Медовый месяц императора

      Предложение принято. 1 августа 1822 года подписан указ о запрещении всех масонских лож в России. 10 августа последний раз собрались братья-масоны и выслушали указ, прекращающий их деятельность.
      Кушелев - человек опытный - предлагал сделать это постепенно, разработать систему мер и внедрить их. "...Сие уничтожение, - писал он, - а особливо внезапное, скоровременное и строгое, не отвратит всего зла, могущего быть от разврата лож: ибо скоро они закроются, тогда члены оных или братия, как насекомые, расползутся по всем углам и, не имея над собою ни малейшего уже надзора, более и более заражать будут простодушных, непросвещенных и любопытных сограждан своих..."
      Ложи закрыты единовременно, грубо и необдуманно. Большинство протоколов их собраний спрятаны. Не удалось заполучить разрешительные грамоты и уставы большинства лож. Генерал-губернатор Петербурга Милорадович сообщал государю 11 августа: "...бывшие масоны приняли объявление об уничтожении их лож равнодушно. Иные говорят, что связь их никогда разрушиться не может. Есть также слухи, что некоторые из них предполагают иметь собрание на дачах. Все сие, а особливо неожиданное равнодушие, заставляет меня усугубить внимание на общее их действие".
      Масоны были готовы к такому повороту событий. Они ушли в подполье, унеся с собою древние акты, уставы и протоколы.
      Этот период самый темный в истории масонских лож в России. Деятельность масонов переносится в клубы (Английский клуб), просветительные общества, религиозные и мистические секты.
      В романе А.Ф. Писемского "Масоны" главный герой, Егор Егорович Марфин, очень точно определяет сложившуюся ситуацию: "Лож нет, но есть масонство!"
      Писемский описывает собрания московских масонов в церкви Архангела Гавриила на Чистых прудах. "...Церковь эта, - пишет Писемский, - очень известна в Москве, её строил ещё Меншиков... Потом она сгорела от грома, стояла опустелою, пока не подцепили её эти, знаете, масоны, которые сделали из неё какой-то костел".
      6. Иезуиты в масонстве и Пушкин
      Связь масонов с латинской католической церковью осуществляли иезуиты, которые ещё во времена Екатерины Великой стали проникать в Россию через католическую Польшу и Белоруссию.
      Помните аббата Николя, державшего в Петербурге модный пансион для детей русских дворян? Именно в этот пансион предполагал поместить своего сына Александра Сергей Львович Пушкин. Этот пансион советовали масоны и воспитанники иезуитского пансиона А.И. Тургенев и П.А. Вяземский.
      Затем открылся Царскосельский лицей, мы об этом уже писали.
      Знакомство с материалами о пребывании иезуитов в Крыму дало интересные дополнения к судьбе графа Монфора, бывшего первым учителем Александра Пушкина.
      Крым в начале XIX столетия - земля обетованная для иезуитов. "Община иезуитская, - писал священник Михаил Морошкин, - в Крыму расположилась на всех пунктах, где были какие-нибудь следы пребывания и присутствия латинского элемента и где предчувствовалась какая-нибудь пожива для иезуитской пропаганды".
      Одним из таких "пунктов" была колония Зельц (Зультц или Зульц), где с 1810 года священником был иезуит Монфор1.
      Вступление графа Монфора в "Общество Иисуса" исторически обусловлено. Если бы Игнатий Лойола жил в начале XIII века и создал "Общество Иисуса", то родоначальник Монфоров, Симон де Монфор, явно вступил бы в число воинов Христовых. Его отдаленный потомок, став иезуитом, только воплотил в жизнь давнюю семейную идеологическую концепцию.
      Вероятно, как и его покровитель Жозеф де Местр, граф Монфор получил образование в иезуитском учебном заведении. Скорей всего, в Париже: неподалеку от Парижа родовое имение Монфоров. Правда, к тому времени оно выкуплено казной и стало резиденцией французских королей. Сегодня здесь расположена резиденция президента Франции Рамбуйе.
