69

Дорога от «Шамбалы» шла по гребню возвышенности, пейзаж прекрасно просматривался в обе стороны. Слева – золото реки и сбегающие к ней маковые поля. Справа – серебро озера, блестевшее между белых дюн. Надо всем этим висел неизменный в Хани-Дью прохладный летний день. По небу строем ползли облака, их тени дисциплинированно повторяли тот же путь по полю. Солнце то зажигалось, то гасло.

Я шел, увлеченно щелкая клавишами телефона. Мне предстояла нелегкая задача: я планировал убийство. И прилагал к этому изобретательность и методичность, на которую способен только сумасшедший.

Смерть должна быть мгновенной. Нож, яд, пистолет. Тяжелым предметом по голове. Я тщательно взвесил каждый вариант. Воображение моделировало соответствующие картинки. Некоторые из них я отмел с содроганием. Не могу. Но подать бокал с отравленным вином – смогу. И нажать на спусковой крючок смогу. А поскольку я понятия не имел, где нынче берут яды, то пистолет занял в рейтинге первое место.

Итак, мне нужен таксист: а) имеющий при себе оружие и б) умеющий с ним обращаться. Представитель криминального мира. Или милиционер.

Я продолжал выбирать маршрут на телефоне. Ну и рожи… Что одни, что другие. Сурок испугается и все поймет. А этого нельзя допустить ни в коем случае. Она начнет умолять, я не выдержу, и все пойдет прахом. Я же не зверь какой. Я просто хочу счастья для нас обоих.

А, вот, кажется, нормальное лицо. Даже интеллигентное. Оперуполномоченный Слепышев. И фамилия символичная: кому, как не ему, стать слепым орудием судьбы?

– Жребий брошен, – вслух произнес я. Настроил телефон на таксиста и нажал кнопку.

И очутился за письменным столом, заваленным картонными и пластиковыми папками. Я едва вписывался в свободное место локтями. Передо мной лежал наполовину исписанный бланк протокола. На потолке дребезжала лампа дневного света. Стены были выкрашены в грязно-зеленый цвет, а в углу стоял потертый дерматиновый диван. Эдакий заповедник совдепии. У меня даже возникла бредовая мысль, не провалился ли я во временную яму. Но дата протокола меня успокоила.

Напротив сидел понурый дядька неопределенно-южного вида. Он нервно хрустел грязными пальцами и нудил:

– Во-от… Я ей говорю: куда же я пойду, блин? Открой, стерва. Не открывает. Во-от… – Каждое «во-от» он сопровождал странным хрюкающим звуком. – Я же по-хорошему хотел. Дело-то семейное. А она меня чуркой обзывать. Сама-то, коза, блин, откуда родом? А я – коренной питерец. Во-от… Гражданин начальник, вы чего, блин?!

Он отшатнулся вместе со стулом. И немудрено: гражданин начальник достал из ящика стола пистолет. Бросая на задержанного дикие взгляды, он надел кобуру поверх толстого свитера. Потом снял ее и просто заткнул оружие за пояс. Натянул пониже свитер. Потом метнулся к шкафу и схватил кожаную куртку. В дверях он обернулся, страдальчески мотнул головой и выбежал прочь.

– Эй, постой, а со мной-то как?! – тревожно крикнул ему вслед задержанный. Опыт подсказывал, что ничего хорошего такое поведение опера не сулит.

Слепышев шел по коридору. Он понятия не имел, что за чертова сила подорвала его с места и теперь гонит прочь. Он старался взять себя в руки, но не мог. И еще этот внутренний диалог, который он вел с самим собой – а с кем же еще? «Где пистолет?» – «В ящике». – «Заряжен?» – «А то». – «Стрелять-то умеешь?» – «Я мастер спорта…» – «А машина есть?» – «Во дворе».

Куривший на лестнице коллега окликнул:

– Геннадьич, ты куда?

– Со мной беда, Серега, – сквозь зубы выговорил Слепышев. И тут же расслабленно улыбнулся: – Не бери в голову. Живот прихватило. Наверное, в столовке гадость съел. Слушай, у меня там чурка в кабинете сидит, присмотри за ним. А я в аптеку и домой. Ох как крутит…

– Ты это… Давай не дури: врача вызови. Вдруг аппендицит? – напутствовал Серега, гася недокуренную сигарету.

