Руководство по истории Русской Церкви

» В церковных делах власть его была неограничена; сами архиереи рабски подчинялись ему и должны были безмолвно сносить его самовластные распоряжения, нарушавшие их права, например, отписку из их епархий вотчин, церквей и лучших монастырей в патриаршую область или к богатым монастырям его строения — Иверскому, Крестному и Воскресенскому, и самовольный суд над архиереями без собора, лишение кафедры и ссылку ПавлаКоломенского, запрещение служения СимеонуТобольскому и прочее. Его боялись сами бояре. Еще до патриаршества о нем говорили, что лучше погибнуть в новой земле за Сибирью, чем попасться под начало к новгородскому митрополиту; патриархом он стал обращаться с ними еще самовластнее. Он, например, жег у них вывезенные с запада картины и органы, оскорблял их резкими обличениями и унижал высокомерным обращением. Как бы в противодействие новым началам, выраженным в Уложении, патриарх издал вновь пересмотренную и дополненную им Кормчую, в которую, между прочим, включил подложную грамоту Константина Великого папе Сильвестру — она была важна для него, как апология церковной власти и церковных имуществ. Подложности этой грамоты, впрочем, не подозревали тогда ни царь, ни патриарх. Никон убеждал царя даже вовсе отставить Уложение и заменить его Кормчей; в этом он, конечно, не успел, но все-таки заставил Алексея Михайловича разослать по воеводам выписки из градских законов Номоканона в дополнение Уложения для обязательного руководства на суде.
       Враги Никона.
      В обаянии своей власти патриарх не чувствовал, что чем энергичнее он будет настаивать на восстановлении такой старины, тем будет хуже и для него, и для его дела. Значение его держалось единственно на его личной силе и на любви к нему царя, опорах слишком непрочных для того, чтобы они могли устоять против исторического хода государственной жизни. Орудием, которым эти опоры были подломлены, были многочисленные враги Никона, действовавшие против него со всем усердием личного раздражения. Прежде всего своим великим государствованием, крутым характером, привычкой сталкиваться со всеми власть имеющими, он вооружил против себя сильную партию бояр; против него были Стрешневы — родня царя по матери, Милославские — родня первой супруги царя, Морозов — царский свояк, сама супруга царя Марья Ильинишна, составитель Уложения князь Одоевский, бояре Долгорукий, Трубецкой, Салтыкови другие. Семен Стрешнев до такой степени ненавидел Никона, что назвал его именем свою собаку и выучил ее подражать патриаршему благословению. Все эти люди зорко следили за патриархом, ловили всякий случай, где он слишком резко выставлял свою власть, перетолковывали каждый его опрометчивый шаг, а таких шагов много допускал горячий человек, не умевший владеть собой и не обращавший внимания на то, что говорил и что делал. Затем много врагов появилось у Никона по поводу его церковных исправлений, которые были им ведены очень круто, с обычной для него самоуверенностью и со всем деспотизмом личного авторитета. Привычка не обращать внимания на других поставила его в самое невыгодное положение между двумя сильными партиями: партией новизны, стремившейся к западу, и партией старины. Образованные бояре, вроде Морозова, Романова и других, раздражены были не менее староверов, когда патриарх, вводя свои церковные «новшества», в то же время восставал против новых государственных понятий и проблесков новой цивилизации. Между приверженцами старины было тоже немало сильных людей, несколько бояр, духовник царя Стефан Вонифатьев, уважаемый протопоп Иоанн Неронови другие. Наконец, против патриарха было все духовенство, раздраженное его строгостью, недоступностью, жестокими наказаниями, усиленными поборами в патриаршую казну и на войско и доведенное им до последней степени приниженности.
