История рода Пардальянов (№3) - Принцесса из рода Борджиа

— Сударыня! — воскликнул Гиз. — Я сожгу Францию дотла, но Генрих Наваррский не войдет в Париж!

— А располагаете ли вы для этого достаточной властью? — сказала Екатерина. — Сначала нужно провозгласить вас королем, то есть свергнуть моего сына, а это — преступление!

— Мне отвратительна даже мысль об этом преступлении, однако же придется его совершить, сударыня!

Герцог де Гиз топнул ногой. Его лицо пылало, а глаза метали молнии.

— Это означает войну, — сказала Екатерина, — и Бог знает, кто станет в ней победителем…

И снова она, казалось, предавала своего сына! Ведь она допускала королевскую власть Гиза!

— Вы видите другой способ остановить Беарнца? — спросил герцог с дерзкой улыбкой.

— Да, — серьезно ответила королева, — единственный… Дождаться смерти моего сына…

Гиз вздрогнул. Екатерина показалась ему олицетворением скорби и величия.

— Знайте же, — сказала она печально, — мой бедный ребенок обречен; самые сведущие врачи не дают ему более одного года жизни… Герцог, послушайте меня… Я всего лишь скорбящая мать, христианка, которая хочет спокойно умереть, выполнив до конца свой долг… Генрих мой последний ребенок… все остальные мертвы… с ним династия Валуа угаснет.

Гиз слушал с таким вниманием, что не заметил, как шляпа, которую он держал в руках, выскользнула из его пальцев и покатилась к ногам Екатерины… Королева наступила на нее.

Улыбка слегка тронула ее тонкие губы.

— Мой сын умрет через несколько месяцев, — снова заговорила она с ужасающим спокойствием матери, смирившейся со страшной правдой. — Кто сменит на троне угасший род Валуа? Это должен быть тот, на кого укажет сам король Генрих III!..

— Договаривайте, сударыня! — пробормотал Гиз.

— А на кого укажет Генрих III? На того, кого назову ему я! Хотя я, благодарение Богу, больше не королева, но пока еще мать; у меня нет власти при дворе, но я сохранила власть над сердцем моего ребенка… Осталось решить, на кого я укажу!.. Видите, герцог, я еще многое могу… и я благосклонно отнесусь к тому, кто достоин править этой страной…

— И кто же он, сударыня? — вскричал Гиз. — Кто?

Екатерина поняла, что победа за ней. Она догадывалась, что в этот момент происходило в душе де Гиза.

— Тот, — сказала она с деланным безразличием, — кто поможет мне… то есть, я хочу сказать, поможет моему сыну сразить Беарнца… Я вижу только одного человека, способного сделать это! Это вы, мой кузен.

Гиз склонился в глубоком поклоне. Он готов был опуститься на колени перед этой женщиной. Его переполняли гордость и надежда. Екатерина предлагала ему законную королевскую власть, причем без борьбы, без войны с гугенотами. А что она просила взамен?

Подождать, пока король умрет!

Только и всего. Через год Гиз станет королем. А если смерть будет слишком медлить, разве нельзя поторопить ее?..

Гиз подумал о том, что одним ударом королева-мать сумела разрубить запутанный узел, и смиренно произнес:

— Сударыня, когда я должен отправиться за королем, чтобы с почетом проводить его в Лувр?

Екатерина на мгновение опустила глаза, чтобы скрыть мелькнувшую в них злую усмешку.

— Мой кузен, — сказал она, — мы отправимся вместе. Но наши добрые парижане должны видеть вас во всем вашем великолепии, они не должны считать вас слишком покорным. Вы обязаны сохранить свое высокое положение.

— Сударыня, — ответил польщенный Гиз, — я восхищаюсь глубиной вашего гения. Все будет сделано так, как вы сказали. Я поеду за королем как предводитель Лиги… а не…

— А не как простой подданный! — закончила Екатерина с тонкой улыбкой. — Только будьте осторожны: вам предстоит встретиться с подозрительностью и недоброжелательством… Кстати, — добавила она, кашлянув, — вам совершенно необходимо заручиться поддержкой Рима…

Герцог де Гиз пожал плечами.