Таксист мне попался тяжелый. В «Шамбале» такого никогда бы не вписали в маршрут. Он отчаянно сопротивлялся, выталкивал меня и в разговоре с Серегой едва не сдал со всеми потрохами. Тем более что я был вынужден балансировать в самом трудном для курьера положении – на грани между своим и чужим сознанием. Я не мог полностью заместить Слепышева собой, пока не знал, где у того оружие и машина.

Мне не перед кем оправдываться. Но это – еще одно подтверждение того, что я был невменяем. В трезвом уме я ни за что бы не рискнул тащить на дело такого ненадежного таксиста. Но моя самоуверенность не знала границ. Я не сомневался, что, когда Слепышев посадит меня за руль и я запру его душу в потайной угол, все пойдет как по маслу.

Так и вышло. Я с ветерком подкатил к дому Сурок. По дороге, обнаружив в бумажнике Слепышева энное количество рублей, купил бутылку шампанского.

Сурок встретила меня обычным вопрошающим взглядом. Девочка моя… Я старался не думать, каково ей приходится. Ничего. Сейчас я положу этому безумию конец.

– Зачем ты? – Она, нахмурившись, ткнула пальцем в шампанское. – Это же воровство.

– Ерунда. Он и не заметит. Поставь в холодильник.

У зеркала я вгляделся в себя – незнакомца. Стер напряженную складку на лбу. Только бы не спугнуть… Пистолет упирался мне в живот.

– Какой же ты сегодня… – тихо засмеялась она.

– Какой? – вскинулся я. Только бы ничего не заподозрила!

– Как милиционер из кино. Они там все почему-то носят такие ужасные свитера. Поди-ка переоденься. – Она брезгливо повела носом. – Я повесила в ванной Алешины вещи, они подойдут.

– Давай сначала поужинаем, – сказал я.

– Давай, – легко согласилась Сурок.

Она хлопотала на кухне самым будничным образом, иногда отдавая мне короткие команды: «Нарежь хлеб. Достань салфетки». Я думал о том, что в этот вечерний час миллионы мужчин и женщин занимаются такой же ерундой. Но у большинства из них, кроме этой ерунды, ничего нет за душой… А мы с Сурок – избранные.

Я разлил по бокалам шампанское. Зачем я затеял этот ужин? Зачем тянул кота за хвост? Правильнее всего было выстрелить, как только она откроет дверь. Я все рассчитал. Я знал, что успею броситься к ней, стать ею в последнюю секунду ее жизни и вместе с ней обрушиться в Темноту.

Но я маниакально вбил себе в голову, что смерть – событие, требующее торжественной обстановки. Ничего, от бокала шампанского у Слепышева руки не задрожат…

– Садись, шампанское выдыхается, – позвал я Сурок, стараясь сохранять небрежный тон.

Но она, бросив недорезанный салат, вдруг опустилась на колени у моих ног и утвердительно сказала:

– Ты устал.

– Да нет, – запротестовал я, – это он устал. Я выдернул его с работы.

– Нет. Ты устал метаться из тела в тело. Наша жизнь – какой-то непрерывный триллер. Когда я с тобой, я в такой эйфории, что не думаю ни о чем. Но когда я остаюсь одна… Меня мучают тысячи мыслей. Я боюсь сойти с ума. Сколько мы так будем дразнить мироздание? Наверное, мы совершаем страшный грех… А если будет ребенок? Конечно, мы осторожны, но всякое случается. Кто будет его отец? И как вообще ты можешь отдавать меня всем этим мужикам?

Я смешался, потому что никогда не смотрел на ситуацию в таком ракурсе. Я не воспринимал таксистов как «мужиков». Они были если не мною, то протезами, которыми я заменял утраченные части тела…

– Так дальше продолжаться не может, – сказала она. – И я вижу только один выход.