      Много было врагов у Никона, и все эти враги шли к царю с доносами, что патриарх превышает свою власть и пренебрегает властию царскою. Вследствие подобных внушений в душу впечатлительного Алексея Михайловича невольно стало закрадываться нелюбье к собственному другу. Перемена отношений между ними особенно стала заметна по возвращении царя из второго похода (ливонского) в 1657 году. Походы царя заметно его развили, сделали самостоятельнее и приучили к независимости; в то же время и Никон в отсутствие царя более прежнего успел развить свое властелинство. Приехал великий государь в Москву и увидал здесь другого великого государя… А враги Никона неотступно внушали царю, что патриарх стал сильнее его. Царь стал сердиться на патриарха, но, по своему слабому характеру, вместо личного объяснения с ним, стал действовать уходом, избегая с ним встречи. Патриарх видел нелюбье царя, но, по своей неуступчивости, не хотел попадаться ему на глаза и тоже, со своей стороны, удалился от царя, выжидал, чтобы царь сам сделал первый шаг к примирению. Между тем враги Никона оставались при царе; своим удалением от царя патриарх сам же оставлял за ними все поле борьбы, потому что царь остался теперь под одним только их влиянием. Пользуясь этим, они неутомимо разжигали вражду между великими государями, все более и более подготовляя решительный взрыв накопившихся неудовольствий. За поводами к этому взрыву дело не стало. Монастырский приказ, доселе бессильный, усилился, стал отменять распоряжения патриарха и отобрал у него несколько вотчин. Патриарх писал царю резкие послания о мирском вмешательстве в церковные дела, указывал на примеры нечестивых царей, память которых погибла с шумом; а это, по толкованию бояр, значило, что он называл государя нечестивым царем. В июне 1658 года, по случаю приема грузинского царя Теймураза, было при дворе торжество. Никона на это торжество не пригласили; недоумевая о том, что бы это значило, он послал во дворец своего дворянина узнать, в чем дело. В то время, как посланный пробирался через толпу, окольничий Хитрово, наблюдавший за порядком, ударил его палкой. Это была уже прямая обида Никону, и он потребовал у царя суда. Царь обещал сам поговорить с ним об этом деле, но свидание не состоялось, и Никон остался без удовлетворения. 10 июля, в праздник Ризположения, патриарх вполне был уверен, что царь будет у литургии в соборе, и думал при этом с ним объясниться. Но царь прислал сказать, что не будет, а Юрий Ромодановский, который был послан с этим, прибавил еще от себя, что царь гневен на патриарха за титул великого государя. Отслужив литургию без царя, Никон вышел читать поучение и во всеуслышание объявил, что отселе не желает быть больше патриархом; затем в ризнице переоделся в простую мантию с черным клобуком, написал тут же к царю письмо о своем оставлении кафедры и направился к выходу из собора. Народ плакал, не пускал его, отнял у него карету; но патриарх ушел пешком на Воскресенское подворье, а с подворья уехал в Воскресенский монастырь.
       События по удалении Никона.
      Из монастыря он дал знать, чтобы поспешили избранием ему преемника, а церковью управлял бы пока ПитиримКрутицкий, себе просил во владение три своих монастыря — Воскресенский, Иверский и Крестный, и снова повторил отречение от патриаршества. Несмотря, впрочем, на это отречение, он все еще ждал, что государь одумается и опять повторит перед ним то слезное моление о принятии патриаршества, которое народ видел в соборе в 1652 году, но ожидание это было тщетно. Государь исполнил его просьбу о монастырях, относился к нему вообще очень милостиво, но о возвращении его на патриаршество не было и речи. Скоро Никон тяжело почувствовал перемену своего положения, свою забытость, отсутствие прежней широкой деятельности, прежней величественной обстановки. Он стал раздражительно жаловаться на то, что его покинули, что духовенство перестало его уважать, не ездит к нему, по запрещению будто бы самого царя и митрополита Питирима, что без него дела идут худо, писал раздражительные послания к царю о том, что в неделю ваий (1659 г.) митрополит Питирим совершил за патриарха хождение на осляти и тем «седалище великого архиерея всея Руси олюбодействовал», о том, что при описи патриаршего имущества раскрыт был келейный архив патриарха с целью будто бы отобрать письма, в которых государь называл его великим государем, что царь вступился без него в управление церковными делами и хочет завладеть церковным достоянием. Спустя несколько времени он стал смягчать и свое отречение, писал царю, что сана с него никто не снимал, что он ушел из Москвы своею волею. Отказываясь воротиться на московскую кафедру, он вместе с тем утверждал, что от самого патриаршества он не отказывался, и настаивал на праве посвящения себе преемника. Но при этом возникал трудный вопрос, в каком же отношении должен быть новый патриарх к старому.
