Глава 36

БЕЛЬГОДЕР

Мы расстались с Бельгодером в тот момент, когда он направился к Монмартрским воротам, чтобы как можно быстрее добраться до аббатства. Но ворота были закрыты. По приказу герцога де Гиза никто не мог выйти из Парижа. Бельгодер не стал спорить с вооруженными людьми, которые велели ему поворачивать обратно. Он отошел в сторонку, в двухстах шагах от ворот уселся прямо на земляном валу и проворчал:

— От дочери Клода вот-вот останется лишь кучка пепла. Партия сыграна. Что он говорит? О чем он думает? Он плачет! Хотел бы я быть рядом с ним и видеть его слезы.

Картина, возникшая в его воображении — Виолетта, повешенная над костром, и Клод, умирающий от отчаяния, — вызвала в памяти и другую картину: его собственная дочь — в языках пламени! Дрожь пробежала по его телу.

— Флора умерла, — пробормотал он, — и не нужно больше об этом думать. Важнее думать о живых. Флора умерла, но и Виолетта мертва. И у меня осталась Стелла. А что осталось Клоду?

Он вскочил, наклонился над рвом и прошептал:

— Нет, не выйдет! Я переломаю себе все кости. А я хочу жить! У меня есть дочь! И кто знает, если Клод…

Он побледнел при мысли, что Клод, без сомнения, попытается отомстить Стелле. Тогда он со всей поспешностью спустился и побежал к воротам.

— Пропустите меня, — обратился он к начальнику поста, — я заплачу, сколько потребуется.

Этот человек, обливающийся потом, с диким взглядом, запыхавшийся, с вытаращенными глазами, возбудил подозрения сержанта. Он сделал знак, и пять или шесть стражников набросились на Бельгодера и вытолкали его на улицу. Цыган побежал к соседнему посту, но там его даже не стали слушать.

— Что делать? — в растерянности пробормотал он.

Вдруг цыган радостно вскрикнул и вновь бросился бежать.

— Как я сразу об этом не подумал? Она прикажет, чтобы меня выпустили!

Он говорил о Фаусте. Она, должно быть, на Гревской площади: он видел там ее карету. Но когда Бельгодер прибежал к месту казни, помост был уже пуст. На площади остались только монахи, которые подбирали и уносили раненых. Бельгодера вовсе не интересовало, что тут произошло. Праздник закончился, вот и все. Он направился на Ситэ и вскоре уже стучался в двери дворца Фаусты.

Фауста только что вернулась.

Она приняла Бельгодера тотчас же. И, конечно, цыган никогда бы не заподозрил, какая буря бушевала в тот момент у нее внутри. Она была, пожалуй, чуть бледнее, чем обычно. Может быть, принимая Бельгодера, она надеялась что-то у него выведать?

— Что тебе нужно от меня? — спросила она с жадным любопытством.

— Пропуск, чтобы выйти из Парижа, — ответил цыган.

— Значит, ты хочешь покинуть меня?

— Нет, госпожа. Ведь благодаря вам одна моя дочь осталась в живых.

— Что это ты говоришь?

— Правду… Я уже рассказывал вам свою историю. Вы знаете, что две мои дочери, Флора и Стелла, после ареста моих соплеменников были отданы одному христианину. Этим христианином, сударыня, был прокурор Фурко!

Бельгодер вытер свой смуглый лоб. За спокойным тоном его слов скрывалось сильнейшее возбуждение. Что же касается Фаусты, то если это открытие ее и взволновало, если искаженное лицо несчастного отца и возбудило в ней что-либо еще, кроме любопытства, понять это было невозможно.

Ее взгляд оставался холодным, а лицо — бесстрастным.

— Ну вот, — продолжал цыган, — та, что била повешена и сожжена, — это моя старшая дочь, Флора. Та, которую вы спасли, — Стелла. По вашему приказанию я отвез ее в Монмартрское аббатство. Но ворота Парижа заперты, так что мне необходим пропуск!

Последние слова он произнес весьма твердо.

— Понимаю, — ответила Фауста. — Ты получишь то, что хочешь.

Фауста вынула из маленького секретера бумагу и протянула ее цыгану со словами:

— Береги этот документ. Он позволит тебе в любое время проходить всюду, даже там, где запрещено. Ты можешь теперь выйти из Парижа через любые ворота. Иди… Сегодня вечером вернешь мне этот пропуск.

Бельгодер схватил листок, украшенный подписью и печатью Гиза, и удалился, забыв поблагодарить принцессу. Не успел он уйти, как Фауста спешно набросала несколько слов, позвонила и приказала:

— Гонца в аббатство. Это приказ госпоже Бовилье. Необходимо, чтобы гонец прибыл туда раньше, чем человек, который только что вышел отсюда.

