3

По берегам реки стояли пальмовые рощи. Даже легкий бриз заставил бы огромные листья шуметь, но сейчас рощи безмолвствовали. В полном штиле пальмы казались нарисованными на фоне белого неба.

— Эх, Серега, — капитан Кондратьев повернулся с левого бока на правый, — неплохо мы с тобой устроились. Не черных на уши ставим, а курортную жизнь ведем.

Пальмы, понимаешь, речка…

Прапорщик Иванов повернулся с правого бока на левый и буркнул:

— Нашел тоже речку. Ручей. Я вот все думаю, отчего в Африке реки такие мутные, а? Я даже про наши сибирские реки не говорю. Ты возьми Волгу, Днепр. В них же вода прозрачная.

Зеленая вода стремительно катилась мимо застывших пальм. Возникало чувство нереальности. Как же так? Должны же и пальмы какие-то движения производить.

Но нет. В восьмистах километрах севернее экватора царил полный штиль.

— Сравнил тоже. Днепр и Волга равнинные реки. Берут начало на Валдае и стекают себе потихоньку. А здесь реки с гор, вот и несутся как полоумные… Сюда бы жен наших, а, Серега? Вот бы порезвились на песочке…

Прапорщик задумался. Пишет редко.

Пишет редко — живет сладко. Вспомнил домашние скандалы. Утром, днем и вечером. Завтрак, обед и ужин. Хорошо бы вот так кнопочку нажать — и жена рядом. Чуть услышал, что в голосе ее закипает раздражение, — сразу — бамс! Другую кнопочку.

— Пошли искупаемся, — только и ответил прапорщик.

Подпрыгнув, словно дети, с гиком и гаком, вояки ринулись в воду. Река была мелкой, в самом глубоком месте едва доставала пояса. Но они так брызгались и веселились, будто попали на черноморский пляж.

Набесившись, они вышли на берег и рухнули в горячий песок.

— Представляешь, как негритосы линяли бы от нас по этой речке? — спросил Кондратьев. — По-моему, челноки сразу разбросало бы по берегам. Ты их плавсредства видел? Во-о-он, полюбуйся, Зоркий Сокол.

Пока прапорщик всматривался в кучу пальмовых листьев на противоположном берегу, капитан зачерпнул горсть песка и бросил на белье соседа.

Из-под пальмовых листьев действительно торчали какие-то бревна. Возможно, это и есть челноки туземцев.

Увидав свое белье, прапорщик молча вскочил, сбегал к реке и принес ком зеленого ила. Навалился на капитана, стараясь залепить тому илом лицо.

Началась эмоциональная разрядка. Она же физическая зарядка. Как это всегда бывает на любых берегах, противники скатились в воду.

Мелкая-то она мелкая, да десантник человека и в чашке утопит. Скоро капитан сидел верхом на прапорщике, держал его за уши и макал лицом в воду:

— Сдаешься? Сдаешься?

Совсем неуставные отношения. Изловчившись, Иванов скинул командира и в свою очередь стал его топить. Шутки делались все агрессивней.

Шутки шутками, но нахлебаться зеленой мути не хотелось. Собравшись с силами, капитан дернулся, изловчился и нырнул, оттолкнув прапорщика ногами.

Иванов остался наедине с несущимся потоком. Солнечные лучи били в воду, но тут же словно подхватывались течением.

Переламывались на самой поверхности.

Река опалесцировала, меняя цвет от зеленого к коричневому и желтому. Дна не было видно даже сквозь десять сантиметров.

Внезапно страшная сила ухватила под водой прапорщика за ногу. С громким воплем он рухнул на спину. В зеленую африканскую реку.

— Сдаюсь! — крикнул он, высовывая голову на поверхность.

Тут же прапорщик ушел под воду, а над поверхностью показалась другая голова.

Африканского лешего капитана Кондратьева.

— Сдаюсь! — снова вынырнул прапорщик. — Сдаюсь, чертов ты Ихтиандр!

— Да, я б «Человека-амфибию» сейчас с удовольствием посмотрел, — тяжело дыша, вымолвил Кондратьев.