      В феврале 1660 года для решения все более и более запутывавшегося дела о Никоне созван был собор из русских и бывших в Москве греческих иерархов. Но между русскими иерархами не было человека, который бы не имел личного раздражения против властительного патриарха. Теперь они припомнили ему и его гордое обращение с ними, и то, как он не хотел их братией нарицать, как самовольно, без собора, сверг с кафедры Павла Коломенского; обвинили его в Амановой гордости (Есф. 37 гл.), в безумном оставлении престола и осудили на лишение архиерейства и священства. Греческие иерархи вторили русским. Только немногие лица, участвовавшие в делах собора, в том числе ученый Епифаний Славинецкий, возвысили голос против незаконности такого осуждения. Царь склонился на сторону меньшинства и оставил соборное решение без исполнения. С своей стороны, Никон резко протестовал против собора, называл его жидовским сонмищем, сравнивал с соборами на Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста и на митрополита Филиппа. Озлобленный тем, что Питирим запретил поминать его в церквах, становился при богослужении на патриаршее место, вторично совершил обряд недели ваий и посвятил одного епископа (Мефодия Мстиславского), гневный патриарх дошел до того, что в неделю православия 1662 года предал его анафеме, которая произвела в Москве сильное впечатление.
      Весной 1662 года приехал в Москву Паисий Лигарид, митрополит газский, один из образованнейших греков своего времени, но хитрый интриган, жертвовавший для своих интересов и долгом и совестью. Состоя под запрещением от иерусалимского патриарха за латинство, он скитался по Греции и Италии, потом в 1657 году был приглашен в Москву самим Никоном, который нуждался в образованных людях. По приезде в Москву он был принят очень ласково, как знаток канонов, дорогой человек в такое тревожное время, и немедленно пристал к выгоднейшей для него стороне врагов Никона. Стрешнев дал ему на обсуждение 30 вопросов касательно поведения и отношений патриарха к царю. Паисий со всею гибкостью своего ума и совести отвечал на них полным осуждением всех действий Никона, осудил его за принятый им титул великого государя, за то, что он жестоко обращался с духовенством и слишком часто употреблял святительскую анафему, и в то же время оправдал учреждение монастырского приказа и признал право местных епископов судить своего патриарха. Никону доставили и вопросы и ответы. Он горячо принялся разбивать их, написал большую книгу, в которой показал всю свою начитанность, с большим увлечением и резкостью высказал свои мысли и о власти патриарха, и об отношении церкви к государству; основательные замечания шли здесь рядом с запальчивыми выходками против Уложения, монастырского приказа и мирского суда над церковью. Неудержимый человек не щадил ни Одоевского, ни Стрешнева, ни Паисия, ни самого царя, дошел в своем увлечении до замечательной близости к идеям папства: «Не от царей, — писал он, — начало священства приемлется, но от священства на царство помазуются; священство выше царства. Царь не давал нам прав, а похитил наши права; церковью обладает; весь священный чин ему работает и оброки дает; завладел церковным судом и пошлинами. Господь двум светилам светить повелел, солнцу и луне, и через них показал нам власть архиерейскую и царскую; архиерейская власть сияет днем — власть эта над душами, царская же в вещах мира сего». Между тем в конце 1662 года Паисий составил 25 подобных же вопросов, на какие отвечал сам, для отсылки на суд патриархов; имя Никона в них не было упомянуто, и все дело было представлено отвлеченно от его личности. Ответы патриархов, пришедшие в Москву уже в мае 1664 года, были тоже против Никона. Один Нектарийиерусалимский, хотя и подписался на общем свитке, в отдельной грамоте к царю умолял его помириться с Никоном без суда.