      Колония Зельц (Зульц) расселилась на берегу Кучурганского лимана неподалеку от Одессы. Население - ремесленники. Кажется, что они выходцы из Эльзас-Лотарингии - франко-германского района. Зельц (Зульц) очень напоминает название городка Сульц, откуда родом барон Жорж Дантес. Очень часто колонисты, попав в новые места, частично удовлетворяют тоску по родине тем, что переносят названия покинутых мест на свою новую родину. Вероятно, так случилось с Сульцем (Зульцем).
      Жорж Дантес не только всю жизнь был ярым католиком, но и происходил из среды, близкой к ордену иезуитов.
      Тайным иезуитом был покровитель Дантеса барон Луи Геккерн. Через несколько лет после выезда из России Геккерн становится посредником между папой Григорием XVI и правительством Голландии по вопросу о конкордате. Речь шла о том, чтобы передать в руки иезуитов народное образование в Голландии. "Посредником в этом хитром и сложном деле, - писал историк Л. Вишневский, - мог быть только человек вполне доверенный, представитель воинствующего католицизма, тайный иезуит, заинтересованный в укреплении могущества папы римского".
      Число иезуитов в окружении Пушкина едва ли не больше, чем число масонов. Часто они выступают в одном лице. Тайный иезуит и масон Жозеф де Местр принят в доме масона С.Л. Пушкина. Он рекомендует в воспитатели для его старшего сына иезуита графа Монфора. Последний готовил Пушкина для поступления в пансион аббата Николя. Масон и член литературного общества "Арзамас" Ф.Ф. Вигель писал: "Тайный иезуит аббат Николя завел в Петербурге аристократический пансион. Он объявил, что сыновья вельмож одни только будут в нем учиться; и не столько с намерением затруднить вступление в него детям небогатых состояний, сколько из видов корысти положил неимоверную плату: ежегодно по 1500 рублей, нынешних шесть тысяч..."
      Откуда отец Пушкина мог взять эти шесть тысяч? Остается загадкой. Во всяком случае дядя Пушкина, Василий Львович Пушкин, привез племянника в Петербург и уже готов был отвести его в пансион, находившийся на Фонтанке рядом с домом князя Юсупова, но вмешался случай. В пансионе началась странная эпидемия, поразившая многих мальчиков. Ниже мы остановимся на этой "странной болезни" подробнее. Сейчас достаточно сказать, что аббат Николя вместо того, чтобы бороться с "болезнью", покидает пансион и прячется в подмосковном имении страстной поклонницы иезуитов княгини Голицыной, родственницы известного покровителя иезуитов князя А.Н. Голицына1.
      Отсюда опальный аббат организовывал при содействии Жозефа де Местра и князя Голицына "оккупацию" Крыма иезуитами. В этом деле он добился бульших успехов, чем на ниве воспитания и образования детей русской аристократии. В Одессе появился настоятель Витри, а с ним - три иезуита: Кофасо, Лыко, Брикман и коадъютор Садовский. В колонии Ляндау - иезуит Андрей Пирлинг, в Мангейме - Франциск Гофман. Наш граф Монфор приехал в колонию Зельц. При нем построилась каменная церковь в честь Успения Божьей Матери. Рядом уютно разместился каменный дом для священника Монфора.
      Монфор пробудет в Зельце до 1820 года, когда император Александр I своим указом вышлет иезуитов из пределов империи. Монфор же попадет в число двадцати трех иезуитов, которые выйдут из ордена и останутся в России. С целью скрыть свое иезуитское прошлое священник из Зульца сменит фамилию Монфор на Монтандон. Под этим именем он издаст через тринадцать лет "Путеводитель путешественника по Крыму" и из священника, торговца хлебом и геолога превратится в ученого.
