пресуществления даров в евхаристии и вообще о господстве в новом юго-западном образовании латинского направления, продолжал тревожить русское общество и после их смерти. В правление Софьи латинское влияние еще более усилилось в Москве. Сильной поддержкой его в правительственных сферах явился любимец царевны князь В. В. Голицын, друг иностранцев-католиков и покровитель иезуитов. Последние ловко сумели пробраться в Москву с австрийским посольством под видом посольских и торговых людей, приобрели себе в Немецкой слободе дом, завели в нем латинское богослужение и школу и занялись деятельной пропагандой. Современные споры из-за латинских мнений были как нельзя более им на руку, и они тайно, но всем своим влиянием принялись поддерживать учеников Полоцкого.
      Во главе последних стоял строитель Заиконоспасского монастыря Сильвестр Медведев, муж, по отзыву современников, великого ума и остроты, такой же придворный монах, как и его учитель, опиравшийся на силу главных временщиков при Софии, Голицына и Шакловитого, близкий и к самой царевне. Он знал польский и латинский языки и был человеком многосведущим еще до знакомства с Полоцким, когда был подьячим в Курске и затем монахом в Путивле — пограничных тогда местах с Польшей, но довершил свое образование по прибытии в Москву с помощью Полоцкого. По смерти своего учителя он был определен на место последнего в строители Заиконоспасского монастыря по желанию самого царя Феодора. Памятником его учености может служить оставшийся после него замечательный библиографический труд: «Оглавление книг и кто их сложил». По своей даровитости и красноречию он стоял даже выше Полоцкого и возбуждал еще большие опасения в среде ревнителей греческого образования и православия, а назначение его строителем Заиконоспасского монастыря грозило полным торжеством латинского образования и на будущее время, потому что, в качестве строителя этого монастыря, он, естественно, должен был сделаться начальником в назначенной там к открытию будущей академии, в чем не сомневался он и сам. На первых порах ему удалось оказать православной церкви видную услугу, которая приобрела ему уважение многих лиц. Когда мысль об открытии новой академии огласилась, в Москву стали съезжаться разные кандидаты на учительство в этой будущей школе. В числе их в 1681 году из западной России явился некто Ян Белободский, человек весьма своеобразных убеждений, проповедовавший какую-то смесь лютеранских, кальвинских и отчасти католических идей и полное безразличие всех церквей; его обличали в том, что он, как цыгане, в какой стране живет, той страны и веру держит. Шаткость его убеждений первые заметили Медведев с другим кандидатом на учительство — Павлом Негребецким, донесли об его ересях и оспорили его на соборе 1681 года. Опасный учитель был устранен. Но патриарх и на самого Медведева смотрел не лучше, чем на Белободского. Как приверженец латинского образования, Сильвестр был, конечно, противником всяких протестантских идей, каких держался Белободский, но зато крепко стоял за латинские мнения своего учителя Полоцкого и за латинскую ученость вообще.
      Как прежде против Полоцкого патриарх Иоаким выставил Славинецкого, так теперь против Медведева он выставил ученика Славинецкого чудовского инока Евфимия, знатока греческого языка, ученого и безукоризненно православного труженика, бывшего прежде любимым сотрудником Епифания. Слухи об усилении латинского влияния в Москве дошли и до востока. Особенно к сердцу принял их известный тогда ревнитель православия и греческого образования иерусалимский патриарх Досифеи, который давно уже с неудовольствием следил за усилением латинского образования в Киеве и теперь был сильно обеспокоен переходом его и в Москву, где до сих пор постоянно господствовало образование эллино-славянское. Он посылал в Москву свои послания, в которых старался выяснить все превосходство греческого образования перед латинским, и разные руководительные книги для опровержения латинских заблуждений. Евфимий занимался переводами этих и других книг и был вообще правой рукой патриарха во всех письменных работах против латинских соблазнов. Но он был еще более кабинетным человеком, чем его учитель, и далеко уступал своему противнику в практическом отношении. Пока он только писал, Сильвестр спешил поскорее действовать. Еще в 1682 г. при царе Феодоре была заготовлена грамота об открытии и привилегиях академии, но, за смертью царя и за последовавшими после того смутами, до сих пор еще не была утверждена. В январе 1685 г. Сильвестр представил ее через Шакловитого царевне Софье. Грамота была утверждена, и он уже, несомненно, мог рассчитывать, что вскоре будет сделан начальником новой академии, и что успех его в борьбе с патриархом и Евфимием вполне обеспечен. Но тут случилось обстоятельство, разрушившее все его расчеты; в марте того же года на помощь греческому образованию и великорусской партии прибыли в Москву ученые братья Лихуды, соперники несравненно более опасные для его ученого авторитета, чем скромный инок Евфимий.