      Но дело клонилось вовсе не к миру. Еще в 1660 году у Никона начались тяжбы с соседними Воскресенскому монастырю владельцами, Сытиным — о побоях, нанесенных патриаршими людьми его крестьянам на покосе спорных лугов — и с окольничим Бобарыкиным, завладевшим одной вотчиной Воскресенского монастыря. В 1661 году по поводу этих тяжб, не получая удовлетворения на свои жалобы, Никон написал к Алексею Михайловичу самое обидное письмо об унижении церкви мирскою властью. Угрожая царю гневом Божиим, он между прочим рассказывал здесь, что недавно видел видение, будто стоял он в соборе, и все почившие московские святители, встав из гробов, велели ему сказать царю, чтобы не обижал церкви, и будто после этого огонь, освещавший собор, весь устремился во дворец и сжег его. В 1663 году, когда второе из этих дел о спорной земле решилось в пользу Бобарыкина, Никон, собрав братию в церковь и положив царскую жалованную грамоту о монастырских землях под крест, отслужил молебен и после него возглашал клятвенные слова из псалма 108 против обидящих. Государь был сильно возмущен и назначил следствие о том, кого проклинал Никон. Для этого в Воскресенский монастырь были посланы самые неприятные Никону лица — Паисий Лигарид с Иосифом Астраханским и Одоевский со Стрешневым. Никон принял их с чрезвычайным раздражением, кричал на них, не давал говорить. Паисия ругал вором, собакой, самоставленником, нехристем, бранил и собор, пославший послов, грозился, что оточтет от христианства самого государя; на другой день он говорил в церкви поучение, в котором сравнивал Одоевского и Стрешнева с Иродом и Пилатом, а архиереев с Анной и Каиафой; но потом все-таки объяснил им, что проклинал не государя, а Бобарыкина. При разбирательстве всех этих дел Никон постоянно высказывался, что не признает над собою суда местных соборов, и требовал суда восточных патриархов. Присылка патриарших грамот тоже не удовлетворила его, тем более, что за ними ездил на восток некто Мелетий, греческий иеродиакон, человек, не возбуждавший доверия, которого Никон прямо винил за подделку рук (почерков, подписей — прим. ред.) и печатей. Как только грамоты эти появились, так и заподозрена была их подлинность. После этого царь убедился в необходимости пригласить в Россию самих патриархов и в сентябре 1664 года послал за ними новое посольство на восток. Из них приняли приглашение только двое — Паисийиерусалимский и Макарийантиохийский; другие двое отказались от поездки по смутному состоянию дел в их собственных областях и из страха перед турками, но дали от себя Паисию и Макарию полномочия.
      Некоторое затишье вражды, наступившее после приглашения патриархов, и частые сожаления царя о Никоне подали одному из близких к Никону бояр Зюзинумысль помирить великих государей, устроив между ними свидание. В надежде, что это свидание снова воскресит прежние чувства царя к бывшему другу, Зюзин писал Никону, чтобы тот внезапно приехал в Москву на праздник Петра чудотворца к утрени прямо в собор и послал звать государя на молитву; при этом объявлял, что такова тайная воля самого государя. Никон предался горячей молитве и посту, чтобы сам Господь вразумил его, что делать, и вот однажды в тонком сне явилось ему видение: он в Успенском соборе и все почившие святители, встав из гробов, подписывают свиток о вторичном возведении его на патриаршество… С 17 на 18 декабря 1664 г. в Успенском соборе служили заутреню. Вдруг часа в 3 утра, во время чтения кафизм, с шумом растворились двери и явился Никон с толпою монахов и с преднесением креста, быстро подошел к патриаршему месту, взял посох митрополита Петра и стал. Монахи пропели: «Ис полла эти деспота» и «Достойно». Раздался знакомый голос, повелевавший дьякону читать большую ектению. Приложившись к мощам, патриарх позвал всех служивших к благословению. Растерянное духовенство и митрополит ростовский Иона, занимавший место Питирима, переведенного летом в Новгород, стали подходить к его руке. К царю Никон послал из собора письмо, в котором рассказывал о своем видении и в заключение писал: «Пришли мы в кротости и смирении, неся с собою мир: хощеши ли Самого Христа приять?» Царь был в таком замешательстве от неожиданности, что врагам Никона нетрудно было повернуть дело по-своему. Патриарху послано сказать, чтобы ехал, откуда приехал. Взяв с собой посох митрополита Петра, он вышел из собора, отрясая прах от ног своих, и уехал опять в Воскресенский монастырь. На дороге у него отобрали чудотворцев посох и допросили о причине приезда. Никон выдал Зюзина; боярин под пыткой сознался в вине и был сослан в Казань. Митрополит Иона, подходивший к Никону за благословением, лишен был должности местоблюстителя патриаршего престола; должность эта возложена после него на митрополита ПавлаКрутицкого. После этой несчастной поездки в Москву Никон стал делать уступки, письменно просил царя отменить приезд патриархов, соглашался на поставление нового патриарха с условием, чтобы оставили за ним, Никоном, патриаршее титло, полную власть в трех его монастырях и независимость от нового патриарха. Но в Москве уже решили дожидаться суда патриархов. Тогда Никон в видах предупреждения послал от себя к Дионисиюконстантинопольскому и другим патриархам грамоты, в которых, рассказав обстоятельства своего удаления с кафедры, без всякого стеснения в выражениях жаловался на монастырский приказ, на бояр, на Стрешнева, на самого царя, разбранил Паисия, как еретика, и изложил Зюзинское дело. Грамоты эти были перехвачены, и одна из них к патриарху Дионисию после послужила на суде против самого же Никона.