      Воспитанник иезуитского пансиона князь Иван Гагарин, заподозренный современниками в написании анонимного пасквиля на Пушкина, в зрелые годы перейдет в католицизм, покинет Россию и станет членом "Общества Иисуса". Именно он заявит, что тайна гибели Пушкина раскроется в Париже. Что он имел в виду? Может, то же самое, что историк Вишневский, более тридцати лет назад утверждавший: "Мы считаем, что эти прямые убийцы Пушкина, тесно связанные с непосредственным окружением Николая I, были не менее тесно связаны и с орденом иезуитов".
      После того, о чем мы рассказали выше, такое утверждение не кажется преувеличением.
      Как-то Александр Сергеевич Пушкин с грустью заметил, что и сам не знает, кто его друзья. Теперь можно сказать более точно: его друзья масоны и иезуиты. Именно по линии тех и других они тесно смыкаются с его явными и тайными врагами.
      Есть ещё одна довольно широкая группа, в которую входят и масоны и иезуиты. Писать о ней у нас ранее было не принято.
      7. Голубая гвардия
      Запад дал России атеизм, принципы демократии и гомосексуализм. Последний усваивался особенно быстро. В начале XVIII столетия сам император Петр I, видимо, подавал дурной пример. С определенного момента молодой император охладел и к супруге, и к своим фавориткам, окружив себя неубывающим числом фаворитов, многие из которых были просто детьми. Камер-юнкер Фридрих Вильгельм фон Берхгольц, состоявший в свите герцога Голштинского, с определенной долей удивления писал, что "почти вся свита его (Петра. - А.З.) состоит из нескольких денщиков (так называются русские слуги), из которых только немногие хороших фамилий, большая же часть незнатного происхождения. Однако почти все они величайшие фавориты и имеют большой вес".
      У императора в денщиках были два брата-близнеца. Одного из них, "который не сумел подделаться под его вкус, он отдал царице". "Вкусы" Петра Великого могли поразить любого. Ночной денщик должен был ложиться в царскую постель, если у Петра случались судороги. Сомнительно выглядят и публичные поцелуи императора с юными фаворитами. Особенно любил Петр бывшего певчего из императорского хора, Василия Петровича, без которого не мог обходиться, постоянно обращался к нему, прерывая для этого беседу с министрами, и тут же "раз его берет его за голову и целует...".
      Пример императора оказался заразителен. Высшее общество поражено проказой гомосексуализма, называемого в первой половине XIX века "бугрством".
      Особенно пострадала армия. В период войны 1812-1814 годов молодые, прошедшие всю Европу русские офицеры были побеждены французской распущенностью. Многие из них вернулись в Россию не только членами различных масонских лож, но и откровенными гомосексуалистами.
      Высшие чины русской армии вовлекали в "бугрство" своих подчиненных. В литературе упоминается о гомосексуальных увлечениях директора Академии Генерального штаба генерал-адъютанта Ивана Онуфриевича Сухозанета (1785-1861).
      Не менее известен в этом смысле генерал от артиллерии, член военного совета князь Лев Михайлович Яшвиль.
      Повальное увлечение гомосексуализмом началось в военных учебных заведениях. Молодые кадеты "бугрили" друг друга весьма изощренно.
      За ними последовали гражданские и полугражданские учебные заведения. Приятель А.С. Пушкина Алексей Николаевич Вульф прямо пишет об этом: "Нет разврата чувственности, - писал он в дневнике, - изобретенного сластолюбием Катона и утонченного греками, подробно поименованного в "Кормчей книге", которого не случалось бы там..."1. Там - это в Санкт-Петербургском горном корпусе, где имел счастие обучаться Вульф.
      Не только Вульф столкнулся с этим явлением. Знал его достаточно хорошо и Александр Пушкин. В своих записях он пользовался термином "педерастия". Можно предположить, что у поэта был опыт прямого контакта с гомосексуализмом и гомосексуалистами, что нашло отражение в стихотворении "Подражание арабскому":
      Отрок милый, отрок нежный,
      Не стыдись, навек ты мой;
      Тот же в нас огонь мятежный,
      Жизнью мы живем одной,
      Не боюся я насмешек:
      Мы сдвоились меж собой,
      Мы точь-в-точь двойной орешек
      Под единой скорлупой.