Бельгодер снова направился к Монмартрским воротам. Там все еще дежурил давешний сержант. Он узнал цыгана и собрался было приказать схватить его, но тот предъявил свою бумагу. Сержант взглянул на нее, удивленно воззрился на Бельгодера, а затем поклонился.

«Это, наверное, переодетый принц», — подумал он. И произнес вслух:

— Соблаговолите извинить меня, сударь, за оказанный ранее прием. Приказ был очень суров.

Бельгодер растерянно огляделся, не поняв, что «сударь» — это он.

— Открывай! — только и сказал он резко, выпрямляясь во весь рост.

— Минутку! — ответил сержант, сраженный этим тоном и манерой держаться, присущими лишь очень значительным персонам.

И добавил:

— Это не долго. Мы только что поднимали разводной мост для одного человека и еще не успели опустить.

Бельгодер не обратил внимания на его слова. Как только ворота открылись, он поспешил выйти из города, прошел по мосту и направился к аббатству. Все ускоряя шаг, он размышлял следующим образом: «Но как я скажу ей такое? Она думает, что ее зовут Жанна Фурко. Ничего подобного. Ее зовут Стелла. Она моя дочь. Только поверит ли она мне? Да что там, поверит!.. Еще не хватало, чтобы мне не удалось доказать ей, что я ее отец!..»

Так думал Бельгодер, которому, как ни странно, тоже не были чужды человеческие чувства.

«Она мне поверит, это точно, ведь я ей все расскажу, — продолжал рассуждать цыган. — А что мы будем делать потом?.. Уедем! Клод, сраженный горем, рыдает где-нибудь, если только он еще не умер… Ах, если бы он умер! Лучшего и желать нельзя!»

И он отрывисто расхохотался.

Он добрался до аббатства и для быстроты пролез через пролом в изгороди. Тут он остановился, белый как мел. Этот негодяй трепетал при мысли, что вновь увидит своего ребенка.

— Надо отдохнуть немного, — пробурчал он, словно извиняясь за собственную слабость. — Если я предстану перед ней в таком виде, она, пожалуй, напугается.

Наконец он направился к домику и внезапно заметил, что калитка открыта. Бельгодер насупил брови, но сразу же все понял: «Это я сам оставил ее открытой нынче ночью…»

Однако он бросился бежать и, оказавшись за оградой, чертыхнулся: дверь домика тоже была распахнута настежь.

— Что это значит?

Одним прыжком он оказался в доме, и рычание вырвалось у него из груди. Он увидел третью растворенную дверь, которая вела в комнату, служившую темницей Жанне Фурко… его дочери!

— Стелла! — проревел он, забыв, что, даже если бы его дочь была здесь, она бы не отозвалась на это имя, поскольку не знала его.

Он бросился в комнату, которую совсем недавно покинула Виолетта. Она была пуста…

— Стелла! Стелла! — стонал он. — Это я! Твой отец! Не бойся! Где ты?

Он бросился бежать сломя голову, как безумный, окликая, рыдая, перемежая нежные призывы ужасными ругательствами. Когда он убедился, что Стеллы больше нет ни в домике, ни рядом с ним, он помчался в монастырь, поднялся по лестнице, едва не сбив с ног человека, который в этот момент спускался, и забарабанил в дверь аббатисы.

— Стелла! Где Стелла? — воскликнул он, когда оказался перед госпожой де Бовилье.

— Стелла? — удивленно переспросила Клодина.

— Я хочу сказать — пленница. Послушайте, где она?!

— Разве не вы увезли ее в Бастилию?

— Я говорю не о Виолетте, а о той, что я привез потом.

— Ах так, значит, вы привезли новую пленницу?

Бельгодер вцепился руками в свои жесткие волосы. Ведь он никого не предупредил о своем возвращении! Вкратце цыган рассказал о событиях прошлой ночи и о том, как, увезя Виолетту в Бастилию, он вернулся с Жанной Фурко,

— Вы же говорили, что ее зовут Стелла, — заметила Клодина.

— Это неважно. Просто Стелла — это ее настоящее имя…

— Вы совершили ошибку, не сообщив мне этого, — сказала Клодина де Бовилье. — Если принцесса потребует отчета об этой новой пленнице, вы один будете отвечать. Я понимаю ваше волнение…

— Ах! Вы не знаете, вы не можете мне помочь…

Бельгодер разразился рыданиями.

— Она, видимо, нашла способ открыть дверь, — продолжала аббатиса, — и скрылась!