Какой? Я сжал ее холодные, мокрые руки. Говори же, говори… Не то чтобы мне необходимо ее согласие, но это все упрощает… Я готов был уже сказать, что и я вижу только один выход.

– Ты должен вернуться… туда, – решительно произнесла Сурок, тоскливо глядя мне в глаза.

– Вот те на… – сказал я. – Поужинали…

– Я не хотела говорить сейчас, – досадливо и виновато нахмурилась она. – Но я вижу, что тебе тоже плохо. Сегодня ты просто не в себе, прости за дурацкий каламбур. Если ты думаешь… – ее лицо стало строгим, – что я хочу от тебя избавиться, чтобы упростить себе жизнь, ты очень, очень ошибаешься.

Вот дуреха… Какое счастье, что я не выдал себя. Даже сейчас, осознав невозможность продолжать нашу свистопляску, она не замечала самого простого, самого очевидного выхода!

Я не стал с ней спорить. Она тоже молчала.

Я вглядывался в нее, словно в первый или последний раз. Красавица. Кинозвезда, по нелепой случайности засидевшаяся дома. Лицо греческой статуи, и даже тени под глазами лежат, как на мраморе. Сухие розовые губы, соломенная растрепанность волос. Чистая, пахнущая зеленым чаем кожа под бледным шелком короткого халатика.

Я вдруг увидел, – как будто на компьютере в Отделе Прогнозов, – как костяная белизна шелка расцветает горячими алыми маками. Кровь. Кровь отступает от губ и щек. Кровь заливает одежду. И останавливаются, стекленеют глаза.

Я – мертв. Во мне нет ни капли крови, ни молекулы белка. Я состою из одной только памяти о когда-то существовавшем теле. Оставшись налегке, моя душа многое приобрела. Но многое и потеряла. И нет у меня никаких прав и оснований торопить Сурок…

Но какая-то упрямая сила уже взяла меня в оборот, как сам я – оперуполномоченного Слепышева. Минуту просветления я счел слабостью.

Я подал Сурок бокал. Нетерпеливым вихрем взметнулись со дна пузырьки. Она жадно глотнула. Спросила, требуя и боясь одновременно:

– Ты уйдешь?

– Да, – выдохнул я.

Что же она не сводит с меня глаз? Запоминает? Она же видит меня впервые… А я не смогу выстрелить, пока она смотрит. Не смогу выстрелить в упор.

Я даже не знаю, как снять предохранитель, запаниковал я. Пусть стреляет Слепышев. Я дам ему чуточку воли и заставлю… Надо отойти кокну, незаметно достать пистолет, обернуться и выстрелить.

Я залпом допил шампанское и отстранил Сурок. Распахнул окно. Какой холодный вечер… Я вдумчиво, закрыв глаза, потянул носом листвяную сырость. Я прощался с Землей навсегда, но не мог подобрать для этого слов. Холодная тяжесть пистолета легла мне в руку.

Я велел Слепышеву снять предохранитель. Раздался щелчок. Отлично.

Резко обернувшись, я двумя руками направил пистолет на Сурок. Она ахнула и выронила бокал. Упав на линолеум, он беззвучно разбился. Или я просто не слышал звона, когда нажимал на спусковой крючок?

Черт! Палец намертво застыл в миллиметре от спуска. Эта сволочь, эта гадина Слепышев все-таки подвел меня. Он отказался стрелять и не давал мне занять его место. «Где я? Я спятил… Я не хочу убивать эту женщину!» – отчаянно кричали его мысли. «Стреляй, ублюдок! Стреляй, мать твою!» – заорал я.

Если у меня не получится – я не смогу посмотреть Сурок в глаза. Трагедия превратится в фарс. Тогда – в Атхарту, с позором, оставив Сурок наедине с психопатом-милиционером.

Собрав все силы, всю волю – как в тот раз, когда впервые продирался сквозь Темноту, – я навалился на Слепышева.

Оперуполномоченный надсадно крякнул. И вдруг, опершись рукой об узкий подоконник, немыслимым кульбитом выбросился из окна. Вслед ему раздался истошный, звериный крик Сурок. Я успел разобрать слова: «Что мы наделали! Что мы наделали!» Мелькнуло ее совершенно белое лицо, а потом все поглотила Темнота.