— Рим! — глухо сказал он. — Видите ли, сударыня, пора папе побольше заниматься делами Церкви и поменьше — делами Франции. Ваш сын проявлял невероятную слабость перед Сикстом…

— Король Франции — это младший сын Церкви…

— Согласен! Но при условии, что папа выказывает себя добрым отцом. Сикст — захватчик. Этот мрачный, лицемерный и крайне властолюбивый старик мечтает завоевать наше королевство. Мы должны рассчитывать…

— Берегитесь, сын мой… Сикст могуществен…

— Он был таким, сударыня! Сегодня мы можем пренебречь им. Своим деспотизмом он навлек на себя ненависть кардиналов. Пусть он сам остерегается! Свинопас надоел князьям, и я знаю, что тайный конклав…

Гиз внезапно замолк.

— Что же? — спросила Екатерина. — Договаривайте, герцог, ведь мы союзники!

— То, что я скажу Вашему Величеству, настолько невероятно, что я сам с трудом решаюсь в это верить. Знайте лишь, что, помимо Сикста, у Церкви есть другой глава, тайный. Это ему подчиняется Лига, сударыня!.. Сикст обещал мне два миллиона. Где они? Сикст обещал мне поддержку Филиппа Испанского, а Филипп меня не признает. Сикст ведет двойную игру. Когда я захочу, я смогу…

— То есть, когда вы получите корону?

— Да, сударыня! — сказал Гиз. — В этот день Сикст увидит перед собой другого папу, более могущественного.

— Это невозможно! Это раскол! Неужто вы хотите раскола?!

— Почему бы и нет, сударыня! Такой раскол обеспечит главенство королевской власти!

— Увы! — сказала Екатерина, качая головой. — Я совсем не хочу этого. Я хочу одного, чтобы мой сын прожил более или менее спокойно те несколько месяцев, которые ему остались… После этого я уйду, не имея больше дел на этой земле.

Гиз поклонился. Потом он подошел к двери и сам открыл ее. Королева увидела его свиту — четыре десятка вооруженных дворян, готовых выполнить любой приказ своего повелителя.

— Господа! — произнес герцог де Гиз. — Ее Величество дала мне обещание использовать свое влияние, чтобы прекратить войну, приносящую столько бед Парижу и королевству… Господа! Да здравствует королева!

Сказав это, Гиз властно взглянул на свою свиту, и изумленным дворянам ничего не оставалось, как воскликнуть в один голос:

— Да здравствует королева!

— Королева, господа, — снова заговорил Гиз, — обещала уговорить Его Величество принять основные принципы нашей Священной Лиги. Мир, который предлагает королева, почетен и выгоден для нас.

Дворяне, пришедшие с Гизом, чтобы арестовать Екатерину как заложницу, в оцепенении слушали эти слова.

— Господа, — сказала королева, — соблаговолите составить перечень ваших пожеланий: я ручаюсь, что они будут выполнены королем. Я так же ручаюсь, что Генеральные Штаты будут созваны в ближайшее время.

— Да здравствует королева! — повторил герцог.

— Да здравствует королева! — закричали его люди, отступая к двери.

Королева-мать, улыбаясь, смотрела на удаляющихся. Когда они вышли, она опустила глаза на свой браслет и пробормотала:

— Руджьери не обманул. Эти дьявольские камни вдохновили меня в нужную минуту… Мой сын будет жить! Мой сын будет властвовать!.. А ты, презренный Лотарингец, умрешь!..

Затем она направилась в комнату, где находился господин Перетти. Она нашла его сидящим в том самом кресле, куда его усадил Руджьери. Екатерина Медичи встала перед этим человеком, как Гиз стоял перед ней.

— Ваше Святейшество все слышали? — спросила королева.

— Да, дочь моя, — ответил господин Перетти, — я все слышал…

Глава 14

СИКСТ V

— Господин герцог де Гиз, — продолжал римский папа, — напомнил вам, что в ранней молодости я пас свиней. Действительно, хозяин, у которого я был в услужении, считал, что я столь слаб умом и столь мало способен, что мне нельзя доверить даже коров. Он заставил меня пасти свиней. Именно с ними, дочь моя, я научился руководить людьми…

Сикст V на мгновение задумался.