Уставшие, они вылезли на берег и прильнули к песку. Совсем рядом послышалась незнакомая речь. Словно сотни колокольчиков зазвенели в горячем воздухе.

Десантники завертели головами.

Ничего себе! Оказывается, они резвились, забавляя стайку чернокожих девиц.

Девицы прижимались телами к стволам пальм выше по берегу.

— Вот это мимикрия! — восхитился капитан. — Помнишь, в школе проходили: есть зверьки, которые полностью сливаются с травой или деревьями? И ведь никакой тени от этих пальм. Все освещено, а если б не голоса, мы бы девчонок так и не заметили!

— Так русские девушки сливаются с березами, — с неожиданной патетикой произнес прапорщик и некстати вспомнил жену среди березок десять лет назад. — Представляешь, Вася, какое мы им зрелище подарили! Показательные выступления белых медведей.

Тем временем черные девицы поняли, что их заметили, отлепились от стволов и пошли к воде. Поняли, что представление белых медведей завершено.

— Кажется, нам они подарят зрелище получше, — протянул капитан, не отрывая глаз от туземок.

А те подходили к реке и сбрасывали свою единственную одежду — напаховые повязки. Рассыпая колокольчики слов, погружались в воду.

Десантники сидели с разинутыми ртами. Закаленные африканские волки, они же белые медведи, давно знали, что у черных отсутствует присущий другим людям трепет перед наготой. И повязки — набедренные или напаховые — совершенно бесполезны с точки зрения чернокожих. Уступка белым лицемерам, не более.

Последней вошла в воду девушка, которую капитан неожиданно узнал. У нее была особая стать и передвигалась она с особой грацией. Да, это, несомненно, она, Зуби, прыгунья с больших дерев, дочь предводителя жителей деревни Губигу — вождя Нбаби.

Капитан представил, как подходит к Зуби, гладит ее мокрое упругое тело, трогает огромные соски, берет девушку на руки и уносит на хлопковое поле. И все это прямо сейчас, сию минуту! И все это возможно!

Тут вам не лицемерные белые девицы, которых надо развлекать, поить, задаривать и задабривать. Тут царит природа.

И овладевать самкой следует яростно, по-первобытному дико. «Серегу надо отослать», — подумал капитан, унимая дрожь.

— На кой черт они головы бреют, а, Вась? — спросил прапорщик. — У эфиопок помнишь какие волосы были — до задницы! И в сто косиц заплетены. На этих же смотреть страшно. В «Королеве Марго», я читал, преступницам в наказание головы брили. А эти сами. Дикари-с.

Иванов демонстративно отвернулся от реки. Капитану тоже пришлось отвернуться. Он делал это медленно-медленно.

В Порто-Ново черные уже отведали цивилизации. Одни за деньги отдаются, другие вообще от белых шарахаются.

Кое в чем эта глухомань превосходит столицу. Впрочем, вопрос Серега задал, надо признать, не пустой.

— У меня есть одно объяснение, — сказал Кондратьев. — Туземцы бреют волосы, чтобы не завшиветь. Иначе бороться со вшами они не умеют. А Эфиопия… Тамошние негры, может, какими-нибудь отварами вшей выводили, а? Или там вши не живут. А что? Вот такая странная страна: негры живут, а вши — нет.

Прапорщик засмеялся:

— Здорово ты придумал, Вася. В самом деле. Должна же Восточная Африка чем-то от Западной отличаться. Думаешь, местные и в паху бреют? Я отсюда не разобрал…

Вместо ответа капитан спросил:

— Товарищ прапорщик, быстро доложите, какие виды вшей вы знаете.

— Есть доложить, товарищ капитан.

Вошь бывает головная, платяная и лобковая!

— Так как вы думаете, товарищ прапорщик, бреют они пах или не бреют?

— Так точно: бреют, товарищ капитан!

Кондратьев посмотрел на часы и сказал:

— Сходи-ка, Серега, в расположение.

Посмотри, что там к чему.