       Суд над Никоном и его заточение.
      В ноябре 1666 года приехали патриархи. Целый месяц прошел в торжествах по случаю их прибытия и в совещаниях их с царем, духовными властями и боярами, на которых они были ознакомлены с делом, главным образом при посредстве Паисия Лигарида. В конце ноября Никон сам был позван на собор. 1 декабря в кремлевских палатах в присутствии царя и бояр собрался собор из греческих и русских иерархов, какого еще никогда не видала Русская церковь; на нем присутствовали 2 патриарха, 10 митрополитов, 7 архиепископов, 4 епископа, 30 одних русских только архимандритов, 9 игуменов и множество других духовных и светских лиц (общее число членов собора 1666-1667 гг. на разных заседаниях его было еще больше — до 29 одних архиереев, греческих и русских). Никон явился с обычной торжественностью, с преднесением креста, совершил вход и хотел, было, сесть на патриаршем месте, но, не видя его приготовленным для себя, не сел, а стоя провел все время заседания, продолжавшегося более 10 часов. Обвинителем явился сам царь. Весь взволнованный, в слезах стоял он пред святителем, произнося обвинения на своего бывшего друга, жаловался на самовольное его удаление, на восьмилетнюю церковную смуту по его вине, отрицал всякую вражду к нему со своей стороны. Никон держал себя неуступчиво, не делая ни шагу к примирению; на обвинения царя отвечал, что ушел от царского гнева, но патриаршества не оставлял. Царь представил собору грамоту Никона к патриарху Дионисию и жаловался на бесчестие. Все остальное время заседания проведено было в чтении этой грамоты; содержание ее возбуждало постоянные замечания и споры, в которых разные лица, главным образом сам царь, обвиняли патриарха в гордости, превышении власти, в клеветах на царя, в бесчестии на Русскую церковь, защищали себя и вызывали Никона на резкие ответы. Особенно крепко привязались к сильным фразам письма о неправославии Паисия, бросавшим тень на всю Русскую церковь, давшую Лигариду право голоса на своих соборах и право рукоположения. На другом заседании 5 декабря, на которое тоже призван был Никон, и на котором он вступал в особенно горячие споры с своими обвинителями, он выразил сомнение в полномочиях и правах самих патриархов, судивших его, и даже в православии самой греческой Кормчей, на которую неоднократно делались ссылки. «По нужде и дьявол истину исповедует, — сказали Патриархи, — а Никон истины не исповедует». Было еще несколько других заседаний по делу Никона, но его самого на них не приглашали.
      На новом заседании 12 декабря в Благовещенской церкви Чудова монастыря собор наконец прочитал Никону обвинительные пункты — что он самовольно и с клятвой оставил кафедру, по оставлении ее самовольно же священнодействовал и распоряжался в своих монастырях, один монастырь назвал Иерусалимом, а разным местам в его окрестностях давал гордые названия Вифлеема, Голгофы, Иордана и прочие, отнимал для своих монастырей вотчины у других монастырей, мешал избранию нового патриарха, злоупотреблял анафемой, анафематствовал в неделю православия русских архиереев, двоих архиереев, посланных к нему царем, назвал Анною и Каиафою, а двоих бояр — Иродом и Пилатом, патриархов называл беспрестольными, отвергал правила поместных соборов, бывших после VII вселенского собора, греческую Кормчую называл еретической, в письме к патриарху обвинял всю Русскую церковь в латинстве, царя называл мучителем неправедным, уподоблял его Иеровоаму и Осии, самовольно низверг и предал биению епископа Павла Коломенского, так что тот сошел с ума и погиб безвестно, называл Паисия еретиком, бил и два года мучил в тюрьме духовника своего, старца Леонида, в Воскресенском монастыре иноков и бельцов мучил мирскими казнями, а иных на пытке жег. За все это его объявили лишенным патриаршества и священства с оставлением за ним только иночества. При снятии сана Никон сказал: «Зачем вы действуете здесь, в монастырской церкви, тайно, как воры? При всем народе, в соборе умоляли меня принять патриаршество, пойдем и теперь в ту же великую церковь». Патриархи сами сняли с него клобук и панагию. «Жемчуг-то разделите, — снова заговорил Никон. — Будет вам по нескольку золотников, чтобы заплатить дань султану». После этого его увезли в Ферапонтов монастырь.