       Братья Лихуды.
      Иеромонахи Иоанникийи СофронийЛихуды были родом с Кефалонии, княжеского происхождения, учились первоначально в самой Греции, потом на западе — в Венеции и Падуе, и до вызова в Россию проходили в разных местах Греции должности учителей и проповедников. В Россию они были вызваны еще при царе Феодоре, по рекомендации патриарха Досифея, для учительства в академии и в противовес латинской учености киевских учителей. Борьба их с латинянами началась еще на дороге в Москву, в Венгрии и Польше, где они должны были выдержать несколько диспутов с иезуитскими учеными. Путешествие их до Москвы протянулось от этого более года. К величайшему неудовольствию Сильвестра, по прибытии сюда они вскоре были поселены в его собственном Спасском монастыре и немедленно вступили с ними в борьбу. Спор о времени пресуществления святых даров — главный предмет тогдашней борьбы двух просветительных направлений — с приездом Лихудов получил самый острый характер, проник в народ и слышался повсюду, и в домах, и на улицах. Латинские убеждения Сильвестра касательно этого вопроса выражены были в его сочинении: «Хлеб животный». Евфимий написал против него бранное сочинение: «Послание на подверг латинского мудрования». Сильвестр отвечал новым обширным и горячим сочинением: «Манна хлеба животного», в котором сильно задел и православие Лихудов (1687 г.). Последние сами вступили в полемику и написали в защиту православного учения об евхаристии «Акос, или Врачевание от угрызений змиевых». Против «Акоса» Сильвестр в 1688 г. сочинил «Известие истинное о новом правлении книг древних и о нововыезжих иноземцех и о неправом их о пресуществлении писании», а кто-то из его партии, если не он же сам, распространил бранчивые тетради «на новопотаенных волков» — т. е. Лихудов. Тетради эти, в свою очередь, вызвали тоже бранчивое сочинение со стороны Евфимия: «Показание истины на псонеистовое брехание». Церковная власть поддерживала, конечно, сторону Лихудов и Евфимия. Постоянные в этой полемике указания на киевские книги, возбуждая сильное подозрение относительно киевского православия, заставили патриарха Иоакима привлечь к делу и малороссийскую иерархию и потребовать от нее определенного ответа на вопрос о времени пресуществления святых даров. В Киеве этим запросом, видимо, стеснились, долго отмалчивались, но в конце концов все-таки прислали ответы в православном духе. Дело Сильвестра было теперь окончательно проиграно. Полное торжество православия над латинским влиянием в Москве последовало, однако, не ранее государственного переворота, свергнувшего владычество Софьи. В октябре 1689 года Медведев был осужден, расстрижен и за участие в деле Софьи и Шакловитого приговорен к смертной казни, но на время розыска об этом деле был отправлен пока в Троицкий монастырь; в феврале 1691 г. он сложил свою голову на плахе.
      В том же 1689 году патриарх добрался и до иезуитов с их интригами и пропагандой в Москве; по его настоянию они были изгнаны из России и католикам-иноземцам для совершения богослужения дозволено было держать при себе только ксендзов-плебанов, но отнюдь не иезуитов. Пользуясь обнаружением в последнее время иноверных интриг и пропаганды, Иоаким успел чувствительно задеть даже любезных молодому царю протестантов Немецкой слободы, где кстати в это время обнаружилось особенное религиозное движение. Там появился один иступленный проповедник мистик Квирин Кульман, который величал себя князем Бога Израилева, сыном Сына Божия, пришедшим для восстановления истинного христианства и открытия 1000-летнего царства Божия на земле, а учение свое — новым Апокалипсисом. Пропаганда его для русских была не опасна — немцы сами выдали его правительству, и он был сожжен. Но патриарх воспользовался этой пропагандой, как и пропагандой иезуитов, для того, чтобы исходатайствовать у правительства уже известный указ, касавшийся стеснения въезда иностранцев в Россию.