— Став священником, — продолжал он, словно говоря с самим собой, — а затем и кардиналом, я убедился, что люди — это свиньи, которых надо подгонять ударами хлыста. Когда умер Григорий XIII и встал вопрос о том, кто его заменит, я вдруг вспомнил, как один из боровов, которых я пас в деревне Гротт-а-Мар, подчинил себе все стадо. Он вовсе не был самым сильным в стаде. Напротив, он старался быть незаметным и даже прикидывался слабым, но, пока остальные дрались, он занимал лучшее место. А когда его хотели оттуда прогнать, он так страшно скалил зубы, что никто не осмеливался приблизиться к нему. Вот так я и стал папой, дочь моя!

Он добродушно посмеивался, потирая руки.

— Хотите знать, как меня звали кардиналы конклава? Они меня называли ослом… Да, дочь моя, вьючным ослом. Именно поэтому они меня и избрали… И потом, они думали, что я скоро умру, ведь я был слаб и сгорблен. Судите сами, как они ужаснулись, когда после избрания я вдруг выпрямился!.. Это была хорошая шутка, дочь моя. Один лишь Каэтан разгадал меня: «Клянусь кровью Христовой, — вскричал он, — осел, наклонив голову, искал на земле ключи Святого Петра!..» Поэтому я люблю Каэтана. Ваш Гиз — трус, сударыня! Ваш Гиз — боров!

Сикст V поудобнее устроился в кресле и проворчал:

— Боров…

Он говорил без гнева, без обиды и даже без презрения. Он констатировал факты.

— Кардиналы, — продолжал он, — это стадо. Знаете, за что они меня ненавидят? За то, что я захотел им напомнить учение Христа, за то, что сказал священникам, что Петр был беден. Я плохой папа, потому что не хочу, чтобы Христовы слуги жили, как свиньи…

В глазах старика зажглись озорные огоньки.

— Этим свиньям, — сказал он, — нужна Цирцея: вот они ее себе и выбрали! Глупцы! Они воображали, что я ничего не знаю! Они мне желают смерти, но ни один из них не отваживается открыто ненавидеть меня; ни один из них не осмеливается бороться с Сикстом V! Им понадобилась женщина, чтобы начать битву.

Угрожающим тоном он произнес:

— Я ничего не боюсь, потому что со мной Бог!

С этими словами Сикст поднялся — на этот раз без помощи трости. Прямая осанка, твердая поступь. Он медленно ходил по комнате, заложив руки за спину. Екатерина смотрела на него с благоговением, но на ее губах мелькнула — и тут же исчезла — скептическая улыбка.

— Одна из причин ненавидеть меня, — продолжал Сикст, — это то, что я вышел из самых низов. Ведь я из тех, кого любил Христос. А мир ненавидит бедность. И так будет всегда. Христос родился в хлеву. Он выбирал своих апостолов среди рыбаков и сапожников. А толпа, дочь моя, жаждет богатых хозяев. Они меня упрекают, что я был работником на скотном дворе… Как будто есть разница между свинопасом и пастырем!..

Сикст добродушно засмеялся, но даже в его добродушии сквозило величие. Екатерина, вопреки своему желанию, преклонялась перед ним. Вдруг папа обернулся к ней:

— Ваш сын Генрих, сударыня, совершил ошибку. Когда Гиз, несмотря на запрет, явился в Париж и не побоялся показаться в Лувре, король должен был воспользоваться случаем и избавиться от опасного человека. Королю следовало…

Он внезапно умолк… Слова, которые прямо одобряли бы убийство Гиза, не были произнесены, но Екатерина поняла, что Сикст благословляет это убийство.

— Гиз, — проговорил папа, — просил у меня денег, чтобы истребить ересь во Франции. Эти деньги я доставил, сударыня; Каэтан скажет вам, что тридцать груженных золотом мулов прибыли в Париж!

Королева вздрогнула.

— Я вам признателен за то, — продолжал Сикст, — что вы показали мне Гиза, которого я не знал. Золото вернется в Рим.

Королева вздохнула.