      Очень прочувствованное стихотворение. Сомнений нет: у автора имелся начальный опыт гомосексуализма. Скорей всего, он относится к лицейскому периоду жизни поэта.
      Возможно, те же корни и у слишком экзальтированных отношений Пушкина с лицейским товарищем, бароном Дельвигом. Анна Петровна Керн, которая не только вдохновила Пушкина на гениальное произведение, но и предоставила молодому человеку первый серьезный опыт чувственной любви к женщине, не без легкого злорадства описывает встречу Пушкина с Дельвигом: "Последний, узнавши о приезде Дельвига, тотчас приехал, быстро пробежал через двор и бросился в его объятия; они целовали друг другу руки и, казалось, не могли наглядеться один на другого. Они всегда так встречались и прощались, была обаятельная прелесть в их встречах и расставаниях".
      Давние отношения связывали Пушкина с Филиппом Филипповичем Вигелем, который, будучи на тринадцать лет старше поэта, успел побывать членом нескольких масонских лож и слыл известным в столицах гомосексуалистом. Пушкин познакомился с ним в "Арзамасе". Встречи их были наиболее часты в период южной ссылки поэта. Друзья часто обмениваются письмами. Сохранилось стихотворное письмо Пушкина к Вигелю из Кишинева:
      Но в Кишиневе, знаешь сам,
      Нельзя найти ни милых дам,
      Ни сводни, ни книгопродавца.
      Жалею о твоей судьбе!
      Не знаю, придут ли к тебе
      Под вечер милых три красавца:
      Однако ж кое-как, мой друг,
      Лишь только будет мне досуг,
      Явлюся я перед тобою,
      Тебе служить я буду рад
      Стихами, прозой, всей душою,
      Но, Вигель, - пощади мой зад!
      Пушкин охладел к сексуальным увлечениям своего друга, со стороны которого, если судить по тексту стихотворения, были предложения "побугрить" друг друга.
      К тридцати годам снисходительное отношение к гомосексуализму переходит у Пушкина в категорическое неприятие. 29 ноября 1833 года он записывает в дневнике: "Три вещи осуждаются вообще и по справедливости:
      1. Выбор Сухозанета, человека запятнанного, вошедшего в люди через Яшвиля - педераста и отъявленного игрока, товарища Мартынова и Никитина. Государь видел в нем только изувеченного воина и назначил ему важнейший пост в государстве как спокойное местечко в Доме инвалидов".
      Генерал Сухозанет мог выйти "в люди" через гомосексуалиста князя Яшвиля только одним способом, и вышел. В 1832 году он становится главным директором Пажеского и всех сухопутных корпусов. Стоит ли удивляться, что среди русских офицеров, особенно гвардейцев, "бугрство" стало обычной вещью. Пример генерала показывал молодежи, как можно сделать карьеру.
      А это уже угрожает государственной безопасности. Пушкин это понимал. В своих исторических записках он пишет, что чрезвычайное развитие гомосексуализма погубило Рим и Византию.
      В практической литературной деятельности Пушкину пришлось столкнуться с противодействием группы гомосексуалистов во главе с министром народного просвещения Сергием Семеновичем Уваровым и его сексуальным партнером, князем Михаилом Александровичем Дондуковым-Корсаковым. И снова в дневнике поэта появляется запись 10 февраля 1835 г.: "Он (Уваров. - А.З.) кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дондуков (дурак и Бардаш) преследует меня своим цензурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия Государя. Царь любит, да псарь не велит. Кстати, об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. Низость его доходит до того, что он у детей Канкрина был на посылках. Об нем сказали, что он начал тем, что был б...., потом нянькой, и попал в президенты Академии наук..."