       Осуждение хлебопоклоннической ереси на соборе 1690 года и высылка киевских ученых из Москвы
      В 1690 году к описанной борьбе двух направлений русского образования подведен был окончательный итог. Евфимий написал книгу «Остен», в которой была рассказана вся история недавних споров и опровергнуты и учение латинян, и ошибки Полоцкого, Медведева и юго-западных книг. Братья Лихуды дали полное опровержение католичества в книге «Мечец духовный, или Диалоги Грека учителя к некоему иисуиту». Патриарх со своей стороны созвал в Москве собор, на котором хлебопоклонническая ересь была предана проклятию и изречено осуждение на многие малороссийские книги, замеченные в уклонениях к латинству: Большой Требник, Служебник и Лифос Петра Могилы, Ключ разумения и Мессия праведный Голятовского, Меч и Трубы словес Лазаря Барановича, Огородок Радивиловского, Евангелие и Перло многоцветное К. Транквиллиона, Выклад о церкви и таинствах Феодосия Сафоновича и другие. Собор этот был последним деянием Иоакима в пользу православия; вскоре после него патриарх скончался. Преемник его оказался еще более строгим к латинству. Киевские ученые были высылаемы или сами спешили убираться из Москвы. Киевское влияние было устранено, но зато Москва лишилась после этого самого главного источника своего духовного просвещения. Главными деятелями просвещения у нее остались теперь братья Лихуды, преподававшие науки в новой академии, но реакция против латинства, все разрастаясь, скоро добралась и до них.
       Начало московской академии и состояние ее при Лихудах.
      Академическое обучение открылось непосредственно после приезда Лихудов первоначально, до постройки зданий академии, в кельях монастыря Богоявленского. Сильвестр недаром добивался должности начальника академии — по учредительной грамоте 1682 года она облекалась громадными правами и привилегиями. В ней предположено было преподавать духовные и светские науки: грамматику, пиитику, риторику, диалектику, философию и богословие, и языки славянский, греческий, польский и латинский, для людей всякого чина и возраста. Царь предоставлял в ее пользу свою библиотеку, вотчины 8 монастырей, одну дворцовую волость и 10 пустошей; право суда над ее людьми предоставлял ее блюстителю вместе с учителями; учителям обещал пенсии, а ученикам лучшие места на службе. Блюстителем и учителями положено назначать только русских или греков, испытанных в православии и дававших клятву быть ему верными; учителей из Литвы и Малороссии дозволялось принимать только по свидетельству об них достоверных людей, потому что эти прелестники, сказано в грамоте, сначала притворяются православными, а потом развратные словеса всевают и целость веры нашей терзать начинают. Академия назначалась быть блюстительницею православия во всей России. Никто не должен был держать у себя учителей иностранных языков, а должен был для обучения языкам отдавать своих детей в академию. Она обязывалась смотреть и за тем, чтобы в России не было иноверной пропаганды, и за новообращенными, тверды ли они в вере, и за всеми вообще людьми духовного и мирского чина, не держит ли кто у себя запрещенных книг, не вступает ли в состязания о вере и прочее. Ей предоставлялся и суд по религиозным преступлениям: по суду ее, запрещенные книги должны были подвергаться сожжению; нетвердых в вере она могла подвергать ссылке, а иноверцев, виновных в хуле на православную веру, и русских отступников — даже смертной казни через сожжение. Последние грозные полномочия академии не были, впрочем, осуществлены на практике, и ей досталось одно более скромное просветительное значение.