— Это правда, — говорил старик, — что я боюсь Генриха Беарнского. Я боюсь ереси, которая может воцариться во Франции. Я видел, что ваш сын, погрязший в разгуле, был не в состоянии бороться с гугенотами. Потеря франции для Церкви — это, сударыня, катастрофа, которую папа должен стремиться предотвратить. Несмотря на все мое расположение к вам, я вынужден был отречься от Генриха III. Я сделал это, сожалея об огорчении, которое причинил вам. И я обратил свой взор к Гизу… Признаю, герцог с его Лигой казался мне борцом за идеалы Церкви. Я ошибался… Вы только что это подтвердили… Что я должен делать теперь? Ваш сын слаб… Кто спасет нас от ереси?..

Екатерина подняла голову и ответила:

— Я! Я! Меня страшило, Ваше Святейшество, то, что вы не были с нами. Более того! Вы были против нас! Вы были вместе с врагом моего дома, с Гизом!.. Если я теперь буду уверена в вашем нейтралитете, я не стану просить большего, и вы увидите, на что я способна!.. Разве мой сын на что-то годится? Это я все решаю, я! У меня есть деньги: я найду людей. Я берусь одна начать истребление ереси, восстановить полностью власть Церкви и укрепить королевскую власть… Клянусь кровью моего отца, моя рука не дрогнет… Что касается Гиза, то я выполню свой долг!

— И что для этого нужно? — спросил Сикст с улыбкой.

— Прежде всего ваш нейтралитет!

— Обещаю — я не буду вмешиваться в дела Франции, пока вы сами меня не призовете… Что еще?

— Поддержка Филиппа Испанского!

— На днях я отправлю Каэтана к королю Филиппу и потребую, чтобы тот пришел к вам на помощь… Что еще?

— Ваше благословение, Святой отец! — сказал Екатерина, опускаясь на колени.

Сикст V поднял правую руку и благословил королеву. Стоя на коленях, она не могла видеть его улыбки.

— Святой отец, — сказала королева, поднимаясь, — на время вашего пребывания в Париже мой дворец в вашем распоряжении. Не соблаговолите ли вы воспользоваться смиренным и благоговейным приглашением самой ревностной и послушной из ваших дочерей?

— Охотно, — радостно отозвался Сикст. — Я слишком стар, чтобы пускаться в обратный путь, не передохнув несколько дней. Но я буду вашим гостем только при условии, что вы сами тоже останетесь во дворце. У вас довольно апартаментов для всех.

Екатерина удалилась, чтобы отдать необходимые распоряжения. Когда она вышла, Сикст V сел за стол, некоторое время размышлял, а затем принялся писать. Закончив, он вызвал Каэтана — единственного кардинала, которому полностью доверял.

— Каэтан, — сказал он ему, — вы сейчас же отправитесь в путь. Выехав из Парижа, вы прочтете эту бумагу, которая содержит точные инструкции; выучив их наизусть, вы ее уничтожите…

— Куда я должен отправиться, Святой отец? — спросил кардинал.

— Вам придется, мой дорогой Каэтан, употребить все свое искусство, всю силу и проницательность ума, которые мне хорошо известны… Надо будет привлечь на нашу сторону единственного человека, который способен все понять, способен спасти Церковь и восстановить авторитет королевской власти во Франции…

— И кто же этот человек, Святой отец?

Сикст V в упор посмотрел на кардинала и ответил:

— Это один гугенот. Его зовут Генрих Бурбон. Он король Наваррский и мечтает стать королем Франции… Идите же, Каэтан!

Глава 15

САИЗУМА

Три дня шевалье де Пардальян и Карл Ангулемский прочесывали Париж, чтобы найти хоть какой-нибудь след маленькой цыганки. Но все было напрасно. Даже Пипо, за которым шевалье сходил в «Ворожею», ничем не смог им помочь.

— Все кончено, — сказал Карл в унынии. — Я ее больше не увижу.

— Почему же? — возразил Пардальян. — Женщина всегда отыскивается, можете мне поверить.

— Пардальян, я в отчаянии, — продолжал молодой человек, пытаясь скрыть слезы.