      Заточение Никона в первые годы было очень тяжко. Никон, впрочем, сам отвергал знаки участия к нему царя и отсылал обратно все царские дары. Только в Пасху 1667 года он в первый раз принял присланное ему вино и пил за царское здоровье. После этого царь немедленно облегчил его заточение, позволил ему выходить из монастыря, дал лучшее содержание и особую церковь. Никона стали почитать в монастыре. Толпы народа стекались к нему за благословением и молитвой. В Москву доносили даже, что он хочет бежать из монастыря и возвратить себе патриаршество с помощью черни. Во время Разинского бунта его подвергали по этому поводу даже допросу, но ничего не нашли. В 1676 году царь Алексей скончался, оставив в своем завещании моление к Никону о прощении и разрешении. Суровый патриарх заплакал при известии об этом, но скрепился и не дал письменного разрешения почившему. По смерти царя участь Никона отягчилась. С воцарением Феодора Алексеевичапал боярин Матвеев, друг Никона, потеряли значение благоволившие к заточнику Нарышкины — родня второй супруги Алексея; первенствующее значение при дворе получили родственники первой супруги покойного царя, матери Феодора, Милославские и Хитрово, враги Никона. Под тем предлогом, что Никон дурно отзывается о судивших его патриархах, считает их приговор незаконным, продолжает называться патриархом и допускает жесткости в отношении к окружающим его людям, его перевели в более тяжкое заточение в Кириллов монастырь. Уже под конец царствования, когда влияние Милославских и Хитрово ослабело, царь вспомнил Никона и, по ходатайству своей тетки, царевны Татьяны, велел перевести его в любимый его Воскресенский монастырь. Но монастырь этот увидал только бездушное тело своего строителя, скончавшегося на дороге к нему близ Ярославля в 1681 году. Царь велел предать его погребению по чину архиерейскому, невзирая на несогласие патриарха Иоакима, и сам нес его гроб до могилы. Вскоре он исходатайствовал у восточных патриархов грамоту о разрешении Никона и поминовении его в патриаршем сане наряду с другими московскими патриархами.
       Собор 1666 и 1667 гг.
      Суд над Никоном составлял только один эпизод из деяний большого московского собора, состоявшего собственно из двух соборов — одного, созванного в феврале 1666 г. из русских иерархов для решения вопросов о церковных исправлениях Никона и расколе, и из собора, начавшегося в конце того же года с участием восточных патриархов. Это был такой же многосодержательный собор, как в XVI веке Стоглавый. Различные церковные исправления, энергичное, даже бурное патриаршество Никона, возникновение раскола, многочисленные обличения современных церковных нестроений, раздававшиеся со всех сторон, и от своих, и от чужих наезжих людей, тяжелое столкновение церковного и государственного ведомств — все это сильно встревожило русскую жизнь и возбудило множество острых и настоятельных вопросов, для разрешения которых правительство и церковная власть спешили теперь воспользоваться помощью такого важного по составу собора. Во время своих многочисленных заседаний собор действительно успел отозваться на все главные вопросы времени, постарался решить и те из них, которые специально касались государственного положения церкви, церковного управления и состояния духовного чина.