— Я, кажется, уже понимаю, что здесь к чему, — пробурчал прапорщик.

Ему вовсе не хотелось возвращаться в царство мух, жары и безводья. И на негритосок, пускай даже бритых, он еще не налюбовался.

— Давай, давай, Серега. Сходи, дружище.

Иванов нехотя встал, медленно натянул на себя одежду, озираясь на купающихся девиц. Ему ничего не оставалось делать, как уйти.

Шутки шутками, а от субординации никуда не денешься. Козыряй!

Кондратьев со вздохом посмотрел вслед уходящему прапорщику.

«Обиделся, — подумал он. — Ну и хрен с ним. Это армия, а не детский сад».

Туземки, устав бороться с течением, выбирались на берег. Падали в песок. Кондратьев ловил на себе их быстрые взгляды.

Он снова отыскал фигурку Зуби. Поразительные пропорции. Она сидела, опираясь на локти, подставив себя солнцу. Надменные ленинградки позавидовали бы изгибам ее тела.

Вдруг она повернула голову. Кондратьев смутился, но виду не показал. Продолжал смотреть на девушку. Несколько мгновений Зуби не сводила с него глаз.

«Черт, — выругался про себя капитан, — что это ты, парень, тушуешься? Занимаешься колониальными делами, так и веди себя, как колонизатор. Здесь же в самом деле не Питер!»

Их глаза снова встретились. Вспомнив какой-то фильм об англичанах в Индии, Кондратьев довольно небрежно помахал рукой. Ко мне, мол.

Девица медленно поднялась. Подружки бессовестно наблюдали, как она шла к белому офицеру. Кондратьев почувствовал, что краснеет.

Он не черный, ему краснеть как раз не положено. Она шла с достоинством дочери вождя. Величаво. Кондратьев вспомнил высокомерный вид ее отца. Умеют эти черные держать лицо!

Зуби уселась в полуметре от капитана.

В той же позе, что и прежде, — подставив себя солнцу. Кожа ее успела совершенно обсохнуть после купания.

Усилием воли Кондратьев вызвал в уме образ бесцеремонного англичанина среди хохочущих индусок.

— Ты самая красивая девушка Дагомеи, — выдавил капитан. — В Порто-Ново с тобой никто не сравнится.

Его французский звучал великолепно.

Трижды прав был нарком Луначарский: невозможен культурный человек без знания языков.

Она поняла. Чуть улыбнулась. Но не смутилась, как смущаются от комплиментов русские девчонки. Дети природы ведут себя естественно. У них не принято скрывать чувства.

Потому и комплименты здесь подойдут тяжелые, толстые. Как танки.

Капитан не стерпел. Дотронулся долее плеча. Оно оказалось именно той упругости, какую он ожидал. В этой девушке все без обмана.

Думаешь, что она может подарить неземное наслаждение, значит, жди. Подарит именно неземное. Капитан рассматривал теперь бритую голову. Кожа на ней была чуть светлее, чем на лице. Едва отросшие волоски походили на мох. Под кожей виднелись вены.

Кондратьев вновь не удержался. Чуть прикоснулся пальцем к одной из вен. Осторожно провел по этому кровяному руслу.

Девушка не шевелилась. Застыла под солнцем. Огромные глаза закрыты.

Томление, которое десять минут назад можно было назвать смутным, превратилось в очевидное пронзительное желание.

Капитан силился сказать что-нибудь ласковое, но от прикосновений к женской плоти дыхание перехватило, а французские слова куда-то разбежались.

Иногда ротой много легче командовать, чем собственным языком.

В двадцати метрах от них негритянки валялись в песке и перебрасывались колокольчиками, которые заменяют здешним людям слова. Должно быть, обсуждали достойную пару. Дочку вождя Нбаби и командира советской роты.

Впрочем, дикарки, конечно, понятия не имели о принадлежности непрошеных гостей к той или иной стране. Вряд ли они вообще имели представление о странах и континентах. Весь мир для них — вот эти берега.