Пардальян взглянул на него с братской нежностью. Он вздохнул, словно желая вернуться в тот счастливый возраст, когда плачут из-за любви.

— Эх! — воскликнул он. — Хотел бы я понять вас! Когда ваша матушка оказала мне честь, попросив быть вашим опекуном, я считал, что вы направляетесь в Париж, лелея честолюбивые планы… На холме Шайо я предложил вам захватить трон…

— Трон! — прошептал герцог Ангулемский.

— Ну да, тысяча чертей! Почему бы вам не стать королем? Или в вас нет королевской крови? Чего вам не хватает, чтобы быть монархом? Всего лишь короны!

Пардальян в тревожном ожидании смотрел на своего юного друга.

— Нет! — твердо сказал молодой человек. — Нет, Пардальян, не для этого я явился в Париж!

Лицо шевалье просветлело.

— Так вы не мечтаете о королевской власти?

— Нет, мой друг…

— Право! Неужели вам никогда не снилось, что вы король?

— Возможно и снилось, Пардальян. Но я всегда просыпался.

Шевалье принялся расхаживать по комнате. Он улыбался.

— И все-таки! — вдруг заговорил он. — Чего вы ищете в Париже?.. Только ли возможности мщения?

Юный герцог вспыхнул и ответил дрожащим голосом:

— Я не хочу казаться вам сильнее, чем я есть на самом деле. Вы можете презирать меня, Пардальян: я не тот человек, кого ведет в Париж честолюбивое желание властвовать, я не стремлюсь к борьбе, и у меня нет тех качеств, которые вы мне приписали. Пардальян, я восхищаюсь вами и именно поэтому не хочу вам лгать, я все расскажу откровенно. Пардальян, вы должны понять меня.

Шевалье сел в кресло и приготовился слушать.

— Шевалье, — произнес герцог Ангулемский, — я должен вам признаться. Когда вы мне сказали, что я тоже мог бы вступить в борьбу за трон, у меня был миг ослепления. Я на мгновение уверовал, что я действительно принц, и забыл, что я просто-напросто незаконный сын.

Пардальян всем своим видом показал, что ему это безразлично.

— Вы сын короля, — сказал он. — Господин де Гиз не может против этого возразить: на его щите дрозды, а на вашем — лилии.

— Сын короля — да, — ответил Карл, помолчав, — но не сын королевы… Мне не нужно говорить вам об этом, не правда ли? Вы меня понимаете? Я восхищаюсь своей матерью, почти боготворю ее; я скорее умру, чем позволю себе причинить ей горе. Мне нравится, что моя мать зовется Мари Туше, и ей не нужен титул королевы. Я не могу себе представить матери более нежной, более самоотверженной, чем моя. Но Мари Туше не была женой Карла IX, и я, сын короля, не могу быть наследным принцем… Вот о чем вы заставили меня забыть, когда завели свои пылкие речи… Но я опомнился и понял, что мои усилия будут тщетны.

— И из-за этого вы отказываетесь от борьбы? — спросил шевалье, не отрывая взгляда от молодого человека.

Карл опустил глаза. Румянец вспыхнул на его щеках.

— Позвольте мне продолжить, — сказал он, — а потом вы будете судить, каков я есть… До того, как мы встретили короля, моего дядю, я думал, что жажда мести переполняет меня. После разговора с ним я понял, что это не так. Пардальян, я должен вам объявить: я считал бы себя трусом и предателем, если бы не стремился наказать тех, кто убил моего отца. Но месть для меня — лишь сыновний долг, а не потребность души…

— А когда вы столкнулись нос к носу с господином де Гизом? — спросил Пардальян с лукавой улыбкой.

Юный принц побледнел.

— Да! — глухо сказал он. — Тогда я действительно был в ярости. Я ненавижу де Гиза! Пардальян, я хочу настичь Генриха III, настоящего убийцу Карла IX, который своими интригами вверг моего отца в безумие… но я не испытываю ненависти к нему! Да, я хочу наказать Екатерину Медичи, мою бабку! Зловещий умысел ускорил падение Карла IX в пропасть отчаяния… Но я не испытываю ненависти к ней! А Гиза, чья вина не столь велика, я ненавижу! Я возненавидел его, шевалье, в одно мгновение, и это было то самое мгновение, когда он с наглой торжествующей улыбкой говорил с бедной цыганочкой, которую я люблю!.. Теперь, Пардальян, вы знаете все. Не жажда мести и не честолюбие в моей душе — в ней царит любовь…

Герцог Ангулемский подошел к окну и настежь распахнул его.