70

Маленькая точка, ярче самой яркой звезды, сверкала впереди. Я рвался к ней независимо от своих желаний, повинуясь безотчетному инстинкту и законам природы. Все мои помыслы сейчас были сосредоточены на этой цели.

Но что это? Я здесь не один! Слепышев… Я вырвался из его тела заранее, чтобы не испытывать на своей шкуре удара об землю. Все-таки девятый этаж… Он вскоре последовал за мной.

Но почему он так странно себя ведет? Он как будто не видит яркого маяка. Он плывет в пространстве бесформенным пятном, вместо того чтобы превратиться в сгусток воли и устремиться вперед. Он сошел с ума, вдруг понял я. Я обошелся с ним слишком круто, и его рассудок не выдержал. А безумцам нет хода в Атхарту…

Вот и прекрасно. Одним свидетелем моих безобразий меньше. Но тут же эта мысль показалась настолько гадкой, что меня едва не стошнило прямо в Темноте. И дело не в том, что я считал себя виноватым. У меня не было времени размышлять о высоких материях. Просто бросить его было хуже убийства. Это тоже – один из законов природы.

Я вцепился в него и поволок, как тащил в свое время Фаину.

Но спасти Слепышева не удалось. Его душа висла мертвым грузом. Она, как кирпич, утягивала меня вниз, в разверстое жадное горло Темноты. И вот мои руки разжались сами собой. Он полетел вниз, а я с ускорением – вверх. И очень скоро гибкий стебель иван-чая хлестнул меня по лицу. Я лежал ничком, не имея сил подняться. Из глаз вдруг потекли слезы, оставляя в горле противную горечь. Но в руке я по-прежкему сжимал желтую трубку Самира.

– Вставайте, адъют.

Эти слова тихо и равнодушно упали в безветренной тишине. Но от неожиданности мне показалось, что обрушился гром небесный. Я неловко подтянул ноги и встал на четвереньки. Поза, достойная прямоходящего существа, все еще мне не давалась.

У моего «Мустанга» стояли трое. Натх, с постным лицом, в наглухо застегнутом сером сюртуке, крутил в тонких пальцах поникшую ромашку. Фэйт, как всегда в красном и с иголочки, искала что-то в своем крошечном ноутбуке. На меня она даже не взглянула. Вирата, встретившись со мной глазами, поджал губы, хмыкнул и повернулся спиной. От него сыпались фиолетовые искры.

– Что же вы наделали, cher ami, – вздохнула Фэйт, не отрываясь от компьютера. – Вы же знаете: судьбу обмануть нельзя.

– Идиот, – бросил Вирата.

Я наконец выпрямился и затравленно, истерически хихикнул.

– А в чем дело, граждане боги? В чем меня обвиняют? Какие законы Вселенной я нарушил? Сколько лет ада мне за это полагается? И вообще, говорить я буду только в присутствии адвоката.

Фэйт и Натх переглянулись. Вирата схватился за голову.

– Люди иногда так раздражают, – презрительно наморщила нос богиня судьбы.

– Вам не нужен адвокат. Вас не собираются судить, – скучным тоном сообщил Натх. – Мы ставим вас в известность, что «Шамбала» больше не нуждается в ваших услугах. Вы больше не адъют, Егор Гобза. Это не наказание, а просто требование техники безопасности.

– Хотя вас следовало бы наказать, cher ami, – добавила Фэйт. – Если бы вы знали, скольких ангелов пришлось оторвать от работы, чтобы ликвидировать последствия ваших художеств. Но все уже сделано. Ангелы позаботились, чтобы и ваша подруга, и другие жертвы все позабыли.

– Да, Балансу ничто не угрожает, – кивнул Натх. – Живите спокойно, покуда Атхарта готова вас носить. Я не намерен давать вам советы, но будет лучше, если вы тоже постараетесь все позабыть.

Ну уж нет! В ответ я торжествующе взмахнул телефоном. Пока эти дуралеи отчитывали меня, я успел подыскать подходящего таксиста. Еще один только раз попасть на Землю, любой ценой забрать Сурок – и тогда мне не страшно вечное заточение в Атхарте!