      Осудив великое государствование Никона, его чрезмерные притязания и некоторые частные распоряжения, например, образование им особого, лично ему принадлежащего церковного удела из трех его монастырей, возвратив незаконно отобранные для вотчины и самые монастыри эти подчинив местным архиереям, собор признал, однако, справедливым основной взгляд Никона на государственное положение церкви и на монастырский приказ. Определено было, что патриарх не должен носить титула великого государя и вступаться в мирские дела, но в то же время подтверждена была прежняя независимость церковного ведомства от мирского суда. Духовных лиц не велено было «вовлачать в мирския судилища» не только по делам гражданским, но до снятия сана даже и по делам уголовным; светские лица церковного ведомства по гражданским делам тоже подчинены были суду одних своих епархиальных архиереев. Собор определил, кроме того, чтобы и сами святители судили свое духовенство во всех делах, а мирян в делах духовных, брачных и по духовным завещаниям, через духовных же, а не мирских людей своих архиерейских домов, вследствие чего при архиерейских кафедрах стали заводиться духовные приказы из судей духовного сана, светским же чиновникам архиерейских домов стали предоставляться главным образом дела суда гражданского, хозяйственные по архиерейским и церковным вотчинам, полицейские и разные исполнительные действия по духовному суду. Кроме того, как было уже замечено, собор обратил внимание на слабость церковной власти, происходившую от непомерной величины русских епархий; и порешил увеличить число епархий; выразил также желание, чтобы для совещания об общих делах архиереи чаще съезжались в Москву на соборы.
      Множество церковных нестроений, вскрытых церковным движением последнего времени и представших пред очами собора во всей своей совокупности, сообщило его определениям весьма резкий обличительный тон, превосходивший своею резкостью даже тон тяжких отзывов о России приезжавших в нее иностранцев. Таков, например, отзыв собора о невежестве русского духовенства, что во священство поставляются невежды, которые «ниже скоты пасти умеют, кольми паче людей», о дурной жизни и беспорядках в монастырях и проч. По случаю появления раскола и усиления вредных для церкви западных влияний в то время чувствовалась особенная нужда в достойном низшем духовенстве, без которого высшая иерархия, не имея непосредственного влияния на народ, оказывалась бессильной. Для удовлетворения этой нужды собор настаивал на усилении образования в духовенстве и на возвышении его внешнего положения; велено строже производить выбор ставленников на церковные места, а духовным лицам внимательнее относиться к обучению своих детей, чтобы последние были более достойными наследниками отцовских мест. Крайнее развитие наследственности церковных мест породило своеобразный взгляд духовенства на церкви, как на свою частную собственность. Собор заметил, что церкви переходили в духовных семьях по наследству вместе с домовым строением духовенства на прицерковной земле — доходило до того, что у кого из членов причта не было для наследия места родственников, тот продавал свое место чужим за деньги. Собор строго восстал против такого корчемства церквами и распорядился, чтобы прихожане выкупали их у причтов, дабы святые Божий церкви были свободны. Для возвышения авторитета духовенства собор указал ему носить приличное одеяние, не участвовать в пьяных свадебных поездах, не пьянствовать, не вдаваться в срамословие, мздоимство за совершение таинств, особенно таинства причащения, в недозволенные священному сану торги и промыслы и не бродяжничать, переходя с места на место. Бродячее и крестцовое духовенство обратило на себя особенное внимание, так как замечено было в незаконных священнодействиях и в потворстве расколу. Самым полезным распоряжением к уменьшению числа безместного духовенства была отмена собором старинного запрещения службы вдовым священнослужителям; тем из них, которые не уличены были в проступках, лишающих права священнослужения, дозволено было служить при церквах невозбранно. Относительно монашествующего духовенства собор принял меры против его непомерного размножения, против постригавшихся ради одного тунеядства и свободы от службы и тягла; не велено было постригать без разрешения духовной власти и правильного искуса, мужей без согласия жен и жен без согласия мужей, людей не свободных без согласия господ и прочих, запрещено постригать вне монастыря в мирских домах, даже болящих перед смертью. Еще Уложение запретило постригающимся отдавать в монастыри вкладом свои вотчины, а также владеть своими вотчинами после пострижения; собор подтвердил это запрещение и высказался даже против всяких вообще вкладов за пострижение. Изречены строгие правила против бродяжничества монахов и монахинь, проживание их в мирских домах, пьянства и прочего. Высказано несколько резких обличений против юродивых и пустосвятов, бродивших, распустив власы, в монашеских одеждах, в веригах, а иных ходящих нагими и босыми тщеславия ради, на прелесть людям простым и невеждам, да восприимут славу от народа.