Берега зеленой реки… как там ее? Капитан вспоминал название, виденное на карте, и не мог вспомнить. Река Вёме…

Или Немо? Вернувшись в расположение, обязательно нужно посмотреть.

«Какой позор! — подумал Кондратьев. — Вот что с нами эти бабы делают. Командир десанта забыл название реки, на берегу которой сидит с туземкой».

Негритянки не спускали с них глаз. Вот еще преимущество детей природы. Могут часами ни о чем не думать. Бедуин может часами всматриваться в пустыню, словно в ней происходят какие-то перемены.

На то и пустыня, чтоб никаких перемен. Белый за это время весь изведется — ногти изгрызет, губы искусает. Кондратьева от нетерпения уже трясло. Белые — деятельный народ. С точки зрения не белых — суетливый.

Капитан протянул руку к куртке, отыскал в кармане «Беломор». Закурил. Жадно затянулся. Тут только Зуби, сидевшая черным истуканчиком, повернула голову. Ее внимание привлек, очевидно, запах. Не вся Африка привыкла пока к дыму «Беломорканала».

— Курить, — сказала она неожиданно.

Это было третье или четвертое слово, которое Кондратьев услышал от нее. Он растерянно протянул пачку. Щелкнул зажигалкой.

И в ужасе ждал, что произойдет. Либо девушку начнет рвать, либо она потеряет сознание.

Ничего подобного. Дочь вождя после глубоченной затяжки выпустила длинную струю дыма и широко улыбнулась. Затянулась снова.

— Сколько тебе лет? — решился спросить капитан, твердо усвоивший с детства, что спрашивать женщину о возрасте неприлично.

Некоторое время бритая головка переваривала трудный вопрос. Затяжка, еще затяжка. Знали бы на фабрике имени Урицкого. Видела б жена Лена.

Есть такая стадия знания языка. Когда других с трудом понимаешь, но сам говорить не можешь. Даже год рождения назвать не в силах.

Дочь вождя нашла наконец выход. Черным пальчиком с коротко остриженным ногтем стала рисовать черточки на песке.

Кондратьев считал. Так когда-то письменность зарождалась.

Семнадцать! Капитан вздрогнул. Ему на тринадцать лет больше. Она родилась, когда он уже Ленинградское суворовское училище заканчивал.

В точности, как и сутки назад, солнечный ослепительный шар все быстрее откатывался к Атлантике. Оставаться на берегу стало невыносимо. «Кто здесь колонизатор в конце концов?» — в который раз воскликнул про себя капитан.

— Пойдем погуляем, — предложил он и потянулся к своей одежде.

Вместо ответа она пружинисто вскочила и, неподражаемо поводя ягодицами, пошла к своим спутницам. В неподвижном воздухе над зеленой рекой зазвенели колокольчики слов языка группы эве.

Капитан перепугался. Куда она? Что, уже все? Пообщались… Ах, ложная тревога! Вот она…

Девушка возвращалась, завязывая на ходу напаховую повязку. И в самом деле: где это видано, чтобы всюду ходили голыми, как на пляже. Надо одеться.

Повязка сделала Зуби еще соблазнительнее. Теперь на ней было то, что самцу следует задрать, сорвать, разодрать. Она остановилась в двух шагах от капитана.

Грациозно отставила ногу и подперла кулачком подбородок.

«Художник Кондратьев. Ожидание. Декабрь 1971 года», — подумал Кондратьев, лихорадочно зашнуровывая высокий ботинок. Вспомнил сержанта Агеева. Что позволено Юпитеру, не позволено быку. Хорошо, запретил солдатам к реке приближаться. Сослался на крокодилов. Ничего, завтра он сводит ребят выкупаться. Только бы сегодня не кантовали.

Капитан накинул на плечи девушке свою куртку. Она и ухом не повела. Стояла, как фотомодель. Он забросил автомат за левое плечо. Молча тронулся.

Зуби пошла рядом, придерживая пятнистую армейскую куртку. Так белыми ночами девчонки придерживают на Невском проспекте наброшенные пиджаки. Только сейчас дома темнота, мороз и снег. «Интересно, водятся ли в Дагомее каннибалы?» — усмехнулся про себя капитан.