      "Голубая гвардия" не могла простить этого Пушкину. Идет 1835 год. На сцене появляется Жорж Дантес и его сексуальный покровитель барон Геккерн.
      Первым прямо высказался о взаимоотношениях Геккерна и Дантеса князь Александр Васильевич Трубецкой (1813-1889). Сделал он это за два года до смерти, в 1887 году. "Не знаю, как сказать, - вспоминал князь Трубецкой, он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним... В то время в высшем обществе было развито бугрство. Судя по тому, что Дантес постоянно ухаживал за дамами, надо полагать, что в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль".
      Конечно, такая пара вызвала в свете живой интерес. Барон Геккерн, абсолютный гомосексуалист, человек, у которого никогда не было романа с женщиной, и молодой красавец, бисексуал барон Жорж Дантес. Дабы скрыть отношения Геккерна и Дантеса, придумана легенда: сердобольный Геккерн, возвращаясь из Голландии к месту службы в Петербург, встретил в гостинице тяжко больного Дантеса, положение которого так тронуло сердце посланника, что он не только окружил юного красавца заботой и комфортом на время болезни, но и взял его с собой в Петербург.
      Дантес в обход всяких правил становится офицером кавалергардского полка, что вызывает ропот сослуживцев, и даже далекий от военных дел Пушкин записал об этом в своем дневнике.
      Ропот скоро стих. Да и как он мог долго удержаться, если во главе гвардии стояли люди гомосексуальной ориентации. Многие из молодых блестящих офицеров со временем вошли в "банду веселых", где могли в полной мере получить гомосексуальное образование и практический опыт.
      Анна Ахматова считала, что за Геккерном стояли граф С.С. Уваров и князь П.В. Долгоруков. Тот самый Сергий Семенович Уваров, которого Пушкин в дневнике прямо называет б..... и педерастом. А рядом с ним поставлено имя князя Петра Владимировича Долгорукова, заподозренного позднее в авторстве анонимного диплома. Юный князь входил в "банду веселых", как и его сожитель князь Гагарин, будущий парижский иезуит.
      Практически с каждым из них у Пушкина был конфликт. Положение его, учитывая сплоченность гомосексуальных рядов, становилось очень опасным. Случайно за обедом в ресторане Пушкин знакомится с Дантесом. Молодой офицер нравится ему. Он приглашает его в свой дом. Знакомит с женой. Интуитивно он чувствует опасность, чувствует рядом зло, но... что-то происходит в его душе. "Суть в нашей душе, - писал Пушкин, - в нашей совести и обаянии. Это обаяние было бы необъяснимо, если бы зло не было одарено прекрасной и приятной внешностью".
      Эти слова, пророческие слова, подходят к Жоржу Дантесу! Но написал их поэт задолго до знакомства с Дантесом, - перед свадьбой. Странно!
      "Нас интересует, - отмечал профессор И.Д. Ермаков, - почему в ожидании свадьбы, отрезанный от Москвы в Болдине, Пушкин предается мыслям о смерти, разрушении..."
      От кого исходило в тот момент на Пушкина "обаяние зла"? Кто обладал "прекрасной внешностью", однако вызвал мысли о смерти? Неужели Наталья Николаевна Гончарова?! Точно, она, ибо больше некому. Он тянулся к ней, потому что в её холодности ощущал холод смерти.
      Такой же холод шел от Дантеса. Его французские шутки, постоянное преувеличенное ухаживание за дамами - все ширма, скрывающая мерзкий образ смерти.
      Пушкин заглянул за ширму. Он увидал, что, в сущности, его красавица жена и блестящий кавалергард Дантес - одно и то же. Они нечто единое, что принято называть смертью.