Но Бельгодер уже больше ее не слушал. Он уныло побрел прочь. Возле ограды он уселся на камень, обхватив голову руками. В его сознании теснились горестные и отчаянные мысли вперемежку с проклятиями и ругательствами.

— Это было бы слишком хорошо!.. Так я и знал… Разве такой человек, как я, создан для счастья, для нежности?! Моя дочь Стелла — жива! Я мог бы одарить ее своей отцовской любовью, но это слишком хорошо для цыгана. Убийства, удары кинжалом, злобные и лживые помыслы — вот каков мой удел!..

Но такие чувства не могли чересчур долго бушевать в груди человека с сердцем, подобным сердцу Бельгодера. Как сказал он сам, его мысли слишком часто были заняты планами убийства и мести. Приступ искреннего и дикого отчаяния продолжался около часа, а потом цыган стал понемногу приходить в себя.

Он задумался о той легкости, с которой добился аудиенции аббатисы. Можно было бы ожидать, что ему не окажут ни столь скорого, ни столь любезного приема. А аббатиса говорила с необычной для нее вежливостью и мягкостью.

Тогда он решил осмотреть дверь комнаты, где была заперта Стелла. Замок не был ни сбит, ни взломан. Да и почему Стелле… то есть Жанне Фурко… могла прийти в голову мысль о побеге — ведь Бельгодер подтвердил ей, что она соединится с сестрой. И, наконец, замочная скважина у этой двери находилась только с внешней стороны.

Вывод был очевиден: Стелла не открывала двери, ее открыли снаружи!

Но кто?.. Кто был заинтересован в том, чтобы освободить эту девушку? Освободить? Но было ли это освобождением?.. Подозрения мало-помалу завладевали его мыслями.

Кто знал, что Стелла находится в аббатстве? Фауста! Фауста и ее эскорт!

Бельгодер припомнил человека, с которым недавно столкнулся на лестнице. Обдумав все обстоятельства, взвесив все «за» и «против», Бельгодер вышел из аббатства и стал медленно спускаться по холму Монмартр. Его грубое лицо в ту минуту казалось спокойным. Только губы побледнели да глаза налились кровью. Вот о чем он думал:

«Фауста знала, что я иду в аббатство, чтобы забрать свою дочь. Фауста послала гонца, который опередил меня и похитил мое дитя. Хорошо. Очень хорошо. Чего она хочет? Я не знаю. Если она догадается, что мне это известно, она убьет мою дочь… Что ж, я буду рядом с Фаустой. Я ее больше не покину! Мне необходимо узнать, что она сделала со Стеллой… А когда я это узнаю…»

И цыган угрожающе оскалился.

Под вечер он посчитал, что уже сумеет справиться со своими чувствами, и предстал перед Фаустой. Та первая спросила его:

— Моя пленница?..

— Вы хотите сказать, моя дочь?

— Да… твоя дочь. Ты привел ее сюда?

— Она исчезла, — холодно ответил Бельгодер.

— Твоя дочь исчезла, — сказала она, — И ты не волнуешься?..

— Но вы сами, — возразил Бельгодер отважно, — вы совсем не кажетесь взволнованной исчезновением вашей пленницы.

Фаусту совершенно не возмутил и даже не удивил ответ цыгана. Видно было, что она умела с разными людьми держаться по-разному. Бельгодера она приучила к грубой, но полезной ее планам откровенности. Она просто ответила:

— Та, которую ты почему-то называешь своей дочерью и которая на самом деле является дочерью прокурора Фурко Жанной, вовсе не была пленницей. В наши интересы входило прятать ее некоторое время, чтобы никто не узнал о подмене, совершенной в Бастилии, вот и все. Если она ушла, что ж, скатертью дорога!

— Да, скатертью дорога! — подтвердил цыган.

— Мы, впрочем, отыщем ее, будь спокоен. Иди себе с миром, только не забудь вернуть пропуск, который я тебе дала.

— Эта бумага! — воскликнул цыган, ожесточенно хлопая себя по карманам. — Черт побери, но где же она?.. У меня ее нет…

— Ты потерял ее?

— Да, — ответил Бельгодер, пристально глядя на Фаусту, — должно быть, потерял.

— Теперь это неважно. Иди, Бельгодер, и жди моих приказаний. Если же ты собираешься оставить службу у меня, то я направлю тебя к своему казначею. Говори… Хочешь ты служить мне?

— Если только вы меня не гоните, — сказал цыган, — я предпочитаю остаться. Мне кажется, что я еще не закончил всех дел с вашей милостью.

— Мне тоже так кажется, — ответила Фауста.