Он обернулся на звон колокольчиков.

Негритянки, весело перекрикиваясь, возвращались в деревню. Скоро они исчезли из виду.

Когда началось хлопковое поле, капитан пропустил девушку вперед. Его опять начало трясти. Страшное дело — длительное воздержание. Еще царь Петр пытался решить эту проблему в русской армии.

Даже на корабли императорского флота разрешал брать в плавание женщин. Правда, с оговоркой: дабы прекрасного пола численно хватало на всю команду. Иными словами — чтоб ни один матрос без бабы не остался. Либо всем, либо никому. Иначе перережут друг друга русские морячки.

И напаховая повязка — страшное дело.

Сзади от нее на пояснице лишь тоненький шнурок. А ниже поясницы — черная-пречерная задница. Такая выпуклая и такая твердая, каких у белых женщин, верно, и не бывает. Даже куртка десантника бессильна спрятать африканские достоинства.

Странный у дикарей хлопчатник. Уже приоткрыты отдельные коробочки, но внутри не белоснежный пух, а розовый. Коегде даже голубой. Либо еще не созрел, либо сорт такой. Оказывается, в тропиках цветной хлопок растет.

Солнце пронеслось над всей Западной Африкой, и теперь ничто не мешало ему плюхнуться в Атлантический океан. Перед этим ежедневным омовением светило окрасилось в алый цвет и замерло для прощальных минут. Дико орали цикады. Говорят, в голодные годы туземцы их собирают, подсушивают и едят.

Неожиданно девушка остановилась и рухнула на колени. Простерла к солнцу руки. Кондратьев, шедший позади, сбросил с плеча автомат и замер.

«Да ведь так и мои предки Перуну поклонялись», — осенило Кондратьева. Он вернул оружие на место. Подошел к Зуби и опустился на траву рядом с ней. Должно быть, все черное население этих мест сейчас было увлечено одной и той же процедурой.

Кондратьев вспомнил несчастного Кунцевича. Такому даже не пожелаешь на поминках: «Пусть земля тебе будет пухом».

Остались от младшего сержанта рожки да ножки.

Поэтому капитан сделал то, что всегда делал, уходя от роты по большой нужде, ибо негоже командиру гадить при подчиненных. Снял предохранитель и дослал патрон в патронник.

Неуместный среди первобытной природы лязг переполошил девушку. Она прервала ритуальное раскачивание и закрутила бритой головой. Капитан приобнял ее и стал поглаживать спину.

Почувствовал, как весь его низ дрожит и вздыбливается.

— Зуби, — прошептал он, впился в широкие коричневые губы и ощутил ответную дрожь в гибком теле. — Зуби…

Экстаз наваливался лавиной. Боясь опоздать, капитан не стал расшнуровывать ботинки. Дрожащими пальцами расстегнул пуговицы, одновременно обшаривая языком идеальные ряды белейших зубов дочери вождя. Полудикое нутро девушкиподростка издавало пряный полудикий запах.

Наконец куртка упала в траву, на нее спиной повалилась Зуби, а сверху капитан Кондратьев. Даже цикады притихли.

Черт! Ботинки расшнуровывать некогда, а без этого невозможно стащить штаны.

То ли дело в набедренной повязке. Высочайший комфорт.

Тяжело дыша, капитан стал переворачивать девушку так, чтобы… Едва войдя, он был готов. Вот оно, воздержание. Позор для советского офицера. Зуби ничего толком ощутить не успела, а на нее уже навалилась рычащая и конвульсирующая гора мускулов.

Он очнулся. Открыл глаза. Бритая черная головка лежала на его плече.

— Зуби, — простонал он и подобрал несколько простых французских слов: — Я давно не видел женщин.

Поняла она или нет, но потерлась позвериному головой. Слегка щекотно и очень приятно. Капитан вспомнил анекдот времен финской войны, которая завершилась за год до его рождения.