Господи, как жалок я был в эту минуту! Крысиным скоком я отбежал прочь и злобно ощерился на богов.

– Это побег! – выкрикнул я, кривляясь, и нажал на кнопку.

Ничего не произошло. Тяжело дыша, я уставился на телефон – он был мертв.

– Как ребенок! – фыркнула Фэйт, закатывая глаза.

Все правильно… Я был глуп, как ребенок. Вся эта чудо-техника – компьютеры с прогнозами, телефоны с доступами – работала в моих руках только по прихоти богов. Но «Шамбала» разрывала со мной договор. Я становился обычным атхартийцем. Я больше не мог войти в офис. Не мог считывать информацию и прогнозы. Не мог попасть на Землю. И не мог больше видеть богов…

Фэйт и Натх испарились сразу, без прощальных речей. Но Вирата все еще топтался возле «Мустанга». Лицо бога выражало печаль.

– Вот только не надо меня жалеть, – процедил я сквозь зубы и в ярости отшвырнул телефон.

Зеленое море иван-чая сомкнулось над ним. При этом я пребывал в таком шоке, что все еще связывал с присутствием Вираты какие-то надежды.

– Идиот, – повторил бог. Как будто других слов не было на свете! – Я же просил меня дождаться.

– И что бы это изменило? – буркнул я.

– Я отобрал бы у тебя доступ, который ты позаимствовал у Самира, – беззастенчиво признался он. – И это была бы временная мера. Теперь, когда это сделал Натх, ничего изменить нельзя.

– Ты вроде как сожалеешь об этом? – усмехнулся я. – Неужели я такой ценный работник?

– Как раз нет. Тебе всегда не хватало профессионализма. Но у меня сейчас не так много адъютов, как раньше. А ты мне симпатичен. Я надеялся, ты станешь ангелом раньше, чем тебя выгонят из «Шамбалы». Тогда мы могли бы говорить на равных… – Вирата разочарованно вздохнул.

Это сдержанное и запоздалое признание в дружеских чувствах привело меня в бешенство. Мой разум только сейчас просчитал масштабы катастрофы. Я понял, во-первых, что Вирата мне не поможет. Не сможет или не захочет – черт их, богов, разберет. Во-вторых, какие же лицемерные сволочи Фэйт и Натх! Сюсюкали: вас не наказывают… это техника безопасности… На самом деле они поместили меня в бессрочный персональный ад. Я уже чувствую, как дымятся горелым маслом его сковородки!

И в-третьих… Я наконец перестал лгать себе. Да, я так и не смирился со смертью. Да, я подался в адъюты ради возможности бывать на Земле. Я устроился с максимальным комфортом. Это вроде как жить за границей, но иногда наведываться домой, чтобы попьянствовать со старыми друзьями.

О боги, боги… Но хуже всех Вирата. Стоит, качает кудлатой головой… Пиджачок кургузый, ботинки «прощай, молодость». Бог называется! Я для него – морская свинка, которую не удалось научить фокусам, а значит, можно сдать на опыты. Мне безумно хотелось его обидеть. А сам я сейчас был обижен на всю Вселенную. Ее законы перестали меня устраивать! И я не придумал ничего лучшего, как обрушить претензии на голову бывшего босса.

– На равных?! – яростно прошептал я. – Это с кем я должен равняться? Вы – боги? Вы тупые придатки механизма, называемого Вселенной. Как человечество могло быть так слепо?! Как могли так ошибаться и пророки, и поэты?! Но в одном они правы, – распалялся я. – Ад существует! Его избегли лишь те, кто исчез по дороге в Атхарту. Блаженные и юродивые, невинные младенцы… Остальным достается откровение пострашнее видений Иоанна! Человечеству стоило десятки тысяч лет задирать голову ввысь, чтобы узнать, что Вселенной управляют такие ходячие недоразумения! И какого дьявола вы именуете себя богами?!