— Здесь можно задохнуться, — сказал он. — Теперь, шевалье, я скажу вам еще одну вещь: когда я покидал Орлеан, я действительно думал, что Виолетта не целиком заполняет мою жизнь, что есть другие, более серьезные заботы, другие, более важные, дела. Я обманывал себя, Пардальян, я теперь ясно вижу, что только одно для меня имеет значение — это моя любовь. Вы видите, что я совсем не тот, кем вы меня считали, и лучшее, что вы можете сделать — это покинуть меня…

Последние слова Карл произнес очень тихо. В его глазах блеснули слезы.

— Бедный малыш! — прошептал Пардальян, глядя на Карла с восхищенным умилением.

Ему казалось, что он вновь видит самого себя в юности. Нежная улыбка блуждала на его губах. Он вспоминал свою первую любовь.

— Вам стыдно за меня, не так ли? — проговорил Карл робко.

Пардальян поднялся, подошел к молодому человеку и взял его за руку.

— Нет, дитя мое, — сказал он. И в этих словах было столько доброты и силы, что Карл едва не расплакался. — За что мне презирать вас? Из всех земных забот любовь — самая благородная, самая человечная. Она причиняет меньше всего зла другим людям. Честолюбец — животное. Придет день, когда люди осудят честолюбие, как сегодня они осуждают убийство или воровство…

— Пардальян! Пардальян! — воскликнул растерянный Карл. — Я вас не понимаю…

— Что же до мести, — продолжал шевалье, — я признаю, что она может принести некоторое удовлетворение. Но любовь, мой принц, это сама жизнь. Остальное — или вредно, или ничтожно. Черт побери, завоевать любимую женщину столь же почетно, как завладеть троном! Живите своей жизнью, тысяча чертей! Жить! Это значит любить все, что радует. Радуют солнце и дождь. Чистый воздух на просторных равнинах, зеленые леса летом, заснеженные поля зимой, пробегающий олень в чаще… Я люблю все это! Любите и вы жизнь во всех ее проявлениях и любите свою Виолетту. После моей любимой она — прекраснейшая из женщин, которых я когда-либо встречал.

Карл был взволнован. Его сердце переполняли любовь и отчаяние. Он был истинным сыном своего отца — немного поэта, немного музыканта, немного безумца, самым большим счастьем для которого было сбежать из Лувра и склонить свою голову на грудь Мари Туше.

— Бедный малыш! — повторил Пардальян. — Не огорчайтесь. Только одно на свете непоправимо — смерть. Все остальное так или иначе образуется! Если вашей Виолетты нет в живых, я пойму ваше отчаяние, но…

— Вы думаете, ее нет в живых? — глухо сказал Карл. — Пардальян, а вдруг она во власти этого человека?

— Допустим! Что ж, можете мне поверить, женщина, которая любит, способна на любую хитрость, способна на геройский поступок, чтобы соединиться с возлюбленным. Если Виолетта вас любит, вы можете быть уверены, что увидите ее вновь…

Долго еще Пардальян говорил с Карлом. Тому, кто его не знал, кто видел его только в бою, его успокаивающий тон, его ласковые слова, способные утешить, показались бы удивительными.

Наконец Карл устало опустился в кресло. Его глаза закрылись. Наступила ночь. Пардальян тихо затворил окно и, взглянув на спящего юношу, прошептал:

— А кто утешит меня? Но нет, я не нуждаюсь в утешении!..

И он покинул комнату.

Выйдя во двор, Пардальян направился к конюшне. В ее дверях на охапке соломы сидели два человека и о чем-то тихо переговаривались. Это были Пикуик и Кроасс. Завидев шевалье, они торопливо вскочили. Пардальян, приютив их на одну ночь, совершенно о них забыл. Он считал, что приятели давно ушли.