Финского лыжника спрашивают, что он сделал, придя с войны. Он отвечает:

«Побыл с женой». — «А потом что ты сделал?» — «Снова с женой побыл». — «Ну а после этого?» — «Лыжи снял».

Закат мгновенно сменился сумерками.

Ночная прохлада легла пупырышками на тела. Капитан крепко прижал девушку к себе. Никого желаннее он никогда еще не сжимал в объятиях.

Вот сейчас он покажет ей класс. Покажет, что такое русские из ВДВ. Но сперва снимет лыжи. Он принялся расшнуровывать ботинки…

Скоро Зуби стонала, рычала, визжала, кусалась и царапалась. Капитан стиснул зубы, чтобы на этот раз не ударить лицом в грязь. Да еще перед дочерью самого вождя Нбаби.

Главное — подольше продержаться.

В сущности, это единственный секрет.

Чем дольше, тем любой девушке лучше.

Даже дочери вождя.

Назад шли молча. Только хруст песка под ногами и цикады. Вот и скопление лачуг. Вот моя деревня, вот мой дом родной.

Не хватает санок да горки ледяной. Хорошо еще, ночью даже африканские мухи спят.

— Василий, — едва слышно произнесла Зуби, — я пойду одна. Не надо вместе.

Произношение было жуткое, но капитан понял. Скорее догадался, чем перевел.

От любви догадливость резко повышается.

Ему захотелось вернуться назад. Он повернулся и зашагал к речке. Сев на берегу, закурил папиросу. Земля неохотно остывала. Близ экватора в декабре не очень холодно. Зато очень много звезд.

Скоро сквозь монотонный шум несущейся зеленой воды он услышал шорох.

Увидел свет ручного фонаря. «Прапорщик, наверное, меня ищет», — подумал он с благодарностью и немедленно распластался на песке.

Среди пальм, за которыми днем скрывались черные девушки, показался до боли знакомый силуэт прапорщика Иванова. Поодаль его сопровождали два бойца. Звездный свет играл на стволах укороченных десантных «Калашниковых».

Стоило Иванову поравняться с Кондратьевым, как тот взлетел над берегом и страшно заорал:

— «Спар-так» — чем-пи-он!

Прапорщик повалился на землю, словно от подсечки. Бойцы следом, не раздумывая. От молодцы. Кондратьев услышал щелчки предохранителей.

Отряхиваясь, Иванов поднялся:

— Товарищ капитан, вы учтите, здесь не Питер и даже не Порто-Ново. Здесь мне разрыв сердца никто не вылечит. Останетесь без старшины роты.

— К сожалению, товарищ прапорщик, — сказал Кондратьев, с любовью глядя на друга Серегу, — разрыв сердца тебе нигде не вылечат. Даже в Питере.

4

По темному хлопковому полю пробирался Каплу, главный колдун деревни Губигу. Пригнувшись, мелкими шажками, то и дело озираясь по сторонам, словно ища что-то. Он все видел.

Видел, как Зуби, дочь вождя, занималась любовью на хлопковом поле. Слезы душили колдуна. Он плохо различал темные очертания кустов сквозь мокрую пелену. Наконец он мог дать волю чувствам.

— За что? За что мне такое? — тихо повторял он. — За что наказывает меня Солнечный бог?

Колдун раздумал бежать дальше, от себя все равно не убежишь. Грохнулся на колени и стал лихорадочно разрывать землю руками. Белая пена выступила на губах.

В это время до ушей долетел нечеловеческий вопль:

— «Спар-так» — чем-пи-он!

Колдун Каплу в ужасе замер. Вытянул шею. Кругом темнели хлопковые кусты.

Каплу спешно забормотал заклинания.

Сперва все десять главных.

Причем надо, чтобы каждое заклинание полетело в одну из десяти частей света.

Частями света в Губигу называли ближайшие деревни.

Бормоча, Каплу поворачивался на полусогнутых ногах вокруг собственной оси до тех пор, пока не вернулся в исходную точку, описав угол в 360 градусов.