      6 июня 1999 года в Париже на улице рю Пюто, дом 8, открылась праздничная ложа "Александр Сергеевич Пушкин". Вспыхнули трепетные свечи. Братья спели орденские гимны... Но как трудно забыть, что именно в этом доме семьдесят пять лет назад звучал гимн Сатане. Русский эмигрант Н.П. Вакар, принявший участие в работе ложи 24 января 1924 года, с возмущением писал: "...в храме на рю Пюто состоялось собрание, посвященное "прославлению Сатаны"... Это подлинно был не то сатанинский Акафист, не то миссионерская проповедь сатаниста. Речь была именно так построена не только с внутренней, но и с внешней стороны (каждый абзац кончался напевным ритурнелем "Сатана, Брат людей!")".
      Крепко опутала поэта "братская цепь", особенно после его смерти, но при жизни Александр Сергеевич Пушкин делал все, чтоб порвать её.
      Мнимые письма Дантеса, или Заговор против Пушкина
      Нехорошо читать чужие письма. Даже если это письма Жоржа Дантеса своему приемному отцу и сексуальному партнеру барону Геккерну, тем более что читать их скучно.
      Утверждение, что опубликование этих писем вносит нечто новое в историю последней дуэли Пушкина, грешит гиперболизацией.
      Принципиально нового ничего нет. Даже первооткрыватель писем Дантеса, итальянская исследовательница Серена Витале сделала фактически один вывод из прочитанного. "Меняется ли с их появлением что-то в истории последней дуэли Пушкина? - спрашивает она. И отвечает: - Думаю, что да. Радикально, например, меняется понятие о роли, которую сыграл ван Геккерн в истории, предшествовавшей дуэли: мы узнаем, что именно Дантес просил приемного отца поговорить с любимой женщиной, от которой он хотел отказаться".
      Хочешь отказаться от женщины, тем более любимой, откажись, но при чем здесь твой сексуальный партнер или приемный отец? Почему Геккерн должен чем-то уговаривать Наталью Николаевну Пушкину?
      Потому что дело здесь не в любви и не в дворянской чести, о которой так любят говорить некоторые исследователи, а в практическом выполнении специальной операции, задуманной Третьим отделением для сокрытия связи между императором Николаем I и женой Пушкина Натальей Николаевной. Связь эта имела результатом рождение у Натальи Николаевны ребенка от императора. Этот факт следовало сохранить в глубочайшей тайне.
      Третьему отделению уже приходилось заниматься вопросами интимной жизни императора Николая I. В 1833 году пошли в обществе разговоры о связи императора и жены флигель-адъютанта Сергея Безобразова, урожденной княжны Любови Хилковой. Полагали, что ещё до замужества Хилкова была любовницей императора.
      Пушкин в начале 1834 года отметил эти события в своем дневнике: "Скоро по городу разнесутся толки о ссорах Безобразова с молодою своею женою. Он ревнив до безумия. Дело доходило не раз до драки и даже до ножа - он прогнал всех своих людей, не доверяя никому. Третьего дня она решилась броситься к ногам Государыни, прося развода или чего-то подобного. Государь очень сердит. Безобразов под арестом. Он, кажется, сошел с ума".
      Скандал замяли, Безобразова выслали из столицы. В деле с Натальей Николаевной Пушкиной все было изначально сложнее.
      Дабы скрыть истину, начальник Третьего отделения Александр Христофорович Бенкендорф привлекает своего агента барона Жоржа Дантеса. Дантес получает точное задание - всячески афишировать свою любовь к жене Пушкина.
      Первоначально выглядевшее легким, задание на поверку оказалось не только сложным, но и связанным с риском для жизни.
      Пушкин выбрал активную защиту. Он вызывает Дантеса на дуэль. Геккерну и компании понадобилось много усилий, чтоб её избежать. Пришлось спешным порядком женить Дантеса на сестре Натальи Николаевны Екатерине Гончаровой. Можно представить, как огорчен был барон Геккерн, мечтавший только об одном - единолично и всегда иметь Дантеса в качестве "супруги".
      Но за маленькое личное счастье приходится дорого платить.
      К этому моменту барон Геккерн, вероятно, уже знал, что Третье отделение подставило ему молодого бисексуала Жоржа Дантеса, который настолько глубоко проник в одинокое сердце посланника голландского короля, что тот не только взял на себя все его расходы, но и сделал своим приемным сыном и наследником.