Весь красный от гнева, я остановился, чтобы перевести дух. Я чувствовал себя – ни больше ни меньше – Прометеем-богоборцем. Давайте, приковывайте меня к скале. Посылайте орла по мою печень. Жгите меня молниями. Я не стану молчать, я все скажу…

Вирата сник под шквалом моих нападок. Он близоруко моргнул и вдруг шмыгнул носом:

– Вот как. Отлично. Раз у меня пузыри на коленках, значит, мир устроен неправильно. Железная логика, господин Гобза… Счастливо оставаться.

Он уходил, разгребая перед собой заросли иван-чая. А на меня удушьем навалилась паника.

Сначала пришла неуместная жалость: как будто я только что оттолкнул доверившегося мне человека. Совершил какое-то чудовищное предательство. Потом ощущение страшной потери. Последний шанс понять что-то очень важное… То, что уходило навсегда вместе с Виратой. Ледяное чувство необратимости пронзило мой иллюзорный мозг.

– Постой! – заорал я, бросаясь вдогонку.

Я бежал, и мне казалось, что поляна никогда не кончится. Спина Вираты, обтянутая коричневым пиджаком, по-прежнему маячила впереди.

Но я догнал его. Забежал вперед и рухнул перед ним на колени. Не знаю почему. Раньше я свысока смотрел на коленопреклоненных молящихся. Разве Бог – какой-нибудь земной бонза? Разве ему нравится, когда перед ним пресмыкаются?

Но сейчас меня уронила на колени сила, которой невозможно сопротивляться. Стыд за все, что я натворил. Раскаяние за дерзкие слова. И вера, что только так я получу право жить дальше.

– Кто ты? – простонал я.

– Я то, что ты ищешь, – послышался голос.

Был ли это голос Вираты? Не знаю. Его самого уже не было рядом. И только розовые соцветия иван-чая качались под облачным полуденным небом.

71

В комнате стало темно. Вечер? Не знаю. За плотно задвинутыми занавесками времени суток было не различить. Я зажег свет и привычно вгляделся в зеркало.

Странно… Мое иллюзорное тело по-прежнему было плотным. Притом что ничего не осталось от прежнего меня.

Расставшись с Виратой, я твердо решил устроить евроремонт своей душе.

Мне предстояло научиться жить безработным и одиноким. Найти душевные силы и попросить прощения у Самира. Заново узнать себя. И прочее, и прочее…

Но конструктивной работы над собой не получилось. Я еще не отболел своей потерей. Ужас накатывал волнами, оставляя на берегу все новые и новые детали. А мысль о Сурок саднила, как зубной нерв. Стоило вспомнить, сколько я ей недосказал, думая, что у меня полно времени, – и все. Новый приступ, и я лезу на стену. В прямом, а не переносном смысле. Разбивая кулаки и размазывая по обоям иллюзорную кровь. Иногда я вспоминал задуманное убийство. Тогда я начинал биться об стену головой…

Почему я не исчез? Иногда боль разрушала меня до основания. Но я вспоминал последний разговор на поляне – и холодный компресс ложился на мои муки. А потом все повторялось вновь.

Так я провел два, а может, три дня. Я заперся дома. Никто из знакомых не появлялся. Наверное, они даже не знали, что я в Хани-Дью. А Бэзил уже уплыл на черном корабле…

И вот наконец я не выдержал затворничества. Мне нужны воздух и хорошая оплеуха. Что касается первого, достаточно выйти на порог. Что до второго… Кажется, я придумал, как это устроить.

Я вышел на крыльцо. Поежился. С непривычки чувствуешь себя беззащитным под открытым небом… До вечера было еще далеко. Просто горизонт затянула хмарь, сквозь которую все равно пробивалось солнце.

Лес встретил меня знакомым хороводом одинаковых елок. Однако я сразу заметил перемены: семейство мухоморов, трухлявый пень, покрытый опятами, серебристая паутина на ветках. У самых ног прошмыгнул толстый заяц. Не придуманный, а настоящий. От Матхафа.

Избушка стояла, как и положено, в самом сердце леса. Огромные куриные лапы топтались в песке, и бревна скрипели, притираясь друг к другу. Из открытого окна свешивался узорчатый ковер.