Это помогло. По крайней мере он еще жив. Так, теперь средние заклинания. Успеть бы хоть штук пятнадцать… Колдун вновь закружился на месте.

Уфф… Каплу вытер лоб краем галабии.

Он почти успокоился. Для порядка хорошо бы еще десятка три малых заклинаний.

Вот теперь совсем хорошо. Конечно, это они — пришельцы. Вооружены до зубов, вот и делают что хотят. До них даже дикие звери не издавали таких звуков.

Хвала Солнечному богу, Каплу за свои тридцать восемь лет кое-что повидал в жизни. Кое-что знает. Головорезы из французского Иностранного легиона так себя не вели.

Удостоверившись, что непосредственной опасности нет, колдун обхватил перепачканными ладонями голову и покатился по земле.

— Зуби, тварь! — хрипел колдун. — Ты была с пришельцем! Я видел, видел! Ты дважды была с ним! Он ласкал твой рот на прощание своим ртом, и ты обнимала его!

Душа колдуна так и хотела вырваться наружу. Он стенал, катался среди кустов, а потом резко вскочил на ноги. Дальнейшее мало напоминало европейскую истерику.

Разум колдуна словно помутился. Так входят в раж чукотские шаманы, поев предварительно мухоморов. Ногтями Каплу в кровь расцарапал свою грудь, и алая кровь пропитала белую, перепачканную землей, галабию.

Щеки покрылись пунцовыми болезненными пятнами. Шаман рвал хлопковые цветы и бесцельно бросал их на землю. Его большой картошкообразный нос от слез еще больше почернел и опух. Глаза налились кровью. Губы дрожали. Руки рисовали в воздухе непонятные узоры.

Схватив палку, шаман разломал ее на две части на собственной груди. Это его немного отрезвило. Что проку беситься в одиночку, когда односельчане не видят.

Каплу сел, закрыл глаза и погрузился в воспоминания.

Зуби родилась, когда он уже был колдуном. Он помнил все в мельчайших подробностях. Как ему впервые принесли девочку на освящение. Как он впервые подметил ее изумительный овал лица. Как отслеживал про себя этапы ее взросления.

Он не мог сейчас сказать, когда именно пришло чувство. Видимо, оно формировалось и крепло по мере того, как младенец превращался в красавицу.

На празднике урожая он каждый раз многозначительно дарил ей хлопковый цветок. А ведь это высшее счастье для девушки народа фон — хлопковый цветок из рук главного колдуна.

— Ведь я же ее любил, — размышлял в полный голос Каплу. — И продолжаю любить, несмотря ни на что. Я хотел жениться на Зуби. После смерти старого Нбаби я стал бы вождем. Все в Губигу были бы в полной моей власти. Горе мне! Колдун не может взять в жены девушку, оскверненную чужестранцем. Гадкий чужестранец!

Пришел неизвестно откуда и украл у меня Зуби. Но я этого так не оставлю. Ему просто так не пройдет. Его надо убить. Убить жестоко. Чтобы все они знали, как простирать свои руки к чужим сокровищам!

А после этого я все-таки возьму в жены Зуби. Кроме меня, никто ничего не видел.

Не станет же сама Зуби рассказывать, что пришелец овладел ею на хлопковом поле.

Да, решено! Смерть пришельцу!

Следовало произнести полный набор заклинаний на смерть. Каплу снова вскочил на полусогнутые ноги и стал поочередно обращаться лицом ко всем частям света.

Над хлопчатником поплыли тревожные слова, какими колдуны всегда вымаливают смерть врагам.

Он не успел произнести все главные заклинания, как черное небо прорезала молния. Хлопковое поле озарилось. Это Солнечный бог дает знак: он услышал своего верного колдуна!

И вот еще знак, и еще! За первой молнией последовала вторая, третья, четвертая. Налетел ветер. Из неба словно затычку выдернули. Вмиг образовалась плотная стена дождя. Земля приняла жгучие дождевые капли.

— Дождь! — вскричал колдун. — Это предзнаменование. Небо хочет, чтоб я его убил. Солнечный бог на моей стороне.