      Дабы решить практически вопросы усыновления Дантеса, барон Геккерн отправляется в Баден-Баден, где встречается с его отцом, и все оканчивается ко всеобщему удовольствию.
      Пока новоиспеченный отец оформляет документы и получает разрешение голландского короля, молодой офицер пишет ему глупые письма и одновременно выполняет спецзадания Третьего отделения.
      В письме к Геккерну от 20 июня 1835 года Дантес говорит, что весьма часто видится с неким генералом Донадье, приехавшим в Петербург 29 мая 1835 года. Следует отметить, что Дантес в это время вместе с кавалергардским полком находится в лагерях в деревне Павловское. Когда же он имеет возможность видеться с Донадье, причем довольно часто, если отлучки из лагеря запрещены, а приехавший Донадье вряд ли расположился в деревне? Кто мог разрешить подобные отлучки?
      Только Третье отделение, согласовав этот вопрос с императором.
      "Передайте папе, - пишет Дантес, - что напишу ему, как только вернусь из лагеря, пока же для этого нет никакой возможности, а ещё скажите, что в Петербурге сейчас находится бывший депутат, который его очень любит, я весьма часто с ним вижусь; это генерал Донадье, и он просит ему кланяться. Пока я не смог дознаться, для чего он сюда приехал, однако думаю, что с поручением политического свойства, поскольку он чрезвычайно осторожен".
      Третье отделение, пользуясь отсутствием Геккерна, решило "подставить" своего агента Дантеса и генералу Донадье. Внедрение прошло успешно. Уже к середине июля Дантес докладывал Геккерну: "Дорогой мой, я и не думал, что настолько скоро узнаю, для чего он явился, и одному богу ведомо, как я нуждался в ваших советах. Надо вам сказать, что я был выбран посредником между ним и одной значительной персоной... чтобы содействовать в решении разнообразных вопросов и в передаче его просьб, но этого я не могу доверить бумаге, поскольку секрет это не мой; дабы успокоить вас насчет моего поведения, скажу лишь вот что: завершив это дело, продолжавшееся две недели, я для очистки совести написал графу Орлову и попросил о приеме, и он весьма любезно принял меня. Я представил ему полный отчет обо всем, что делал и говорил, он же вполне одобрил то, как я действовал, и предложил обращаться к нему всякий раз, как потребуется совет, заверив, что всегда будет рад высказать мне свое расположение; а сегодня генерал отправился отсюда пароходом, как и прибыл. Никогда в жизни не вспоминал я столь часто ваших высказываний о французской манере вести дела, как в этой ситуации; мне пришлось убедиться, что и здесь вы не обманулись: вы просто не можете себе вообразить, до какой степени человек этот, исполняя порученное дело, полагался на свои личные достоинства, причем во всех разговорах демонстрировал, что подобное поручение для него столь же привычно, как послеобеденная прогулка".
      Казалось бы, агент отлично справился с заданием, так зачем же писать о нем за границу такому опытному дипломату, как барон Геккерн? Ведь Дантес прекрасно знает, что письма Геккерна вскрывают, а значит, вскрывают и его письма, но он открыто рассказывает о выполнении задания, о контакте с Третьим отделением через генерал-лейтенанта графа Алексея Федоровича Орлова, который через девять лет станет шефом жандармов и начальником этого самого Третьего отделения.
      Стал бы сам Дантес писать о том, как он выполнил задание? Нет!
      Геккерн прекрасно понимал, что только любовная связь между Дантесом и генералом Донадье могла развязать последнему рот. Поэтому Дантес и успокаивает Геккерна насчет своего поведения.
      Если письма действительно написаны Дантесом, то вставку о работе его с генералом Донадье его заставили сделать кураторы из Третьего отделения. Если писал не он, то автор писем имел в своих руках отчет агента Третьего отделения.