— Какого черта вы здесь делаете? — спросил он.

— Мы, изволите видеть, стоим на часах, — сказал Пикуик.

— Это я вижу. Но почему здесь, а не в каком-нибудь другом месте?

Пикуик и Кроасс казались изумленными.

— Милостивый государь, — сказал Кроасс, кланяясь, — вы не изволили забыть, что оказали нам честь, пригласив отдохнуть в этом жилище?

Пардальян захохотал.

— И вы продолжаете отдыхать, чудаки? Похоже, что вы изрядно устали!

— Верно. Жизнь наша полна лишений. Нам приходится спать на полу, толкать повозку в гору, выступать на площадях, а плата за это — палка хозяина; мы едим песок и камни; утоляем жажду горящей паклей… Нас это несколько утомило, и по прибытии в Париж мы решили первым делом поискать хозяина, который бы предложил нам что-нибудь получше, особенно в смысле пропитания…

— Не столь неудобоваримое? — поинтересовался Пардальян.

— Мы переварим все, — сказал Пикуик, — желудки позволяют, благодарение Богу. Но хотелось бы получать пищу более аппетитную.

— Ваше желание понятно, — произнес шевалье. — Но скажите-ка, где вы спали с тех пор, как я привел вас в этот дом?

— Здесь, — ответил Кроасс, указывая на конюшню. — Благодаря распоряжению, которое вы дали той ночью одному достойному слуге.

— Я распорядился приютить вас только на одну ночь…

— Этот человек, — холодно продолжил Пикуик, — приносил нам утром и вечером весьма приличную еду.

— Значит, вы здесь обосновались надолго. Нашли землю обетованную?

— О, милостивый государь, — сказал Кроасс, — когда-нибудь мы уйдем. Мы хотим поискать хозяина менее грубого, чем Бельгодер.

— Бельгодер? — вздрогнув, переспросил Пардальян. — Балаганщик, что живет на улице Тиссандери на постоялом дворе «Надежда»?

— Он самый!.. Однажды мы воспользовались его отсутствием и попросту ушли, однако никакой работы не подвернулось, так что мы начали было подумывать вернуться к Бельгодеру, когда добрая наша звезда привела нас к «Boрожее»… Теперь, — продолжал Пикуик, — если милостивый государь соблаговолит выслушать, я изложу ему мысль, которая посетила меня, когда я спал на соломе в этой конюшне…

— Посмотрим, что за мысль, — сказал Пардальян.

— Мы ищем хозяина, милостивый государь, который не колотил бы нас с утра до вечера или, по крайней мере, после трепки не кормил бы камнями… Мы ищем хозяина, который ценил бы нашу храбрость…

— Вашу храбрость? Гм!..

— Наш ум, нашу ловкость, все наши лучшие качества, которые не могли проявиться, пока мы влачили столь жалкое существование. Почему бы вам не стать этим хозяином?

— Скажите, — спросил Пардальян, у которого были свои соображения, — раз вы жили с этим Бельгодером, вы должны были знать молодую девушку, которую звали… Как же ее звали?

— Милостивый государь хочет говорить о певице Виолетте?

— Да. Знаете ли вы, кто она, откуда и почему хозяин держал ее при себе?

— Мы не знаем. Когда Бельгодер пять лет назад взял нас в свою труппу, посулив интересную жизнь, путешествия, легкую работу и хорошую кормежку, Виолетта и Саизума уже жили у цыгана.

— Саизума? — спросил Пардальян.

— Да, гадалка… сумасшедшая.

— А эта Саизума тоже исчезла с Бельгодером?

— Я не знаю, милостивый государь, мы больше не возвращались в «Надежду»… Но милостивый государь не ответил на предложение, которое я имел честь ему сделать.

— А! Да… Вы ищете хозяина, и вы хотите, чтобы этим хозяином стал я?.. Что ж. Я отвечу вам завтра утром. Переночуйте здесь, а там посмотрим… Но скажите, эта Саизума… вы говорите, что она сумасшедшая?..

— По крайней мере, она таковой кажется. Впрочем, она говорит очень мало, только когда гадает по руке.

— Вы думаете, она что-то знает о маленькой певице?