      Полные курсы Лихудов начались в 1686 году по отстройке зданий академии в Заиконоспасском монастыре, причем в нее переведены были и ученики типографской школы. За три года учителя успели пройти целый курс, состоявший из грамматики, пиитики, риторики, логики и физики частью на греческом, частью на латинском языках. Ученики их говорили на обоих языках и перевели несколько книг, а старшие из них начинали и сами заниматься обучением начинающих. В 1688 году Иоанникий ездил с русским посольством в Венецию, где пробыл более трех лет; поэтому второй курс Софроний вел один и довел его к возвращению брата тоже до физики. На этом и застигла их добравшаяся до них реакция. В преподавании своем они старались избегать всяких следов своего западного образования — и схоластического метода, и господства латыни — вместо Аристотеля на первый план выдвигали Священное Писание и отцов церкви, вместо латыни — греческий язык, схоластического богословия вовсе не преподавали. В Москве ими были довольны; до поры до времени доволен был и их восточный патрон, патриарх Досифей, в 1692 году он прислал им даже свою похвальную грамоту, но потом вдруг стал действовать против них, будучи возбужден к тому наветами на них разных завистливых греков, с которыми Лихуды держались не совсем по-землячески и не желали делиться своими деньгами. В 1693 году патриарх отправил в Москву три послания — к царям, патриарху Адриану и самим Лихудам, в которых решительно требовал, чтобы латынь была вовсе изгнана из академического курса, Лихудов укорял за то, что они не занимаются будто бы своим делом, а забавляются около физики да философии, называл их не Лихудами, а Ликудиями (от vkos — волк), грозил им даже отлучением. В угоду ему ученых братьев отставили от академии и предоставили им преподавать при типографии итальянский язык. Но Досифей был недоволен и этим — требовал, чтобы их вовсе выгнали из Москвы, и обвинял их в гордости, в самозванном присвоении княжеского титула и даже в сношениях с турецким правительством. После этого в 1701 г. их удалили в Ипатьевский монастырь.
       Быстрый упадок академии после высылки Лихудов.
      Место их заняли в академии их ученики, не имевшие уже ни такого образования, ни такого авторитета, как они. Академический курс сократился; латынь была совершенно из него изгнана. Патриарху Адриану было не до академии; все внимание его было обращено на истребление латинских и протестантских ересей; в посланиях и поручениях своих он горько жаловался, что многие из москвитян, и знатные, и простые, от злоглагольств люторских, кальвинских и прочих еретиков и от пипок табацких (курительных трубок — прим. ред.) объюродели, стали критиковать учение и установления церкви, вопрошая: «Сие чесо ради? И сие откуда взято? И сие кто предаде?» Инок Евфимий, по его поручениям, неутомимо занимался против западных ересей переводами греческих книг Максима Пелопонесского, Мелетия Сирига, Нила Солунского и других, какие присылались с востока, преимущественно через патриарха Досифея; в 1696 году трудами его было издано на славянском языке Православное Исповедание Петра Могилы. Тогда же трудами Афанасия Холмогорского был приготовлен к изданию (но не издан) огромный сборник исторических известий и статей, касавшихся полемики последнего времени, под названием «Щит веры». К несчастью для русского образования, в последнее время все чаще и чаще встречались случаи, утверждавшие в иерархах подозрительность к западным ученым. При Адриане попался в отступничестве один московский дьякон — Петр Артемьев, который ездил учиться в Италию и по возвращении оттуда начал с увлечением проповедовать латинство. В 1698 году он был расстрижен и сослан на Соловки. Из допросов его узнали, как русские ученые должны были на западе отрекаться от православия, и как иезуитское воспитание приучало их ко лжи, скрывательству своих убеждений и ложным клятвам. От этого в Москве не стали верить заграничным воспитанникам даже в том случае, когда они с клятвой отрекались от латинства и просили присоединения к церкви. В то время, как производилось дело об Артемьеве, приехал другой ученый, учившийся в Риме, Георгий Скибинский, несмотря на всю искренность его покаяния, его не только не приняли в академию на учительство, но обязали не давать в Москве и частных уроков. А между тем в академии был сильный недостаток в учителях. Да она и сама была теперь совсем заброшена; здания ее не ремонтировались, так что в них потолки и печи обвалились, и учиться было негде. В 1697 г. царь Петр в одной беседе с патриархом выразил большое недовольство таким беспризорным ее положением и указал на необходимость опять вызвать в нее киевских ученых. В 1700 г. патриарх должен был сделать ее блюстителем одного из таких же заграничных выходцев, каким он только лишь недавно запрещал даже частные уроки, иеромонаха Палладия Роговского. Палладий этот был из лихудовских учеников, но довершил свое образование за границей, где учился все в католических коллегиях и где, конечно, должен был, как и все подобные ему ученики, отречься от православия; в Риме он получил степень доктора богословия и философии. Но и этот ученый не смог уже поднять академии, тем более что вступил в свою должность совсем утомленным и больным; скоро он умер (†1703), как раз в то время, когда киевские ученые стали снова усиливаться в Москве, и их латинское образование положено было сделать господствующим в академии.

Период V
Синодальный.