И, тонко улыбаясь, она взглядом проводила Бельгодера, который, предварительно поклонившись, вышел. Бельгодер же пробормотал про себя:

— Теперь я совершенно уверен, что это по ее приказу увезли Стеллу. Тысяча чертей, милая сеньора, я не только не закончил с вами дел, но даже еще не начинал их!..

Глава 37

КЛОД

Облокотившись о подоконник, принц Фарнезе, оцепенев от ужаса и восхищения, из дома на Гревской площади наблюдал за страшным спектаклем, все трагическое величие которого мы попытались описать.

Фарнезе видел, как Клод, выпрыгнув из окна, с кинжалом в руке бросился на толпу… Но Клод еще не успел добраться до помоста, как Пардальян отбил Виолетту у стражников. Затем, спустя какое-то мгновение, принц увидел свою дочь рядом с Карлом Ангулемским, а еще через несколько минут началось то лошадиное безумие, которое стоило жизни двадцати и здоровья — двумстам горожанам.

Принц с безумной тревогой следил за развитием этих поразительных событий. Виолетту не казнили!.. Виолетта уносилась прочь вместе со своими спасителями!..

Фарнезе узнал их. Это были два человека, с которыми он разговаривал в заброшенном павильоне Монмартрского аббатства, когда вся изощренность и грязь дипломатии Фаусты внезапно предстала перед цыганкой Саизумой… Перед Леонорой де Монтегю, которую он считал мертвой… перед женщиной, которую он обожал и о которой тосковал со всем неистовством страсти.

Когда Фарнезе увидел, что его дочь спасена, он глубоко вздохнул и радостно улыбнулся — впервые за много томительных лет! В его сердце вновь зародилась слабая надежда, надежда обрести наконец-то свое счастье. Но счастье это было для него не в дочери…

Он надеялся вернуть не Виолетту, а Леонору. Да, Фарнезе любил свою дочь! Да, он упорно искал ее! Да, он пережил настоящую муку, когда, почти уже найдя, поверил, что Фауста ее убила! Да, его ненависть к той, которую он прежде титуловал «Святейшеством», была глубокой и непритворной! Но с тех пор как он увидел Леонору, Фарнезе думал о своей дочери только как о средстве завоевать возлюбленную.

Леонора безумна, и только с помощью Виолетты он может вернуть ей рассудок. Обретя разум, Леонора станет ненавидеть его, и с помощью Виолетты он сможет попытаться тронуть ее сердце.

Короче говоря, нужно признать: увидев, что Виолетта спаслась, Фарнезе испытал прилив эгоистичной радости и, краснея, подумал: «Теперь я могу предстать перед Леонорой!..»

Через несколько секунд у него уже готов был план. Он намеревался, обратившись за помощью к спасителям своей дочери, вновь встретиться с Леонорой и, отдав ей Виолетту, добиться, чтобы она простила его за страшное прошлое!..

Он видел Леонору такой, какой встретил ее в аббатстве, — прекрасную даже в безумии. Это была уже не та восторженная девочка из особняка Монтегю — прелестная в своем изяществе и доверчивости… Перед ним предстала женщина во всем расцвете красоты, гордая и неприступная… О! Опять увидеть ее!.. Увезти их обеих… ее и дочь! Сорвать с плеч эту пурпурную кардинальскую мантию, которая, казалось ему, окрашена кровью!

Пока все эти картины будоражили воображение кардинала, Фауста спускалась с помоста, разгневанная своим новым поражением, но по обыкновению хладнокровная. Она на ходу отдавала какие-то приказы.

Одно из этих распоряжений относилось к дому, где находился Фарнезе. Что же касается второго, мы скоро станем свидетелями его исполнения.

Когда лошадь, уносящая Карла и Виолетту, исчезла вдали, кардинал машинально закрыл окно.

Действовать надо было быстро. Нет никаких сомнений, что Фауста попытается вновь схватить Виолетту. Он горько сожалел, что не уничтожил эту женщину тогда, когда она была в его власти в павильоне аббатства, что не приказал Клоду вновь вернуться к своему ремеслу палача!

Размышляя об этом, Фарнезе медленно спускался по лестнице. Тот же слуга, одетый в черное, который встречал Бельгодера, распахнул перед ним дверь. Фарнезе протянул ему полный золота кошелек со словами:

— Если за мной придут от принцессы…

Слуга перекрестился.

— Вы ответите, что я ушел отсюда и сказал, что покидаю Париж и еду в Италию.

— Слушаюсь, монсеньор, — ответил лакей, одновременно распахивая дверь в маленький чуланчик, служивший ему жильем.