      Виконт Габриель Донадье родился в городе Ним в 1777 году. К моменту встречи с Дантесом ему шел 58-й год. За плечами этого боевого генерала была жизнь, полная опасностей и тревог. Военную службу он начал ещё в 1792 году, сражаясь на различных фронтах на стороне Французской республики. В 1796 году в битве под Асляш был тяжело ранен. Выжил. Вернулся в армию. В 1809 году получил титул барона, а позднее, после Гренобльской трагедии, когда Донадье при подавлении восстания Дидье расстреливал даже детей, получил титул виконта. В конце 1820 году он избран депутатом от города Арль. В парламенте примыкал к крайне правым. С 1830 года находится на пенсии.
      С какой целью этот скандально известный генерал приехал в Петербург неизвестно.
      Видимо, его предложения не произвели должного впечатления в Петербурге, и отставной генерал скоро уехал. Однако история эта имела продолжение. 6 января 1836 года Дантес в письме к Геккерну пишет: "...ты, несомненно, помнишь господина (Донадье. - А.З.), что приезжал в Петербург в прошлом году, и, конечно знаешь, каковы были наши отношения; после отъезда он просил меня писать и рассказывать обо всем, что происходит; я же воздержался, и, полагаю, правильно сделал; так что оба упомянутых там письма не более чем выдумка, чтобы отделаться от него, не обидев, поскольку человек этот оказал услугу моему зятю. Мне пришлось прибегнуть к этому способу вот по какой причине: не получая от меня писем, он недавно написал сам и посетовал на это, затем дал мне новые поручения, которые я в точности исполнил, однако мне посоветовали вежливо порвать с ним, тем паче что переписка эта совершенно бессмысленна и может только скомпрометировать меня.
      Кроме того, он дал мне знать о своем намерении приехать летом, а мне поручили ему отсоветовать, причем обиняками - отсюда последняя фраза в моем письме; словом, если ты решишь, что письмо не достигнет своей цели либо составлено неудачно, будь добр, напиши его сам, это просто, поскольку он никогда не видел ни строчки, написанной моим почерком; хотя он очень часто писал мне, желая узнать результат моих действий, но я всегда отвечал устно. Я счел, что так благоразумнее".
      Из текста видно, что некто руководит действиями Дантеса, и Якоб Геккерн знает об этом. Более того, он сам к началу 1836 года вовлечен в игру. Вполне возможно, что Третье отделение давно интересовалось посланником нидерландского короля в Петербурге и терпеливо искало к нему подходы. У него имелись трения с российским законом: несколько раз Геккерн задерживался таможней при провозе контрабанды - дорогих вин из Европы и антиквариата из России. Скандал удавалось погасить, но за все, конечно, пришлось платить.
      Зачем? Зачем им был нужен посланник нидерландского короля? Он и так по уши... Связь с Дантесом настолько вскружила ему голову, что он потерял всякий здравый смысл. Уезжая в Голландию и Францию, Геккерн оставляет Дантесу запечатанный конверт с документами.
      Письмо датировано 22 мая 1835 года. Место отправления не указано. Из текста письма следует, что барон, уезжая, оставил Дантесу пакет с документами, в которых упоминается имя Дантеса. Скорей всего, речь идет о завещании, при составлении которого неточно перечислены имена Жоржа. Проявив практическую сметку, молодой человек уточнил в своей метрике порядок имен и просит Геккерна внести изменения. Из текста видно, что Дантес обратился за практическим советом к адвокату, мнение которого передает Геккерну как свое: "Вчера мы перебрались в летний лагерь, и я, собирая бумаги, что хотел взять с собой, совершенно случайно нашел свое метрическое свидетельство, которое считал утерянным, и в нем прочел, что, оказывается, мое имя не Шарль Жорж, как я всегда полагал, а Жорж Шарль. Уведомляю вас об этом открытии на тот случай, если вдруг потребуется, чтобы я вскрыл пакет и извлек из него бумаги.