— Кто может знать, что думает Саизума? Она живая тайна. Даже мы никогда не видели ее лица — она всегда носит маску. Знает ли она о Виолетте, испытывает к ней любовь или ненависть, мы не можем сказать. Одна Симона, которая звала Виолетту своей дочерью, могла бы рассказать вам о ней. Но Симона умерла…

Пардальян задумался. Кто такая эта таинственная цыганка? Вне всякого сомнения, сообщница Бельгодера… Вдруг ему пришло в голову, что, возможно, эта женщина все еще находится на постоялом дворе «Надежда». Он подумал о Карле Ангулемском и решил предпринять еще одну попытку отыскать след исчезнувшей Виолетты.

Он направился к «Надежде» и вошел туда в ту минуту, когда хозяин уже собирался закрывать дверь — час был поздний.

Войдя, шевалье увидел в зале человек двадцать. Он расположился за столом, рассчитывая расспросить хозяина. За другими столами сидели и пили вино какие-то проходимцы и продажные девки. Одна из них, заметив шевалье, севшего в дальнем углу, покинула свою компанию и подошла к Пардальяну. Она села перед ним, положила локти на стол и призывно улыбнулась.

Пардальян спокойно смотрел на нее и молчал. Тогда она решилась прибегнуть к старому, испытанному приему.

— Сударь, — сказала она, — не угостите ли вы даму вином?..

— Клянусь головой и брюхом, — крикнул в этот момент один из пьяниц, — ты вернешься к нам, Лоизон!

Шевалье вздрогнул и побледнел, услышав это имя.

— Тебя зовут Лоизон? — спросил он женщину.

— Лоиза, мой принц…

— Лоиза! — глухо повторил шевалье, одним глотком осушив стакан вина.

На мгновение он зажмурился. Потом резко тряхнул головой.

— Ах, так! — взревел пьяница, коренастый детина в красной шляпе, с глазами, налитыми кровью, — нужно, чтобы я пришел за тобой?

— Ладно, Ружо, — проворчала девица, — оставь меня в покое…

— Держи, девочка, — очень ласково сказал Пардальян, — возьми экю и пойди выпей со своим дружком Ружо…

Лоизон была ошеломлена. Она взяла экю, который ей протянул шевалье, и, желая хоть как-то отблагодарить Пардальяна, пробормотала:

— Я живу на этой улице, напротив кабачка…

Затем девица поднялась и подошла к Ружо, который, увидев экю, злобно покосился на шевалье.

Тот сделал знак хозяину кабачка подойти к нему. Хозяин поспешно приблизился к необычному клиенту, и шевалье уже собирался расспросить его о Саизуме, когда со всех сторон раздались крики:

— Где цыганка?

— Эй, чертов кабатчик, ты не покажешь нам красную ведьму?

— Предсказаний!

— Сию минуту, мои ангелы, — ответил хозяин, — я иду за женщиной в маске!.. Угомонитесь!

— Кто эта цыганка, которую требуют привести? — спросил Пардальян.

— Несчастная сумасшедшая, мой господин! Мне ее оставили в залог.

— В залог? Женщину?

— Представьте себе, несколько дней назад я поселил у себя на постоялом дворе труппу бродячих комедиантов. Каждый из них ел за четверых и пил за шестерых. Так что счет достиг размеров невероятных. Ну и вот, они вдруг исчезли… Теперь вы понимаете…

— Я понимаю, но представьте, не могу уразуметь, причем здесь цыганка, — сказал Пардальян.

— Так вот, фигляры забыли взять с собой гадалку. Чтобы возместить расходы, каждый вечер я заставляю эту женщину гадать — она отлично читает по руке. Это стоит два денье с человека и, по правде говоря…

— …вы прикарманиваете деньги. Это естественно. Однако вам пора идти за ней, ваши клиенты проявляют нетерпение.

Действительно, крики и ругательства становились все громче. Кабатчик ушел в заднюю комнату и вскоре вернулся в сопровождении цыганки. При их появлении внезапно наступила тишина. Завернувшись в свои пестрые одежды, с красной маской на лице, Саизума прошла мимо столов и остановилась посреди зала.